За три недели работы у Кирилла на студии я здорово набил руку в написании текстов для самых разных телевизионных нужд. Приходилось и «вопросы от телезрителей» придумывать, и даже ситуации для проходящих по разным каналам реалити-шоу. Но главной работой была та, на которую меня нанимали, – написание текстов для еженедельных розыгрышей лотерей. Это только кажется, что две недели – два текста. На самом деле извести пришлось не менее двухсот листов бумаги, поскольку большую часть моих наработок Кирилл браковал и складывал у себя в столе. Мне приходилось писать снова, улучшать и опять писать, а попутно хоть в какой-то мере освоить такую непривычную для меня вещь, как компьютер. Это тоже отняло много времени, но Кирилл словно не замечал моей неуклюжести. Он терпеливо снабжал меня затертыми брошюрами по психологии и НЛП, выделил массивный том переводного издания «Реклама – как это делается», а также через каждые час-полтора вызывал на лестничную клетку. Там мы курили, он расспрашивал о продвижении работы и осчастливливал искрами своего бесценного опыта.
Я не мог понять, почему он не курит в кабинете. Весь персонал курил и в павильоне, несмотря на запреты пожарников, и в кабинетах, у кого они были. У меня был. И я там мог курить сколько вздумается. У Кирилла же был самый большой кабинет, просто огромный, там не то что курить, там можно было костер разводить, не боясь копоти на потолке. Но в кабинете он не курил. Такая вот странность. Спрашивать о ее причине мне казалось неловким, а сам Кирилл никогда не касался этой темы. И никто из работников не касался, словно это совершенно нормально, когда самый главный человек предприятия курит не в кресле собственного кабинета, а на лестничной клетке.
Мы работали только ночью, но вскоре я привык к тому, что спать приходится днем, и это перестало меня напрягать. Мои военные сны прекратились – тот, где были поляки в лесу, оказался последним. И чем больше проходило времени, тем менее серьезно я воспринимал происшедшее. Тем более что Кирилл в реальности ничем не напомнил о нашем договоре во сне. Единственное, что то и дело вспоминалось с тревогой, так это попавший мне за шиворот окурок. И не до конца заживший ожог в том месте, где во сне меня прижгло выскочившей из автомата гильзой. Правда, здравый смысл списывал это на идиотское стечение обстоятельств.
В общем, к концу третьей недели, когда мне надо было сдавать пачку текстов для ведущего, три листа для участника и еще пачку для активных «зрителей в зале», тот странный сон казался уже просто сном. Без всяких странностей. Ну что за странность, действительно, если после реального найма на работу вам снится ваш наниматель, который нанимает вас на другую работу, причем за гораздо большие деньги? Все вписывается в общепринятую теорию сна. А что касается пьяного сна, так то вообще… Черт-те что там намешали в эти коктейли, так чего удивляться эффекту? Глупо. Так что сон с поляками я твердо решил считать бредом и не вспоминать. А сон с наймом… В снах часто реализуются потаенные желания.
Короче, я понял, что трех тысяч долларов мне не видать, как не видать многого из того, что снилось в детстве и так хотелось перенести в реальность. Нам снятся наши мечты, что-то недоделанное, неисполненное, невыполнимое. Лишь крохотный червячок сомнения затаился глубоко в душе, примерно в том самом ее уголке, где живет вера в то, что мы не одиноки во Вселенной. Этот червячок ждал дня выплаты денег. Если будет шестьсот, то о странных снах можно забыть навсегда, если же три шестьсот… Но это было из той же оперы, что и «если бы у меня была волшебная палочка».
Кстати, в детстве у меня было много идей по поводу волшебной палочки, исполняющей всего одно желание. Но если бы такая палочка попала мне в руки теперь, я бы загадал только одно – деньги. Столько денег, на сколько хватило бы мощности магического прибора. Потому что, работая на студии, я понял, что за деньги можно купить все, в том числе и здоровье. В том числе и любовь. Не проституку, упаси боже, а именно любовь, настоящую, пылкую и страстную, может, даже на всю жизнь. Почему? Да потому, что мужчина с деньгами действительно выглядит значительно привлекательнее заскорузлого торговца с рынка. От него пахнет хорошим одеколоном, он гладко выбрит, у него мягкая кожа и великолепные, ухоженные зубы. С ним просто приятно общаться. И дружбу можно купить за деньги. Отчасти по тем же причинам, что и любовь, отчасти еще и потому, что обеспеченный человек и друзьям способен принести пользу, вспомнить о них в нужный момент, а от нищего – только проблемы.
Я видел это каждый день на живых примерах. Трех недель мне хватило с избытком. Я видел людей богаче Кирилла. Я видел людей беднее, чем я был теперь. И я прекрасно помнил себя три недели назад, когда с последней десяткой в кармане шел мимо киоска с горячей выпечкой и облизывался. Это все были не просто состояния души и тела, это были разные уровни реальности. И в ту реальность, где я не мог себе купить сраный пирожок за девять рублей, возвращаться не хотелось.
Вообще-то деньги – вещь странная. Когда-то за триста долларов я рисковал жизнью и лез в такие передряги, что сейчас становится страшно. Недавно триста долларов, полученные от Кирилла, казались мне достойной суммой, но жизнью за них я бы уже не стал рисковать. Сейчас, когда я понял, что работа и впрямь не сахар, эти же самые триста долларов казались мне недостаточной оплатой труда. Такая вот получалась баллада о трехстах долларах.
Вспомнив фразу «работа не сахар», я вспомнил и Катю, благодаря которой встретился с Кириллом. Ведь именно от нее я впервые услышал эти слова. Но я приходил на студию ночью, а она днем, и нам никак не удавалось встретиться. В одном здании работаем, а я до сих пор не смог пригласить девушку на чай. Она-то чаем меня как раз угостила и сигареты свои отдала.
