«Мы непокорные сердца…» Детство. Юность

Только девочка

Я только девочка. Мой долг

До брачного венца

Не забывать, что всюду – волк

И помнить: я – овца.

Мечтать о замке золотом,

Качать, кружить, трясти

Сначала куклу, а потом

Не куклу, а почти.

В моей руке не быть мечу,

Не зазвенеть струне.

Я только девочка, – молчу.

Ах, если бы и мне

Взглянув на звезды знать, что там

И мне звезда зажглась

И улыбаться всем глазам,

Не опуская глаз!

1909–1910

Комментарии

Марина Цветаева, 1893 г.


Иван Владимирович Цветаев, 1903 г.


Отец и Мать

Иван Владимирович Цветаев (1847–1913) – историк, археолог, искусствовед. Основатель, создатель, первый директор московского Музея изящных искусств – ныне ГМИИ им. А. С. Пушкина. Родился во Владимирской губернии в многодетной семье священнослужителя. Готовился стать священником, как отец и три старших брата. Закончил духовное училище, поступил во Владимирскую семинарию, которую, впрочем, не закончил, решив распорядиться своей судьбой иначе. Уехал в столицу, где сперва учился в Санкт-Петербургской медико-хирургической академии, затем поступил на историко-филологический факультет университета. Окончил его с отличием, защитив научную работу, посвященную текстам древнеримского историка Корнелия Тацита, после чего был удостоен дворянского звания и оставлен при кафедре. Сперва преподавал в одной из санкт-петербургских женских гимназий, затем, став профессором, читал лекции в Варшавском и Киевском университетах. Защитил докторскую диссертацию о работе Тацита «Германия». Собирая материал для диссертации, два года прожил в Италии, изучая древнеримскую культуру. Именно в 1870-е годы начались серьезные раскопки Помпей, и Цветаев принимал в них участие, изучал обнаруженные в ходе раскопок надписи, сделанные на неизвестном на тот момент языке древних самнитов. Он сумел перевести надписи, составил первый глоссарий самнитского языка, его диссертация о самнитах была первой научной работой, посвященной данному вопросу. В ходе работы на раскопках Цветаев настолько проникся духом Античности, что начал всерьез изучать древнеримское искусство, чаще называвшееся в то время «классическими древностями».


Раскопки Помпей, 1876 г.


Андрей и Валерия Цветаевы


Вернувшись в Россию, Цветаев продолжил изучать историю античного искусства, через несколько лет он уже был ведущим специалистом в этой области, главой кафедры истории искусств Московского университета. Именно тогда, в 1889 году, он впервые озвучил мысль о создании в Москве собственного музея античного искусства, экспозиция которого не должна была уступать Эрмитажу. Изначально музей должен был существовать при Московском университете, однако финансирование этого проекта университетским бюджетом не предусматривалось. Собирая средства для создания будущего музея, Цветаев параллельно осуществлял научную деятельность, работал хранителем отдела публичных древностей в уже существовавших музеях – Публичном, Румянцевском.

На то, чтобы осуществить главное дело своей жизни, Цветаеву потребовалась четверть века. За это время он успел стать отцом четверых детей и дважды овдоветь, написать несколько ярких научных работ, в разы увеличить коллекции будущего музея. В 1880 году, возвратившись из Италии в Москву, Цветаев женился на Варваре Иловайской, вскоре у них появился первый ребенок – дочь Валерия. Варвара Дмитриевна Иловайская, дочь известного историка, друга и коллеги Цветаева, с детства хорошо знала историю Древнего Рима, интересовалась раскопками Помпей. Она разделяла интересы своего мужа, помогала ему в работе по созданию музея, стала не просто женой, а другом и соратником. Но в 1889 году, родив второго ребенка, мальчика Андрея, она умерла.

В 1891 году Цветаев женился второй раз. Его новая жена, Мария Александровна Мейн, была моложе его на 21 год. Многие исследователи биографии Марины Цветаевой описывают отношения между ее родителями как натянутые, ища доказательства тому, что Мария Мейн была несчастна в браке, а потому – столь эмоциональна и категорична, столь нетерпима и требовательна по отношению к дочерям. Существует версия о том, что именно своеобразное воспитание, которое она дала своим детям, столь негативно повлияло на характер Марины Цветаевой. О характере Марии Александровны можно судить не только по текстам ее дочерей Марины и Анастасии, но и по мемуарам ее падчерицы, Валерии (установить с падчерицей и пасынком доверительные отношения Марии Александровне не удалось).

АЦ: «Она <мать> плохо рассчитала свои силы по отношению к старшей из этих детей и не справилась ни с замкнутым нравом той, ни с горячим нравом своим, оставив в падчерице своей навсегда недобрую память».

Уже после того, как Мария Александровна переехала в дом своего мужа в Трехпрудном переулке, он заказал большой портрет своей первой жены, Варвары Иловайской. Это полотно занимало в доме самое видное место и, по всей вероятности, вызывало определенную неприязнь у Марии Александровны. Об этом упоминают обе сестры Цветаевы. В одном из писем Марины Цветаевой есть цитата из дневника ее матери: «Мы венчались у гроба».


Варвара Дмитриевна Цветаева (урожденная Иловайская), 1870-е гг.


В 1892 году у Цветаевых родилась дочь Марина, в 1894-м – Анастасия.

АЦ: «Папе шел сорок шестой год, когда родилась Марина, сорок восьмой – когда родилась я. ‹…› Отец нам был скорее – дед: шутливый, ласковый, но далекий. С матерью же общение было самое тесное, хотя мы и жили в отдалении – она внизу, мы, дети, на антресолях» (Воспоминания).

В 1902 году у Марии Александровны обнаружилась чахотка, и семья переехала в Италию, на лечение. Вновь оказавшись на земле древних римлян, Иван Владимирович увлеченно собирает материал для музея. В течение трех следующих лет, пока Мария Александровна лечилась в Швейцарии и Германии, он поддерживал связи с сотрудниками ближайших европейских музеев, знакомил дочерей с работами старинных мастеров.

В 1905 году семья вернулась в Россию, еще через год Иван Владимирович овдовел во второй раз. Чуть позже у него начались неприятности по службе, его практически отстранили от работы по созданию музея, но он продолжал научные труды. С 1900 по 1910 год он был директором Румянцевского музея.

Но весной 1912 года Цветаев, будучи уже тяжело больным, сумел завершить главный труд всей своей жизни – 31 мая 1912 года в Москве открылся Музей изящных искусств. На церемонии присутствовали члены императорской семьи, высшие сановники. Подробное описание этого дня дала в своих воспоминаниях Анастасия Цветаева.

АЦ: «Шестидесятипятилетний, вынеся удар после маминой смерти и последних напряженных лет непосильных трудов по обоим Музеям (Румянцевскому и новому, им создаваемому) и в Университете, на Высших женских курсах, где читал лекции по истории изящных искусств; после нескольких обострений сердечной болезни, вынесший травлю министра просвещения А. Н. Шварца, папа держался только крепостью духа, непостижимым упорством радостного служения делу, высоким счастьем близившегося исполнения непомерного своего замысла и труда, светлой верой в великое назначение Музея, в просвещение грядущих поколений России».


Открытие Музея изящных искусств


Иван Владимирович Цветаева умер 30 августа 1913 года. В отличие от своей второй жены, которая, находясь при смерти, не пожелала видеть падчерицу Валерию, не нашла для нее последних слов, он простился со всеми своими детьми. Он при жизни застал даже старших внуков: Андрея (сына Анастасии) и Ариадну (дочь Марины), которые родились в 1912 году.


Иван Владимирович Цветаев, 1912 г.


Мария Александровна Цветаева (урожденная Мейн), 1903 г.


АЦ: «Вечерами отец сидел в кабинете, погруженный в работу. Заграничную его переписку по делам начинавшегося Музея вела мать. Горели две стеариновые свечи под зелеными абажурами; полуседая уже голова папы склонялась над бумагами, блестели очки; знакомая рука (руки у меня мамины, у Муси были папины) быстро выводила, каждую отдельно, чернильные буковки своеобразного, типа славянской вязи, почерка. Деятельность по устройству Музея усиленно развивалась и на горах Урала, в Лондоне и в Афинах, в Берлине, Париже и Риме, во Флоренции и в Равенне».

МЦ: «Их <родительские> жизни шли рядом, не сливаясь. Но они очень любили друг друга» (Из переписки, 1914 год).

Мария Александровна Цветаева (1868–1906). Родилась в Москве, детство и юность провела в доме отца в Неопалимовском переулке. Отец Марии – Александр Данилович Мейн – прибалтийский немец, издатель «Московских губернских ведомостей», сотрудник канцелярии московского генерал-губернатора.

