Все действительно, оказалось очень просто, как пробормотала во сне Мнемозинка.
Идея кругосветного турне очень увлекла тестя с тещей, а слабость и сонливость была оправдана как переменой климата, так и прощальной попойкой.
– А я вроде и не помню, чтобы я пила, – зевала за столом Мнемозинка.
– Ах, дочка, какая же ты у нас шутница, – заулыбалась Елизавета Петровна, ее вчерашнее, подозрительное и одновременно язвительное отношение ко мне совершенно испарилось.
– Да, уж, дочка, ты уж постарайся все вспомнить! – поддержал жену Леонид Осипович.
– И чего вы ко мне пристали, я спать хочу! – снова зевнула Мнемозинка.
– Это у тебя от недосыпания, – вздохнула теща и, взяв Мнемозинку за руку, повела ее в спальню.
– Совсем, прямо, как ребенок стала, – с улыбкой оглянулась теща на меня, и закрыла за собой дверь в гостиную.
– Конечно, Герман, два месяца на одном и том же корабле, наверное, скучно будет, зато мы весь мир увидим, – зашептал тесть, когда мы остались одни.
– Ну, почему же скучно, – улыбнулся я, хитро поглядывая на тестя, – теплоход очень большой, там есть и бассейн, и кинозал, и множество ресторанов, баров, это считай, как небольшой город.
– А что, и проститутки там тоже есть? – заметно оживился тесть.
– Конечно, есть! Для тебя, дорогой тесть, у меня все есть! – засмеялся я, смело хлопая Леонида Осиповича по плечу рукой в резиновой перчатке.
– Тише, Герман, а то жена услышит, – взмолился тесть, – а как же их там можно распознать-то?
– Да, они сами кому угодно будут на шею вешаться! А потом там вся обслуга-прислуга этим занимается, это у них как дополнительный источник дохода! Но презервативы, Леонид Осипович, обязательно захватите, сейчас в мире всякой заразы, сам знаешь, сколько!
– Уж об этом, Герман, можешь не беспокоиться! – сразу повеселел тесть.
– И зачем я это ему говорю, – задумался я, – неужели только для того, чтобы сойти за своего, и побыстрее их отправить в эту чертову кругосветку?!
– А Мнемозинку-то не спаивай, все-таки дитя родное! – вдруг всхлипнул Леонид Осипович, а что это ты в перчатках резиновых?!
– Это я от аллегрии лечусь, – шепнул, покраснев я.
– Бедный Герман, такой молодой, и уже весь больной, – всхлипнул Леонид Осипович.
– Да, ничего страшного, скоро пройдет, – еще больше смутился я.
– И все-равно ты очень бедный, – продолжал всхлипывать Леонид Осипович.
Только сейчас я обратил внимание, что он уже где-то наклюкался.
– А денежку-то ты мне еще подбрось, – сквозь слезы нахально улыбнулся тесть.
– На проституток, что ли?! – усмехнулся я.
– Ну, Герман, ну, я же просил тебя потише, зачем это моей жене знать?! – опять перешел на шепот Леонид Осипович.
– Ладно, – вздохнул я, и протянул ему пачку евро, – этого хватит?!
– Сейчас, подожди, – оживился Леонид Осипович и со всей осторожностью стал пересчитывать деньги, тут же рассовывая их по карманам, а несколько купюр он умудрился даже засунуть себе в носки.
– Экий вы, Леонид Осипович, предусмотрительный! – удивился я.
– Да, Герман, жизнь научила меня очень многому! – заулыбался Леонид Осипович.
– А что это ты такой сегодня радостный-то? – вошла в гостиную Елизавета Петровна и начала с подозрительной гримасой внюхиваться в окружающий воздух.
– Что, уже выпил?! – она склонила голову над покорно раскрывшим свой рот Леонидом Осиповичем.
– Ну, так и есть, – усмехнулась она, – эх, Лёня, у тебя же сердце больное! О чем ты только думаешь?
– Так я ничего, я не с Германом, а с утра чуть-чуть бальзамчику «Рижского» выпил, – виновато улыбнулся тесть.
– Знаю я твое чуть-чуть! Хоть бы вы, Герман, как-нибудь на него повлияли! – обеспокоено вздохнула Елизавета Петровна. – Хотя может, вы тоже любитель?
