Пьер Саворньян де Бразза. Фотография Надара. 1886 г.
Результаты второго путешествия • Поддержка • Торжественный прием в муниципальном совете Парижа • Договор, ратифицированный парламентом • Кредиты одобрены • Присвоение звания капитан-лейтенанта и назначение на должность генерального комиссара Республики на Африканском Западе • Состав Миссии
Наша экспедиция 1879–1882 гг. не полностью осуществила намеченный план. Возникавшие на каждом шагу непредвиденные обстоятельства затягивали решение первоочередных задач. Тем не менее мы добились немаловажных результатов. За эти три года я дважды обошел весь регион. Был создан и обустроен пост Франсвиль[1], проложена дорога между бассейнами Огове и Конго и исследована долина Квилу-Ниари[2]. Наконец, договор, заключенный[3] с Макоко[4], правителем батеке[5], поставил под протекторат Франции огромные территории, дав нам ключ к Верхнему Конго.
Географическое общество с одобрения Французского комитета Международной Африканской ассоциации[6] (я здесь ни при чем) решило назвать нашу первую станцию на Конго Браззавилем. Мог ли я воспротивиться тому, чтобы мое имя связывали с Африканским Западом? Но разве имя моего предшественника, покойного маркиза де Компьеня[7], который уже принадлежит истории, не должно быть так же присвоено одной из наших станций на Огове, чтобы увековечить память того, кто первым ступил на ее берега?
Отчитываясь перед вами о предыдущем путешествии, я завершил свою лекцию в Сорбонне[8] следующей просьбой: «Что касается меня, то самой большой честью, которую вы сможете мне оказать, будут ваши слова “Вперед!”».
«Вперед!» – вы этого хотели, господа, и вы это сказали. Правительство оказало мне доверие: мне была поручена высокая и почетная задача еще раз отправиться в Африку, чтобы от имени Французской республики принести <ее жителям> мир и свободу. Первое чувство, которое я испытываю, вспоминая об этом, – чувство глубокой признательности к вам. Я благодарю вас.
Выполнил ли я эту задачу, как того желала Франция?
Вы простите меня, если я не стану судить себя сам; решение должны вынести вы, мои соотечественники. Я только могу уверить вас, уверить, положа руку на сердце, что сделал все от меня зависящее, что ревностно служил интересам Франции и высоко нес честь ее флага. Если иногда приходило разочарование, если непредвиденные задержки и волокита мешали каким-то образом быстрому осуществлению проекта и его завершению (такие помехи неизбежны при любом новом деле), то, по крайней мере, моя вера не была поколеблена никогда; ее всегда поддерживала убежденность, что мои действия будут оценены со всей беспристрастностью в тот день, когда я представлю их на суд французской общественности.
Этот день настал, господа, и вот я стою перед вами, своими судьями, ободренный знаками вашей симпатии, гордый теплым приемом, который мне уже оказали пресса и публика при моем возвращении из Африки, счастливый, что смогу отчитаться о результатах своих усилий и положиться на вашу справедливую оценку.
Как я вам уже говорил, правительство, идя навстречу пожеланиям граждан и обеих палат[9], сказало мне: «Вперед!» Договор, устанавливающий наши суверенные права на берега Верхнего Конго, по предложению кабинета Дюклерка[10] был ратифицирован, и нам выделялась сумма в размере одного миллиона двухсот семидесяти пяти тысяч франков из фондов различных министерств[11]; в моем качестве правительственного комиссара[12] мне предоставлялись широкие полномочия; наконец, нашу экспедицию брало под специальный патронаж Министерство народного просвещения[13], тем самым подчеркивался мирный и научный характер нашего предприятия.
Я не буду останавливаться на малоинтересных деталях подготовки экспедиции, проведенной в большой спешке. Надо было действовать очень быстро: набор необходимого персонала, приобретение материалов и товаров, организация отъезда, на все давалось менее трех месяцев; это, конечно, слишком мало, чрезвычайно мало, чтобы все было сделано должным образом.
Отплытие передового отряда с <Ригай> де Ластуром. Маламин[14] в Дакаре • Трудности в Габоне с разгрузкой материалов • На Огове • Фактории на реке • Лейтенант Кордье[15], капитан «Сажиттера»[16] • Его талант политика • Договор Лоанго[17]. Долизи[18] и Маншон на побережье
Мой передовой отряд под командованием Ригай де Ластура[19] отбыл 1 января 1883 г.[20] С ним уехал мой брат Жак[21], которому как обладателю диплома доктора естественных наук министерство[22] дало поручение собирать научные данные и коллекции[23]. Но главной причиной, побудившей его последовать за мной в Африку, была братская любовь.
Месяц спустя уехал лейтенант Деказ[24], чтобы набрать в Сенегале лапто[25], в которых мы нуждались; в это же время лейтенант Маншон[26] отплыл в Алжир за стрелками[27], которых военный министр[28] любезно предоставил нам.
19 марта я наконец уехал в Бордо. Уже давно пора было это сделать. Меня торопила общественность, да и сам я спешил больше, чем кто-либо, понимая, какой урон наносит эта задержка, вызванная необходимыми приготовлениями[29]. На «Прекюрсере»[30], принадлежавшем судовладельцам Тандонне[31], отправился[32] весь персонал экспедиции[33]. В целом это была иерархически организованная группа из сорока восьми европейцев – новичков, полных энтузиазма[34].
В первые дни апреля[35] мы бросили якорь в Дакаре[36]: сто тридцать лапто[37] – вся наша военная сила – поднялись на борт и среди них мой славный сержант Маламин, вернувшийся несколько месяцев тому назад из Браззавиля по приказу Мизона[38]. Дитя арабской и мавританской крови, Маламин, о котором я уже рассказывал[39], высокого роста и крепкого сложения. Его профиль почти европейский; лицо дышит мужественной гордостью. В нем сразу же чувствуется человек, способный со знанием дела выполнить приказ и умело толковать его в зависимости от обстоятельств. Когда осенью 1880 г. я оставил его одного охранять французский флаг, поднятый над Конго, без средств и в пятистах километрах от нашей ближайшей станции[40], я заранее знал, кому поручаю такую почетную, но чреватую опасностями миссию. Бесстрашный защитник слабых, Маламин сразу вызвал симпатию туземцев, и он научил их любить Францию.
Вместе с ним решили присоединиться к нам многие из тех, кто участвовал в моей прежней экспедиции.
На гвинейском побережье мы наняли еще нескольких бо́ев из числа кру[41] и 22 апреля 1883 г.[42] после приятного плавания бросили якорь на рейде Габона. Итак, я вступил на поле своей деятельности, где меня, как всегда, подстерегали всевозможные трудности.