АЦ: «Марина и я – наполовину русские по отцу. По матери на четверть польки, на одну восьмую – германки, на одну восьмую – сербки».

Мария Александровна очень рано потеряла мать. Воспитанием девочки занималась гувернантка Сусанна Давыдовна, впоследствии ставшая ей мачехой. Образование было домашним, достаточно строгим. С другими детьми, за исключением взятой в дом девочки-компаньонки, она не общалась. Она изучала иностранные языки, литературу, любила книги. С юных лет вела дневник. Серьезно занималась живописью, ее преподавателем был художник Михаил Клодт, племянник знаменитого скульптора. В то же время она была влюблена в музыку. Ее способности хвалил пианист и дирижер Николай Рубинштейн, основатель Московской консерватории, настаивавший на том, чтобы талантливая ученица занялась исполнительской деятельностью. Но отец Марии Александровны посчитал артистические занятия недопустимыми для благовоспитанной барышни. По той же причине она не смогла реализовать себя как живописец.

Замуж Мария Александровна вышла в 23 года, хотя любила другого. Но тот был женат, и отношения с ним, по мнению ее отца, были недопустимы.

МЦ: «Когда мой дед, А. Д. Мейн, поставил ее <мать> между любимым и собой, она выбрала отца, а не любимого… ‹…› Моя мать выбрала самый тяжелый жребий – вдвое старшего вдовца с двумя детьми, влюбленного в покойницу, – на детей и на чужую беду вышла замуж, – любя и продолжая любить – того, с которым потом никогда не искала встречи и которому, впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни, счастье и т. д., ответила: «Моей дочери год, она очень крупная и умная, я совершенно счастлива» (Боже, как в эту минуту она должна была меня, умную и крупную, ненавидеть за то, что я не его дочь!)» (Мой Пушкин, 1937).

По мнению некоторых биографов Марины Цветаевой, в частности Виктории Швейцер, именно то, что Мария Александровна потеряла свою мать в очень раннем возрасте, впоследствии повлияло на ее решение выйти замуж за вдовца. О ее желании помочь маленькому Андрею, оставшемуся, как и она сама, без матери практически с рождения, упоминали в своих воспоминаниях и Анастасия, и Валерия. Но независимо от причин, повлиявших на этот выбор, Мария Мейн старалась поддержать своего супруга – помочь ему пережить потерю, продолжить работу по созданию музея.

АЦ: «В нашей матери, Марии Александровне Цветаевой, урожденной Мейн, отец нашел себе верного помощника по труду – созданию Музея. Свободно владея четырьмя иностранными языками, она не раз ездила с отцом в художественные центры Европы, вела всю его переписку».

На протяжении всей своей сознательной жизни Мария Александровна писала дневники, однако она уничтожила отдельные страницы – те, где есть упоминания о ее взаимоотношениях с кем-либо, кроме супруга. Она пожелала оставить в тайне все, что касалось ее личных переживаний, однако сохранила записи, посвященные дочерям, Марине и Анастасии. Позже девять тетрадей с этими записями хранилось у подросших сестер Цветаевых, до наших дней дошла только одна, в которой записи датируются зимой 1887–1988 годов. Остальные дневники Марии Александровны были утрачены, однако в мемуарах Анастасии Цветаевой есть из них цитаты, воспроизведенные, возможно, по памяти.

В 1896 году Мария Александровна записала: «Моя четырехлетняя Маруся ходит вокруг меня и все складывает слова – в рифмы. Может быть, будет поэт?»

АЦ: «Маме в годы моих ранних воспоминаний исполнилось тридцать лет. В отце ее была сербская и немецкая кровь, мать ее была полька. Высокая, темноволосая (в раннем детстве нашем мама носила прическу, затем сняла косу, и над высоким лбом ее я помню волнистые волосы). ‹…› Черты ее удлиненного лица не были так женственны и гармоничны, как у первой жены отца, – та была красавица, – но высокий лоб, блеск карих, умных глаз, нос с горбинкой (длиннее, чем требовал канон красоты), рот – в уголках его затаилась тонкая горечь, гордая посадка головы – во всем этом была суровая юношественность».

Мария Александровна вышла замуж за Ивана Владимировича в 1891 году. В 1892 году на свет появилась Марина, в 1894 – Анастасия. Дочки воспитывались вместе с единокровным братом Андреем. Мать читала им книги, обучала музыке, языкам, но при этом не разрешала общаться с другими детьми, избегала походов в гости, сама не принимала гостей. Эксцентричная, местами слишком строгая и требовательная, она была очень эмоциональна. Она пыталась привить своим детям не только любовь к музыке и литературе, но и сострадание, представления о чести, добре, зле, справедливости – так, как она сама их видела.

АЦ: «Нашими любимыми игрушками были два рыночных, по 25 копеек, купленных няней кота: большие, из грубо раскрашенного ситца, в сидячей позе, набитые соломой. К ним у Муси и у меня была страсть, как к нашим деревянным коням, отданным мамой в приют. ‹…›…помню настоящее горе: придя домой, мы узнали, что в наше отсутствие мать отдала в фургон для бедных детей – наших обожаемых лошадей: вороную – Андрюшину, гнедую – Мусину и без названия цвета, белесую, некогда со светло-желтыми волосами, ростом мне выше пояса – мою Палладу. Никакие увещания не помогли. Никакие «бедные дети», «у них совсем нет игрушек, а ваши лошади уже старые, их уже с чердака сняли…». Мать была потрясена нашим горем. Пробы нас устыдить, укоры в жадности – не помогли: мы ревели в три ручья. Мы бегали на чердак – дышали пылью опустевших конюшен, прощались навеки – заочно. Как должны были полюбить наших коней те, чужие, бедные приютские дети, чтобы перекрыть наше горе!»

Не реализовав себя в искусстве, Мария Александровна мечтала о том, чтобы это получилось у ее дочерей.

АЦ: «Маруся будет музыкантом, – говорила мама, – Ася – художницей… Все, что мне не далось до конца в жизни, – они…»

По настоянию матери Марина с шести лет училась игре на фортепиано, готовилась к исполнительской деятельности. Будучи гимназисткой первого класса, уже принимала участие в концертах. О ее выступлениях вспоминала в своих мемуарах Анастасия.

В 1902 году у Марии Александровны был диагностирован туберкулез, который тогда называли чахоткой. Семья уехала на лечение за границу. До 1905 года Мария Александровна жила в Италии, Германии, Швейцарии, где не только выполняла необходимые докторские предписания, но и общалась с либерально настроенными политэмигрантами. В Нерви одним из самых близких людей стал Владислав Александрович Кобылянский, которому дали семейное прозвище Тигр.

АЦ: «После февральской революции Кобылянский вернулся в Россию уже тяжело больной туберкулезом. Он был редактором газеты в Крыму, а потом заведующим австро-итальянским отделом Наркоминдела. Он тотчас же разыскал Марину в Москве, что было очень нелегко, так как она сменила фамилию. Встретились они как родные. Узнав, что я в другом городе, он написал мне письмо, где рассказал о волнении, которое он испытал, прочитав мою первую книгу, где он нашел свое имя и память о нем. ‹…› Он сказал, что, навсегда прощаясь с ним, мама просила его не оставлять нас своей дружбой, что он смог выполнить только спустя много лет. Он умер в 1919 году от туберкулеза и похоронен на Ваганьковском кладбище, где мама».


Марина Цветаева, 1905 г.


В Германии Мария Александровна изучала медицину, собиралась после выздоровления стать врачом. Она жила в доме по соседству с пансионом Бринк, в котором учились ее дочери, виделась с ними на выходных.

В 1905 году семья Цветаевых вернулась в Россию. Лечение продолжалось – теперь в Крыму, в Ялте и Севастополе. Болезнь то отступала, то прогрессировала.

Весной 1906 года семья переехала в Тарусу, на дачу, которую Иван Владимирович снимал для жены и детей много лет. В июле Мария Александровна умерла. Похоронили ее в Москве, на Ваганьковском кладбище, рядом с могилой отца.

АЦ: «Мама была к нам строга, вспыльчива, кричала, читала нотации, ненавидела ложь, требовала мужества. Но была ли мама тяжела нам? Нет. Другой матери у нас не могло быть. Мы любили маму, понимали, не осуждали. Она нас не гнула, то есть не ломала; мы гнулись и выпрямлялись сами».

Рождественская дама

Серый ослик твой ступает прямо,

Не страшны ему ни бездна, ни река…

Милая Рождественская дама,

Увези меня с собою в облака!

Я для ослика достану хлеба,

(Не увидят, не услышат, – я легка!)

Я игрушек не возьму на небо…

Увези меня с собою в облака!

Из кладовки, чуть задремлет мама*[1],

Я для ослика достану молока.

