– Аккуратнее несите, – кричал своим носильщикам и тут же вопрошал к доктору, который шел рядом – Скажите у меня не будет хромоты?
Когда он увидел Одри, то попытался взять себя в руки, но это у него получалось не долго.
– Аккуратнее, аккуратнее, – кричал он своим носильщикам, когда его затаскивали в карету скорой помощи – Откуда вас только таких взяли?!
5. Выбор Одри
Со дня злополучного турнира Кубка Карлтона прошло три недели. Команда Дмитрия тогда с трудом, но одолела оставшихся без Винни молодых людей, чьи упругие мышцы не могла скрыть даже одежда, но в финале уступила команде, чьи игроки приехали из города Орлеан, и значительный призовой куш вместе с его обладателями отправился в этот старинный город. И, хотя Дмитрий не получил денег, на которые после прохождения в финал серьезно рассчитывал, участие в этом турнире дало ему гораздо большее – сближение с Одри. Вини сам того не желая, своей неуклюжей попыткой, подсказанной ему не столько разумом, сколько инстинктами, исключить Дмитрия из числа соискателей на внимание Одри, поспособствовал преуспеванию последнего. На его фоне, а как, оказалось, он мог быть и раздражительным, и нервным, и мнительным (он очень боялся хромоты), Дмитрий выгодно отличался своим благородством, ни разу не позлословив в адрес поверженного соперника.
Первую неделю Одри навещала несчастного Винни каждый день, надеясь, что к нему скоро вернутся его жизнелюбие и оптимизм, однако дни шли за днями, а настроение Винни, чья нога заживала медленно и болезненно, не менялось. Мрачное состояние, в котором он пребывал большую часть времени, периодически прерывалось вспышками гнева, которые обрушивались как на окружающих, по большей части представителей медицинского персонала, так и тех, кто приходил его проведать, и в частности на саму Одри. Поэтому на второй неделе пребывания Винни в больнице, Одри навещала его уже через день, а на третьей зашла все один раз и то пробыла недолго, и под предлогом, что ей назначена встреча с подругой, поспешила уйти. Поэтому, когда тем же днем к ней заехал Дмитрий, как всегда элегантный и в хорошем расположении духа, она с радостью приняла его предложение отправиться в итальянский ресторан.
***
Мари читала книгу в своей комнате лежа в постели, когда Дмитрий после свидания с Одри в итальянском ресторане вернулся домой. Она читала «Обрыв» Гончарова. В прежние времена, в России, она не очень жаловала русскую литературу. Возможно, это было следствием принуждения, которому она подвергалась со стороны своих наставников в детстве, которые требовали от нее чтения классиков. Поэтому долгие годы, она вообще не притрагивалась к произведениям на русском языке, предпочитая французских, английских и немецких авторов, которых читала в подлиннике, но затем, оказавшись в отрыве от русской почвы, она почувствовала непреодолимую тягу к русской культуре, которая стала для нее в изгнании средством самоидентификации. Она жадно перечитала прозу Пушкина и Гоголя, и испытала чувство подобное тому, какое испытывает странник в пустыне, найдя посреди равнодушных ко всему живому песков, животворящий оазис и жадно пьющего спасительную влагу. Затем она взяла в руки Гончарова. Читая «Обрыв», она быстро узнала в тридцатипятилетнем герое Райском Дмитрия; не состоявшийся ни на одном выбранном поприще, Райский, как и Дмитрий был наделен открытой душой и стремлением наполнить свою жизнь высоким смыслом. Райский также потерпел крах и в любви, но это от того, думала Мари, что у него не было заботливой и любящей сестры, которая могла бы поспособствовать, направить его в сторону хорошей девушки. Благо у Дмитрия есть она. Дойдя до места, где Вера дает холодную отповедь попыткам Райского сблизиться с ней, Мари негодовала – как она слепа, не видя искренние чувства, которые питал к ней Райский и как она жестока, делая это в ультимативной форме. Душевные перипетии Мари были прерваны стуком в дверь.
– Входи, – сказала Мари и закрыла книгу.
Дверь отворилась, и в комнату вошел Дмитрий со светящимися от радости глазами и перекинутым через плечо пиджаком. По его виду все было понятно без слов, но Мари хотела подробностей.
– Расскажешь мне что-нибудь? – спросила она.
– Что ты хочешь знать? – в свою очередь спросил Дмитрий, усевшись у ног Мари и прислонившись спиной к стене.
– Я думаю, эта девушка идеально подходит для тебя.
– Я тоже так думаю, но…
Дмитрий тяжело вздохнул.
– Что «но»?
Мари забеспокоилась – какое еще может быть «но», когда все складывается так благоприятно? Она положила книгу на ночной столик и села поближе к Дмитрию.
– Что не так? – спросила она – Она нравится тебе, уверена, что твои чувства взаимны, что тебя останавливает?
– Что ты там читаешь? – вдруг спросил Дмитрий, глядя на книгу – Тебе еще рано жить бульварным женским чтивом.
– Это не бульварное женское чтиво, а ты не уходи от вопроса.