Разгрузку снаряжения и товаров[43] (примерно восемьсот бочек[44]) в Габоне я был вынужден производить за собственный счет. Я получил разрешение воспользоваться баржами, принадлежащими колониальной администрации, но и только. Небольшое паровое судно для плавания по Нижней Огове[45], которое я привез, пришлось собирать на месте и превращать в буксир. Свободных площадей на складах колонии не нашлось, поэтому всё – оборудование, боеприпасы, продовольствие – лежало штабелями на набережной и улицах, отданное на волю ливней (шел сезон дождей[46]), воров и грабителей.
Отношение <местных властей> к тому, что назвали «первоочередными интересами колонии Габон», не соответствовало тону приказов, поступавших из Европы, которые требовали проявить к нашим нуждам особое внимание. Мне даже пришлось заплатить капитану «Прекюрсера» за задержку с выгрузкой две тысячи франков; но если бы я оставил грузы под открытым небом, это обошлось бы мне во стократ дороже.
Что делать? Жаловаться – только зря тратить время. Меня ждали в других местах. Дав необходимые поручения, я сел на торговое судно[47], направлявшееся в низовья Огове, куда по прибытии в Габон уже отправил[48] под началом де Керрауля[49] часть моих людей с достаточными припасами; им предстояло поставить первую веху <в нашем предприятии>. Это было 30 апреля; в Либревиле[50] я провел неполных восемь дней[51]. Вместе со мной уезжали около пятнадцати европейцев[52]; одни – под руководством Мишле[53] – должны были добраться как можно скорее до Франсвиля, передать мои указания де Ластуру и идти к Алиме[54]; другим нужно было основать пост в Ламбарене[55], станцию на Нджоле[56] и не мешкая построить там склады для хранения продуктов, которые будут отправляться в верховья реки[57].
Все свои инструкции я отдал в Ламбарене[58], он же стал и пунк том отправления. По счастливой случайности я встретил там несколько команд оканда[59], приплывших в фактории на пирогах, груженных каучуком. Эти славные люди, бывшие гребцы, которых я когда-то набрал и с которыми проплыл по Огове, показав им дорогу к побережью, встретили меня настоящей овацией и согласились отвезти во Франсвиль нашу первую партию.
Я командировал также одного европейца[60] на мыс Лопеш с заданием создать там станцию[61], которая должна была превратиться в главный центр снабжения[62]. <Я не стал задерживаться в Ламбарене> и быстро вернулся на побережье[63], чтобы узнать, чем закончился рейд капитан-лейтенанта Кордье в Лоанго.
Дело в том, что агенты Комитета по исследованию Конго[64] прибыли туда раньше меня, и, еще находясь в Европе, я предчувствовал, что они наверняка попытаются отрезать как можно бо́льший кусок от наших владений в Конго и занять одну из самых прекрасных областей этого региона – долину Квилу.
Это предчувствие, имевшее, впрочем, очень веские основания, заставило меня потребовать отправки в Лоанго корабля для разведки. Правительство серьезно отнеслось к моим опасениям и немедленно послало туда канонерское судно «Сажиттер» под командованием капитана Кордье[65]. Лучшего и нельзя было придумать. Капитан Кордье, обладающий умом, тактом и твердостью, действовал выше всяких похвал и сумел извлечь из трудной ситуации желаемую выгоду. Благодаря договорам, заключенным им в Лоанго[66], мы приобрели единственный удобный рейд на побережье[67] между Габоном и Бананой[68].
Как только я об этом узнал, то сразу отправился туда на «Орифламме»[69] вместе с персоналом[70], который должен был сменить тех, кого «Сажиттер» оставил на постах, временно созданных на побережье. Мы везли с собой часть оборудования и часть товаров[71].
К несчастью, мы разминулись с «Сажиттером», и я прибыл в Лоанго[72], не имея сведений, которые бы мог получить непосредственно от Кордье и с подробностями, имевшими для меня практический интерес. Но случай, иногда игравший со мной злые шутки, на этот раз оказался счастливым, предоставив мне возможность получить быстро и без единого выстрела территорию, которой жаждали обладать наши конкуренты и по поводу которой велись переговоры. Вельбот с «Орифламмы» натолкнулся на бар[73], и матросы, снимая его с мели во время прилива, сбросили с себя всю одежду, чтобы иметь свободу движений. Завершив спасательные работы, они не нашли своих вещей; все было украдено. Наши славные моряки, подойдя к группе туземцев, которые укрывали воришек и посмеивались над постигшим нас несчастьем, потребовали, еле сдерживая ярость, вернуть чужое добро, но аргументы ad hominem[74] напрасны там, где главную роль играют весла и кулаки. Они ничего не добились и в костюмах Адама возвратились на судно.
Мы поклялись наказать <туземцев> за совершенное преступление. Воры действовали по наущению важного мафука (вождя), которому принадлежали земли, где произошла кража. На следующий день король Лоанго[75] не послал нас, хотя и мог, самих разбираться с мафуком, но лично загладил оскорбление, уступив[76] Франции часть владений[77] своего вассала, главного виновника случившегося.
Оставив побережье Лоанго под присмотром Долизи с приказом передать управление Маншону[78], когда тот прибудет туда, я отправился[79] в Либревиль с уже созревшим планом действий. Нам принадлежали рейд Лоанго и устье Квилу, но Ассоциация успела купить, занять, застолбить всю внутреннюю область[80]; у нас хотели отнять те земли, которые должны были отойти к нам по праву – долину Квилу-Ниари, которую я первым открыл[81]. Я решил вернуть обратно то, что мы потеряли из-за досадных задержек при подготовке к экспедиции, и заставить уважать наши права на внутренние районы. Такова была первая цель, которую я собирался осуществить, как только справлюсь с делами в Браззавиле.
В Ламбарене • Балле[82] на Алиме • Паровое судно собрано • Созданы посты Нджоле, Ашука, Мадивиль • Отъезд в Европу де Рена • Во Франсвиль • Доктор Балле у апфуру[83] • Перенос грузов с Огове на Конго, организованный Шаванном • Удачный исход переговоров • Я присоединяюсь к Балле • Апфуру сопровождают его к Конго
Прибыв в Либревиль[84], я увидел ту же самую картину: товары и оборудование так и не были убраны с причалов и лежали там, подвергаясь прежним рискам и опасностям[85]. Полный тревоги по поводу нашего обеспечения в будущем, я попрощался с Габоном, оставив там бухгалтера[86] и двух европейцев.
Через три дня я снова был в Ламбарене[87], где собрались все остальные члены экспедиции и куда, несмотря на беспорядок, возникший на побережье, все-таки доставили часть продовольствия.
Там находился и де Ластур, приехавший точно в назначенный мною срок; он спустился из Франсвиля с флотилией из пятидесяти восьми пирог с восьмью сотнями гребцов[88].
Лодки загрузили товарами[89], я отослал последние распоряжения в Европу и передал свои полномочия на управление побережьем Деказу[90], чтобы он в свою очередь передал их капитану «Олумо»[91] Лапорту[92], как только тот прибудет сюда[93]. 10 июня[94] мы[95] отправились во внутренние области страны.