Милая Рождественская дама,

Увези меня с собою в облака!

1909–1910

Комментарии

Мария Александровна Цветаева, 1900-е гг.


И.В.Цветаев с семьей на даче «Песочное», 1900-е гг.


«…чуть задремлет мама…»

Мария Александровна, мать Марины Цветаевой, скончалась от чахотки летом 1906 года в Тарусе. Марине на тот момент было 14 лет, ее сестре Анастасии – 12. Таруса – городок в Калужской губернии на берегу Оки. В конце XIX века здесь начали снимать и покупать дачи многие состоявшиеся московские художники, в том числе Василий Ватагин, Василий Поленов, Николай Крымов. Писатель Константин Паустовский, рассказывая об этом месте обитания московских живописцев, называл Тарусу того периода «русским Барбизоном» (по маленькому французскому городку, куда приезжали на этюды художники, основавшие «барбизонскую школу живописцев»). Примерно такая же творческая атмосфера на рубеже веков была и в Тарусе. Семья Цветаевых дружила с Поленовыми, ездила к ним в гости. Здесь же Александр Борисович Мейн (дед Марины Цветаевой) купил дом для себя и второй жены. Дача, где жили сами Цветаевы, находилась в черте города, по документам именовалась «Песочное». Именно здесь умерла Мария Александровна. Сохранить дачу семье не удалось: в 1910 году Андрей, брат Марины, собирался выкупить ее у города, но не смог. В доме, который был для сестер Цветаевых частью детства, поселились чужие люди.

АЦ «Полноценнее, счастливее детства, чем наше в Тарусе, я не знаю и не могу вообразить. ‹…› Простой серый дощатый дом под ржавой железной крышей. Лесенка с нижнего балкона сходит прямо в сирень. Столбы качелей; старая скамья под огромной ивой еле видна – так густо кругом. В высоком плетне – калитка на дорогу. Если встать лицом к Оке, влево грядки, за ними – малина, смородина и крыжовник, за домом крокетная площадка. ‹…› Перед террасами – площадка меж четырех тополей; между двух из них – мои детские, стульчиком, с загородками качели. А настоящие качели между четырех орешников, носящих наши четыре имени: Лёра, Андрюша, Муся и Ася»[2].

А в 1960-х годах дом был разрушен. Сейчас в тарусском музее Цветаевых (он расположен в доме Александра Мейна, деда Марины Цветаевой) есть его макет, изготовленный по изображениям с сохранившихся фотографий.

Уже находясь в эмиграции, Марина Цветаева, вспоминая о Тарусе в одном из своих текстов, выразила пожелание либо быть похороненной в этих местах, либо (понимая, что первое маловероятно) установить памятный знак, кенотаф с надписью: «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». Первый раз этот камень установили, ориентируясь на это пожелание, в 1961 году, – но против его установки возражали и Ариадна Эфрон, дочь Марины Цветаевой, и Константин Паустовский. Кенотаф демонтировали, но через год установили опять.

На местном кладбище есть могилы семьи Цветаевых. Валерия Ивановна, единокровная сестра Марины, приезжала в Тарусу на протяжении семидесяти с лишним лет, умерла и была похоронена здесь в 1966 году, Ариадна Эфрон, приезжавшая сюда, работая над книгой о творческом наследии своей матери, скончалась в местной больнице и была здесь похоронена в 1975 году.


Валерия Цветаева, 1890 г.


Анастасия, Валерия и Марина Цветаевы, 1900-е гг.


Старшие сестра и брат

Валерия Ивановна Цветаева (Лёра) (1883–1966) – старшая сестра Марины Цветаевой. В восьмилетнем возрасте потеряла мать. После того как отец женился во второй раз, продолжала поддерживать тесные отношения с многочисленными Иловайскими – родственниками покойной Варвары Дмитриевны, с друзьями семьи. С десяти лет воспитывалась вне дома. В 1901 году закончила Екатерининский институт благородных девиц – закрытое учебное заведение. По воспоминаниям Анастасии Цветаевой, они с Мариной приезжали к Лёре в институт на праздники, на выпуск – так называемый «публичный акт», где Асю, младшую и более симпатичную, забаловали и затискали старшие институтки.

Закончив институт, Валерия отправилась вместе с семьей в Италию, где присматривала за младшими сестрами, пока мачеха лечилась от туберкулеза. Через год, когда младшие девочки уехали в пансион швейцарского города Лаказ, она сперва какое-то время путешествовала по Италии с мачехой и отцом, затем вернулась в Россию. Двумя годами позже, когда семья вернулась в Россию, Валерия опять взяла на себя заботу о единокровных сестрах.

АЦ: «Лёра была на десять лет старше Марины и на двенадцать лет – меня. На семь с лишним лет старше ее родного брата Андрюши. Она никогда нас не обижала, заступалась за нас перед вспыльчивой мамой. С нами шутила, тормошила нас, поддразнивала (меня – за хныканье и заливчатый плач на «и»). Она была – особенная, ни на кого не похожая. Из нас она отличала Мусю – за резкую определенность желаний и нежеланий, ум, характер, раннее развитие – и часто пробовала отстоять ее от маминой строгости. Муся платила ей пылкой любовью. Лёра поселилась на антресолях, в моей бывшей детской, рядом с Андрюшиной комнаткой, через две двери от нашей детской. С мамой у нее бывали нелады; мы чуяли это, не разбираясь в причинах, не понимая их».

Даже перед смертью Мария Александровна позвала на прощание всех детей, кроме Валерии, хотя та специально приехала из Москвы в Тарусу ухаживать за младшими сестрами. Этот факт неприятно поразил как саму Валерию, так и Анастасию. Марина же сочла этот поступок совершенно естественным – ее некогда нежные чувства к Валерии уже стали угасать.

АЦ: «Читая Маринино «Мать и музыка», не могу не возразить на то, что она там пишет о Лёре: Марина очень любила Лёру и в детстве, и в отрочестве. Разойдясь с Лёрой, позднее, она невзлюбила все в Лёре и, не считаясь с явью, перенесла свое позднейшее чувство на – детство, тем исказив быль. Такое Марине было свойственно по ее своеволию – с былью она не считалась, создавая свою. (Мама в ее писаниях кажется мне тоже упрощенной, схематичной.)»

После смерти Марии Александровны отношения между Валерией и Мариной ухудшились. Валерия, к тому моменту уже ставшая преподавателем, не могла взять на себя новую заботу о младших сестрах – на тот момент вполне обеспеченных, достаточно самостоятельных, отличавшихся категоричностью суждений – как все подростки. Валерия Цветаева неоднократно в своих воспоминаниях о семье говорила о конфликтном характере Марины, пытаясь найти ему логичное объяснение.

ВЦ: «Слабая ориентировка в действительности в дальнейшем превратилась в до странности непонимание реального окружения и равнодушие к другим ‹…› Марина молча, упорно, ни с кем не считаясь – куда она идет? Так жить с людьми невозможно. Так, с закрытыми глазами можно оступиться в очень большое зло. И кажется мне, что Марина и не «закрывает глаз», а как-то органически не чувствует других людей, хотя бы и самых близких, когда они ей не нужны. Какие-то клавиши не подают звука. В жизни это довольно страшно. Ее нельзя назвать злой, нельзя назвать доброй. В ней стихийные порывы».

В воспоминаниях Валерии Цветаевой присутствуют детальные описания нескольких ситуаций, в которых Марина вела себя крайне нетерпимо, эгоистично. Анастасия Цветаева в своих мемуарах пыталась как-то сгладить негатив этих поступков (не отрицая их), найти то или иное оправдание сестре.

АЦ: «Была в Марине с детства какая-то брешь в ее соотношениях с дурным и хорошим: со страстью к чему-то и в непомерной гордости она легко и пылко делала зло. Нелегко на добро сдавалась! Насмехалась, отрицала суд над собой. Но зато когда уж приходила к раскаянию, – то скупыми на вид, тяжкими своими слезами сжигала свою вину».

К моменту замужеств Марины и Анастасии их отношения с Валерией практически прекратились. Позже в своих воспоминаниях они вовсе не упоминали о встречах с ней.

Валерия Цветаева стала ученицей и последовательницей Айседоры Дункан. После революции она была одним из ведущих столичных танцмейстеров. Возглавила курсы «Искусство движения», которыми руководила много лет. В 1950–1960-е годы она написали книгу воспоминаний о семье и своей юности под названием «Записки». Будучи бездетной, часть своего архива она отдала вдове и дочери своего брата Андрея.

На протяжении всей своей жизни Валерия Ивановна Цветаева почти каждый год приезжала в Тарусу, туда, где прошли детство и юность ее и ее младших сестер, где много лет жили ее друзья. Именно здесь в 1966 году она скончалась. Она похоронена на тарусском городском кладбище.