Дмитрий замолчал, словно давая понять, что не желает отвечать на вопрос, но затем вдруг заговорил:
– Я думал об Одри, и да ты, наверное, права, сделай я ей предложение, она ответит согласием, но…
– Да что же это за «но»?! – не выдержала Мари.
– Что я могу ей дать кроме своей любви? – сказал Дмитрий и вопрошающе посмотрел на сестру – Что я могу ей предложить, когда мы все потеряли? Торговый агент не лучшая партия для дочери миллионера.
Эти слова настолько возмутили Мари, что, вскочив с постели, она принялась в ночной рубашке расхаживать по комнате, нисколько не смущаясь Дмитрия, хотя последний раз он видел ее в таком наряде, еще во времена их отрочества в Москве.
– Как ты можешь так говорить! Да мы потеряли наши дворцы, имения, авто, счета в банке, но разве это главное для семейного счастья. Посмотри на меня! Когда я выходила за Вильгельма, у нас было все это, но разве мы были счастливы? Ни одной минуты.
– Ваш брак был продиктован политическими интересами и не мог быть счастливым, – возразил Дмитрий.
– Да, – согласилась Мари – Но отсутствие материальных забот могло бы помочь нашей семейной жизни, но не помогло.
– Ничто не может помочь мертворожденному плоду.
Дмитрий явно запасся аргументами, которые удерживали бы его от попытки сделать Одри предложение, хотя желание женится на ней у него, все-таки, было. Что же это было и почему он удерживал себя и находил предлоги, чтобы не делать предложения, Мари могла только догадываться. Но она твердо была уверена, что дело не только в материальном положении, но в чем-то другом. Она знала, что уже однажды, в далеком 1913 году, когда Дмитрий был совсем молод, он уже делал предложение их родственнице княжне Ирине и получил отказ. Тогда Мари жила в Швеции и не знала подробностей, только помнила, что когда с сыном, четырехлетним Леннартом, она приехала на праздновании трехсотлетия Дома Романовых и на балу в Дворянском собрании спросила брата об этом, он посуровел и ответил, что не хотел бы это обсуждать ни теперь, ни когда-либо в будущем. Возможно, пережитый отказ был травмой, которую не залечило даже время, ведь с тех пор в его жизни были женщины, но ни одной из них он не сделал предложения. Чтобы помешать ему воздвигать на своем пути, преграды, мешавшие ему жениться, нужна была другая тактика, и Мари ее нашла. Она вдруг успокоилась и сев рядом с братом, прижалась к нему плечом.
– Допустим это так, – сказала она – С материальной точки зрения ваш брак не будет равноценен и если бы она вышла за тебя, то вы бы жили на ее средства, вернее ее семьи.
– Спасибо, что просветила, – не без сарказма заметил Дмитрий.
– А что было бы, если бы мы сохранили все, что имели?
– Какой прок рассуждать, что было бы?
– Нет, ты ответить, – сказали Мари и, повернув голову, посмотрела брату в глаза – Была бы Одри достойна, чтобы стать твоей женой.
– Ты прекрасно знаешь, что нет. Мне пришлось бы пойти наперекор воли Никки, и он изгнал бы меня из страны, наложив арест на все мое имущество.
– Так может быть, лишившись всего этого, ты получил возможность жениться на ней?
Секунду-другую поразмыслив над этими словами, Дмитрий рассмеялся. Он обнял Мари.
– Как ты умеешь все повернуть в нужную сторону.
– Приходится, – ответила Мари и грустно добавила – Иначе не выживешь.
***
Уверенность Дмитрия, что Одри ответит согласием на его предложение не было пустым бахвальством, хотя на самом деле, он изрядно переживал в тот вечер, когда повез ее в уже полюбившейся им итальянский ресторан, где и попросил ее руки. Одри ответила согласием и тут же заговорила об организации свадьбы, причем заговорила с таким знанием дела, словно об этом уже давно думала.
В итоге со стороны Одри всю организационную сторону, взял на себя мистер Уолш, управляющий ее делами, а со стороны Дмитрия, как и следовало ожидать, таким уполномоченным стала Мари. Дата венчания была назначена на 21 ноября и должно оно было состояться в Биаррице, в православном храме. Времени оставалось не так много, а успеть нужно было многое, и одним из главных было вероисповедание Одри, вернее его смена. О том, что она уже не протестантка, а православная, ее семья узнала, уже постфактум, в письме, в котором помимо даты венчания, имен родственников и друзей семьи, которых Одри хотела бы видеть на церемонии, она как бы невзначай заметила, что отныне придерживается другой веры и отныне ее зовут Анна, хотя конечно для домашних она остается Одри. Как и каждая невеста, особенно невеста, располагающая большими средствами, Одри придавала большое значение подвенечному платью и хотела ступить под венец в лучшем, какое только сможет найти в Париже, однако в тот самый день, когда она собралась отправиться на поиски, порог ее особняка переступила Мари с большой коробкой в руках. Открыв коробку, Мари извлекла на свет жемчужного цвета красоту с бесконечно длинным подолом.
– В нем венчалась я, – сказала Мари – А до меня, моя мать.