Из письма доктора Балле я узнал, что он обосновался на Алиме в деревне Осика[96] и что сборка парового судна[97] подходила к концу. Мне не терпелось увидеть своего старого товарища. Мизон, которого я встретил в дельте реки, плыл с нами[98], планируя разведать (для этого я ему выделил средства) новый путь, который вел бы прямо из Франсвиля к побережью[99]. Два священника из апостолической миссии Габона, отец Давзак[100] и отец Бише[101], попросили взять их с собой: они хотели создать миссионерскую школу на Верхней Огове[102]. Со мной уезжала основная часть персонала[103].
По пути мы устраивали станции и посты[104]. При входе в зону порогов Керрауль уже основал пост Нджоле[105], а теперь были созданы посты Ашука[106] и Мадивиль[107]. Дютрей де Рен[108], который уже получил общее представление о регионе и составил подробную карту Огове[109], покинул нас[110] у места впадения в нее Лоло[111]: он должен был вернуться в Европу[112] и прислать нам оттуда припасы, которые дошли до нас как раз в тот момент, когда мы в них очень нуждались. 22 июля без особых происшествий[113] головная часть отряда достигла Франсвиля[114].
Франсвиль находится поистине в замечательном месте. Он расположен на самой высокой точке возвышенности, которая сначала круто поднимается от места слияния Огове с Пассой[115], а затем так же круто спускается с высоты более ста метров к реке, текущей у ее подножия. Почти кругообразная панорама, очерченная линией дальних нагорий, ровные ряды деревень, покрывающих низкие склоны, яркие тона банановых плантаций, отчетливо выделяющиеся на красном фоне глинистых почв, превращают этот уголок в один из самых живописных и самых привлекательных на Африканском Западе. Он как бы приглашает безмятежно предаваться его созерцанию и одновременно с необъяснимой силой влечет куда-то вдаль за уходящие линии горизонта.
По дороге во Франсвиль я заключил <с туземцами> новые договоры, касавшиеся прежде всего найма рабочей силы, о чем я скажу ниже, благодаря которым мы отныне не знали проблем с гребцами.
Во Франсвиле я был неприятно поражен и разочарован: там до сих пор находилась часть передового отряда, уехавшего из Ламбарене еще три месяца тому назад, а я-то думал, что они уже давно на Алиме.
Первой моей задачей было связаться с Балле; я получил от него хорошее известие, что он начал переговоры с бафуру[116], теми самыми, которые когда-то преградили нам путь, когда мы спускались по Алиме. Переговоры вошли в свою заключительную фазу, и поэтому, как сообщал Балле, он отложил ненадолго поездку к Макоко[117], порученную ему министерством. Это была действительно прекрасная новость, заставившая меня забыть о череде неприятностей.
Часть передового отряда, задержавшуюся во Франсвиле, пришлось отправить обратно на побережье. С этого времени наши ряды стали редеть. Болезни, дезертирство, физическое истощение сократили до минимума персонал как на побережье, так и внутри страны. Но остались самые отважные, и я мог рассчитывать на них. Их преданность и усердие были непоколебимы; они не боялись тяжелой работы и безотказно выполняли ее, где и когда требовалось. Будет справедливо, если я поблагодарю их и назову некоторые имена. Вот они:
Вместе со мной на Огове – Деви[118], Рош[119], Фликотто[120], Жегу[121].
На побережье – Деказ, Маншон, П. Мишо[122], Шоле[123], Клейндинст[124], А.-Ж. Мишо[125] и др.
Дюфурк[126], делегированный Министерством народного просвещения, еще не приехал. Ввиду нехватки персонала, которую я испытывал, я, не колеблясь, отказался от секретаря[127] и поручил ему другую работу. Он отправился на помощь Балле[128], чтобы основать новую станцию на Дьеле[129], а также создать службу по переноске грузов по суше между бассейнами Огове и Конго.
Эта служба, начало которой уже заложили мы с Балле, была организована так продуманно и так умело, что не прошло и нескольких дней, как караван из ста шестидесяти носильщиков явился за грузом во Франсвиль, а за ним последовали и другие; такой результат превзошел все мои ожидания. С тех пор эта служба функционировала без сбоя. Водили караваны мой верный лапто старина Метуфа[130] и три сенегальца, и никогда не возникала необходимость поручать эту тяжелую обязанность какому-нибудь европейцу. При транспортировке, когда очень трудно уследить за носильщиками, у нас тем не менее никогда не было краж.
Когда мой отъезд стал возможен, т. е. когда я проинспектировал строительство складов во Франсвиле и ввел в курс местных дел европейцев, которые должны были здесь работать, я отправился к Балле[131]. Переговоры с апфуру затягивались, и я боялся, как бы преимущества, которые мог обеспечить нам свободный спуск по Алиме, не были сведены на нет из-за значительной потери времени.
С каким же удовольствием я встретился со своим товарищем по нелегким испытаниям! С какой радостью я обнял его после трехлетней разлуки[132]!
Балле выше всяких похвал. Все знают, какое сердце, какой ум, какая твердая воля и какое терпение таятся в этом человеке, кажущемся из-за чрезмерной скромности мягким и даже робким. Именно эти качества учитывались, когда принималось решение включить Балле в состав французской делегации на Берлинскую конференцию[133]; вместе с прекрасным знанием ситуации он вез туда документы, подтверждавшие наши права <на владения в Конго>.
В то время как Балле и я торопили переговоры с апфуру, бригадир Рош, преодолевая неимоверные трудности и препятствия, вез на трех повозках котлы для парового судна, которые с нетерпением ожидали на Алиме[134]. Наконец, переговоры завершились. Мдомби[135] и несколько других вождей бафуру, проведя с нами несколько предварительных встреч на нашем посту у Дьеле[136], решили собрать большую палавру[137]. Терпение и дипломатический талант Балле приносили свои плоды.
Наши новые союзники и отныне наши друзья обязались продать нам большую пирогу и сопровождать Балле до Конго.
Они сдержали слово. 15 октября 1883 г. пирога, способная взять на борт около восьми тонн груза, причалила к дебаркадеру Дьеле; ее загрузили товарами и продовольствием на полгода. На следующий день[138] Балле в сопровождении четырнадцати человек пустился в путь по быстрому течению Алимы, ловя слова прощания и добрые напутствия, заглушаемые пением гребцов и звучными раскатами тамтама[139] бафуру[140].
Отъезд в дальние страны всегда порождает огромное душевное волнение. Только те, кто были его свидетелями, знают, какие сильные эмоции вызывает разлука, какое глубокое чувство дружбы вкладывается в последнее рукопожатие, сколько братской нежности заключено в последнем объятии.