Андрей и Иван Владимирович Цветаевы, 1910-е гг.


Андрей Иванович Цветаев (Андрюша) (1890–1933) – старший брат Марины Цветаевой. До одиннадцати лет обучался дома, воспитывался вместе с младшими сестрами.

АЦ: «Андрюша был старше нас на два и четыре года, уже начинал учиться и вообще – был другой. Никакой лирики, ни страсти к уюту, ни страстной любви к собакам и кошкам, ни жажды все вспоминать… жадно заглядывать в будущее – этого ничего в нем не было».

АЦ: «В пылу драк каждый из нас имеет свою специальность: Андрюша «щипается», Муся кусается, а я царапаюсь».

В 1902–1906 годах он учился в московской седьмой гимназии. Пока Цветаевы были за границей, о нем, из-за учебы оставшемся в Москве, заботилась семья Дмитрия Иловайского, деда по материнской линии.

В начале Первой мировой войны, по договоренности с сестрой Валерией, вместе с которой он был наследником, а потом владельцем дома в Трехпрудном переулке, Андрей передал здание под госпиталь для раненых солдат. В 1916 году закончил юридический факультет Московского университета. После революции его общение с младшими сестрами прервалось: Анастасия с 1917 по 1921 год была в Крыму, Марина в 1922 году эмигрировала. Одно из немногих упоминаний о ее встречах с братом есть в ее «Повести о Сонечке». Время действия – лето 1919 года.

МЦ: «Эти кораллы мне накануне принес в подарок мой брат Андрей.

– Марина! Смотри, что я тебе принес!

Из его руки на стол и через край его – двойной водопад огромных, темно-вишнево-винных, полированных как детские губы, продолговатых – бочоночком – каменных виноградин.

– В одном доме продавали, и я взял для тебя, – хотя ты и блондинка, но все равно носи, таких вторых не достанешь» (Повесть о Сонечке).

После революции Андрей Цветаев работал в Госторге, экспертом по живописи. В 1931 году у него родилась дочь Инна (умерла в 1985-м). Умер Андрей Иванович Цветаев в 1933 году, похоронен на Ваганьковском кладбище.

В 1986 году в журнале «Наука и жизнь» вышел очерк Анастасии Цветаевой «О брате моем, Андрее Ивановиче Цветаеве».

Памяти Нины Джаваха*

Всему внимая чутким ухом,

– Так недоступна! Так нежна! –

Она была лицом и духом

Во всем джигитка и княжна.

Ей все казались странно-грубы:

Скрывая взор в тени углов,

Она без слов кривила губы

И ночью плакала без слов.

Бледнея гасли в небе зори,

Темнел огромный дортуар;

Ей снилось розовое Гори

В тени развесистых чинар…

Ах, не растет маслины ветка

Вдали от склона, где цвела!

И вот весной раскрылась клетка,

Метнулись в небо два крыла.

Как восковые – ручки, лобик,

На бледном личике – вопрос.

Тонул нарядно-белый гробик

В волнах душистых тубероз.

Умолкло сердце, что боролось…

Вокруг лампады, образа…

А был красив гортанный голос!

А были пламенны глаза!

Смерть окончанье – лишь рассказа,

За гробом радость глубока.

Да будет девочке с Кавказа

Земля холодная легка!

Порвалась тоненькая нитка,

Испепелив, угас пожар…

Спи с миром, пленница-джигитка,

Спи с миром, крошка-сазандар.

Как наши радости убоги

Душе, что мукой зажжена!

О да, тебя любили боги,

Светло-надменная княжна!

Москва, Рождество 1909

Комментарии

Памяти Нины Джаваха.

Нина Джаваха – главная героиня романа «Княжна Джаваха», одиннадцатилетняя девочка, рано потерявшая мать и живущая вместе со своим отцом-генералом на Кавказе. Она лихая наездница, защищает слабых, не боится разбойников, а не желая смириться с появлением мачехи, срывает свадьбу отца. После череды ярких и опасных приключений Нина уезжает учиться в Санкт-Петербург, в институт благородных девиц, где сперва не может найти общий язык со сверстницами, но потом становится всеобщей любимицей.

Роман был впервые опубликован в 1903 году и практически сразу стал популярным у читательниц, в первую очередь у гимназисток, настолько, что потом Чарская написала еще несколько книг, повествующих как о самой Нине – воспитаннице института благородных девиц, так и о ее одноклассницах. Во второй книге этой серии, «Записках институтки», описывается болезнь Нины и ее смерть от чахотки.

Вероятнее всего, Марина Цветаева провела немало параллелей между собой и столь романтично описанной героиней. В их числе не только преждевременная смерть матери, но и специфические условия бытия в закрытых женских учебных заведениях. За годы учебы Марина Цветаева сменила десяток пансионов и гимназий в России, Швейцарии, Германии и снова в России. И, как и Джаваха, она (по воспоминаниям сестры) не всегда могла найти общий язык со сверстницами, но своей начитанностью и широтой взглядов завоевывала если не авторитет, то, по меньшей мере, внимание более старших девочек.


Лидия Чарская


Лидия Чарская за работой


Уже вновь учась в московской гимназии, Марина Цветаева писала повесть из жизни старшеклассниц с черновым названием «Четвертые». Текст повести не сохранился, но, судя по изложенному ее сестрой описанию сюжета и именам героинь, он был создан под влиянием книг Чарской.

Лидия Алексеевна Чарская (Чермилова, урожденная Воронова; 1875(78)–1937) – автор «Княжны Джавахи», актриса, литератор. Один из самых популярных детских писателей первой четверти ХХ века. Имя при рождении – Лидия Воронова. С детства писала стихи, прозу. Окончила в Санкт-Петербурге женский Павловский женский институт, потом там же Драматические курсы при Императорском театральном училище. До середины 1920-х годов служила в Александринском театре, где была занята в эпизодических ролях. Но через несколько лет после начала службы, понимая, что актерская карьера не задалась, решила стать писателем, опубликовав под псевдонимом «Лидия Чарская» в журнале «Задушевное слово» беллетризированную версию своего институтского дневника. Читательская аудитория приняла этот текст очень благосклонно, и Чарская впоследствии создала ряд романтических повестей о гимназистках и институтках. Критики (в том числе С. Маршак, К. Чуковский, В. Шкловский), упрекая ее в излишней сентиментальности, в сюжетных самоповторах, в слащавости, при этом не могут отказать Чарской в главном – ее тексты хоть и отличались повышенной эмоциональностью, но при этом задевали своих читательниц, учили их честности, всепрощению, любви к ближним. Героини Чарской были религиозны, искренне любили царя и отечество, поэтому неудивительно, что при смене власти эти тексты стали невостребованны, а их создательница оказалась без средств к существованию. Маршак и Чуковский, всего лишь за несколько лет до этого писавшие о Чарской разгромные статьи, теперь пытались пробить ей пенсию, опубликовать ее тексты под псевдонимом в лояльном к тогдашним властям детском журнале «Новый Робинзон».

До своей смерти в 1937 году Чарская, которой, к счастью, удалось избежать репрессий, вела очень скромное существование. Во многом ее поддерживали преданные читатели, которых не смущал тот факт, что в публичных библиотеках ее книги изымались и уничтожались, а в прессе ее имя звучало только в негативном контексте, как одно из воплощений «пережитков прошлого».

Любопытный факт: беллетризуя собственную биографию, Лидия Чарская меняла дату и место собственного рождения – по одной версии, она родилась в Санкт-Петербурге, по другой – на Кавказе. Столь же неясно обстоит дело и с местом ее захоронения – существуют две могилы Чарской, в Адлере и в Санкт-Петербурге. Согласно последним исследованиям некрополиста Михаила Соколовского, петербургская могила представляет собой кенотаф.

В СССР книги Чарской наравне со многими другими произведениями, созданными в предреволюционной России, находились под запретом десятилетиями. На смену популярности пришла безвестность. Однако о «Княжне Джавахе» осмелились упомянуть в своих автобиографических текстах Л. Пантелеев и Юлия Друнина. К современному читателю Чарская вернулась в 1990 году, когда было опубликовано репринтное издание «Княжны Джавахи»

Образование Марины Цветаевой

В шесть лет Марина Цветаева начала учиться в музыкальной школе Зограф-Плаксиной, а в 1901 году, когда ей было девять, поступила в частную московскую гимназию. Но в 1902-м из-за чахотки Марии Александровны вся семья, кроме брата Андрея, переехала в Европу. Цветаевы живы в Италии, Франции, Германии.

