Варвара Матвеевна была честной женщиной и вела жизнь правильную: работала на фабрике, вышла замуж, родила двух дочерей, воспитали их с мужем, выдали замуж, вышли на пенсию. Теперь уж внуки подросли и иногда звонят бабушке с дедушкой. Только по межгороду долго не поговоришь: «Как дела? – Нормально!» – вот и все новости. Грустно. Разве только телевизор посмотреть, с соседками вечером на скамейке перемолвиться каким словцом, да раз в месяц посетить храм Божий – помолиться за детей, внучат, да и за себя со стариком.
Последнее время муж Николай стал сдавать. Придёт из своей сторожки и ворчит, ворчит. А раньше какой был! Ух! Огонь! И видный, и весёлый. А как песни пел?! У женщин сразу глаза загорались. Сколько Варвара Матвеевна из-за этого пережила. Теперь же муж хлопнет чарку для расширения сосудов и айда на боковую, ну, или тот же футбол смотреть. Тогда Варвара Матвеевна уходила в соседнюю комнату, молилась или дремала. Футбол она не любила, разве что сериалы какие. Да и удобно их смотреть. Хоть неделю пропустишь, а всё понятно что с героями происходило в предыдущих сериях.
В церковь женщина ходила не с пустыми руками. Пока был сад, то свои капуста, огурцы, помидоры, яблоки, варенья, соленья неизменно оказывались на церковном кануне. А когда силы иссякли и сад продали, хоть банку консервов или булку хлеба несла Варвара Матвеевна на помин родителей. Вот и в это воскресенье перед храмом женщина зашла в супермаркет. Она давно уже привыкла к иностранным названиям магазинов, но не понимала, почему в продмаге купить можно всё. Когда-то это был гастроном № 5. Ясно и понятно, что здесь продукты продают. А теперь что? Всё вперемешку: и одежда, и сапоги, и веник, тут же и водка, и мороженное. Разве это правильно? Раньше даже в сельских магазинах старались промтовары от продуктов отделять. Она сама когда-то видела в сельпо плакат, призывающий продавцов на разных санках возить бытовую и пищевую продукцию.
Протиснувшись между прилавков с крупами, Варвара Матвеевна подошла к полкам с хлебом. Такое изобилие её радовало. Не беда, что у них со стариком пенсии маленькие, зато есть выбор на все случаи жизни. Вот ржаной хлеб, его баба Варя не брала. У неё от кислого хлеба появлялась оскомина, а муж утверждал, что еще в детстве напостился на всю жизнь вперёд, а потому ел только пшеничный хлеб и булки. Каких только булок здесь не было! Фигурные, плетёные, длинные и кручёные, с кунжутом, с изюмом, с отрубями, с повидловой начинкой, из муки крупного и мелкого помола. Внимание женщины привлекла «московская плюшка» – булка, завязанная «бантом», обильно посыпанная сверху сахаром, источающая сладкий и приятный аромат ванили. Женщина сглотнула слюну, представив, как намазывает на эту плюшечку масло и запивает чаем с молоком… Рука непроизвольно потянулась к запаянному полиэтиленовому пакету со сдобой.
– Э, Варвара, ты словно дитя малое, – остановила она сама себя, – пришла в магазин и: «Купи, мама». Дома лежит едва начатый батон, а ты тут деньги транжиришь. Возьми хлеб и иди.
Так она и поступила. Положила кирпич пшеничного хлеба в свою тряпичную сумку, где держала кошелёк (магазинные корзинки казались ей слишком тяжёлыми, и она их не брала), и пошла дальше осматривать где, что, почём, хоть и не собиралась больше ничего покупать. Перед тем, как расплатиться, она вновь вернулась к хлебному прилавку, взяла в руки плюшку…
– Мать, не подскажешь где здесь детское питание? – взъерошенный вид мужчины свидетельствовал о бессонной ночи.
– Вон, там, где молоко. Да, да, левей, – баба Варя вздохнула, – бедолага, небось, с ребёнком всю ночь промаялся. Наверное, зубки у маленького режутся. Эх, детки – конфетки, тяжело вы даётесь родителям.
И, вздохнув ещё раз, женщина побрела к кассе…
Летом на воскресной литургии храм выглядел пустынно. Не было ни юрких детей из воскресной школы, обычно шнырявших под ногами во время богослужения, ни шикающих на них родителей. Только старухи и несколько девушек и парей составляли сегодня приход.
– Эх, нарушают заповедь, не чтят день Господень. Разъехались по садам – огородам, – сокрушалась Варвара Матвеевна, выкладывая хлеб на канун и позабыв о собственных недавних садоводческих подвигах.