– Да, нет, меня к этому как-то не влечет, – я рассеянно взглянул на них и подумал: «Неужели они скоро все-таки уберутся отсюда?!»
– Когда же мы, Герман, отъезжаем? – спросила теща.
– Завтра, я уже звонил! – я немного приврал, хотя Владик уже сегодня должен был приобрести билеты на завтрашний рейс!
– А что так быстро-то?! – удивилась Елизавета Петровна.
– Следующее турне только через полгода будет, – опять соврал я.
Ненависть с презрением лишали меня всякого стыда, поэтому вралось легко и свободно.
– Эх, дорогая, я всю жизнь об этом мечтал! – сжал в своих лицемерных объятиях Елизавету Петровну Леонид Осипович. – Герман такой молодец, и так о нас с тобой заботится!
– Вот это-то мне и не нравится! – задумчиво поглядела на меня Елизавета Петровна. – Неспроста все это, Осипыч, ой, неспроста!
Опять ее дурацкое подозрение! Еще немного, и она выведет меня из себя!
– Лизка, ну, ты неисправима! – засмеялся Леонид Осипович, подмигивая мне левым глазом. – Она, Герман, там, на севере привыкла от скуки из себя детектива разыгрывать!
Из любой мухи слона сделает! А кто чего потеряет – любую мелочь отыщет!
Боже, и чего они все болтают, неужели они все еще не понимают, что я от них устал! Время идет, а я все никак не дождусь их отъезда!
– Да, любая женщина, дорогой, сумеет постоять сама за себя, было бы только от кого защищаться! – хитро улыбнулась Елизавета Петровна.
– Эта дура еще надо мной издевается, – подумал я, – а я как дурак делаю им еще турне по всему свету!
Впрочем, я их и отправляю туда, чтобы подольше их не видеть, а приедут, так может, еще чего-нибудь придумаю! Я уже хотел от них как-то отделаться, но в это мгновение в гостиную вплыла моя сонуля, моя Мнемозинка!
– Мама! Папа! Вы не должны уезжать и бросать меня одну! – неожиданно заплакала Мнемозиночка, бросаясь к ним.
Черт! Выходит, она все слышала и стояла под дверью! Боже! Мне же скоро опять надо дать ей таблетки, уже и время подходит!
– А как же я, Мнемозинка?! – я постарался изобразить на своем лице серьезную обиду, и кажется, у меня это получилось, потому что теща вдруг встала на мою защиту.
– Мужа обижать, дочка, нехорошо! – насупилась Елизавета Петровна. – И потом, через два месяца мы уже приедем!
– Не знаю, не знаю, – поморщилась Мнемозинка, – Герману я, конечно, доверяю, но мне почему-то все равно очень страшно! Вот, увидите, если уедете отсюда, то обязательно что-нибудь случится! – еще громче заплакала она.
– Эх, ты, рева-корова, – прижал ее к себе Леонид Осипович, – и охота тебе реветь?! Ну, сама подумай, что с тобой может случиться, если ты живешь с таким любящим и таким заботливым мужем?
Мнемозинка немного поприглядывалась ко мне, и вскоре заулыбалась, убаюканная речами и ласками своего отца.
– Прости меня, Герман, даже не знаю, что это на меня такое нашло! – подошла Мнемозинка, обнимая меня.
– Да уж, Герман, ты ее постарайся понять и простить, – заулыбались хором тесть с тещей.
– Ничего, голубчики, – усмехнулся я про себя, – еще одна ночка, и вы быстро смотаетесь глядеть на белый свет, а ваша дочка будет целиком в моих руках! И уж тогда я постараюсь ее осчастливить, дорогую мою! Конечно, сам я с ней этим грязным сексом заниматься не буду, зато куплю ей в подарок пластиковый фаллоимитатор с пятискоростным режимом.
Я видел такие в секс-шопах на большой массивной подставке, и действуют они от обыкновенной электросети!
А я понаблюдаю, все-таки интересно, как Мнемозинка будет заниматься сексом с машиной, и потом к машине невозможно приревновать, это все-таки не человек, а машина, несколько железок с моторчиком и пластиковым покрытием, и больше ничего!
Вот уж будет наслаждение! Мнемозинку будет трахать искусственный член, а я буду мысленно трахать Мнемозинку, и экстаз Мнемозинки, вызванный действием этой машинки, сольется с моим духовным экстазом, пусть и невидимым, но существующим во мне.