Первая европейская зима, в итальянском Нерви, обернулась для сестер Цветаевых настоящей свободой. Девочки оказались предоставлены сами себе, водили дружбу с Володей, сыном владельцев пансиона, устраивали различные проказы, учебой не занимались. Об этой итальянской вольнице есть упоминания и в очерках Марины Цветаевой («Мой Пушкин»), в воспоминаниях ее сестры. Но через несколько месяцев Мария Александровна, слегка оправившись от болезни, вернула свое внимание дочерям и решила отправить их на учебу в закрытый женский пансион. Специально для того, чтобы подготовить девочек к учебе, в Италию приехала мачеха Марии Александровны, уже вдовствующая к тому моменту Сусанна Давыдовна Мейн, которую и Мария Александровна, и ее дети именовали домашним прозвищем Тьо. В течение нескольких месяцев Сусанна Давыдовна восстанавливала у девочек хорошие манеры, занималась с ними языками. Но повлиять на мировоззрение сестер Цветаевых Тьо не могла: в Нерви у девочек сложились достаточно специфические представления о мире и современном обществе. Дело в том, что в пансионе, где жила Мария Александровна с семьей, останавливались и другие постояльцы, в числе которых оказались и сторонники идей социализма, революции. Среди них был близкий знакомый Марии Александровны Владислав Александрович Кобылянский, получивший в семье Цветаевых домашнее прозвище Тигр.


Александр Данилович и Сусанна Давыдовна Мейн


Анастасия, Марина Цветаевы и Владислав Кобылянский, 1905 г.


АЦ: «Мама и мы впервые встречали такого человека. Впервые мы слышали, что отвергалось всё, среди чего мы жили, даже Бог».

Кобылянский и его единомышленники проповедовали не только атеистическое мировоззрение, однако сестрам Цветаевым (Марине на тот момент было 11 лет, Анастасии – 10) больше всего была интересна теория про отсутствие Бога. Именно с такими внутренними установками девочки и прибыли на обучение в католический пансион города Лаказа (Швейцария). Но там, по воспоминаниям Анастасии Цветаевой, она сама и Марина прониклись религиозностью, заинтересовались католической верой. Годом позже, перейдя в немецкий закрытый пансион сестер Бринк, девочки потеряли интерес к религии, а чуть позже и к учебе, нравы этого пансиона казались им слишком строгими и скучными. Марина чаще сестры нарушала установленные правила, была инициатором различных демаршей.

В 1905 году Мария Александровна с дочерьми переехала в Ялту. Девочки оказались на домашнем обучении. Им пришлось не только догонять программу российской гимназии, отличавшуюся от программ швейцарского и немецкого пансиона, но и подтягивать русский язык. К тому моменту сестры знали французский, итальянский и немецкий и, как и полагается детям-билингвам, не всегда четко говорили по-русски.

Всю зиму и весну 1906 года девочки занимались. С ними работали хорошие педагоги, а дополнительный стимул – желание порадовать тяжелобольную мать. В мае 1906 года обе девочки с блеском выдержали гимназические экзамены.


Марина и Иван Владимирович Цветаевы, 1905 г.


Но интересы Марины Цветаевой не ограничивались только учебой, в то время ее волновало революционное движение. Когда Цветаевы поселялись в Ялте, начался суд над лейтенантом Шмидтом, возглавившим мятеж на крейсере «Очаков» и других кораблях Черноморского флота.

АЦ: «Лейтенант Шмидт! Как звучало его имя в тот год! ‹…› В хаосе споров о том, не за призрак ли бьются люди, не зря ли кладут свои головы, возможен ли переворот в России, возможен ли он и к чему приведет в такой отсталой стране, царской, – как во тьме черноморской ночи над тьмой смертного приговора светлели в душу Маруси глаза героя, обреченного лейтенанта Шмидта. После вести о суде над ним и о его казни Маруся замкнулась в себе, таила от старших свою потрясенную горем душу. Это была рана. Она не позволяла прикасаться к ней».


Петр Шмидт


Крейсер «Очаков»


Среди соседей Цветаевых, как и ранее в Нерви, оказались сторонники революции. В их числе и жена Максима Горького Екатерина Павловна Пешкова. Марина Цветаева познакомилась и с ней, с ее маленькой дочкой Катей. Вскоре шестилетняя Катя умерла, и Цветаева написала стихи ее памяти «Мама светло разукрасила гробик…». В кругу Пешковой Марина узнала о революционных идеях, прониклась к ним интересом, который держался у нее почти год – до следующей осени, переезда в Москву. А на лето семья отправилась в Тарусу. Мария Александровна была уже при смерти.

Осенью того же года сестры Цветаевы начали учиться в Москве. Марина по личному выбору отправилась в закрытую частную женскую гимназию В. Н. фон Дервиз, из которой приезжала домой только на выходные. Однако учебный год ей закончить не удалось: в начале весны Марине запретили посещение занятий за неподобающие разговоры – она рассказывала своим одноклассницам об идеях ялтинских знакомых, сочувствовавших революции.

Вообще, по свидетельству сестер, ненависть у Марины Цветаевой к навязываемым нормативам поведения, к клише и стереотипам, к бессмысленной дисциплине была с детства. Она отлично училась, порой взахлеб, но при этом ее регулярно исключали именно из-за бунтарства, из-за нежелания вписываться в систему. (Через много лет с той же самой проблемой столкнулся и ее сын Георгий Эфрон.) В любой из гимназий у Марины Цветаевой появлялись подруги. С некоторыми она сперва тесно сближалась, а затем довольно быстро обрывала отношения, с другими же общалась на протяжении многих лет. Своим подругам она посвящала стихи, и одной из них была Елена Дьяконова (1894–1976) – будущая знаменитая Гала, жена Поля Элюара, муза Сальвадора Дали. Правда, она была одноклассницей не Марины, а Анастасии, по гимназии В. В. Потоцкой.


Максим Горький и Екатерина Пешкова с детьми Максимом и Катей


Женская гимназия фон В. Н. Дервиз


Женская гимназия М. Г. Брюхоненко, 1910 г.


АЦ: «Когда <она> восхитилась одним стихотворением, Марина сказала: «Нравится? Я вам его… посвящу». Это были стихи «Мама в саду», напечатанные в первом Маринином сборнике «Вечерний альбом»».

Осенью 1910 года МЦ поступила в восьмой класс частной гимназии М. Г. Брюхоненко. Но в середине года она покинула и ее – после выхода своей первой книги стихов.

В Париже*

Дома до звезд, а небо ниже,

Земля в чаду ему близка.

В большом и радостном Париже

Все та же тайная тоска.

Шумны вечерние бульвары,

Последний луч зари угас,

Везде, везде все пары, пары,

Дрожанье губ и дерзость глаз.

Я здесь одна. К стволу каштана

Прильнуть так сладко голове!

А в сердце плачет стих Ростана*,

Как там, в покинутой Москве…

Париж, июнь 1909

Комментарии

Париж, Сорбонна


В Париже.

Летом 1909 года Марина Цветаева в одиночестве отправилась в Сорбонну, слушать курс лекций по старинной французской литературе.

АЦ: «Мы разъезжаемся на лето. Марина уехала изучать французскую литературу на летние курсы Alliance Francaise. Папа дал ей для устройства в Париже нужные адреса – знакомых у него была полна Европа».

Но из всего творческого наследия Франции в это время ее интересовало лишь одно произведение – пьеса «Орленок» Ростана. Интерес к ней появился у Марины Цветаевой в связи с многолетним увлечением судьбой и биографией Наполеона Бонапарта и его сына – Наполеона II. По воспоминаниям Анастасии, любовь к Наполеонам – отцу и сыну – передалась Марине Цветаевой от матери, которую тоже волновали эти исторические личности.

АЦ: «Поглощенность Марины судьбой Наполеона была так глубока, что она просто не жила своей жизнью. Полдня запершись в своей узенькой комнатке, увешанной гравюрами и портретами, окруженная французскими книгами, она с головой уходила в иную эпоху, жила среди иных имен. Все, что удавалось достать о жизни императора Франции, все превратности его судьбы, было прочтено ею в вечера и ночи неотрывного чтения».

МЦ: «…люблю только Ростана и Наполеона I и Наполеона II – и какое горе, что я не мужчина и не тогда жила, чтобы пойти с Первым на св. Елену и с Вторым в Шенбрунн».


А. Манжо. Наполеон, Мария-Луиза и римский король


Вернувшись в Россию, Марина Цветаева начала переводить пьесу «Орленок» на русский и занималась этим почти весь учебный год.

АЦ: «Ревниво оберегала она и само дело перевода от случайных глаз и слухов. Сейчас для нее не существовало ничего, кроме «Орленка» и ее работы над ним. Она выписывала из Парижа, через магазин Готье на Кузнецком все, что можно было достать по биографии Наполеона, тома, тома, тома. Стены ее комнатки были увешаны его портретами и гравюрами Римского короля, герцога Рейхштадтского. Марина любила первую жену Наполеона, смуглую Жозефину, и ненавидела мать «Орленка», вторую жену Наполеона – «белобрысую» австриячку Марию-Луизу, для которой, чтоб иметь сына, он должен был оставить любимую, но бесплодную Жозефину. ‹…› Словно о себе она тосковала, с такой страстью вжилась она в судьбу Наполеона!»