Намечавшееся событие стала прекрасным поводом для Дмитрия возобновить отношения со своими однополчанами, теми, что обосновались во Франции. Последние несколько лет он выпал из полковой жизни, которая несмотря ни на что, продолжала существовать. Бывшие офицеры Лейб-гвардии конного полка, переписывались между собой, встречались в памятные для полка даты и в силу своих сил поддерживали друг друга. В первое время пребывания в Париже, Дмитрий участвовал в этой жизни, но затем работа и прогрессирующая меланхолия, отняли у него время и желание встречаться со старыми товарищами. И вот теперь, Дмитрий увидел возможность реанимировать эти отношения. Он разослал приглашения с заверением, что готов взять на себя расходы тех, кому не по карману дорога до Биаррица и обратно.
За три дня до венчания, рано утром, в муниципальном учреждении Булони, где Дмитрий был зарегистрирован, был заключен гражданский брак между ним и Одри. Поскольку многочисленные родственники Одри должны были прибыть непосредственно на церемонию венчания, то с ее стороны, в качестве свидетелей, присутствовала девушка, с которой она подружилась за время жизни в Париже и американский посол Майрон Херрик, который по совпадению так же, как и Одри, был уроженцем штата Огайо. Со стороны Дмитрия присутствовали Мари и ординарец Петр. Когда Дмитрий поставил свою подпись в журнале гражданских актов и повернулся к Одри, ему показалось, что она посмотрела на него иначе, чем прежде – как женщина, у которой теперь на него больше прав, чем у других. Обменявшись несколько смущенным поцелуем (они впервые целовались на людях), они и их свидетели поспешили на улицу, где их уже ждал арендованный на время всех мероприятий лимузин, чтобы отвезти всех на вокзал, где вскоре должен был отбыть поезд до Биаррица. Время стремительно убегало и казалось, что ни что еще в должной мере не готово, для предстоящего события. К вечеру прибыв на знаменитый курорт, Дмитрий и Одри расстались. Повинуясь обычаю, что жених не должен видеть невесту до свадьбы, а точнее Мари, которая хотела, чтобы этот обычай был соблюден, Дмитрий, а с ним и Петр, остановились в гостинице, а Одри вместе с самой Мари и подругой уехала на виллу, которая принадлежала семейству Эмери.
Впервые, за последнее время, расставшись с Одри, на несколько дней, Дмитрий получил возможность остаться наедине со своими мыслями и в тишине гостиничного номера оценить произошедшие в его жизни перемены. Устроившись в плетенном кресле на балконе номера, откуда как на ладони был виден отливающий золотом песок городского пляжа и торчащий на небольшом мысе подобно костылю белый маяк с темной верхушкой, Дмитрий откупорил бутылку виски и наполнил им граненый бокал.
Глядя на заходящее солнце, Дмитрий думал о предстоящем событии, время от времени отпивая из бокала. И чем больше он думал, тем больше сомнений сгущалось в его сердце и голове. Уже долгие годы он жил с мыслью, что задержался с женитьбой, что это нужно было сделать раньше, когда он был молод. Затем, когда события в России закружились со скоростью и траекторией урагана и он, как и многие русские, подобно пассажиру потерпевшего крушение корабля, оказался на чужбине без прежнего положения и средств к существованию, ему стало казаться, что теперь ему уже никогда не суждено обрести семейный очаг и всю оставшуюся жизнь придется влачить в одиночестве. Впрочем, довольно скоро эти пессимистические мысли потускнели, поскольку вскоре после того, как он оказался в Париже в 1920 году, на одном шумном застолье (он уже не помнил где и по какому поводу), он случайно разговорился с черноволосой соседкой по столу, когда та попросила наполнить ее бокал, а уже несколько часов спустя, отдалившись от остальных, они что бурно обсуждали, что именно он уже не помнил. Теперь Дмитрий только помнил, что звали ее Мартой, что пела она в «Комик-опера» и была старше его лет на десять и была необыкновенно соблазнительна. Он не без удовольствия вспомнил, как через несколько дней после их знакомства, он навестил ее в квартире, которую она снимала, и как ни допив чая, оборвав какую-то пустую беседу, они буквально набросились друг на друга и с каким-то ожесточением отдались друг другу. Конечно, он понимал, как и она, что им не быть долго вместе, но жизнь с Мартой на какое-то время заглушили чувство ноющей боли от опостылевшего одиночества. Она же вскоре познакомила его с Шанель, но… сейчас об этом он вспоминать не хотел.
Разделываясь с виски Дмитрий настойчиво задавал себе один и тот же вопрос и не мог на него ответить – действительно ли он любит Одри и готов прожить с ней всю оставшуюся жизнь? Он старался быть честным с собой и признавался самому себе, что ему свойственно уставать от людей. Прежде это были друзья-знакомые, но он опасался, что такое может повториться и с Одри и не хотел этого. Почувствовав, что уже изрядно захмелел, он решил, что пора прекратить этот внутренний диалог, изрядно сбавленный виски, и, поднявшись с кресла, не совсем твердым шагом направился к кровати.