Я даже не буду давать ей таблеток, чтобы она смогла прийти в себя и с чувством ослепительного восторга и счастья получить в подарок этот искусственный член и впустить его в себя! Она будет трахаться с этой машинкой, глядя мне в глаза, и мы сольемся!
Мы сумеем понять и оценить красоту наших чувств! От одного только взгляда на искусственный член, входящий в лоно Мнемозинки, я смогу испытать то, что люди называют оргазмом, а я называю ослеплением, ибо люди слепнут от своих чувств, как от солнца!
Они прекращают видеть все, ибо чувствуют только себя, свою глубь, свою ширь, и глубь, и ширь своего партнера!
Только я сам настолько духовный человек, что мне и не нужно заниматься сексом, достаточно просто один раз взглянуть, проникнуться чувством невидимого никому погружения в женщину как в тайну через один только пылающий и стремительный взгляд, чтобы навсегда прочертить линию земного горизонта и навсегда обозначить свою жизнь достижением ее смертной цели проникновением одного существа в другое!
И пусть мой Бог потом меня казнит! И пусть люди называют пороком то, что никогда сами не осознают!
А вслед за их непониманием рождается их зависть к тому, что они не только не понимают, но и не имеют, и не могут иметь в силу своей обыденной ущербности.
Человечество как витрина в магазине уже ущербно в силу одного только обозначения цен!
А люди как вещи стремятся быстрее продаться!
Вот и Леонид Осипович с Елизаветой Петровной очень быстро улетели в Париж, а оттуда в Лондон, а дальше на теплоход и вокруг земного шара!
Они были так заворожены целью своей поездки (ну, как же, объездить весь мир), что даже смутную тревогу своей дочери и ее нежелание их отпускать, восприняли не иначе как детскую обиду и зависть (ну, как же, мы-то едем, а она-то остается, бедная!)
– Все будет прекрасно! – мурлыкала в аэропорту Елизавета Петровна, обнимая и целуя нас с Мнемозинкой.
– А может вы не поедете?! – опять заплакала Мнемозинка.
– Ну, Мнемозиночка, ну, это же глупо, – погладил ее по головке Леонид Осипович, – мы же скоро приедем!
– Да, что ты ее все успокаиваешь! – рассердилась Елизавета Петровна. – Она просто не хочет, чтобы ее родители отправлялись в кругосветное путешествие!
– Совсем не из-за этого, мама, – огорченно вздохнула Мнемозинка, – я даже не знаю, как это объяснить словами!
– Вот и не надо ничего объяснять, – уже более снисходительно улыбнулась Елизавета Петровна и потрепала Мнемозинку за щеку, – слушайся мужа и веди себя хорошо!
– Спасибо тебе, Герман, и до встречи! – обнял меня нечаянно прослезившийся Леонид Осипович.
Мы еще некоторое время стояли с Мнемозинкой в аэропорту, хотя ее родители уже улетели.
– Знаешь, Герман, я тебя боюсь, – взглянула мне в глаза Мнемозинка, – ты такой добрый, но как раз это и внушает мне страх!
Как я уже заметил, прямые взгляды нисколько не облегчают нашего понимания, особенно, если в этих взглядах прячется умственная ограниченность.
Так или иначе, а Мнемозинка была глупа и чересчур правдива, а это почему-то внушало мне некоторые опасения, например, как она отнесется к моему сюрпризу, и захочет ли заниматься сексом с этой чудодейственной машинкой, а если не захочет, то, как мне тогда жить? Не пихать же мне самому этот фаллоимитатор в ее сонное тело?!
– Просто у меня такое ощущение, будто я сплю и живу как будто во сне, – продолжала свою речь Мнемозинка, грустно заглядывая мне в глаза, – а иногда мне кажется, что в твоих глазах прячется сам Черт!
– Ах, Боже, Мнемозинка, разве можно так думать о собственном муже, – засмеялся я, обнимая ее, и даже немного побаиваясь.
– Прости, но я говорю то, что думаю, – прошептала Мнемозинка, – может, от этого я кажусь тебе глупой, но люди, которые так думают и говорят, что думают, намного чаще вспоминают свое детство!
– А зачем его вспоминать-то?! – удивился я.