– Спаси, Господи, и помилуй Святейшего Патриарха, Митрополита нашего, деток моих… – шептали старческие губы, умоляя «Владыку всяческих» даровать всем мир душевный и телесный, чтоб дети знали Бога, чтили родителей. – Внучке моей, Олюшке, помоги расписаться с сожителем, а внучку Максимушке дай разумение и усердие в учёбе. Пусть они помогают родителям и бабушку с дедушкой не забывают, навещают иногда. Почитай, уж пять годков как их не видела. В письме фотокарточки прислали. Да разве заменят эти бумажки живое общение? И Матвейка, названный в честь прадедушки давно не приезжал. Дай, Господи, всем им избегать соблазнов этого мира. А то новости в телевизоре стало страшно смотреть: то колются, то режут друг дружку. Не осталось в мире правды.
Когда священник вышел исповедовать, то, оглядев свою паству строгим взглядом, назидательно произнёс
– На исповедь нужно приходить, только примирившись со всеми, ни на кого не имея обиды. Говорите только о своих грехах, кратко и лаконично. Не стоит перечислять кто чем вас в жизни обидел. И ещё, живущих в незарегистрированном браке, я к Причастию не допускаю, пока не отрегулируете этот вопрос, ибо еще апостол Павел сказал: «Не обманывайтесь: ни блудники, ни прелюбодеи, ни воры – Царства Божия не наследуют».
От последнего заявления Варвара Матвеевна всполошилась, бормоча себе под нос
– Да как же это так?! Да, батюшка милый! Да что же это?
К исповеди она подошла последней, вкладывая в руку священника исчирканную грехами бумажку, нервно переминаясь с ноги на ногу и теребя угол своего платка.
Когда священник накинул на её голову епитрахиль, собираясь прочесть разрешительную молитву, женщина замычала нечто нечленораздельное.
– Что, мать? Хочешь ещё что-то сказать?
– Э-э-э… а-а-а… Мы со стариком нерегистрированными живём, – наконец выдохнула женщина.
– Как это? И в ЗАГСе не расписаны?
– В ЗАГСе-то всё путём. Только венчаться со мной не хочет старый хрыч. Что мне, связанным его в церковь приволочь? Так ведь сил у меня не хватит. Как же мне теперь без Причастия? Ведь помирать скоро! Как я без таинств пред Богом предстану? – плечи женщины затряслись от беззвучного плача.
– Я же сказал, что не допущу к Причастию не невенчанных, а незарегистрированных, то есть живущих не расписавшись, – расстроился священник, ошарашенный такой интерпретацией своих слов. – А брак, отмеченный в паспорте, Церковь признаёт. Так что причащайся, мать, спокойно.
– А у меня внучка живёт и без венца, и без ЗАГСа, – встрепенулась баба Варя.
– В своих грехах нужно исповедоваться. Я же об этом говорил уже.
– Но что же мне с ней теперь делать?
– Молись, мать, молись.
– Да я молюсь, молюсь…
После богослужения женщина шла домой уставшая, но обновлённая.
– Здрасте, тётя Варь! Хотите сделать доброе дело? Пятью рублями не подсобите? – прокричал в ухо бабе Варе Марат, живший с ней на одной лестничной площадке.
Женщина охнула, слегка отскочила и, поняв, что от неё хотят, взявшись за сердце, отрицательно замотала головой.
– Что-то я сомневаюсь, что дело действительно доброе.
– Почему? Мне на дорогу до работы не достаёт.
– Ты же пешком туда ходишь. К тому же, сегодня воскресенье. Какая работа?
– Неужели же вы думаете, что мне на то, что вы думаете?
– Не знаю. Сейчас стреляешь, а потом в пьяном виде детей во дворе распугиваешь. Нет, Марат, не дам денег. На вот лучше конфетку, – и женщина достала ему карамельку, приготовленную ею для нищих.
Марат посмотрел на леденец, как будто никогда его не видел, постоял в раздумье – выкинуть его сейчас или вернуть обратно. Затем, сунул конфету в карман и пошёл дальше искать пять рублей.
– До чего мелочь стали делать тяжёлой, – думала Варвара Матвеевна, поднимаясь по ступенькам на третий этаж, – может и впрямь стоило её отдать Марату, а то нет никаких сил постоянно таскать с собой такие тяжести. В сумке один кошелёк, а весит она как что-то стоящее.
Когда же дойдя до своей квартиры, она решила подробней проинспектировать состояние сумки, то кроме кошелька обнаружила…
– Булка! Как ты сюда попала, милая? А-а-а… видно я тебя торкнула когда молодой папаша отвлёк на себя внимание. Так это что же получается? Я тебя взяла и не заплатила? А в кассе что смотрели? А если бы тебя обнаружили, когда я уже выходила из магазина? Стыд-то какой! Это что же получается, я тебя своровала и с ворованной плюшкой ходила в храм? Свят, свят, свят, грехи мои тяжкие. Да я же за всю жизнь никогда чужого добра не брала. Что теперь с тобой делать-то, а?