По воспоминаниям Анастасии, Марина делала вид, что идет в гимназию, а сама пряталась на чердаке и, дождавшись, когда отец уедет из дома, возвращалась обратно в комнату – работать над «Орленком», читать книги про Наполеона.

АЦ: «Любимейший из героев, Наполеон II воплощался силой любви и таланта, труда и восхищенного сердца, – в тетрадь. Перевоплощался из французского языка – в русский. Все более кованный, с каждым днем зревший стих наполнял ее волнением. Встав, она шла ко мне: «Кончила акт! Послушай…» Она ценила мое одобрение ее труду и восхищение героем, который был не моим, а ее кумиром, которого я не оспаривала».

Работа над переводом была для Марины Цветаевой не просто творчеством, а способом выразить свою любовь к персонажу. Неудивительно, что она показывала черновики своего перевода только самым близким людям – Анастасии и старшему другу, поэту-символисту Льву Кобылинскому, писавшему под псевдонимом Эллис. Именно он через несколько месяцев ввел гимназистку Марину в круг символистов, устроил ее первые публичные чтения стихов. А тогда он и Анастасия были свидетелями первой серьезной переводческой работы Марины Цветаевой. Перевод «Орленка» (по словам Анастасии – практически законченный) не сохранился – он был уничтожен или спрятан неизвестно где, когда Марина Цветаева узнала о другом русском переводе этой пьесы, сделанном Татьяной Щепкиной-Куперник.

«А в сердце плачет стих Ростана…»

Эдмон Евгений Алекс Ростан (1868–1918) – французский поэт и драматург, автор двенадцати пьес. Работал в жанре неоромантизма. Все пьесы Ростана были написаны в стихах. Наибольший успех имела комедия «Сирано де Бержерак», за создание которой автор был награжден орденом Почетного легиона и членством во Французской академии. При жизни драматурга его произведения ставились как во Франции, так и за рубежом, в переводах. В России успешнее всего шли постановки «Принцесса Греза» и «Сирано де Бержерак» (оба перевода выполнены Татьяной Щепкиной-Куперник, равно как и «Орленок»). На протяжении ХХ века «Сирано де Бержерак» экранизировался 10 раз – во Франции, СССР и США, он и поныне считается самым успешным и популярным произведением Ростана.

«Орленок» (фр. «Aiglon») – драма Ростана, написанная в 1900 году. Главный герой – сын Наполеона. Так как императора французов в стихах часто сравнивали с орлом, соответственно, его сын имел прозвище Орленок. По мнению самого Ростана, данная пьеса не содержит какой-либо политической агитации, революционных (или антиреволюционных) призывов: «Это всего лишь история больного ребенка».


Эдмон Ростан


Э. Бийе. Наполеон II, герцог Рейхштадтский


Наполеон II (Франсуа Жозеф Шарль Бонапарт) (1811–1832) – единственный законный сын Наполеона Бонапарта, рожденный от брака с Марией-Луизой, дочерью австрийского императора. Сразу после рождения был объявлен римским королем, однако же никогда не правил. В 1814 году, после падения Наполеона I, Мария-Луиза увезла сына в Австрию, и детство римского короля прошло в замке Шенбрунн, под Веной. Мальчика называли сыном эрцгерцогини, дали титул герцога Рейхштадтского и именовали по-немецки – Франц. Хотя всю сознательную жизнь Наполеон II прожил в Шенбрунне, французские бонапартисты следили за его судьбой, рассчитывая использовать сына императора в своих интересах. В 12 лет мальчика записали на военную службу, и хоть он интересовался военным делом, но воплотить мечты не мог, поскольку с детства отличался болезненностью. Умер Наполеон II в 21 год от туберкулеза.

Ricordo di Tivoli[3]*

Мальчик к губам приложил осторожно свирель,

Девочка, плача, головку на грудь уронила…

– Грустно и мило! –

Скорбно склоняется к детям столетняя ель.

Темная ель в этой жизни видала так много

Слишком красивых, с большими глазами, детей.

Нет путей

Им в нашей жизни. Их счастье, их радость –

у Бога.

Море синеет вдали, как огромный сапфир,

Детские крики доносятся с дальней лужайки,

В воздухе – чайки…

Мальчик играет, а девочке в друге весь мир…

Ясно читая в грядущем, их ель осенила,

Мощная, мудрая, много видавшая ель!

Плачет свирель…

Девочка, плача, головку на грудь уронила.

Берлин, лето 1910*

Комментарии

Я. Ф. Хаккерт. Вилла Мецената над Тибурскими водопадами


Крысолов, уводящий детей


Тиволи.

Город неподалеку от Рима. До бомбардировок Второй мировой войны – одно из самых живописных мест в Италии. Здесь расположены античная вилла римского императора Адриана, замок папы римского Пия II, вилла д’Эсте – с фонтанами и садами эпохи Возрождения.

Берлин, лето 1910.

Лето 1910 года сестры Цветаевы провели в Германии. Сперва они остановились в Берлине, затем жили под Дрезденом, в семье одного пастора. На одном из светских мероприятий, куда их пригласили, перед гостями выступала профессиональная сказочница – очень пожилая деревенская жительница, знавшая множество старинных легенд и экспрессивно их исполнявшая. Возможно, под впечатлением услышанного позже Марина Цветаева создала свою поэму «Крысолов», сюжет которой построен именно на старинной немецкой легенде XIII века: в городе Гамельне расплодились крысы, но дудочник своей музыкой избавил от них город, а когда магистрат отказался выплатить вознаграждение, с помощью колдовства увел за собой всех городских детей, сгинувших безвозвратно.

Rouge ет bleue[4]

Девочка в красном и девочка в синем*

Вместе гуляли в саду.

– «Знаешь, Алина, мы платьица скинем,

Будем купаться в пруду?»

Пальчиком тонким грозя,

Строго ответила девочка в синем:

– «Мама сказала – нельзя».

* * *

Девушка в красном и девушка в синем

Вечером шли вдоль межи.

– «Хочешь, Алина, все бросим, все кинем,

Хочешь, уедем? Скажи!»

Вздохом сквозь вешний туман

Грустно ответила девушка в синем:

– «Полно! ведь жизнь – не роман»…

* * *

Женщина в красном и женщина в синем

Шли по аллее вдвоем.

– «Видишь, Алина, мы блекнем, мы стынем

Пленницы в счастье своем»…

С полуулыбкой из тьмы

Горько ответила женщина в синем:

– «Что же? Ведь женщины мы!»

1910

Комментарии

«Девочка в красном и девочка в синем…»

Рефрен стихотворения является отсылкой к образам, созданным другим поэтом, мнение которого в это время было для Марины Цветаевой очень важным. Девушка в черном и Девушка в белом – героини текстов Эллиса, одного из первых и главных слушателей ее юношеских стихов.

Эллис (Лев Львович Кобылинский) (1879–1947) – поэт-символист, переводчик, литературовед. Родился в Москве, там же прошли его детство и юность. Отец Кобылинского, ученый-литературовед Лев Поливанов, был директором частной мужской гимназии – одной из самых прогрессивных на тот момент. В ней учились Максимилиан Волошин, Андрей Белый, Валерий Брюсов, Сергей Эфрон. Эллис с детства писал стихи, изучал теорию литературы, философию. Учась на юридическом факультете Московского университета, создавал работы по теории символизма. Переводил на русский Эдгара По, Шарля Бодлера. Вместе с Андреем Белым создал поэтический кружок «Аргонавты», а в 1904 году принял участие в создании и выпусках журнала «Весы» – главного печатного органа символистов. В 1909 году Эллис, Андрей Белый и музыкальный теоретик Эмилий Метнер создали издательство «Мусагет». Его редакция быстро обрела черты клуба: в ней проходили чтения, творческие вечера, диспуты. А Марина Цветаева осенью 1909 года, еще будучи гимназисткой, стала появляться в московских литературных кругах. У взрослеющих сестер Цветаевых завелись новые знакомые, и в числе первых – дантист Лидия Александровна Тамбурер, о которой Марина Цветаева позже писала в эссе, посвященных Максимилиану Волошину и отцовскому музею. Лидии Тамбурер было дано прозвище Драконна, она расположила к себе и сестер, и их отца Ивана Владимировича, и как раз на одном из литературных вечеров, куда они пришли с Мариной Цветаевой, появился и Эллис.