Неизвестно, к какому ответу на вопрос касательно его чувств к Одри пришел бы Дмитрий, если бы в те оставшиеся несколько дней, что оставались до свадьбы, и что он не мог видеть Одри, он оставался один, но благо на следующий день в Биарриц начали съезжаться его друзья-однополчане, в большинстве своем люди, давно женатые и имевшие детей, которые своим одобрением его решения, быстро вернули ему уверенность в правильности его поступка. Приехал и Путятин. Дмитрий понимал, что его появление на свадьбе не вызовет радости у Мари, но не мог не отправить приглашения бывшему зятю, поскольку Путятин хотя и не был его однополчанином, и виделись они от случая к случаю, но участие в одном сражении, навсегда ввело Путятина в круг тех, когда Дмитрий считал своими фронтовыми братьями, а это братство налагало обязательства и приглашая одних, Дмитрий считал себя не вправе игнорировать других.
***
В день венчания, с утра накрапывал дождь. Дмитрий поднялся с постели с радостным предвкушением предстоящей встречи с Одри в храме. Пока он брился, и Петр держал перед ним большое круглое зеркало, пришел Путятин (он остановился этажом ниже), жизнерадостный брюнет с небрежными усами, чем-то напоминавший Казем-Бека, но без тени самомнения последнего. Он принялся пересказывать новости, которые узнал от съехавшихся офицеров. Дмитрий мало его слушал. Затем они вместе позавтракали, хотя скорее завтракал один Путятин, а Дмитрий лишь ограничился несколькими глотками кофе. После этого Дмитрий переоделся, Путятин помог надеть ему фрак. В петлицу Дмитрий всунул белый цветок. Они уже направились к входной двери, как им навстречу в номер вошла Мари, держа в руках какой-то сверток.
– Ты почему здесь? – удивился Дмитрий – Почему не в церкви?
Мари недобрым взглядом встретилась с Путятиным и тот потупился.
– Прежде чем ехать, – сказала Мари, переводя взгляд на брата – Я хочу сделать то, что должен был сделать отец.
Она развернула сверток, внутри оказалась пожелтевшая икона. Путятин, понимая, что он здесь лишний, вышел из номера. Вид иконы, которая когда-то принадлежала их отцу и упоминания о нем, в свете предстоящего момента, вызвало у Дмитрия в груди чувство щемящей грусти. Он обнажил голову и опустился на калено, а Мари подняв над ним икону, трижды перекрестила его широкими движениями. Когда Дмитрий поднялся, он увидел, в глазах Мари слезы. Осознание обоими, что благословение, которым сейчас Мари напутствовала Дмитрия и которое должно было исходить от их отца, которого они оба горячо любили и которого больше с ними не было, и что каждый из них, это единственное, что есть у другого, комом подступило к горлу. Дмитрий обнял Мари и ее слезы упали ему на плечо.
– Надо спешить, – сказала Мари, и смахнула слезу.
Когда они подъехали к храму, то на паперти, уже собралось изрядное количество гостей. Помимо однополчан, была еще масса народа, которых Дмитрий никогда не видел прежде. Когда он вышел из авто, к нему подошел средних лет, седеющий, лощеный джентльмен – это был мистер Уолш, управляющий делами Эмери в Париже.
– Доброе утро, ваше высочество, – сказал он – Позвольте я представлю вас семейству Эмери, тем, кто уже здесь.
И он повел знакомить Дмитрия и Мари с теми, кто отныне были их родственниками. Они были внутри храма. Дмитрий, все мысли которого были заняты Одри и той процедурой, которую им предстояло через считанные минуты пройти, мало слушал, что ему говорили эти приветливые дорого одетые люди, среди которых были две сестры Одри и два ее брата, и говорил мало, зато Мари, говорила за них обоих. Она выразила свое восхищение их сестрой-невестой и выразила желание навестить их в их Цинциннати в ближайшее время.
– Будем рады, – ответил Джошуа, брат Одри.
За это время, пространство храма заполнилось людьми, а на амвон взошёл высокий, с большим животом и окладистой бородой священник, и с ним двое служек.
В тот момент, когда одна из сестер, Александра, стала рассказывать, как они все тяжело перенесли морскую болезнь по дороге сюда, дверь храма отворилась и на пороге в подвенечном платье появилась Одри по руку со своим отчимом. Мари заметила, как напряглось лицо Дмитрия, и только теперь поняла, насколько серьезно он воспринимает все происходящее.
При появлении невесты, Мари и семейство Эмери поспешили отойти в сторону, и у алтаря остался один Дмитрий. Последовавший обряд, прошел для него как во сне, из которого он запомнил, как дрожала рука Одри, когда он надевал на ее палец кольцо, и только тогда он понял, что и Одри все происходящее дается нелегко. Когда, наконец, изнурительный для новобрачных обряд остался позади, и они вышли из храма на паперть, то были встречены поздравительными возгласами собравшихся людей и дорожкой до авто усеянной пшеницей и лепестками роз. Оказавшись на заднем сиденье авто, которое должно было отвезти их на виллу Эмери, где должно было пройти празднование, Дмитрий и Одри впервые за утро с облегчением вздохнули.