Доктор Балле вскоре увидит то место, где нам когда-то пришлось остановиться, столкнувшись с необъяснимой враждебностью туземцев. Что же он будет испытывать, проплывая между этими низкими и лесистыми берегами, откуда прежде раздавались оружейные выстрелы? Может ли ему еще что-нибудь угрожать? Есть ли надежда, что он мирно доберется до места назначения? Таковы были наши мысли, когда мы прощались с удалявшейся пирогой.
Как бы мне ни хотелось сопровождать Балле, чтобы побыстрее вручить нашему союзнику Макоко ратифицированные договоры, я разрешил ему ехать одному. Меня удерживали две вещи. Я, конечно, мог отправиться на Конго, заранее не выяснив ситуации, но если там <за время моего отсутствия> вдруг возникли какие-либо непредвиденные осложнения, то, торопя события, я рисковал сделать ложный шаг. С другой стороны, я чувствовал, что мои тылы были плохо обеспечены из-за беспорядка в Либревиле, где я оставил наши грузы.
Две недели спустя доктор Балле информировал меня запиской, отправленной с места впадения Алимы в Конго[141], что все идет как нельзя лучше. На всем пути следования туземцы выражали боязливое любопытство, не таящее никакой угрозы. Любопытство иногда оборачивалось по-настоящему радушным приемом. Так Балле, не прибегая к насилию, открыл нам дорогу к великой реке[142].
Создание новых станций • Корабль «Балле» • Печальная весть о смерти Фликотто • Нет никаких новостей с побережья • На паровом судне по Алиме • Известия из Габона • Прибытие Дюфурка • На Конго • У Нганчу • Меня приветствуют послы • Торжественный прием • Вручение договора • Прибытие в Браззавиль • Преданность и знаки внимания туземцев • Злая воля агентов Стэнли[143] • Торжественная палавра • Права Франции восстановлены
За это время де Ластур исследовал Нкони, приток Огове[144], глубоко врезавшийся в земли батеке, использование которого могло бы сэкономить нам при доставке товаров около ста километров сухопутного пути.
У Дьеле мы разделились. Де Шаванн[145] с небольшим отрядом отправился основывать станцию на Лекети[146], там, где Алима становится судоходной для паровых судов и где находится форпост торговли бафуру[147]. Мой брат должен был подняться по Алиме до ее истоков, затем, после небольшой разведки в центральной части Плато ашикуйя[148], снова вернуться к реке, спустившись по одному из ее притоков – Лекети[149]. Фликотто предстояло, следуя по Нгампо[150], найти кратчайший путь между Алимой и Нкони, исследованной де Ластуром; Рош занимался делами на Дьеле; что касается квартирмейстер-механика Урсе[151], то он с утра до ночи трудился над установкой котлов на судне, которое Балле ценой неимоверных усилий доставил сюда с побережья. Нашему первому паровому баркасу на Конго я дал имя «Балле»[152].
В тот момент, когда я возвращался во Франсвиль, чтобы пополнить наши запасы и по возможности обеспечить экспедицию на будущее, до меня дошла печальная весть: скончался Фликотто – на него напал раненый бык[153]. Не стало еще одного славного товарища; после ухода Фликотто мне так не хватало его разумных решений и его преданности делу.
Во Франсвиле я получил несколько важных новостей. Под мудрым и твердым руководством де Ластура все шло успешно; были созданы новые станции, среди них – важный пост у Бове, который основал Деказ[154]. Но опять никаких известий с побережья! Я воспринял это молчание не иначе как признак беспорядка, о котором я уже подозревал, как свидетельство дезорганизации, возникшей за время моего отсутствия. Я вернулся на Алиму[155], чрезвычайно обеспокоенный этим, поскольку в самое ближайшее время мне предстояло отправиться на Конго с довольно скромными запасами и жить там с той экономией, с той аскетической воздержанностью, которая была нашим уделом все шесть месяцев пребывания в этой стране. Такой аскетизм объяснялся заботой о больных, которые никогда ни в чем не нуждались, а также долгом гостеприимства, которое французы выказывали иностранцам, своим соседям по ту сторону Конго.
Два письма от Балле, пришедшие одно за другим, обрадовали меня. Он устроился в деревне Нганчу[156] и был сердечно принят Макоко[157], хранившим верность своему слову, несмотря на все попытки, вкупе с щедрыми обещаниями, отговорить его от союза с нами[158]. Провал этих попыток стал, без сомнения, причиной слухов, распространявшихся тогда по Европе[159]; говорили, что Макоко свергли с престола[160]; потом объявили о его смерти, затем о моей, затем о смерти моего брата, хотя мы все трое неплохо себя чувствовали и продолжали успешно вести свои дела[161].
Паровое судно было готово, оно прошло испытание. Наше снаряжение и продовольствие были доставлены и складированы в Лекети; мы заранее закупили пироги; все было погружено, и я уехал <к Балле>[162]. Мы задержались на несколько дней[163] на Нижней Алиме, где я хотел привлечь на нашу сторону местное население и одновременно выбрать место для еще одного поста[164].
Это там спустя пять дней[165] ко мне присоединился де Шаванн[166] с важным донесением, которое ему передал Деказ, прибывший в Дьеле на следующий день после моего отъезда[167]. Новости, содержавшиеся в нем, первые новости с побережья, подтвердили мои опасения[168]. Министр народного просвещения[169], зная, что мне придется надолго задержаться во внутренних областях, прислал сюда в качестве моего помощника Дюфурка[170], назначив его своим прямым представителем в Приморской зоне[171]. Прибытие Дюфурка[172] вызвало некоторое недовольство среди персонала, привыкшего после моего отъезда чувствовать себя свободно; не осталось и следа от прежнего пылкого энтузиазма новичков, готовности к героическим поступкам, клятв мужественно переносить трудности. Все было забыто, когда потребовалось на деле отказаться от спокойного и благополучного существования; некоторые дезертировали[173]. К счастью, их места заняли шесть европейцев[174], приехавших с Дюфурком. Но я хочу сказать, что многие из моих старых соратников остались мне верны, несмотря ни на что, и не скрыли своего отношения к тому решению, которое приняли их товарищи.
В целом я был доволен таким развитием событий; локальный пожар был потушен – на побережье оставался деятельный человек, который уверял меня в своей преданности. Я мог продолжать начатое, освободившись от постоянного беспокойства, которое прежде ни на шаг не отпускало меня.
Назначая Дюфурка своим прямым представителем, Министерство народного просвещения лишило меня права высказывать похвалу в его адрес, но я все же позволю себе несколько слов: Дюфурк, оказавшись в сложной ситуации, даже больной никогда не впадал в отчаяние и трудился не жалея сил; он черпал необходимую энергию в своем патриотизме.