У меня защемило сердце, и возникло острое желание хотя бы позвонить ей, была ведь где-то визитка, но надо было сдавать проклятые тексты, а Кирилл, как назло, больше половины забраковал и велел переписывать. Не успею до утра – зарплаты не видать. Кирилл называл такой подход к оплате коммунистическим принципом. То ли в издевку над идеями вождей пролетариата, то ли в издевку над нами. Черт его вообще разберет. Даже если полностью забыть странный сон, где он нанял меня снайпером в несуществующий отряд на несуществующей войне, то странностей у него и по жизни хватало. И курение на лестничной площадке – не единственная. Взять хотя бы одежду. Уж не знаю, сколько у него было одинаковых комплектов кожаных штанов, рубашек из тонкой кожи и кожаных жилеток, но появлялся он только в них. Все черное, лоснящееся, чуть хамовато-разнузданное. Неизменное. Он словно подчеркивал этой одинаковостью одежды, что ничего никогда не изменится, все будет, как скажет он. Очки с круглыми стеклами без оправы тоже странность. Дело в том, что, сколько я ни приглядывался, диоптрий на стеклах заметить не удалось. И затемненными они не были. В общем, чистый прикол, как он сам выражался. Очки ни для чего. Без всякой функции. Зачем бы я, к примеру, стал таскать такую штуковину на носу? Мне хотелось это понять. Мне казалось, что, узнав секрет этих дурацких очков, я смогу узнать хотя бы часть секрета власти Кирилла над другими людьми. А она была, эта власть, причем выражалась не только деньгами.
Над текстами я прокорпел до четырех ночи. Чем больше я над ними работал, тем большее отвращение они у меня вызывали. Иногда казалось – вырвет на клавиатуру. Глупейшая ситуация. Спустя рукава делать работу не хочется, не в моих это привычках, а хорошо делать – тошнит. Потому что чем лучше, тем на самом деле хуже, чем точнее я сработаю, тем больше обычных, хороших, честных людей попадутся на удочку моего остроумия и отдадут деньги за лотерейные билеты без малейшего шанса вернуть обратно большую их часть. Говорят, что азарт – болезнь. Значит, я был ее рассадником, из-под моих пальцев посредством клавиатуры рождались новые и новые штаммы вирусов, которые потом будут разнесены по стране через экраны телевизоров. Затем, уже после очередного розыгрыша, Кирилл принесет мне статистику рейтингов, а еще через несколько дней статистику продаж билетов. Мы вместе будем стоять на лестнице, курить и обсуждать, не выработался ли у народа иммунитет к нашим вирусам, а если выработался, как его подавить и какую новую заразу придумать. Над заразой, кстати, работать придется именно мне, за это деньги как раз и платили, а Кирилл был специалистом по подавлению иммунитета, он думал не над тем, какую заразу занести, а над тем, как ее подать, чтобы организм поменьше сопротивлялся. Он думал над музыкой, какая будет звучать за кадром, над светом, над декорациями, над костюмами, сам беседовал с актерами на каждую роль, сам утверждал их или отвергал. А я сидел за компьютером и штамповал фразы-вирусы. Черт бы меня за это побрал. Совсем недавно я гордился тем, что начал войну с иллюзиями, а теперь собственными руками конструирую их и внедряю в сознание масс.
Захотелось напиться. Причем напиться как следует, до поросячьего визга, чтобы потом было хреново. Но сегодня не получится, а завтра будет поздно. И так всегда. Я уже с неделю не появлялся в клубе, наверное, и на четверть не израсходовав сумму золотой карты.
– О, кстати! – я радостно забил в компьютер название столь щедрого заведения.
Завтра мне надо будет сдать интервью с модной молодой писательницей, которая, как выражался Кирилл, кроме как о сексе ни о чем двух слов связать не сможет. Пусть она расскажет о своем любимом клубе, где она черпает вдохновение для молодежных романов. Директор порадуется.
Я подумал, что, скорее всего, золотая карта мне и была вручена с тем, чтобы произошло нечто подобное, чтобы я при случае вспомнил именно этот клуб, а не какой-то другой. Точно-точно! Но мне было все равно. Уж кого-кого, а директора мне упрекнуть было не в чем.
Дверь открылась, вошел Кирилл.
– Ну что, дорогой, как успехи? – спросил он, поставив на стол непочатую бутылку виски «Джонни Уокер». – Когда можно ждать результат?
– Уже все готово, – я наклонился и достал из принтера очередную порцию распечаток. – Кроме реплик из зала. На них уйдет еще полчаса.
– Забей, – отмахнулся начальник. – Лучше тащи стаканы.
– Что значит «забей»? – удивился я.
– То и значит. Не нужны твои реплики. Нам на пять минут сократили эфирное время, так что для реплик все равно места не будет. Я целый день парился, как главное уместить. Так вот.
У меня возникло нехорошее предчувствие. Даже мой весьма скромный опыт работы на «ящик» подсказывал, что сокращение эфирного времени связано со снижением рейтинга, а значит, и доходности программы. Тогда непременно урежут бюджет, а могут и вообще закрыть лавочку. Если это так, то все плохо, а если нет, то еще хуже, потому что в этом случае Кирилл врал. Программа может процветать, а он лепит мне о сокращении эфирного времени только затем, чтобы обвинить в несостоятельности, забрать сделанную работу и выгнать, не заплатив ни копейки. А чего удивляться? Такая участь постигла всех моих предшественников, так откуда иллюзии, что со мной поступят иначе? Из-за снов?