– Ну, вот мы и женаты, – глядя на теперь уже своего мужа, сказала Одри
Дмитрий обнял теперь уже свою жену и, поднеся ее руку к своим губам, поцеловал в ладошку.
***
На следующее утро Дмитрий и Одри на поезде уехали в Марсель, чтобы оттуда на пароходе отплыть в Грецию, где должны были провести медовый месяц. Дмитрий хотел представить Одри своим родственникам, братьям и сестрам своей покойной матери, которая была греческой принцессой. Правда, к этому времени, его родственники уже не правили. Провожали их Мари и семейство Эмери.
Выпив шампанское из граненных стаканов (других почему-то в привокзальном ресторане не оказалось), вся большая компания вышла на перрон. Мари заметила, как после брачной ночи внешне изменились отношения Дмитрия и Одри. По своему опыту замужества с принцем Вильгельмом, она знала, как все меняется после первой близости и хотя у нее с Вильгельмом все было иначе, и между не было даже намека на влюбленность, но даже она почувствовала после брачной ночи, отсутствие между ней и принцем неких незримых, но витальных барьеров, которые были между ней и всеми остальными людьми. У Дмитрия же с Одри все было еще более очевидно; теперь они все время держались за руки, часто касались друг друга и, несмотря на то, что провожавшие не замолкая, им что-то говорили, они на самом деле смотрели и слушали только друг друга. К тому же Мари была достаточно чутка и понимала, что отныне у них была непреодолимая потребность заниматься любовью двадцать четыре часа в сутки и все, что они хотели сейчас, так это поскорее отделаться от своих провожавших и уединиться в своем купе.
Наконец поезд подошел к перрону, и молодожены в последний раз обнявшись и поцеловавшись со своими родственниками зашли вагон. Когда Мари наблюдала за ними через оконные стекла, когда они шли по коридору, в груди у нее защемило. Она почувствовала, что сейчас, после того как поезд тронется, и Дмитрий на целый месяц покинет Францию, она останется совершено одна в своем особняке. Слезы уже готовы были окутать ее глаза, но она быстро взяла себя в руки, поскольку Дмитрий и Одри выглянули из окна и помахали ей и остальным. Мари замахала в ответ, стараясь делать это как можно более бодро. Раздался гудок, затем другой и колеса составов завертелись, набирая скорость.
***
Из своего купе Дмитрий впервые вышел, уже, когда поезд подъезжал к Тулузе, и было это через три часа после посадки в Биаррице. Приспустив оконное стекло и облокотившись на него, он закурил. В это время из соседних купе повалили пассажиры с чемоданами и гуськом направились по коридору к тамбуру. Дмитрий отвернулся, не желая портить свое сладостное состояние, в котором пребывал после беспрерывного трехчасового «заточения» с Одри, озабоченным выражением лиц, какое обычно бывает у выходящих пассажиров. Но состояние отрешенности продолжалось недолго, поскольку вскоре Дмитрий почувствовал неприятный толчок между лопаток, по-видимому, какой-то кладью. Он обернулся, чтобы укорить человека, доставившего ему неудовольствие, но тут радостно воскликнул, увидев знакомое молодое лицо с усами щеточкой.
– Ба! Казем-Бек!
– Ваше высочество, – учтиво ответил Казем-Бек – Прошу прощения.
Он прижал к груди саквояж, которым задел своего визави. Сдержанность Казем-Бека удивила Дмитрия, он ожидал более приветливой ответной реакции, но решил не обращать на это внимание.
– Куда же ты пропал? Я ждал, что ты зайдешь.
– Я заходил к вам.
– Когда?
– Месяц, может полтора назад, но вас не было.
– Наверное, ты заходил, когда я уже перебрался к Мари.
– Мне так и сказали, – холодно ответствовал Казем-Бек.
Шедший за Казем-Беком мсье с массивным чемоданном, вежливым хлопком по плечу, дал понять Александру, что тот загораживает ему путь. Казем-Бек, как и Дмитрий, прижался к окну.
– Зачем ты приехал в Тулузу?
– Навестить наш младоросский очаг.
И, несмотря на то, что младоросский лидер всем своим видом и интонацией голоса давал понять, что не хочет разговаривать, а хочет поскорее сойти с поезда, Дмитрий его не отпускал.
– Постой минутку, – сказал Дмитрий и скрылся в купе.
Казем-Бек порывался уйти, тем более, что проход уже почти освободился, а до отбытия поезда оставалось не так много времени, но врожденный пиетет перед представителями императорской фамилии, не позволял этого сделать. Дверь купы отворилась, и в коридор вышел Дмитрий, а с ним Одри.
– Познакомься, – сказал ей Дмитрий – Александр Казем-Бек – один из самых блестящих русских молодых людей.
Казем-Бек сразу оценил внешность Одри и ее принадлежность к богатому сословию. Он поцеловал ей руку.
– Наслышана о вашем союзе, – сказала она из вежливости.
– И, наверное, по большей части от его высочества, – ответил Казем-Бек.
Одри смущено улыбнулась.
– Как поживает Светлана? – спросил Дмитрий.