Женщина смотрела на виновницу своего невольного греха, и ей виделось, как на том свете перед её носом черти дёргают булку за верёвку. Почему-то при этом она представляла плюшку, привязанную к удочке как наживку, а себя со связанными руками отпихивающуюся от неё. А чего еще теперь ей приходилось ждать? Ведь, она сегодня вполне отчетливо слышала в храме, что воры – Царства Божия не наследуют.
– Как говорит Матрёна: «Рад бы в рай, да грехи не пускают». Матрёна! И как я сразу не догадалась? Вот у кого спросить совет.
Матрёна помнила наизусть несколько псалмов, кондаков и даже знала что такое «катавасия». Короче, слыла среди подруг женщиной сведущей в церковных вопросах. И уж, конечно, могла наставить, как исправить тот или иной грех.
– Исповедоваться надо, – резюмировала Матрёна рассказ Варвары Матвеевны, – а ворованные вещи обычно жертвуют нищим или в храм. Самое лучшее – положить твою плюшку на канун в помин душ умерших родственников обворованных людей. Сами-то они в храме не бывают, а тут как бы вынужденное пожертвование с их стороны получается. И им хорошо, и храму какая – никакая помощь.
– Да я только сегодня из церкви, и когда себе теперь до неё доберусь? Сама знаешь – у меня ноги, – взывала Варвара Матвеевна к милосердию подруги, проглотив обиду относительно «ворованных» вещей.
– Ну, тогда отыщи вблизи кого-нибудь нуждающегося, – снизошла Матрёна к болезненному состоянию ног бабы Вари.
– Кого же я найду? – думала Варвара Матвеевна после телефонного разговора. – Сейчас даже нищие на церковной паперти от пирогов нос воротят, а здесь булка. И что с нами людьми такое творится? Я бы сама эту плюшку сейчас за милую душу… а остальные морщатся.
Баба Варя вспомнила, что с утра ничего не ела. Ещё пришло на память, как она на родительскую субботу испекла пироги и раздала их нищим, а те скормили их голубям… побрезговали.
С этими мыслями женщина подошла к окну и увидела Марата, сидящего на карусели.
– Может и впрямь ему на дорогу не хватает? Пойти что ли расспросить поподробней? Глядишь, и булку удастся пристроить.
Баба Варя сложила обратно в сумку кошелёк, «московскую плюшку» и пошла спускаться по лестнице.
Марат в их доме появился недавно, от силы пять лет назад. Откуда он приехал и на каких условиях поселился у своей тёти, никто не знал. Может, после безвременной смерти двух сыновей ей стало тоскливо, и она позвала к себе племянника, а может, ему жить стало негде, и он попросился к единственной родственнице. В любом случае, оба они остались недовольны этим переселением. Марат был жильцом неспокойным, трусливым, а потому, порой неожиданно агрессивным, часто пьяным. Поэтому ключи от квартиры тётя ему не доверяла, а иногда даже на ночь не пускала. И тогда Марат спал прямо на лестничной площадке, растянувшись на бетонном полу под дверью её квартиры. Время от времени он ходил по соседям, клянча то спички, то мелочь, то воды умыться после работы. Работа у него была эпизодическая, можно сказать – сезонная. Бываю дикие пляжи, а бывают и дикие «бюро трудоустройств» – небольшие пятачки в городе, где встречаются безработные, в надежде прибыльно продать свою рабочую силу и те, кто хочет подешевле отстроить свою дачу или коттедж, в поисках кто бы этим занялся.
Обычно Марат до «пятачка» добирался пешком ранней весной, пропадал из поля зрения жильцов на всё лето, и только в конце октября начинал докучать соседям. То, что летом он в городе, свидетельствовало о сдаче одного объекта и отсутствие другого. Но почему после получки он «стрелял» деньги?
– Может его обманули? Может он голоден? Может ему вынести не только булку, но и что-то более калорийное? – думала Варвара Матвеевна, подходя к карусели. Приглашать же в дом такого буйного гостя она не собиралась.
– Сынок, наверное, ты кушать хочешь? Возьмёшь булочку? – прикоснулась Варвара Матвеевна к плечу Марата и отпряла. Голова мужчины безвольно упала на плечо, из глотки вылетел храп вперемешку с нечленораздельным пьяным рыком. Видно, он всё же нашёл недостающую сумму или снизил свои запросы с бутылки водки до двух пузырьков настойки боярышника, которую местные алкаши покупали в ближайшей аптеке.