Всю ночь я посвятил отправке корреспонденции[175] и лишь утром[176] вернулся в наш лагерь, расположенный немного выше по течению. Что касается де Шаванна, то он продолжил свой путь к Конго на пяти пирогах, забрав все наше богатство[177]. Он должен был остановиться в деревне Нганчу у Балле и объявить о моем скором прибытии. Я же купил несколько необходимых нам пирог[178], и наконец мы тоже отправились в путь[179]. Повсюду мы встречали дружественный прием; не было никакого сомнения, что виновником этого был доктор Балле, сумевший завоевать доверие у прибрежных жителей.
Как только мы приближались к той или иной деревни, все население бросало свои занятия и многолюдной толпой окружало нас, чтобы выказать самые сердечные чувства.
Алима, сначала отклонявшаяся к северо-востоку, а затем к востоку, теперь спускалась все ниже и ниже <на юго-восток>; растительность менялась, начались болота дельты с их высокими травами и царящими над ними борассусами[180]. И вдруг совершенно неожиданно мы оказываемся в водах Конго[181]. Потрясающее зрелище! Огромное водное полотно, смыкающееся с небом на горизонте, усеяно бесчисленными островками; над ним разлит, уходя в бесконечность, ослепительный свет, и кажется, что все предметы и перспективы растворяются в нежно-желтоватой дымке.
Я не буду здесь рассказывать о красотах здешних мест, а также о происшествиях, случившихся во время четырехдневного плавания по извилистому течению Конго. Я остановился у станции Болобо[182], где встретился с ее комендантом Либреком[183], очень симпатичным и любезным офицером бельгийской армии[184]. 27 марта я прибыл к Нганчу[185]. Балле прекрасно у него устроился и завязал добрые отношения с соседними вождями, вассалами Макоко. Я оказался в знакомой стране. Три года тому назад я отплыл отсюда на пироге, чтобы вступить во владение уступленными нам территориями у Нкуны, которая вам известна под именем Браззавиль. Все вожди и многие из их подданных были моими старыми знакомыми. Мне наносили бесчисленные визиты, и я устал пожимать руки всем прежним друзьям[186].
Макоко, предупрежденный о моем приезде, направил ко мне посольство. Мы в спешке собрали подарки, предназначенные в награду за его преданность, и после ночного марша[187] подошли к вратам королевской резиденции[188].
Было бы долго описывать в деталях церемонию приема и вручение договоров, поэтому я буду краток.
Нужно ли говорить, что церемониал не полностью совпадал со строгим этикетом, который соблюдают в подобных случаях в наших странах?
Макоко принял меня[189] с необычной торжественностью и с чрезмерной радостью. Сначала он обратился к присутствовавшим со словами песни, специально сочиненной в мою честь, где делались намеки на слухи, облетевшие Европу и Африку:
Воистину, воистину
Вы все, собравшиеся здесь, видите:
Вот тот, кого называли умершим;
Он вернулся.
Вот тот, кого называли бедным;
Вот его подарки.
И говоря это, он показывал на великолепный ковер и бархатные подушки, которые мы разложили на его львиных шкурах. Присутствовавшие подхватывали хором припев:
Те, кто это говорили, – лжецы.
Затем, согласно установленному порядку, Макоко поднялся одновременно со мной, сделал то же количество шагов, что и я, и крепко обнял меня как старого друга, не переставая улыбаться.
Я попросил его пригласить на вручение договоров первых королевских вассалов, чтобы этот акт состоялся в торжественной обстановке. Церемония, таким образом, была отложена назавтра[190].
Все вожди и самые знатные подданные отозвались на приглашение и явились в назначенный день. Палавра проходила под навесом из красного шерстяного полотна, как и во время нашей первой встречи. Присутствовавшие были в праздничных нарядах. И чтобы придать еще бо́льшую торжественность моменту, каждый в качестве свидетелей принес с собой ларов[191].
Необычное зрелище представляло это многолюдное собрание, эта плотная толпа, сидевшая на корточках, когда среди пестроты ярких тканей легкое движение копья или дула ружья производило эффект молнии. На общем фоне то здесь, то там резко выделялось несколько набедренных повязок из атласа или бархата, указывавших на то, что щедрые дары других белых опередили наши и что не все по примеру главного вождя имели мужество отказаться от них.
Макоко, окруженный женами и приближенными, восседал на львиных шкурах, небрежно облокотившись на подушки. Напротив – в нескольких шагах от него – Мпоонтаба, один из его первых вассалов[192], и остальные вожди, сидевшие на леопардовых шкурах, ожидали, когда их король подаст знак начинать палавру. Мы расположились между этими двумя группами, немного в стороне. Не вставая, Макоко приветствовал всех и объяснил в нескольких словах цель собрания. Затем каждый вождь, начиная с Мпоонтабы, на коленях дал клятву верности Макоко как единственному истинному вождю, единственному владыке и суверену всех земель батеке.
Все, как и прежде, заявили, что счастливы и горды находиться под защитой нашего флага и поклялись в преданности на своих фетишах и манами[193] своих предков. Я в свою очередь сделал краткий экскурс в прошлое. Мои люди взяли на караул, отдали воинскую честь, и я вручил Макоко договоры от имени Франции.
Официальный протокол был составлен и подписан, и все направились в импровизированный «холл», где каждого из присутствовавших к его огромной радости ожидал наш подарок, причем с указанием имени. Возгласы удивления, крики восхищения, слова благодарности, не умолкавшие среди этой подвижной толпы любопытных, создавали шумную атмосферу веселья; затем все разошлись, счастливые, с дорогими дарами в руках.
Де Шаванн остается в Браззавиле • Его умелые действия • Охота. Сто один слон за три дня • Возвращение во Франсвиль по суше • На паровом судне по Верхнему Конго[194] • Встреча с Долизи, прибывшим по Ниари • Я посылаю его на восток • Задержка на побережье (декабрь 1884 г.)
Пришлось задержаться у Макоко еще на несколько дней, чтобы помочь ему разрешить споры, возникшие между некоторыми его вассалами после моего последнего визита.
Де Шаванн стал моим посланником; и я радовался, что у меня появился дипломат нового типа: его первые переговоры увенчались успехом. Во время моего пребывания у Макоко я не мог, как и прежде, пожаловаться на недостаток внимания; королева Нгасса и ее служанки окружили меня трогательной заботой.
Я готовился к отъезду. Во время палавры, на которой присутствовали только главные вожди, было решено, что в то время как я поплыву в Браззавиль по Конго, Мпоонтаба, получивший от Макоко необходимые полномочия, отправится туда по суше, чтобы от имени своего короля торжественно передать под мою власть земли и управлявших ими субвассалов. Надо сказать, что Мпоонтаба – тот самый главный вассал Макоко, который, по слухам, якобы сверг своего повелителя[195].
На следующий день мы были у Балле; два дня приготовлений, и я с Балле и де Шаванном на паровом судне в сопровождении дюжины пирог отправился в Браззавиль[196].