Я представил, как Кирилл начинает разговор о моем увольнении, и понял, что, если такое случится, я его просто убью. Убью, сяду в тюрьму и оставшуюся часть жизни проживу счастливо. Причем убью не из-за денег, это было бы пошло, а за то, что он, используя мою нужду в средствах, вынудил меня дурить людей. И за то, что он точно так же поступает с другими.
– И что теперь? – спросил я напрямую.
– Ссышь, когда страшно, а, Саша? – усмехнулся Кирилл. – Стаканы, говорю, тащи.
Я послушно выдвинул ящик стола, где у меня валялись три низких широких стакана, оставшихся от прежнего владельца кабинета. Я ими еще ни разу не пользовался.
Кирилл подозрительно понюхал посуду, открутил пробку и плеснул на два пальца виски себе и мне.
– Льда нет, – пожал он плечами и выпил порцию залпом. Налил еще.
«Отличный тост», – подумал я, пригубив напиток.
За три недели я привык, что все тут пьют виски. Точнее, привык намного раньше, сразу, как распробовал этот новый для меня напиток. Вкус-то ладно, хотя и в нем я быстро нашел прелесть, но эффект от водочного отличался невероятно. То есть, несмотря на одинаковую градусность, виски давало прямо-таки противоположный эффект тому, какой наступал после водки. Виски расслабляло, а не нагнетало, настраивало на философский, а не на бойцовский лад. Как-то Влад сказал, что с моим характером водку пить вообще нельзя, а то перемкнет и я всем выпущу кишки в беспамятстве. А виски можно. От него такого никогда не бывает.
Мои бывшие знакомые, сослуживцы, приятели часто ругали виски, называя его самогоном. Не знаю. Мне он таковым, может, и показался сразу, но ненадолго и лишь потому, что я привык именно к такой характеристике данного напитка. Но то был совсем другой круг людей. Водка им была необходима, она была как раз источником боевого куража, без которого ни один дурак не попрет в полный рост из окопов на пулеметы. С виски такие подвиги более чем сомнительны, а с водки – как раз. Наверное, потому русские и отличались на полях сражений безудержным героизмом, вошедшим в легенды.
На самом же деле при ближайшем знакомстве виски имело более чем приличный аромат и хоть какой-то, в отличие от водки, вкус. Отдаленно напоминало коньяк. В общем, мне понравилось.
– В том, что нам убавили время, твоей вины нет. – На этот раз Кирилл сделал маленький глоток. – И выгонять я тебя не собираюсь. Кое-кого выгоню, несомненно, но не тебя. Ты пашешь, много кушать не просишь, а некоторые оперились уже, оборзели… Но лохов в стране убывает, а это нам ох как не на руку. Точнее, не так: лохов не становится меньше, но мы не одни с тобой умные. Есть еще государство, шоу-бизнес, магазины, торгующие коллекциями «Дольче и Габано» с турецкого рынка. Турфирмы всякие… В общем, лохи есть, но денег у них почти не осталось. Надо искать новые пути извлечения прибыли.
– Со студии нас теперь могут вышибить?
– Нет. Но работать надо. Под лежачий камень, знаешь, вода не течет. А шампанское и виски тем более. – Он взял кипу моих распечаток, бегло просмотрел. – Не фонтан, но потихоньку справляешься. Писарем, говоришь, при штабе работал? Ох, Саша…
У меня похолодела спина. Я вдруг живо представил, как он сейчас улыбнется и напомнит о том, что нанял меня еще и на другую работу. Но ничего такого не произошло.
– Ты наливай, наливай. У меня тут идейка вызревает, как поднять рейтинги, но я никак ее за хвост поймать не могу. Ладно. Утро вечера, как говорят, мудренее. Так?
– Вроде бы.
– Ну и хорошо. Езжай-ка домой, отдыхай. Надо тебе выспаться, а то вид утомленный. На следующей неделе нам много сил понадобится для прорыва.
– Для чего?
– Для восстановления статуса на рынке, дорогой. Иногда бывает, что удержать статус сложнее, чем его вернуть, а то и повысить. Так что дурного в голову не бери. Короче, отоспись. Хороших тебе снов.
Поймав предутреннее такси и добравшись до дома, я включил телевизор и принялся искать визитку Кати. Я помнил, что сунул ее в карман, но куда она делась потом – начисто вылетело из головы. Глупо получилось. Три недели проработали рядом, а я ни разу к ней не заскочил. Теперь же, только собрался ей позвонить, потерялась визитка.
«А может, не судьба? – подумал я. – Бывает ведь такое – опоздаешь на пароход, а он возьми да пойди ко дну. Может, и здесь тот же случай?»
Это я так себя успокаивал, но на самом деле одиночество в последнее время начало сильно мне досаждать. С девками в клубе было весело, иногда даже приятно, но все это было не то. Все равно как спать с пластиковой скульптурой, так что такое веселье мне быстро наскучило. Хотелось живого общения, а не просто перепихнуться с подвыпившей красоткой, которая на следующий день и внимания на тебя не обратит. Влад объяснил, почему эти женщины ходят в клуб и предаются там разнузданному сексу. Попадались и проститутки, вроде Эльвиры, но я от их услуг отказывался. Не от жадности, просто денег действительно не было – что такое триста долларов? Смех один. На три раза. Однако проститутками были далеко не все. Ника, с которой я познакомился в первую ночь, проституткой как раз не была. От халявной выпивки не отказывалась, это входило в процесс, но денег не требовала никогда. А выпивка что? У меня золотая карта. Что же касается секса, то именно секс таким девушкам и был нужен, равно как и мне. Влад сказал, что Нику знает давно. У нее муж, двое детей, неплохая работа на какой-то музыкальной студии. Но то ли наскучило ей все, то ли фиг ее знает. Короче, в клуб такие красавицы приходили за острыми ощущениями, а потому простой, как они выражались, «семейный» секс их не интересовал. В основном всяческие, на мой взгляд, извращения. Ну, более или менее извращения. Раньше я и групповуху извращением считал, а здесь трахаться вдвоем считалось по меньшей мере странным.