– Кстати, а где твои родители?! – неожиданно встрепенулась Мнемозинка.
– Мои родители уже давно умерли, – вздохнул я.
– Ты мне это уже говорил, а я тебя спрашиваю, где они похоронены?!
– Похоронены?! – растерялся я, поймав опять ее невыносимо пытливый взгляд. – У них нет могилы!
– Как это так?! – удивилась теперь Мнемозина.
– Они упали вместе с самолетом в море!
– И что их тела так и не нашли?! – никак не отставала от меня Мнемозинка.
Черт! Так она рано или поздно докопается до истины! Ну, не говорить же ей в самом деле, что моя мамаша сошла с ума и уже который год лежит в психушке, после того как ударила сковородкой по голове моего папашу.
Папаша тоже лежит в этой же, но не как психический, так как из-за травмы, после полученной сковородкой по голове он стал круглым идиотом!
– И чем вообще они занимались?! – довольно коварно и хитро улыбнулась моя Мнемозинка.
– Ничем, кроме секса! – неожиданно для самого себя прошептал я.
– Это уже интересно, – Мнемозинка с улыбкой обхватила меня за шею, и снова запустила свой противный язык мне в ротик, и так им завращала, что меня чуть-чуть не вырвало, и вообще мне стоило огромных трудов увезти ее из аэропорта.
Она все время чего-то боялась, а мне казалось, что так на нее действует вирнол.
Одних он успокаивает, а других, наоборот, доводит до полного сумасшествия, правда, это бывает уже после сна, который он же и вызывает.
Моя мамаша, например, от этих таблеток все время бьется головой об стену, а может она, таким образом, искупает вину перед моим папашей?! И кто знает этих баб? – Они все такие безумные и такие непредсказуемые, что даже самый невинный секс с ними может обернуться самой большой бедой!
Вот почему папаша мой, вместо того, чтобы быть нормальным человеком, превратился в идиота, а виноваты опять женщины!
Не путался бы он ни с какими бабами, может быть, мамаша и не ударила его сковородкой по затылку, а так, и он стал идиотом, и у нее в голове завелась шизофрения!
Может от этого у меня и отсутствует интерес к сексу! Впрочем, созерцателем его я еще быть могу, и даже очень любопытно, как это люди сношаются!
А насчет машинки я все здорово придумал, и Мнемозинка будет довольна, и я, наконец удовлетворю свое любопытство! Любопытство из безумного верченья!
Из дневника невинного садиста Германа Сепова: Дискредитация:
Мнемозина дискредитирована сама собой…
Наверняка, ее половой орган обладает неслыханной чувствительностью.
Однажды я своими глазами видел, как она с помощью правой руки теребила его, ну, а потом запускала в него всю руку, из-за чего вдруг лишилась сознания, что лишний раз подтвердило мою мысль о пагубности всякого сексуально-тлетворного действа…
Даже всего лишь раз наблюдая за ней, я чуть было не поддался ее безумным чарам… Само же омерзительное действо чуть не вызвало во мне гнусную эякуляцию…
Слава Богу, я был одет и удален от нее на вполне безопасное расстояние, иначе бы я был попросту схвачен и проглочен ее половым органом как несчастная жертва глобальной эмансипации…
Непристойность Мнемозинки расписана на ее лице… У нее жутко похабная мимика и ужимки самой настоящей проститутки.
Она столь непристойна, что готова оголять себя где угодно, лишь бы призвать к себе любое семяизвержение… Непристойность Мнемозинки – это не только потребность в наслаждении, но и потребность тайного завладения всем моим существом…
Правда, ее желание бывает чрезмерно глупым и ненавязчивым, однако, имея глубоко сексуальные корни, ее непристойность становится опасным элементом ее животного состояния, которое можно прервать только с помощью телесного наказания…
В этом смысле, попа Мнемозинки заключает в себе и нежность, и отречение от нежности…
Таким образом, я призываю Мнемозинку быть нежной духовно, а не сексуально-непристойной, проводя ремнем по ее попе черту наших телесных отношений…
Но в последнее время я чувствую, что она готова взорваться как бомба, ее непристойность уже вырывается наружу, и у меня остается всего лишь один шанс, вызволить ее наружу с помощью механического члена-вибратора, и в какой-то степени утолить свое любопытство в плане изучения ее непристойностей…