Эллис (Лев Кобылинский)


АЦ: «Эллис сразу отметил в Марине истинного поэта. ‹…› слушал ее стихи, восхищался. Хвалил ее перевод «Орленка» (сам будучи известным переводчиком). С первого дня учуял и ее нрав, ни с чем не мирящийся».

Кобылинский стал для сестер старшим и очень близким другом, часто бывал в доме у Цветаевых в Трехпрудном переулке. Он вел с сестрами долгие разговоры о литературе, рассказывал о символистах, знакомил их со стихами своих соратников – Волошина, Белого и Брюсова.

ВЦ: «Отец благоволил Эллису, как человеку одаренному, образованному. Для Марины и Аси Эллис стал просто Чародеем. Артистичностью своей природы, искренностью, блеском таланта он подчинил души обеих сестер: вдохновенные экспромты его вели их в манящий мир бурной фантастики, приучили чувствовать пульс поэтического творчества».

У сестер, привыкших давать близким прозвища, для Эллиса было выбрано имя Чародей. Кобылинский любил мистификации, увлекался модным на тот момент спиритизмом. Для Марины и Анастасии, не так давно похоронивших мать и достаточно скептически относившихся к религии, разговоры о потустороннем стали отдушиной. Эллис не только приучал их к хорошей литературе, но и создавал для них своеобразную сказку-игру, помогающую справиться с болью.

АЦ: «Жил Эллис в бедности, без определенного заработка, от стихов к статье, делал переводы, не имел быта. Комната в номерах «Дон» на Смоленском рынке и хождение днем – по редакциям, вечером – по домам друзей, где его встречали радостно, как желанного гостя, слушали последние стихи и вместе с ним уносились в дебри мечтаний и споров о роли символизма, романтизма. ‹…›…он обладал едким умом и блестящей речью, завораживающей самых разнородных людей. И был у него еще один талант, ‹…› …талант превращения, перевоплощения такой силы и такой мгновенности, которая не под стать и самому искусному актеру, всегда связанному принудительностью роли данного часа, несвободою выбора».

Эллис познакомил сестер Цветаевых с еще одним важным для них человеком – своим другом Владимиром Оттоновичем Нилендером. По свидетельству Анастасии, Нилендер, адресат тогдашней лирики Марины, был посредником Эллиса, когда тот решил сделать Марине предложение о замужестве. Но та ответила отказом.

АЦ: «Марина была крайне смущена неожиданностью предложения стать женой! «Чародея» нашего! Что она, конечно, готовилась сказать (или уже сказала) «нет» – я знала. Марина – жена! Как он мог подумать!»

Через некоторое время после неудачного сватовства отношения между Эллисом и сестрами стали менее близкими. В 1911 году Кобылинский навсегда покинул Россию. Он жил в Швейцарии, изучал антропософию, позже проникся идеями католицизма и закончил свои дни членом ордена иезуитов. Когда осенью 1911 года Анастасия Цветаева и ее жених Борис Трухачев были проездом в Германии, Кобылинский встречался с ними, рассказывал об антропософской школе Рудольфа Штейгера. Но эта тема не входила в круг интересов Анастасии.

АЦ: «Из Эллиса исчез нацело сказочник, танцор, лукавец, исчез поэт!»

Тройственный союз

У нас за робостью лица

Скрывается иное.

Мы непокорные сердца.

Мы молоды. Нас трое*.

Мы за уроком так тихи,

Так пламенны в манеже.

У нас похожие стихи

И сны одни и те же.

Служить свободе – наш девиз,

И кончить, как герои.

Мы тенью Шиллера клялись.

Мы молоды. Нас трое.

1909–1910

Комментарии

Владимир Нилендер


«Нас трое».

Речь идет о самой Марине Цветаевой, ее сестре Анастасии и о Владимире Нилендере.

Владимир Оттонович Нилендер (1883–1965) – филолог, переводчик, ученик Ивана Владимировича Цветаева, один из основателей советского музейного и библиотечного дела. Родился в Смоленске. Учился в Санкт-Петербургском морском кадетском корпусе, однако его не закончил. Переехав в Москву, сперва учился в университете на юридическом факультете, затем – на историко-филологическом (не мог его закончить из-за нехватки средств). Серьезно интересовался античной литературой, начал тесное общение с Иваном Владимировичем Цветаевым. В 1909 году Нилендер познакомился с его дочерьми.

АЦ: «<Нилендер>…был приветлив, нервно-оживлен, его жесты были гибки и внезапны, лицо бледное, брови над желтыми глазами подымались треугольниками, и весь он был из каких-то всплесков, движений, вспыхиваний, улыбок, глубоких, длинных, появляющихся там, где у другого был бы смех. Смеха не помню. Но была странная обаятельная манера еле уловимой насмешливости надо всем и над собой тоже. Что-то было родное в нем».

В декабре 1909 года Нилендер привез Марине Цветаевой письмо, в котором его друг Лев Кобылинский предлагал ей замужество. Когда та отказала Кобылинскому, через несколько дней, по свидетельству Анастасии, аналогичное предложение она получила и от самого Нилендера. Ответ был вновь отрицательным.

АЦ: «Марина же не хочет этого рода чувств, она признает только дружбу – или преклонение. Она же ни за что не согласится на замужество, это ей так чуждо…»

Но хоть Владимир Нилендер и не стал мужем Марины Цветаевой, он был адресатом ее лирики, всей ее первой книги стихов – «Вечернего альбома».

АЦ: «…мы купили темно-синий кожаный альбом, книжку с золотым обрезом, назвали ее «Вечерний альбом» и записали в нем все, что помнилось о том нашем вечере, из сказанного – им или нами: из наших бесед после него. Альбом мы надписали ему».

Тексты, вошедшие в этот рукописный сборник, стали основой для первой книги Цветаевой с одноименным названием.

«Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь». В 1910 году Марина Цветаева впервые опубликовала свои стихи, в одном из альманахов издательства «Мусагет». И в тот же год вышла первая ее книга «Вечерний альбом».

АЦ: «В те месяцы крепли Маринины начинавшиеся литературные знакомства. ‹…› Она, кончив работу по составлению своего первого сборника стихов «Вечерний альбом», сдала его в печать. ‹…› Она назвала его так – в память того маленького синего кожаного альбомчика, который мы накануне наступившего 1910 года отвезли в «Дон»[5], Владимиру Оттоновичу Нилендеру. В нем было три раздела: Детство – Любовь – Только тени. Он должен был выйти на толстой, шершавой, чуть кремовой бумаге, в темно-зеленой обложке, с темно-золотыми буквами заглавия. Среднего, широкого формата».

На момент выхода своей первой книги Марина Цветаева была еще гимназисткой, ученицей восьмого класса, в котором готовили будущих преподавателей, классных дам. И хоть она училась в гимназии Брюхоненко, отличавшейся достаточно либеральными нравами, публикация собственных стихов и выпуск книг были запрещены. После выхода дебютного сборника Цветаева бросила учебу.


«Волшебный фонарь». Москва, 1910 г.


В 1912 году вышел второй сборник Цветаевой «Волшебный фонарь».

АЦ: «…маленький томик в картонном чехле, страницы – петитом, и бархатная обложка – «Волшебный фонарь». Цвета моей обложки не помню, было издано из разных цветов – малиновых, синих, зеленых. Походили они на молитвенник».

Рецензируя вторую книгу Цветаевой, критики сравнивали ее с первой, подчеркивая схожесть настроения, лирических образов, находили в текстах самоповторы и ставили их в упрек автору.

Душа и имя

Пока огнями смеется бал,

Душа не уснет в покое.

Но имя Бог мне иное дал:

Морское оно, морское!*

В круженье вальса, под нежный вздох

Забыть не могу тоски я.

Мечты иные мне подал Бог:

Морские они, морские!

Поет огнями манящий зал,

Поет и зовет, сверкая.

Но душу Бог мне иную дал:

Морская она, морская!

1911–1912

Комментарии

Шторм. Открытка, 1910 г.


«…имя Бог мне иное дал: // Морское оно, морское!»

По словам Анастасии и Марины Цветаевых, их мать Мария Александровна, ожидавшая своего первого ребенка, была уверена, что родится мальчик, и подобрала для первенца имя Александр, в честь своего отца. Заранее подобранного имени для девочки у Цветаевых не было. По одной из версий, Марина была выбрана по созвучию с Марией – именем матери и бабушки. Во всяком случае, в семье ее звали Маруся, сокращенно Муся.

Имя Марина образовано от латинского marinus (морской). Марина Цветаева с детства знала о значении своего имени и о своей любви к морю, об ассоциативных связях между морем и именем упоминала в очерке «Мой Пушкин». Там море, морская стихия символизирует поэзию, ритм волн – стихотворные ритмы. Для Марины Цветаевой море – символ свободы творчества, морская стихия сродни вдохновению.