Я глянул на часы – почти шесть. По «ящику» непрерывным потоком транслировали «Евроньюс». После устройства на работу к Кириллу другие программы я попросту не включал. Иногда «Время» перед выездом на работу просматривал для понимания, куда в стране ветер дует, хотя достоверную информацию оттуда почерпнуть удавалось нечасто. Раньше я как-то не задумывался, что телевизор в последние годы стал не развлечением, не источником каких-то знаний, а инструментом рекламы, и больше ничем. Рекламировались товары, рекламировались услуги, прямо и нет, увлекательно и не очень. Рекламировался образ жизни, который побуждает что-то покупать. Рекламировались политические взгляды. Даже в художественных фильмах герои обязательно что-то рекламировали – образ мыслей, книги, какие-то имена, логотипы каких-то компаний. Раньше я этого не замечал, этот поток проходил мимо сознания, внедрялся глубоко в подсознание и руководил мной, вызывая то приступы патриотизма, то жажду деятельности, то уважение к кому-то – в зависимости от того, за что уплатил заказчик. Потом я сам попал в телевизор, увидел, как и кто это делает, за какие деньги заказывает, какие технологии применяются, насколько все держится на лобовом беспринципном вранье, и меня стало тошнить от любого движущегося изображения на экране.
А «Евроньюс» меня не бесил. Может быть, во мне теплилась надежда, что в Европе все делается хоть чуточку иначе, чем у нас. Тоньше. Искуснее.
Американцам в Ираке снова надрали задницу. На этот раз, похоже, всерьез. Какой-то безбашенный оператор умудрился заснять, как на мосту горят два американских танка, один танкист ранен, пытается сползти с брони. По нему ведут плотный огонь и прямо в кадре убивают.
Я выключил телевизор, погасил свет и лег спать.
Во сне я сразу понял, что нахожусь на Базе. Во-первых, было сухо, во-вторых, интерьер внутренностей бетонного саркофага я представлял себе именно так – комната с узким оконцем, глухие стены, проем в коридор без двери. Я сидел на металлическом табурете, возле шаткого металлического стола, как в «Макдональдсе», и не знал, что делать. То ли оставаться на месте и ждать неизвестно чего, то ли попробовать найти кого-нибудь или что-нибудь интересное. Однако не успел я принять решение, как ко мне ворвался запыхавшийся Хеберсон. Лицо его было красным, потным, от аромата дорогого одеколона не осталось и следа. Он перевел дух и сказал:
– Фролов? Я вас по всей Базе ищу. Значит, здесь теперь будет ваша ячейка. – Он достал блокнот и сделал пометку. – Что здесь и как, я вам потом объясню. Сейчас не до того. Пойдем вооружаться и экипироваться.
На мне был привычный для таких снов камуфляж, но не было ни кобуры с пистолетом, ни, тем более, тяжелой винтовки. Собственно, кроме одежды и обуви, не было вообще ничего, даже сигарет в кармане не обнаружилось. Я послушно отправился за американцем по бетонным и металлическим лестницам, по гулким пустым коридорам. Освещения было мало, в закутках пустых помещений притаилась тьма. Пахло старым, давно нежилым домом, в каких мне иногда доводилось устраивать огневые точки.
– Это правда, что вы попадали в лес, минуя Базу? – неожиданно спросил Хеберсон.
Я так удивился, что получилась некоторая пауза.
– В общем-то да, – мне все же пришлось ответить. – Хотя, если честно, я уже решил, что это был бред.
– Не совсем. Это был тренажер.
– Вот как? – я какого угодно ожидал поворота, но не такого.
– Тренажерных программ несколько, – пояснил лейтенант. – Для разных кандидатов разные.
– А противник? Там были люди!
– Некоторые не способны сразу воспринимать столь фантастического врага, с каким нам тут приходится иметь дело. Мы сначала адаптируем их к местности, к лесу, к дождю, а уже потом к плазмоганам.
– И я попал не в ту программу?
– Сами вы никуда попасть не можете. Это вина дежурившего оператора. Все люди, с которыми установлен контакт, находятся на специальном учете. Как только кто-то из них засыпает, оператор получает сигнал об этом и включает бойца либо в тренажер, если он кандидат, либо в сферу взаимодействия, если тренинг окончен. Вы уснули в неурочный час, поэтому оператор ошибся.
– А сейчас я где?
– В сфере взаимодействия, – ответил американец. – На Базе. Там, куда я доставил вас с тренажера.
– Что за странное название?
– Сфера взаимодействия? Ничего странного. Именно здесь происходит взаимодействие с врагом. Название сложилось исторически.
– Так Рыжий с пацанами были просто нарисованы, как Цуцык, Искорка и Андрей?
– Именно так. По замыслу создателей программы в сферу взаимодействия как бы несанкционированно проникают вооруженные гражданские лица…
– Браконьеры, – подсказал я.
– Что?
– Я, когда Рыжего впервые увидел, сразу понял, что они браконьеры. У них обмундирование магазинное, с витрины какого-нибудь «Профессионала».
– Ах, вот вы о чем. Да. Браконьеры. По легенде их надо ловить или уничтожать. Лишь тех, кто освоится с этими задачами, мы переводим на более высокие уровни тренажера. С вами все получилось проще, у вас стойкая психика.
Это меня успокоило. Про возможную связь упавшей за шиворот гильзы с попавшим в меня окурком я спрашивать не стал, чтобы не выглядеть идиотом. Не могло быть такой связи между сном и реальностью! Чем бы ни был вызван сон, он все-таки является только сном.