– Тьфу! Что за искушения на мою голову? – рассердилась женщина и побрела к дворовой скамейке, не имея сил опять подняться домой.
На скамейке сидела Прокофьевна. Пожилая женщина с наслаждением подставляла своё лицо июньскому солнцу.
– Вот, сил нет домой дойти. И почему раньше в пятиэтажках не ставили лифтов? – ища в лице соседки союзницу, пожаловалась баба Варя.
Прокофьевна открыла глаза и участливо закивала головой.
– Второй раз за сегодня хожу туда – сюда. Умаялась вся, а всё из-за этой противной булки. Пошла в магазин, взяла её, а заплатить забыла. Теперь не знаю, куда и девать.
– А ты снеси обратно, и дело с концом.
– Что ты! Ещё решат, что я её специально своровала, а после передумала. У меня уже однажды была подобная история. Выкладываю я, значит, из сумки товар на кассе. Ещё не всё выложила, замешкалась с кошельком немного, а кассир – хвать за сумку: «Ты де, специально соль скрыла, своровать хотела!» А разве я стану воровать? Это же грех какой! Ни уснуть, ни жить потом спокойно не сможешь.
– Да, неприятно, конечно, когда воровкой называют, – стала втягиваться в беседу Прокофьевна, – у меня ещё в детстве случай был. Копались мы в песочнице с мальчиком одним. После войны, сама знаешь, не только игрушек – хлеба не доставало. А у него были самые настоящие детские ведро и лопатка. Не такие как сейчас пластмассовые, а железные. На боку ведра цветочек был нарисован. Ну и забыл мальчик свои игрушки в песочнице, а я видела это и не сказала. И, разумеется, потом находку домой забрала.
Вечером дома играю в уголочке с ведёрком, а родители увидели и давай вытягивать: «Что такое? Откуда взяла? Кто хозяин?» И когда всё выяснили, отправили отдавать игрушки – сумела присвоить, умей и вернуть. Стыдно, страшно, темнеть начало, я маленькая, а родители ни в какую. Выставили меня за дверь – иди, отдавай. Я реву, несу ведро в соседний двор. Только всё равно сил не хватило признаться. Подошла я к квартире мальчика, поставила ведро с лопаткой перед дверью, постучалась и убежала. На следующий день мальчик опять копался в песочнице с ведром, только я с ним больше не играла. А вот ещё случай был…
– Ох-охонюшки! – вздохнула Варвара Матвеевна, – ладно, я пойду. А то с утра маковой росинки во рту не было.
– Хорошо. Я тебе в следующий раз расскажу, – и Прокофьевна опять вытянула ноги и закрыла глаза.
Вернувшемуся вечером с дежурства мужу баба Варя рассказала о своих злоключениях.
– Я уж думала, днём таджики будут ходить, попрошайничать по квартирам. Но и те сегодня не пришли. Как ты думаешь, может и вправду, завтра сходить в магазин, отдать булку? Ведь не звери же они, авось войдут в моё положение?
– Успокойся, Матвеевна, и съешь свою булку, а не хочешь – так мне дай. Сегодня они её уже списали, а завтра, если её понесёшь, у них перерасход случится, в смысле – излишки.
– Нет!!! Господь с тобой! Чем ворованным питаться, лучше я её голубям искрошу, как нищие на паперти.
– Ну, кроши. Майся дурью. Надо же чем-то развлекаться на пенсии, – и муж после ужина пошёл дремать перед телевизором.
Помыв посуду, Варвара Матвеевна села рядом с плюшкой, пригорюнившись. Потом какая-то решительная мысль осенила её морщинистое лицо. Посмотрев на часы, и по храпу, раздававшемуся из зала, убедившись, что муж спит, она положила в тряпичную сумку булку, кошелёк, и прямо в домашнем халате вышла на улицу.
Вечером солнце уже не пекло, но жара ещё не спала. Стрижи, вереща, нарезали над головой последние круги, прежде чем вернуться на ночь к своим птенцам. До закрытия магазина оставалось двадцать минут, когда Варвара Матвеевна зашла туда. Пройдя внутрь, она подошла к хлебным полкам уже не отличавшимся большим изобилием. С минуту она постояла, а затем направилась к кассе.
Других покупателей не было. Кассир даже не стала прерывать разговор по мобильнику, когда перед ней предстала пожилая женщина, и молча выложила «московскую плюшку». Пробив товар, девушка взяла 12.40 и отдала чек покупательнице. Через несколько минут магазин закрывался, но рабочий день кассира заканчивался ещё не скоро. Впереди ее ждал ежедневный товарный учет.