Мы встретили там теплый прием[197]. Меня не забыли, и два дня спустя после нашего приезда те самые туземцы, которые отвергли предложения Стэнли и служащих Ассоциации и которые решительно отказались допустить на свою территорию даже достопочтенного отца Огуара и его миссионеров[198]; те самые дикари, которые, как говорили, должны были выставить меня за дверь, выказывали мне все знаки уважения, хотя я не сделал им ни одного подарка. Они даже согласились уступить мне за ничтожную сумму – менее двухсот франков – небольшую деревеньку, в хижинах которой разместились мои люди. Она располагалась на открытом пространстве и доминировала над рекой, и мы решили, что это самое подходящее место для новой станции Браззавиль.
Браззавиль, о котором мы так часто упоминали, находится на вершине достаточно широкого холма, возвышающегося над Конго и круто обрывающегося осыпью глинистого песка в ста метрах от берега. Холм кажется первым препятствием, на которое натыкается река; обходя его, она устремляется в первый водопад. С его вершины можно объять взором все пространство Стэнли-пула[199] и цепь высоких гор вокруг него. Район густо населен, климат здоровый, а постоянно дующий с запада ветерок приносит относительную свежесть с плато, мимо которых он проносится[200].
В момент моего отъезда из Европы некоторые иностранные газеты утверждали, что на Конго меня ждет «горячая встреча»; они оказались правы. Но не в том смысле, который они вкладывали в эти слова. Нас действительно принимали там очень тепло и сердечно[201].
Находясь под сильным впечатлением от такого приема, Балле покинул нас и отправился в Европу…[202]
Мы устроили станцию на правом берегу реки как раз перед первыми порогами. Напротив нас – на левом берегу – Международная ассоциация основала три или четыре станции, в том числе Леопольдвиль[203]. Все эти посты находились на территории, управлявшейся субвассалами Макоко, и, следовательно, не обладали, по сравнению с нашим, абсолютной экстерриториальностью, как того хотела Ассоциация. Желая прояснить до конца наши взаимоотношения, я попытался начать переговоры с представителем Стэнли. Однако на все мои предложения встретиться мне отвечали молчанием.
Я трижды посетил Леопольдвиль – все напрасно: там каждый раз ссылались на отсутствие представителя. Тогда я пригласил его к себе: на этот раз представитель сказался больным. Я оправил письмо – мне ответили уклончиво, как будто бы не так поняли меня[204].
Устав от таких уверток, которые совершенно не отвечали моему характеру и моей привычке открыто решать проблемы, я послал <в Леопольдвиль> де Шаванна, чтобы сделать последнюю попытку договориться[205]. На следующий день[206] на торжественной палавре посланец Макоко[207], представив мне вождей обоих берегов Конго, приказал им подчиняться только мне. Затем, подводя каждого ко мне, он вкладывал их руки в мои в знак того, что передает своих вассалов под мою власть.
Эта церемония была повторением той, которая имела место в 1880 г. во время моего первого приезда. Был составлен протокол, и на следующий день его отправили представителю Ассоциации. От него пришел не очень учтивый ответ. Но, уже испытав на себе такой способ общения, я заявил, что доложу о происшедшем своему правительству, потребую арбитража, и с этим уехал. Наши права были подтверждены, оставалось только ждать решения.
Обладая Браззавилем, ключом к Верхнему Конго, я имел возможность защищать от любых покушений права Франции на эту территорию; помимо того, это создавало благоприятные условия для установления нашего контроля над долиной Квилу-Ниари и тремястами шестьюдесятью километрами побережья между Сетте-Кама[208] и Чилоанго[209], в тот момент занятыми Комитетом.
План, который годом раньше я принял, покидая Лоанго, реализовывался. Моя первая цель была достигнута, и тот ущерб, который мы понесли из-за бездарной потери времени, из-за беспорядка и бездействия, царивших на побережье, был компенсирован.
За этот год с лишним я хорошо узнал де Шаванна; у него было достаточно терпения и проницательности, чтобы я мог оставить его одного в Браззавиле в довольно сложной ситуации, которая возникла из-за действий Ассоциации. Хотя я и испытывал угрызения совести, что оставляю его в столь незавидном положении, я тем не менее без колебания передал ему свои полномочия.
Это было 1 июня 1884 г. Понадобилось больше года, чтобы достичь первой цели; и как бы я ни желал немедленно приступить к осуществлению других, мое состояние здоровья и усталость от постоянного душевного напряжения заставили меня отправиться[210] на нашу станцию Нганчу, чтобы отдохнуть там неделю.
На седьмой день я почувствовал себя лучше и, желая испытать свои силы, нанес визит Макоко, который, узнав о спорах, возникших в Браззавиле между Комитетом по исследованию Конго и нами, не мог говорить ни о чем другом, как о намерении самому отправиться туда во главе соединенных отрядов своих вассалов и заставить уважать его волю. С большим трудом мне удалось отговорить его.
За время краткого трехдневного пребывания у Макоко я встретил сто одного слона; я воспользовался добрым отношением туземцев и убил четырех; я подарил их бивни нескольким вождям, что создало мне славу человека, абсолютно равнодушного к богатствам сего мира.
Остановившись на миг в Дьеле, чтобы только пожать руку Деказу, я добрался за несколько дней до Франсвиля, откуда спустился по Огове до земли адума[211]. Мне бы нужно было, конечно, доехать до побережья, узнать, в каком состоянии находились наши дела, и побеседовать с Дюфурком; устная информация была бы, конечно, полезнее, чем письма, из нее я узнал бы, какова на самом деле ситуация в Габоне и каковы наши проблемы во внутренних областях. Но нехватка людей вынуждала меня самому отправиться в верховья Алимы, где срочно требовалось мое вмешательство.
С большим удовлетворением я констатировал успехи, достигнутые на Огове под руководством де Ластура. Он прекрасно справился с задачей по организации станции, поскольку приобрел большой авторитет среди местного населения. Он доказал мне это в мае месяце[212], когда доставил с Огове на Конго в Браззавиль пятьдесят[213] адума и оканда, чье присутствие способствовало росту нашего престижа.
Взяв с собой <по примеру де Ластура> несколько человек с Нижней Огове, я сразу же уехал с моими новыми помощниками, намереваясь исследовать Конго. Я планировал подняться как можно выше по этой реке и, заключив договоры, утвердить там наше влияние.