Наконец мы добрались до большой комнаты, в которой были устроены стеллажи с обмундированием и стойки с оружием. Хозяйничала здесь очень милая чернокожая девушка в американской военной форме, не красивая, а именно милая – полненькая, с простоватым добродушным лицом представительницы южных штатов. Несмотря на несомненную разницу во внешности, она мне напомнила Катю. И снова я удивился тому, что во сне вспоминаю реальность.
Хеберсон передал негритянке заполненный бланк и, шагнув в коридор, прикурил огрызок сигары.
«Кажется, в этот раз дела здесь совсем плохи», – заподозрил я.
Девушка начала собирать со стеллажей обмундирование и складывать его передо мной на стойку вроде барной. Не без удовольствия я узнал ту черную форму, в которой мне приходилось воевать на самом деле. Честно говоря, я побаивался, что мне навяжут американскую экипировку, раскрученную, распиаренную, но переусложненную и ненадежную. Но нет, обошлось. Я предвкушал удовольствие освобождения от солдатского камуфляжа, в котором на протяжении всех военных снов чувствовал себя неуютно. Те сны можно было теперь смело называть тренировочными, а что будет дальше – неизвестно. Пока девушка продолжала бегать со списком вдоль стеллажей, я шагнул к незастекленному окну и глянул наружу.
В радиусе трех километров от Базы, на границе сухого пространства горели американские танки. Десятка два, не меньше. Черный дым, похожий на тот, что дети рисуют в школьных тетрадках, мохнатыми хвостами вздымался к светло-зеленому небу. На фоне пересохшей красной глины, в контрастном свете жаркого солнца, картина выглядела ужасающей и величественной одновременно. Видно было, что в непосредственной близости от Базы совсем недавно шел тяжелейший бой, а поскольку на данный момент канонада не была слышна, можно было предположить, что атака отбита. Надолго или нет – вопрос другой. Кроме всего прочего, меня поразил тот факт, что в поле зрения не было ни одной единицы подбитой техники неприятеля. То ли противника остановили дальше, поэтому его не различить за полосой ливня, то ли огонь с нашей стороны был не столь эффективен, как с их.
Хеберсон вернулся из коридора и перекинулся несколькими фразами по-английски с негритянкой. Та кивнула и взмахом руки пригласила меня за стойку.
– У нас есть несколько винтовок, пригодных для выполнения сегодняшней задачи, – пояснил лейтенант. – Вам надо выбрать.
– Смотря что за задача, – ответил я.
– Если кратко, то за ливневой полосой, на высоте «А-12» расположилась батарея противника, которая не дает возможности выдвинуться нашей бронетехнике. Ваша задача – подавить орудийную обслугу, состоящую из зарядных погрузчиков, снайперским огнем.
– Дистанция?
– Большая… – хмуро ответил американец. – Очень большая. Близко они попросту не подпустят.
– Понятно. Но если в сотнях метров, хоть приблизительно?
– Могу в километрах, – вздохнул Хеберсон. – Около двух.
Я молча шагнул за стойку. Негритянка провела меня в смежную комнату, где в ложементах покоилось тяжелое вооружение – станковые пулеметы, портативные зенитно-ракетные комплексы и крупнокалиберные снайперские винтовки. Я узнал нашу тяжелую многозарядную снайперку «В-94», но она для поставленной задачи не годилась – работа автоматики сильно снижает прицельность и дальнобойность, несмотря на то, что калибр у «В-94» вполне подходящий – 12.7 миллиметра или, на американский манер, 50, то есть полдюйма. Нужен был именно этот калибр, но винтовка должна быть однозарядной или хотя бы не автоматической. Это снижает скорострельность, но значительно повышает мощность выстрела, а это, если верить Хеберсону, сегодня приоритетная характеристика.
Я прошелся вдоль ложементов и вскоре обнаружил несколько образцов с более или менее подходящими характеристиками. Красавец «Robar RC-50» под патрон .50 BMG – весь лоснящийся, с ложем и прикладом из стеклопластика «МакМиллан», покрытый камуфляжной расцветкой. Довольно легкая для своего класса пятизарядка, весом всего одиннадцать килограммов. К тому же не автоматическая, после каждого выстрела затвор надо взводить вручную. В принципе ничего, к тому же красива, спору нет – так и хочется взять в руки. С такими американцы выступали во время «Бури в пустыне» и колотили арабов с дистанции в километр. Желание взять именно «Robar», который я видел в кадрах «Евроньюс», было очень сильным, но я удержался. В этой винтовке маловато боевого духа, она вызывала ощущение хоть и мощного, но скорее спортивного оружия.
Совсем другое дело – продукция американской фирмы L.A.R. Фирма, по оружейным стандартам, достаточно молодая, основана в 1968 году и занималась поначалу поставками деталей для других оружейных заводов. Но вот в производстве именно крупнокалиберных снайперских винтовок они весьма преуспели. Одна возле другой лежали в ложементах две винтовки L.A.R. – «Grizzly 50 Big Bore» и «Grizzly 50 Big Bore Competitor». Обе почти близняшки, как по мощи, так и по основным характеристикам – однозарядки вообще без магазина для повышения мощности, цельнометаллические, похожие скорее на костыль, нежели на снайперку. Изящества в них не было никакого, но бой зато более чем приличный. В принципе, при удачном стечении обстоятельств и наработанных умениях, из такой машинки можно вести эффективный огонь и на три тысячи метров. Я бы взял «Competitor», он потяжелее, почти четырнадцать килограммов, и с дульным тормозом, что снижает очень тяжелую отдачу от патрона .50, но цельнометаллическое исполнение меня остановило. Если вдруг придется вести плотный огонь, оружие нагреется так, что его не ухватишь. Это для американцев – выстрелил-убежал. А если речь идет о подавлении батареи, то тут надо с гарантией.