– У моей жены одни хлопоты, – ответил Казем-Бек – Наша дочь Нади.
Одри видя, что Казем-Беку неловко прервать расспросы Дмитрия, но уже бы пора сойти, обратилась к мужу:
– Милый, кажется, мы задерживаем Александра?
Только тут Дмитрий сообразил, что своей внезапно нахлынувшей на него словоохотливостью, все это время задерживал Казем-Бек, и за это время в вагон уже зашли новые пассажиры. Он устыдился своей невнимательности и поспешно пожал Казем-Беку руку. Тот учтиво кивнул ему и Одри и поспешил к выходу.
Когда Казем-Бек уже был на перроне, Дмитрий окликнул его:
– Через месяц в Париже зайди к нам… – он запнулся, вспоминая адрес.
– Рейнуар 44 – досказала Одри.
Лицо Казем-Бека просияло и на нем, впервые за это непродолжительное время, появилась улыбка. Засвистел гудок паровоза, и колеса составов завертелись. Дмитрий и Одри обнявшись, на прощание помахали Казем-Беку.
Проводив взглядом поезд, Казем-Бек поправил свой котелок и, переложив саквояж из одной руки в другую, в приподнятом настроении пошел в сторону здания вокзала.
6. Петр
Вернувшись из Биаррица в Париж, Мари, как и ожидала, испытала острое чувство одиночества, когда в первый вечер, сидя в гостиной в своем любимом зеленом кресле с иголкой в одной руке и вышивкой в другой, она как обычно, не услышала за окном тарахтящий двигатель «Паккарда» и в гостиную не вошел уставший, после целого дня разъездов, Дмитрий. Отчасти, это чувство одиночества и примешанного к нему чувства утраты, сглаживало присутствие в доме ординарца Дмитрия – Петра. Прослуживший при Дмитрии более двадцати лет, он находился в непосредственной близости от него дольше кого бы то ни было, включая Мари, и знал о нем больше, кого бы то ни было. По просьбе Дмитрия, Петр, остался у Мари, а по их возвращении, должен был перебраться в особняк Эмери. Мари забавно было наблюдать за этим гигантом с длинными, с проседью, волосами и пышными усами, который и по взглядам, и по привычкам навсегда остался человеком дореволюционной России и походил на персонажа, сошедшего со страниц Гоголя.
Когда в 1919 году Мари и Путятин оставив их годовалого сына Романа на попечение родителей Путятина в Румынии, где они до этого, спасаясь большевиков, нашли приют у румынской королевской четы, приехали в Лондон, на вокзале их встретил Дмитрий и с ним был Петр. Мари была удивлена, что Петр не предал своего барина, как поступали тогда многие, но позже поняла, что это было бы невозможно – Петр, который находился при Дмитрии с тех пор, как тому исполнилось четырнадцать лет, словно прирос к нему, и не было для Петра на всем свете человека ближе, чем Дмитрий. По сути, Дмитрий и был его семьей.
Тот год, что Мари с Путятиным прожили в Лондоне, они жили вместе с Дмитрием на квартире, которую сдавала одна придирчивая англичанка. Мари с Путятиным занимали одну комнату, Дмитрий – комнату напротив, а Петр жил в помещении, напоминавшем чулан, только в нем не было банок с вареньем и всевозможного хлама, а лежал большой матрац, и на крепком стуле с толстыми ножками стояла керосиновая лампа. Если Мари оказавшись в изгнании, пришлось научиться ухаживать за собой и за Путятиным, занимаясь готовкой, стирая и гладя одежду и прочее, то у Дмитрия все эти заботы были возложены на Петра. Пока Дмитрий утром мирно спал в своей комнате, Петр, сидя на кухне на небольшом стуле, до блеска начищал ботинки своего барина. Мари импонировала его преданность, и забота о Дмитрии и первое время она в обращении с Петром была учтива и добра, однако вскоре ей пришлось переменить к нему отношение. Будучи монархистом, не столько на идейном уровне, сколько на уровне предписаний и церемоний, Петр с большим неодобрением смотрел на неравноценный брак Мари и Путятина и в их отсутствии не упускал случая, чтобы напомнить об этом самому Путятину, несмотря на то, что тот был князем. Став однажды свидетельницей подобного замечания, Мари пожаловалась Дмитрию и тот крепко отругал Петра, чем настроил того уже не только против Путятина, но и против Мари. С тех пор, Петр выказывал Мари соответствующую почтительность, но старался не оставаться с ней наедине и с большой неохотой выполнял те поручения, которые она иногда ему давала.
Покидая Лондон, после года жизни в нем, и переехав в Париж, Мари испытала чувство облегчения не только от того, что больше не придется выслушивать замечания придирчивой англичанки, но и от того, что ей больше не придется сталкиваться с Петром, поэтому, когда спустя шесть лет, она снова его увидела с большими чемоданами, наполненных дмитриевыми вещами, она предпочла взаимодействовать с ним через свою служанку Мадлен, которую теперь, открыв свою мастерскую, могла себе позволить держать. Однако по прошествии непродолжительного времени, Мари смягчилась к ординарцу брата (после расставания с Путятиным, она уже не сердилась на Петра за когда-то его дерзкое поведение) и иногда даже стала заводить с ним беседы.