Я пронесся, не останавливаясь, мимо Франсвиля, мимо батеке и наших постов на Алиме[214]. Когда я вошел в воды Конго на паровом судне в сопровождении флотилии <пирог>, то был удивлен и обрадован, встретив там[215] Долизи, которого я когда-то оставил в Лоанго и который успел побывать на Верхнем Конго и в долинах Квилу и Лудимы[216]. Уехав совершенно больным из Браззавиля[217] с намерением вскоре отдохнуть в Европе, что было ему крайне необходимо, Долизи неожиданно восстановил свои силы, дыша здоровым речным воздухом, но, думаю, свою роль сыграла и его неутомимая натура. Я нашел его почти выздоровевшим, и он жаждал вернуться к работе. Я согласился, тем более что мое присутствие было необходимо в других местах; к тому же я знал, что Долизи способен заменить меня в регионе, в котором я собирался действовать сам. Он быстро научился у де Шаванна необходимому терпению, освоился в новой стране и только что заключил важные договоры с убанги[218] на Верхней Алиме. Я оставил ему паровое судно и, дав общие указания[219], повернул обратно и 1 декабря 1884 г. был уже на побережье[220].
В тот момент наши права, восстановленные в Браззавиле, заведомо обеспечивали нам обладание Квилу; французское влияние неизбежно должно было распространиться и на правый берег Конго выше устья Алимы. Теперь оставалось провести несколько важных исследований, к которым до этого я не мог приступить из-за недостатка людей; также необходимо было продолжить разведку как можно дальше вверх по Конго, чтобы иметь под рукой в нужный час компенсационный материал[221]. Такова была вторая часть программы, самая интересная, но не самая легкая, принимая во внимание скудость наших ресурсов и наши физические возможности.
Но прежде чем приступить к ее реализации, я должен был привести в порядок остальные дела, а также набрать людей для предстоящих походов и организовать их отправку. На это я потратил около трех месяцев; все это время я носился от одного места к другому, решая сложную проблему в Лоанго, ведя политические переговоры в Виви[222], организуя снабжение всех постов, давая повсюду то советы, то приказы и одновременно следя за подготовкой к собственному отъезду.
Нанятые моими стараниями сто пятьдесят носильщиков из Лоанго, руководимые квартирмейстером Вейстроффером[223], уже шли вдоль Огове к Франсвилю[224]. Было начало марта. Еще десять дней ушло на последние приготовления, и вот уже во второй раз я отправлялся во внутренние области Африки, решив продвинуться как можно дальше, если ничто не помешает моим планам.
Берег Огове • Канонерка, пришедшая в негодность • Долизи открывает Мосаку[225] и Сангу[226] • Многочисленные договоры • Смерть де Ластура • Бразза и Печиле идут к Бенуэ[227] • Берлинское соглашение • Подготовка к разведке • Приказ вернуться во Францию • Прибытие в Либревиль (октябрь 1885 г.)
В этот год Огове, казалось, сошла с ума; колоссальный паводок, случившийся в лучшее время года, с первых дней лишил разборную канонерку «Джве» многих важных частей. Нужно было снова заказывать в Европе дубликаты утраченных деталей.
В ожидании спада воды я останавливался в каждой группе прибрежных деревень, чтобы завершить важную для нас работу по организации системы управления туземным населением, к которой я приступил еще раньше и которую продолжил де Ластур; так что я не терял зря своего времени.
Непрекращавшийся паводок задержал меня в Мадивиле, станции в стране адума. Де Ластур в это время готовил первую из запланированных экспедиций, которую должен был возглавить. Ей предстояло покинуть долину Огове и дойти до бассейна реки Бенуэ, держась как можно ближе к хребту, отделяющему бассейн Конго от бассейнов северных рек, впадающих в Атлантический океан.
Наконец, за несколько дней уровень Огове существенно понизился, и навигация возобновилась; за неделю я добрался до Франсвиля, где встретил Деказа, выздоравливавшего после лихорадки. От него я узнал, что на Конго и Алиме все было в порядке. В ходе двух экспедиций Долизи открыл и исследовал Мосаку и Сангу, а затем и верхнее течение Нкунджи-Убанги[228], заключил многочисленные договоры с местными племенами и основал новые посты.
Деказ руководил своими подопечными с присущими ему тактом и терпением и был любим всеми. Благодаря ему наше влияние среди батеке значительно расширилось, а вместе с ним и воз можности без особого труда получать рабочую силу и продовольствие. Служба носильщиков была так хорошо организована, что наше паровое судно «Джве» весом более тридцати тонн было доставлено с Огове на Алиму менее чем за месяц[229].
В это же время похожую задачу пытались решить в двух других местах. Администрация Сенегамбии[230] транспортировала от Сенегала к Нигеру по дороге длиной в девятьсот километров канонерку с тоннажем гораздо меньшим, чем «Джве». Затраты на это составили четыреста тысяч франков. Комитет по исследованию Конго доставил из Виви в Леопольдвиль по дороге в четыреста пятьдесят километров паровое судно с немного бо́льшим тоннажем, и это стоило ему более четырехсот тысяч франков[231]. Доставка же «Джве» по водному пути приблизительно в семьсот километров через пороги плюс около двухсот километров по суше обошлась нам примерно в двадцать семь тысяч франков. Таким результатом мы обязаны тому, что сумели привлечь к работе местное население. Перенос груза по суше потребовал совсем небольшой охраны – всего четырех сенегальских солдат.
Я был готов покинуть Франсвиль и продолжить свой путь вместе со всеми, но меня задержали печальные новости, доставленные с нарочным.
Два новых работника Миссии – Табюре[232] и Дессо[233] – скончались на побережье, а де Ластур, перенесший приступ злокачественной лихорадки в тот момент, когда собирался отправиться в разведывательную экспедицию, умолял меня не медлить и прибыть к нему в Мадивиль, чтобы выслушать его последнюю волю.
Нет ничего страшнее ситуации, когда в тебе борются сердце и разум, гуманность и жесткая необходимость, которая вынуждает идти только вперед и исполнять свой долг, не оглядываясь назад.
Один из моих самых верных сотрудников умирал и просил меня быть с ним в последние минуты жизни; стремительное течение Огове могло доставить меня туда за два дня; на какое-то мгновенье я заколебался, но затем сердце взяло верх над разумом, я вскочил на пирогу и успел вовремя, чтобы пожать руку, которая в этом прощальном жесте, казалось, пыталась соединиться с моей, и чтобы закрыть его глаза, которые угасли в моих[234].
Де Ластур был французом в полном смысле этого слова, одним из тех, кто до конца предан высоким идеям, одним из тех пылких и мужественных людей, которые любят свою родину превыше всего.
Пусть же сегодня эти слова станут данью памяти тем, кто упокоился в африканской земле и не услышал благодарственных речей при жизни. Только после боя считают своих погибших и оплакивают их. Наши мученики патриотической веры и преданности своей стране, безмолвные часовые, заснувшие в складках национального флага, вечно хранят имя Франции на берегах Огове и Конго[235].
Отдав последний долг нашему бедному другу, я заставил себя не погружаться в печаль и поспешил во Франсвиль. Надеюсь, что мне простят эти потерянные две недели, принесенные в жертву чувству, с которым я не смог справиться. Я ничего не сделал за все это время, однако пережил очень многое.