– Лейтенант! – окликнул я Хеберсона. – Здесь нет ничего подходящего.
– А что вам нужно? – удивился американец. – Здесь все, с чем американская армия участвовала в серьезных военных конфликтах.
– И хоть один выиграла? Батарею, блин, подавить не можете. Не обижайтесь, мистер Хеберсон, но это все для налогоплательщиков. Что я, не понимаю? Сам сейчас пишу сценарии для телевидения. Мощь, красота, угрожающий вид. И все это в ущерб удобству и эффективности. Мне нужны первые машинки, восьмидесятых годов, а не эти ваши «паркетники». Или «RAI» модели 500, или наша советская «Рысь», что в общем-то почти одно и то же. Лепили их явно по одним чертежам. Я бы предпочел «Рысь», как-то привычнее.
– «Рыси» у нас точно нет.
– Как это нет? – удивился я. – А с чем я три месяца воевал на вашем чертовом тренажере под проливным дождем?
– То была имитация. Тренажерный вариант. Иллюзия.
«Иллюзия во сне, – снова подумал я. – Черт меня побери!»
– А здесь не иллюзия? – психанул я. – Вы что, не понимаете, где мы находимся? Вы не понимаете, что спите сейчас в какой-нибудь Айове?
– В Вирджинии.
«Теперь понятно, почему я работаю по ночам, а сплю днем! – запоздало догадался я. – База американская, разница в часовых поясах. У них сейчас ночь, все спят, а русских в этой армии явно меньше, так что их можно набрать из тех, кто спит днем, вроде меня!»
– Какая разница где? – я поморщился. – Все равно это сон.
– Здесь не совсем иллюзия, – хмуро ответил Хеберсон.
– Что значит «не совсем»?
– Мы с вами реально взаимодействуем. И противник взаимодействует с нами реально. Ну, в пределах реальности сна, разумеется. В общем, для уничтожения противника годится лишь то оружие, которое входит в реальность сна. «Рыси» у нас здесь нет. Мы спроецировали ее специально для вас на время прохождения тренажера. Как и ваших друзей.
– Понятно. Но хоть «RAI 500» у вас есть?
– Минуту.
Он вынул из-за воротника крохотный наушник, сунул его в ухо и постучал пальцем по бусинке микрофона на проводе.
– Это Хеберсон. Фролову нужен «RAI 500». Я понимаю. Но такого быть не может, чтобы не было. Это старая винтовка, середины восьмидесятых годов. Понимаю, что редкая, но они принимали участие в спецоперациях. Хотя бы одна должна была к нам попасть. Хорошо. Вы с ней свяжетесь?
Тут же сухо, громко, навязчиво зазвонил телефон. Я бросил взгляд в комнату с обмундированием и заметил, как негритянка подскочила к допотопному эбонитовому аппарату и схватила трубку. Закончив короткий разговор по-английски и положив трубку, она выдвинула ящик стола и передала Хеберсону увесистую связку ключей.
– Идемте, – сказал он мне. – У нас мало времени. Только сразу переоденьтесь, а то мы больше сюда не вернемся.
С превеликим удовольствием я переоделся в черную форму и чуть закатал рукава – вопреки уставу, но так положено, если придется идти в бой. На этот раз мы не стали спускаться по лестницам. Выбравшись в коридор, лейтенант открыл одним из ключей неприметную металлическую дверь, выкрашенную шаровой краской, а за ней, к моему удивлению, оказался небольшой сетчатый лифт, какие бывают в старых московских домах.
Ехали вниз мы минуты две, не меньше, а ведь добирались не с самого верха, насколько я мог судить по виду из окна в батальерке. Меня снова поразили размеры Базы, но я не стал задавать вопросов. На том уровне, куда мы спустились, не оказалось окон, и я понял, что это подвал. Сразу за лифтом располагалась решетка из стальных прутьев толщиной с руку, а в ней дверь, за которой сидела крупная женщина – к моему удивлению, в форме российского сержанта милиции.
– Здравствуйте, Вероника, – поздоровался Хеберсон. – У меня ключ от пятого бокса.
Он показал ей железный ключ, словно от амбарного замка, она чуть сощурилась близоруко, после чего нажала кнопку, открывающую электрический замок решетки. Мы шагнули внутрь и направились прямиком к двери, на которой чернела огромная цифра пять. За нашими спинами лязгнула вставшая на место решетка.
Лейтенант провернул ключ в замочной скважине и пропустил меня вперед. За дверью оказался склад внушительных размеров, но пораженный вирусом беспорядка – никаких ложементов, никаких стеллажей, никаких бирок и надписей. Оружие, боеприпасы, тубусы переносных ракетных установок валялись прямо на полу, на брезентовых ковриках. Причем тубусов было огромное количество, они почти целиком занимали площадь в триста квадратных метров, лежали навалом, без всякого намека на сортировку. Между ними рассыпались ручные гранаты, выстрелы для «РПГ-7" и для подствольных гранатометов. Другое оружие было представлено скромно – на глаза мне попались несколько автоматов Калашникова и американских легких винтовок.
– Что это? – не удержался я от вопроса.
– Склад первичного поступления, – отмахнулся Хеберсон, словно я это и сам должен был знать. – Если на Базе есть «RAI», то он только здесь. Причем скорее всего в глубине, ведь его в последних конфликтах не применяли. Я вообще не уверен, что к нам попал хотя бы один образец. Может, обойдетесь винтовкой фирмы L.A.R.? Они хорошо себя показали.
– Да, при темпе стрельбы один выстрел в час. Сами из них стреляйте.
– Я слышал, что русские солдаты менее склонны к комфорту, чем американские…
– Комфорт тут ни при чем. Если металлическое ложе перегреется, эффективность стрелка будет равна нулю. Где искать-то?