***
Проведя первый вечер после возвращения в одиночестве, не в состоянии выкинуть из головы мысль, что жизнь Дмитрия входит в некое нормальное русло (чего она так желала) и сейчас он наслаждается прекрасным периодом в его жизни, ее собственная жизнь показалось ей чрезвычайно унылой и однообразной. Ей даже стало завидно. Не желая, и в следующий вечер становится жертвой подобных мыслей, она решила по возвращении из мастерской, не отсиживаться одна в гостиной, а поговорить с Петром. К их разговору, который завязался на кухне, когда Петр готовил себе ужин, присоединилась Мадлен. Ей было за пятьдесят, и она уже более года работала у Мари, завоевав ее благосклонность своей компетентностью и доверие своей порядочностью.
Узнав, что через месяц придется переехать в Пасси, Петр опечалился, поскольку он уже прижился в особняке Мари, к тому же на новом месте был целый штат прислуги, с которым предстояло найти общий язык.
– Хотя это лучше, чем совсем без дома, – заметил он.
– Тебе случалось оставаться без дома? – спросила Мари.
– А как же? – воскликнул Петр – Тогда у магометян.
Петр имел в виду период в жизни Дмитрия и в своей, который был мало известен Мари, период, когда Дмитрий жил и служил в Персии. Это была расплата за грех убийства – убийства Распутина.
Тогда до штаба Кавказского кавалерийского корпуса, который находился в Тегеране и в котором служил Дмитрий, докатилось эхо революции, и вскоре офицеры стали заложниками и жертвами своих солдат. Дмитрию с Петром пришлось покинуть воинскую часть, чтобы не стать жертвами взбунтовавшихся солдат и тогда Дмитрию впервые на собственной шкуре пришлось испытать бесприютность. Дмитрий неохотно вспоминал об этом, и Мари воспользовавшись, случаем, решила разговорить Петра.
– Его высочество зашел к тамошнему нашему послу, – рассказывал Петр – Вскоре вышел, и сказал, что тот даже разговаривать с ним не захотел, замахал руками, словно чумного увидел. Еще к какому-то купцу заходил, и было то же самое. Слава Богу, англицкий посланник пригласил к себе пожить, иначе пришлось бы нам совсем тяжко.
Сэр Чарльз Марлинг и его жена Люси, добропорядочная английская чета, приютили Дмитрия и его ординарца, чем возможно спасли им жизнь, поскольку средств покинуть Персию у них не было, а остававшиеся там русские солдаты, окончательно осознавшие себя большевиками, при случае, встретив Дмитрия, задержали бы его, чтобы подвергнуть революционному трибуналу.
Так в течение нескольких вечеров подряд, собираясь той же компанией на кухне, Мари выудила у Петра некоторые подробности пребывания Дмитрия на Ближнем Востоке, о котором тот не любил вспоминать. Так она узнала, в каких чудовищных антисанитарных условиях им приходилось жить по дороге из Тегерана в Бомбей, куда они двинулись с Марлингами, чтобы оттуда морем добраться до Европы. Плохо проветриваемые комнаты жилищ, в которых им приходилось останавливаться, были скудно обставлены убогой мебелью, а матрасы полны клопов. О чистоте воды, которой им приходилось умываться и пить, и говорить не приходится; возможно, в одной из таких гостиниц в Месопотамии или в Индии, Дмитрий и подхватил брюшной тиф, который чуть позже, когда они уже сели на захудалое судно и отчалили от индийского берега, свалил его с ног. Лишь теперь Мари узнала, насколько близок ее брат был тогда к смерти, и только по какой-то счастливой случайности она прошла стороной.
***
Узнать о жизни Дмитрия, в те времена, когда они были разлучены и даже не имели сведений друг о друге, было чрезвычайно интересно для Мари, но вскоре эти разговоры прекратились. Петр, видимо решив, что сболтнул лишнего, что может не понравиться Дмитрию, предпочел больше не отвечать на вопросы Мари и перестал по вечерам заходить на кухню, а намерено заходить к нему, в его комнату, Мари не хотела. Она снова вечерами оставалась наедине со своими мыслями, но после рассказов Петра, ей почему-то было уже не так одиноко. Эти рассказы косноязычного ординарца о ближневосточной жизни Дмитрия, стали для нее подобно сказкам Шахерезады. Они дали пищу ее воображению и некоторое время после этого, в ее сознании всплывали картины того, как могли выглядеть события, произошедшие с Дмитрием и каково ему, выросшему под неусыпным взором заботливых нянечек, наставников и лакеев, было терпеть подобные перипетии и лишения.
2 часть
ПАЦИЕНТКА
В исканиях любви жалеем мы себя
И восторгаемся своей притворной властью
И часто, думая, что любим высшей страстью,
Ничем и никому не жертвуем, любя…
Бодя Палей
1. Начало работы. Нади
Из Греции Дмитрий и Одри вернулись накануне Рождества, и это было первое Рождество за время изгнания, которое Дмитрий встретил ни в гостях, ни в отеле и ни в съемном жилье, а в своем (как он отныне полагал) доме. За время отсутствия хозяйки, в особняке Эмери, в спальне Одри и еще нескольких комнатах, был произведен ремонт и хозяев уже встретили посвежевшие и принарядившиеся апартаменты.