Когда я вернулся во Франсвиль, Деказ и мой славный Рош старались по возможности утешить меня. Рош – бригадир республиканской гвардии[236], который некоторое время руководил станцией Дьеле, а совсем недавно был назначен мной комендантом Франсвиля. Скрупулезный исполнитель всех инструкций, он любил порядок и экономию до такой степени, что отказывал себе в необходимом и урезал у других то, что считал излишним.
Когда я уезжал от адума, со мной не было ни одного европейца, кроме моего брата, которому я и поручил руководить экспедицией вместо покойного де Ластура. Было бы большим упущением сразу же не использовать людей, подготовленных де Ластуром для похода; если бы его отряд распался, значит, все его старания были напрасны. Мой брат уехал с ними и со своим верным другом Печиле[237], который повсюду следовал за ним[238].
Уже наступило 15 июля 1885 г., и, казалось, было слишком поздно предпринимать длительное путешествие. Дошедшее до меня тогда известие о соглашении 5 февраля между Францией и Ассоциацией и итогах Берлинской конференции делало бесполезной нашу запланированную разведку в верховьях Конго. Однако команда туземцев, которую я собрал, могла бы помочь мне продолжить исследование Нкунджи-Убанги. Мы бы прошли как можно дальше по этому притоку и попытались достигнуть границ его бассейна, чтобы изучить орографические узлы, которые, собственно говоря, и определяют северные пределы всего бассейна Конго. Я мечтал найти подтверждение своим гипотезам, как вдруг получил приказ вернуться во Францию.
Мне сообщали, что Миссия на Африканский Запад закончена, а мои полномочия передаются военно-морской администрации; мне предлагалось не медлить с отъездом.
По какой же из двух дорог возвращаться домой? Плыть ли по Огове, где у меня не было особых дел (запасов продовольствия там имелось более, чем достаточно, все было организовано, и царило спокойствие)? Или же продолжить путь по Алиме и Конго и через Браззавиль вернуться на побережье?
Я выбрал второй вариант. Этот маршрут давал возможность своими глазами увидеть и оценить политическое и материальное положение наших владений в Конго, где я не был долгое время. Кроме того, я не имел права вернуться в Европу, не дав распоряжений относительно тех сил и средств, которые с таким трудом доставил на Алиму; я должен был закрепить наш первый успех и не допустить, чтобы наши усилия пропали даром. Поэтому я спустился по Алиме, взяв с собой Деказа, которому собирался, уезжая, передать управление всеми внутренними областями[239].
В тот же день[240], когда наша флотилия из пятнадцати пирог достигла поста в низовьях Алимы[241], туда прибыл и де Шаванн[242]. По приспущенным флагам он понял, что мы едем с печальными новостями. Он тоже привез не менее грустную весть: на Конго только что скончался квартирмейстер Лебри[243]. Настоящий моряк, он умер, словно на капитанском мостике во время сражения. Когда настал его последний час, Лебри сказал еще твердым голосом: «Я ухожу; передайте де Бразза, что я всегда был верен своему долгу»[244]. Исполнение долга было главным в его жизни, казалось, он только об этом и сожалел, покидая наш мир.
О, сколько великих дел можно совершить с такими людьми, способными на такое самопожертвование!
Де Шаванн, которого я был рад видеть после долгой разлуки, быстро ввел меня в курс событий на Конго, и мы вместе продолжили наш путь. В то время как мы поднимались к Убанги, Деказ спускался к Браззавилю, где должен был ждать меня.
Приказ не медлить с отъездом не позволял мне задерживаться надолго в областях, которые я видел впервые и где мои сотрудники утвердили французское влияние не менее умело и дипломатично, чем это бы сделал я сам. Долизи уже вернулся после экспедиции на Убанги, в ходе которой он пересек экватор и углубился на север примерно на три градуса[245]. На новооткрытых берегах он заложил основы для будущего вхождения этого региона в состав французских владений.
Посетив наши посты Бонга[246] и Нкунджа[247], я с сожалением покинул эти места, где обо мне уже распространилась добрая молва; я понимал, какую пользу можно было извлечь, войдя в контакт с этими новыми народами, близкими по происхождению, обычаям и языку к некоторым беспокойным племенам Огове.
После краткого пребывания среди туземцев Убанги у меня возникла мысль и надежда когда-нибудь объединить этот новый регион с зоной Огове на общей организационной основе.
Дай Бог, чтобы эта цель была однажды достигнута и через несколько лет области, пока еще девственные, преобразились, встретившись с нашей цивилизацией; и тогда, став для Франции источником развития и обогащения, они отдали бы ей свою дань признательности.
Я поспешил вернуться в Браззавиль[248] и так же быстро добрался до побережья, до Бананы[249]; по пути я останавливался в прекрасной апостолической миссии Линзоло[250], а также на станциях[251], принадлежащих новому <Свободному> государству Конго, созданному[252] на основе двух различных <структур>: Международной Африканской ассоциации и Комитета по исследованию Конго[253]. Повсюду я встречал самый теплый прием. 18 октября того же года я прибыл в Либревиль[254], где хотел задержаться на некоторое время, чтобы познакомить Прадье[255] с абсолютно новой для него ситуацией и с иной административной организацией, чем в других наших колониях[256]. Она требует от администраторов инициативы и опыта; однако, находясь в должности коменданта Габона, привязывавшей его к побережью, Прадье утратил прежнюю активность и гибкость, которые он не раз выказывал при ведении дел. Но разве мог я за короткий срок вложить в него мой десятилетний опыт? И что из этого он сам сумел бы передать своему преемнику спустя год?
В конце концов, вручив Прадье все полномочия, я вернулся во Францию[257] после двух лет и девяти месяцев отсутствия.
Заключение • Итоги астрономических, географических и гидрографических изысканий • Важные экономические результаты • Мирное завоевание • Увеличение наших территориальных владений • Пожелания
Что же мы сделали за время этого путешествия, длившегося тридцать три месяца? Как я воспользовался в интересах Франции предоставленными мне полномочиями и денежными средствами?
Что касается географии, на карту было нанесено много новых объектов; де Рен, Дюфурк и другие продолжили мои первые исследования Огове; описание бассейна Алимы – результат трудов Балле, де Шаванна, Деказа, моего брата Жака и моих собственных; все эти данные при сопоставлении гарантируют определенную степень точности.
Долизи и де Шаванн описали берег и дельту Конго от Нкунджи до Браззавиля. Блестящими трудами по гидрографии мы обязаны коменданту Кордье; общую топографическую карту побережья составил Маншон, который посвящал ей часы, свободные от забот по управлению этими территориями. Маншон и Долизи разведали пути, соединяющие Лоанго с нашими станциями на Лудиме и с Браззавилем. Наконец, в настоящее время две экспедиции продвигаются параллельно в глубь белого пятна на карте к северу от Огове и Алимы. Одной руководит мой брат Жак (я уже говорил об этом[258]