– Везде. Но больше вероятность найти такую винтовку в дальнем краю склада.
– Почему?
– К нам попадает оружие, приведенное в негодность во время реальных боев.
– Вот как? – Это меня удивило.
– Да. Подбитая в реальности бронетехника, уничтоженное взрывом оружие, отработавшие выстрелы из гранатометов, расходное вооружение вроде гранат и взрывчатки. С горючим тоже проблем нет. В общем, все, что пропало в бою. Поэтому я знаю, что «Рыси» у нас точно не найдется. Винтовка редкая, и ни одна из них не была уничтожена. А вот «RAI 500» задействовался в наших спецоперациях и мог попасть в переделку.
Я оглядел пространство склада и понял, что провожусь здесь несколько дней, не меньше. Хеберсон проследил за мной взглядом и улыбнулся.
– Думаете, долго придется искать? – спросил он. – Ничего подобного. Усилий много, а времени ноль. Склад находится на нулевом уровне базы, в подвале, а это почти в реальности. Время сна здесь течет крайне медленно. Если заглубиться еще метров на пять, можно вообще оказаться у себя на кровати.
– Вот как? – заинтересовался я.
Это была хоть какая-то информация о мире сна, и я взял ее на заметку, чтобы перенести в тетрадь.
– Да, – кивнул американец. – Склад первичного поступления специально устроен близко к реальности. А чем выше, тем менее от нее зависишь, так что… Вообще-то это не имеет отношения к вашим поискам.
Прежде чем я нашел то, что искал, мне действительно пришлось перелопатить гору железа. Но «RAI 500» ни с чем не спутаешь – огромная винтовка с прикладом на гидравлических амортизаторах для погашения отдачи, с дульным тормозом на конце ствола, как на пушке. Так что когда я ее заметил, мне оставалось только откопать ее. При беглом осмотре я понял, что пользоваться ею можно – прицел не разбит, это главное. Я больше всего боялся, что какая-нибудь упавшая из кучи железяка повредит оптику, но за многие годы, судя по толстому слою пыли и ржавчине, с винтовкой ничего не случилось.
– Лучше почистить. – Я перелез через железные баррикады обратно к Хеберсону. – Но можно стрелять и так.
– Здесь нет масла и ветоши, – лейтенант развел руками. – Если же выбраться из подвала, то время потечет быстрее и будет потеряно. Попробуйте в этот раз обойтись.
– Понятно…
Я водрузил четырнадцатикилограммовую винтовку на плечо, и мы покинули помещение склада.
– Мне нужен корректировщик, – напомнил я уже в лифте. – Скоростную стрельбу трудно вести одному.
– Знаю, – кивнул лейтенант. – Мы уже подготовили для вас человека.
На самом деле мне нужен был не любой корректировщик. За время службы мы так сработались с Андреем, что я не желал другого напарника. Да что поделаешь? Смерть забирает у нас друзей, не спрашивая согласия. И теперь всегда во сне будет другой, хотя недавно еще казалось, что хоть в мире вечного ливня Андрей жив. Трудно свыкнуться с мыслью, что предыдущие сны были как бы снами внутри этого сна. Надо же, слово какое придумали – тренажер.
– Человек-то надежный? – для проформы спросил я.
– Думаю, да.
Честно говоря, я ожидал напутствия от Кирилла. Деньги деньгами, но я не совсем понимал, как можно воевать только за плату без всякой идеи. Я понимал, что это бред, но привык слышать от начальства нечто вроде «мы на тебя надеемся, не подведи». Однако ничего подобного не случилось – лифт повез нас не наверх, а вниз. Оказалось – в гараж.
Вновь подумалось про деньги. Я ведь и на войне получал зарплату, но наемником себя не считал. И никто не считал, потому что всем нам с детства внушалось, что Родину следует защищать даром. Деньги – лишь приятное дополнение. Потом это вошло в привычку и действительно боевые задачи решались как-то отдельно, а денежное довольствие получалось тоже отдельно. Что же касается тренажерных снов, то там я вообще воевал непонятно за что. Ни денег мне никто не предлагал, ни к защите Родины не привлекал. Какая на фиг Родина в чужом лесу под бесконечным проливным дождем? Все чужое. И враг непонятный. Нет, это просто привычка. Вроде рефлекса, как у собаки Павлова, – едешь на броне, значит, будет враг и по нему придется стрелять. И когда враг появляется, стреляешь по нему уже не задумываясь.
В гараже пахло пылью и надолго оставленной техникой, между стенами металось звонкое эхо.
– Вы будете старшим в группе, – наставлял меня Хеберсон, протискиваясь между грузовиками, бронетранспортерами и трофейными шагающими механизмами. – Сейчас я вам на карте покажу высоту «А-12», а вы сами выберете позицию для подавления батареи.
– Так… – вздохнул я. – Похоже, с корректировщиком вы меня подставили. Совсем сосунок?
– Нет. Не совсем. Он обучался в центре подготовки спецподразделений вашей полиции, но попал под сокращение и в боевых действиях не участвовал.
– Хорошо, хоть русский, – невесело усмехнулся я.
– Да. Мы его тоже проверяли на тренажере. У него хорошая реакция, четкая дикция. Его неплохо выучили.
– Посмотрим.
– Он ждет нас в выходном боксе.
Я не ответил. Понятно было, что хороших корректировщиков у них не было, где их взять? «Может, лучше вообще одному? – подумал я. – Хотя нет. Пусть винтовку таскает. А то и поможет в чем. Глаза и уши в бою лишними не бывают. На мозги, конечно, надежды мало, на опыт вообще никакой. А в остальном… Поглядим. Лишь бы не обосрался».
– Мне нужны сигареты, – запоздало вспомнил я.