Сам медовый месяц пролетел как одно мгновение, но в отношениях Дмитрия и Одри он продолжался и по возвращении в Париж, только теперь дни были наполнены, как считал Дмитрий, не только блаженной негой, но и осмысленной и полезной деятельностью.
С работой в винодельческой фирме было покончено, и Дмитрий решил посвятить свое время действительно большому и важному делу – помощи русским эмигрантам. Благо теперь для этого ему не нужно было исхитряться в поиске денег для этой цели, поскольку значительные суммы теперь всегда были у него под рукой. Одри жила на ренту, которую получала с семейного строительного бизнеса в Цинциннати, которым заправлял ее старший брат Джошуа – высокий, добродушный, он походил на Романовых и сразу произвел на Дмитрия приятное впечатление во время того знакомства в храме. Отныне часть ренты Одри поступала на отдельный счет для Дмитрия и которая, согласно подписанному ими брачному договору, даже в случае их развода продолжал бы ему причитаться. Управляющий делами Эмери в Париже мистер Уолш следил, чтобы финансовые дела молодой семьи были в порядке, а заодно по просьбе Джошуа, следил за тем, чтобы Одри и ее муж не тратила деньги попусту. В свою очередь, Дмитрий испросил Кирилла Владимировича, для Одри титул княгини. Отныне куда бы они ни пошли, всюду Одри представляли, как княгиню Анну Ильинскую, и никак иначе.
***
Каждое утро, позавтракав, Дмитрий заходил в свой кабинет, под который ему отвели одну из комнат, и занимался просмотром бумаг. Сарафанное радио среди эмигрантов работало довольно быстро и слух, что великий князь Дмитрий, о котором последние несколько лет было мало, что слышно, снова открыт для общения и к тому же основал фонд помощи, быстро распространился по русскому Парижу. Люди начали посылать Дмитрию письма. Молодой человек с нордической внешностью по имени Владимир Збышевский, которого порекомендовал Казем-Бек и который теперь выполнял при Дмитрии обязанности секретаря, собирал через разветвленную сеть Союза информацию о тех людях, чьи письма почти каждый день приходили на улицу Рейнуар, удостоверяясь в достоверности изложенной в них информации. Каждое утро он клал на стол Дмитрия отчеты о просителях и, ориентируясь уже на эти отчеты, Дмитрий принимал решения о помощи.
Читая письма и отчеты к ним, Дмитрий постиг всю глубину и масштаб бедствия в котором оказались люди, вынужденные или не пожелавшие остаться на родине. Люди, прежде жившие в Петербурге и Москве, или в своих имениях, не знавшие недостатка в комфорте и достатке, прекрасно воспитанные и образованные, говорившие на нескольких языках, теперь вынуждены были влачить жалкое существование в промышленных районах Парижа, ютясь, часто большими семьями, в крохотном съемном жилье и трудясь на тяжелой неквалифицированной работе. Это ситуация требовала исправления, и Дмитрий решил, что именно на нем, как на представители Дома Романовых, который правил русскими людьми триста лет, лежит ответственность за этих несчастных и в силу появившихся у него вновь возможностей он должен помочь им.
Все просьбы, что приходили к Дмитрию, он разделил на три категории: в первую, он откладывал письма, в которых просто просили денег, и их было большинство; во вторую, он отбирал те, в которых люди просили покровительства, протекции или заступничества; в третью, Дмитрий откладывал, как он сам их назвал «ритуальные письма», те в которых, люди, как правило, ничего не просили и не на что не жаловались, а просто желали встречи с ним – кто-то хотел возобновить старое знакомство, кто-то засвидетельствовать свое почтение, а кто-то просто поглазеть на великого князя. Дмитрий засучил рукава, и при поддержке Збышевского приступил к осуществлению своей миссии. Люди начали получать деньги.
***
Вскоре в особняк на улице Рейнуар нанес визит Казем-Бек в сопровождении двух младороссов, одного звали Кириллом Елита-Вильчковским, другого Борисом Лихачовым. Обоим было чуть за двадцать. Очень разные внешне и по темпераменту (Вильчковский был крупным и апатичным молодым человеком, в то время как Лихачов был невысоким и очень бойким) они с одинаковым восхищением смотрели на Казем-Бека, безоговорочно признавая его авторитет.
Одри, как гостеприимная хозяйка, встретила гостей роскошным ланчем, за которым следила за тем, чтобы никто из гостей по скромности своей не ограничился одним чаем. Она видела, как бедно одеты, сопровождавшие Казем-Бека младороссы, обратив внимание на заношенные до заплат на локтях пиджаки, на застиранные до потерявших всякий цвет воротники рубашек и заметив стоптанные каблуки на башмаках. При этом сам Казем-Бек был одет если не дорого, то не без налета лоска.