Конькобежцы

Асе и Борису*

Башлык откинула на плечи*:

Смешно кататься в башлыке!

Смеется, – разве на катке

Бывают роковые встречи?

Смеясь над «встречей роковой»,

Светло сверкают два алмаза,

Два широко раскрытых глаза

Из-под опушки меховой.

Все удается, все фигуры!

Ах, эта музыка и лед!

И как легко ее ведет

Ее товарищ белокурый.

Уж двадцать пять кругов подряд

Они летят по синей глади*.

Ах, из-под шапки эти пряди!

Ах, исподлобья этот взгляд!

* * *

Поникли узенькие плечи

Ее, что мчалась налегке.

Ошиблась, Ася: на катке

Бывают роковые встречи!

Комментарии

Борис Трухачев


Анастасия Цветаева и Борис Трухачев. Коктебель, 1911 г.


Асе и Борису.

Борис – Борис Сергеевич Трухачев (1893–1919), первый муж Анастасии Цветаевой, обозначаемый ею в воспоминаниях Б.С.Т. Они познакомились на катке, зимой 1910–1911 гг.

АЦ: «…золотые трубы взлетают ко рту солдат, и ритм начинающей колдовать мелодии трогает наши коньки. Борис замечает, что я на норвежских (одна – из всех женщин катка, – да будет благословенно наше право лететь!). ‹…› Как мы неслись! Ни с кем за все годы мои на катке я не знала такой быстроты! Ни с чем не сравнимое упоение. ‹…› А весна подходила, грозя превратить лед катка – в снег и воду, вырвать из-под ног почву наших фантастических встреч».


Черкес в башлыке. 1834 г.


Юрий Денисов. На катке. 1910-е гг.


Сблизились они летом 1911 года на даче Волошиных в Коктебеле. Осенью Анастасия Цветаева оказалась в положении. Скрывая это от многих, и в первую очередь от Ивана Владимировича Цветаева, уже серьезно больного, они с Трухачевым порознь выехали за границу, однако вместе там пробыли недолго: Борис вернулся в Россию, Анастасия осталась. Весной 1912 года Анастасия в Париже встретилась с Мариной Цветаевой и Сергеем Эфроном, бывшими в свадебном путешествии. 9 августа 1912 года у Анастасии Цветаевой родился сын Андрей (меньше чем через месяц, 5 сентября 1912 года, Марина Цветаева родила старшего ребенка, дочь Ариадну). Брак Анастасии и Бориса продлился совсем недолго. В 1915 году они развелись, оставшись при этом в хороших отношениях. Впоследствии Анастасия поддерживала дружбу с его второй женой, а после вдовой – актрисой Марией Ивановной Кузнецовой. В 1919 году, во время Гражданской войны, выехав из голодающей Москвы на юг России, Борис Трухачев скончался от тифа на руках у своих первой и второй жен.

«Башлык откинула на плечи…»

Башлык – капюшон с длинными лентами или полосками ткани, которыми он завязывался под подбородком. Мог быть изготовлен как из плотной материи, так и из меха. Носился вместе с шубой или с пальто.

«Уж двадцать пять кругов подряд // Они летят по синей глади».

В России начала ХХ века катание на коньках было на самом пике популярности. Именно на катках зимой (летом – на теннисном корте) собиралась тогдашняя «золотая» молодежь, здесь назначались свидания, соединялись пары, разбивались сердца. Многие отечественные литераторы, чья молодость пришлась именно на этот период, с нежностью вспоминали атмосферу тех катков.


Хилдинг Ньюман. Каток. 1911 г.


Марина Цветаева, несмотря на свою близорукость, ограничивающую занятия большинством видов спорта, любила кататься на коньках. Впервые она встала на лед, будучи пансионеркой швейцарского Лаказа.

АЦ: «Маруся боролась со льдом и коньками отважно, хоть и без увлечения, – все, что ее отрывало от книги, скорее мешало ей. Но я на коньках была в отчаянии: я падала и вновь падала, ноги меня не держали, это была – мука. Наконец я замерзла так, что от боли в руках и ногах заплакала громко, навзрыд».

В. Я. Брюсову*

Улыбнись в мое «окно»,

Иль к шутам меня причисли, –

Не изменишь, все равно!

«Острых чувств» и «нужных мыслей»*

Мне от Бога не дано.

Нужно петь, что все темно,

Что над миром сны нависли…

– Так теперь заведено. –

Этих чувств и этих мыслей

Мне от Бога не дано!

1912

Комментарии

В. Я. Брюсову.

Валерий Яковлевич Брюсов (1873–1924) – поэт, драматург, историк, литературовед, основоположник русского символизма. Был главным редактором журнала «Весы» – главного печатного органа символистов. На момент выхода первого сборника Марины Цветаевой он являлся бесспорным авторитетом, чья популярность уступала лишь славе Бальмонта.

МЦ: «Кто так властвовал над живыми людьми и судьбами, как Брюсов? Бальмонт? К нему влеклись. Блок? Им болели. Вячеслав? Ему внимали. Сологуб? О нем гадали. И всех – заслушивались. Брюсова же – Слушались. Нечто от каменного гостя было в его появлениях на пирах молодой поэзии-Жуана. Вино оледеневало в стаканах. Под дланью Брюсова гнулись, не любя, и иго его было тяжко. «Маг», «Чародей», – ни о зачаровывающем Бальмонте, ни о магическом Блоке, ни о рожденном чернокнижнике Вячеславе, ни о ненашем Сологубе, – только о Брюсове, об этом бесстрастном мастере строк» (Герой труда).

«Не изменишь, все равно! //«Острых чувств» и «нужных мыслей»…»

Это стихотворение – ответ Цветаевой на критику Брюсова, который весьма холодно отнесся к ее творчеству. Она, гимназистка и начинающий поэт, вступила в открытую конфронтацию с мэтром.

МЦ: «Говорить чисто, все покушение Брюсова на поэзию – покушение с негодными средствами. У него не было данных стать поэтом (данные – рождение), он им стал. Преодоление невозможного. Kraftsprobe. А избрание сáмого себе обратного: поэзии (почему не естественных наук? не математики? не археологии?) – не что иное, как единственный выход силы: самоборство.

И, уточняя: Брюсов не с рифмой сражался, а со своей нерасположенностью к ней. Поэзия, как поприще для самоборения» (Герой труда).


Валерий Брюсов


В 1911 году Марина Цветаева приняла участие во Всероссийском конкурсе поэтов, председателем жюри которого был сам Брюсов. Работы отправлялись анонимно. По воспоминаниям Анастасии, Брюсов отдал стихам Марины Цветаевой первое место, но, узнав авторство, произнес: «Первый приз не получил никто, а первый из вторых призов получила Марина Цветаева». Золотую медаль за эту победу она, по воспоминаниям сестры, носила на браслете, как подвеску, выказывая свое пренебрежение.

«Макс Волошин первый был…»

Макс Волошин первый был*,

Нежно Майенку любил*,

Предприимчивый Бальмонт*

Звал с собой за горизонт*,

Вячеслав Иванов сам*

Пел над люлькой по часам:

Баю-баюшки-баю,

Баю Майенку мою.

1913

Комментарии

Максимилиан Волошин


Максимилиан Волошин. Коктебель, 1914 г.


«Макс Волошин первый был…»

МЦ: «…голова Зевеса на могучих плечах, а на дремучих, невероятного завива кудрях, узенький полынный веночек, насущная необходимость, принимаемая дураками за стилизацию, равно как его белый парусиновый балахон, о котором так долго и жарко спорили (особенно дамы), есть ли или нет под ним штаны…» (Живое о живом).

Максимилиан Александрович Волошин (1877–1932) – поэт, прозаик, живописец, теоретик символизма. Родился в Киеве, в семье юриста. Вскоре его родители разошлись, и мать, Елена Оттобальдовна, уехала на юг с двумя детьми (у Максимилиана была старшая сестра Надя, она умерла ребенком). Волошины жили в Севастополе и Таганроге. Потом (Нади к тому моменту уже не стало) Елена Оттобальдовна с сыном переехали в Москву, через несколько лет вернулись на юг. Волошин заканчивал свое гимназическое обучение в Феодосии, живя на съемных квартирах. В 1893 году Елена Оттобальдовна купила участок земли неподалеку от Феодосии, в поселке Коктебель. Именно здесь через несколько лет образуется так называемая «киммерийская школа художников»: Айвазовский, Богаевский и другие, чей дар ничуть не уступал обитателям «нового Барбизона», существовавшего в Тарусе. Одним из основоположников «киммерийской школы» станет и сам Максимилиан Волошин, с детства занимавшийся не только стихосложением, но и живописью.

Загрузка...