– А сигары не подойдут? Сигареты надо было взять у батальерши.
– Подойдут и сигары. Только с огоньком. У меня вообще ничего нет.
Хеберсон виновато развел руками, после чего передал мне пару сигар в алюминиевых упаковках и свою латунную зажигалку. Зажигалка была классной – настоящий «Zippo», отличающийся от продукции московских палаток, как моя винтовка от рогатки, стреляющей шпульками.
– После задания верну, – пообещал я, свободной рукой рассовывая добычу по карманам.
Мы добрались до выходного бокса. Дальняя стена помещения была из толстых проклепанных листов ржавой стали, а вся мебель состояла из длинного металлического стола и десятка таких же стульев. На одном ссутулясь сидел молодой человек лет двадцати пяти. Черноволосый, тощий, с впалыми глазами – то ли от пьянок, то ли от наркотиков, то ли от бессонницы. У его ног на полу покоился ранец корректировщика с необходимыми приборами – дальномерами, ветромерами, биноклями и прочей требухой, помогающей быстро наводить снайпера на цель.
– Привет, – поздоровался я.
– Это Александр Фролов, – представил меня американец. – Ваш старший группы. А это Михаил. Корректировщик. Давайте посмотрим карту.
– Здравствуйте, – молодой достал из ранца карту и положил на стол. Я заметил, что пальцы у него дрожат крупной дрожью.
«Бухает как черт», – пронеслось у меня в голове.
Примерно полчаса ушло у нас на инструктаж, который тщательно и педантично провел Хеберсон, стараясь ничего не упустить. Кирилл не зря держал его здесь – таких вышколенных штабников мне до этого видеть не приходилось. Он показал нам на карте высоту «А-12», кратко остановился на особенностях местности и трудностях, с которыми придется столкнуться, ответил на все мои вопросы, касающиеся противника, проверил, как работают гарнитуры связи, вынутые из ранца корректировщика, а под конец достал из-под стола ящик с боеприпасами калибра .50 и помог корректировщику уложить патроны в рюкзак.
– До ливневой полосы вас довезут, – напоследок сказал американец. – А дальше сами. Ни пуха вам, ни пера.
– К черту, – я не любил этого дурацкого пожелания удачи. – Вы что, на всех языках напутствия знаете?
– На семи. По числу регионов, работа с рекрутами из которых входит в мои обязанности.
– Понятно.
Дальняя стена с гулом отодвинулась, оставив узкую щель – только протиснуться.
– Вы что, никогда не открываете эти ворота полностью? – из любопытства поинтересовался я.
– При мне они ни разу не распахивались настежь, – ответил Хеберсон.
– А зачем такие огромные?
– Не знаю. Я даже не знаю, кто строил эту базу, если честно. Наверное, игрок в «Quake».
– Что это? – не понял я.
– Компьютерная игра, – подал голос салага. – Бегаешь и стреляешь по монстрам. Тут все очень похоже. Коридоры, лифты, стены.
– А… – я глянул на молодого искоса, чтоб у него не было иллюзий по поводу моего к нему отношения. – Пойдем.
Мы протиснулись в узкую щель между створкой ворот и стеной. Под палящими лучами синего солнца нас ждал «Хаммер» с тем же сержантом за рулем, который привез меня сюда в первый раз. Усадив Михаила назад, я передал ему громоздкий «RAI 500», а сам расположился рядом с водителем и тут же жестом стрельнул у него сигарету.
Закурив, мы тронулись в путь. Впереди догорали танки, коптя светло-зеленое небо.
За полчаса марш-броска по заболоченному лесу мы с салагой вымокли до нитки. Ливень хлестал с небес непрерывным потоком, словно кто-то наверху опрокинул переполненную шайку с водой. Меня успокаивало лишь то, что сигары не просто валялись в кармане куртки, а были упакованы в герметичные алюминиевые тубусы. Хотя какое курево в таких условиях?
– Глянь карту, – бросил я плетущемуся позади Михаилу.
Конечно, ему было труднее, чем мне, – мало того, что свой ранец приходилось тащить, так я еще и винтовку ему вручил. А она тринадцать килограммов с хвостиком весит. Для ее переноски на дальние дистанции та еще нужна тренировочка, но молодой не роптал, чем здорово меня порадовал. Он присел на корточки, аккуратно уложил оружие на колени, после чего достал прозрачный планшет с картой. Ему пришлось согнуться в три погибели, чтобы прикрыть документы от ливневого потока, иначе работать немыслимо – брызги от пластика во все стороны, в том числе и в глаза. Я присел рядом и взял новый курс на азимут. Приходилось это делать часто, поскольку в качестве ориентира, кроме деревьев, выбрать было нечего, а они почти все одинаковые в этом лесу. Мне в разных условиях приходилось ориентироваться на местности, но хуже еще не бывало. Тут нужен спец скорее по подводному ориентированию, чем по наземному. Чтоб его…
Мы двинулись в путь, уже по новому ориентиру, погружаясь в грязную жижу по щиколотки. Вода потоками стекала по лицу, ухудшая и без того отвратительную видимость. Иногда высоко над тучами со свистом проходили тяжелые рейдеры, тогда приходилось задерживать дыхание и плюхаться в воду всем телом, лицом вниз, и лежать там по полминуты, не меньше, пока свист не утихнет. Еще по тренажерным снам я помнил, что тяжелые рейдеры барражируют с левой циркуляцией вокруг важных объектов, сканируя местность. Тучи для сканеров не были помехой, а вот вода оказывалась замечательным укрытием, так что приходилось ею пользоваться. Рейдеры двигались по концентрическим окружностям и пролетали над нами все чаще, значит, мы не заблудились – расстояние до высоты «А-12» постоянно сокращалось.