Серьезный интерес к огромной и загадочной восточной империи, остававшейся много столетий закрытой для Запада, возник в европейских странах только к середине Х1Х века, когда английские, французские, немецкие торговцы и христианские миссионеры буквально хлынули в Китай – бурное развитие капитализма толкало европейские правительства к экспансионистской политике. В военном отношении закрытый от всего мира Китай сильно отстал, поэтому его правительство обратилось к правительству России с просьбой помочь в деле освоения новейшего военного оружия. Тогда, вскоре после окончания Крымской войны, в которой молодой Толстой принимал участие, он чуть было не поехал служить в Китай. Впоследствии писатель вспоминал: «После Крымской войны посылали в Китай людей. Приятель уговаривал меня пойти в инструкторы артиллерийских офицеров. Помню, я очень колебался», – эту запись сделал 10 августа 1905 года личный врач писателя Д. П. Маковицкий (ЯПЗ, I, 371) 1, проживавший в Ясной Поляне с 1904 по 1910 год. Толстой остался дома, но с тех пор он стал следить за политическими событиями в Китае, с сочувствием относился к освободительной борьбе китайского народа, продолжавшейся несколько десятков лет. Уже тогда он заинтересовался историей Китая, произведениями народного творчества.
Интерес к стране с древней рафинированной культурой, насчитывавшей более 6 тысяч лет, обострился у Толстого в конце 70-х годов. Главной причиной этого стал перелом, завершавшийся к тому времени в мировоззрении писателя. В муках рождался новый смысл жизни: «жить не для тела, а для духа», жить для «установления на земле царства Божьего», то есть всеобщего блага. В поисках подтверждения своих новых взглядов, которые еще не до конца сформировались в его сознании, Толстой обратился к философии – античной и современной западноевропейской. И тут, именно к концу 70-х годов, на прилавках книжных магазинов России стали появляться философские трактаты китайских мудрецов в переводах с древнекитайского на французский, немецкий и английский языки – книги, над которыми работали крупнейшие синологи Франции, Германии, Англии. Наиболее сильное впечатление на Толстого произвел трактат Лао-цзы «Дао-дэ-цзин»: «Впечатление огромное» (66, 67). Писатель познакомился с этим трактатом в 1877 году, когда Н. Н. Страхов, откликаясь на его просьбу прислать всё, что можно достать из переводов древнекитайского философа Лао-цзы (о котором Толстой уже слышал), отправил в Ясную Поляну несколько книг, из некоторых сделал выписки. Среди выписок были изречения Лао-цзы, которые Толстой сразу попытался переводить. Однако «труднопонимаемые», «мистические» мысли Лао-цзы, да еще «перевод с перевода» (55, 198) (с европейских языков, так как писатель не знал китайского языка), требовали от него колоссального умственного напряжения. Поэтому он оставил на время эту работу. Вернулся же к ней только в 1884 году, когда целиком прочитал «Дао-дэ-цзин» в переводе с древнекитайского на французский Станислава Жюльена (Париж, 1841) и на немецкий Виктора Фридриха фон Штрауса (Лейпциг, 1870), а несколько позднее – на английский Джемса Легга (Лондон, 1875). В яснополянской библиотеке находятся еще два перевода «Дао-дэ-цзина» на английский язык, изданные в Чикаго в 1888 и в Филадельфии в 1898 году, с пометами писателя2.
Толстой сразу почувствовал, что перед ним совершенно оригинальная и очень стройная философская система: «…такой глубины (мыслитель). <…> Его перевести надо, чтобы был философский ум» (ЯПЗ, II, 348), – говорил он впоследствии о Лао-цзы. Работа над переводом «Дао-дэ-цзина» шла туго еще и потому, что, пытаясь разобраться в сложном древнекитайском тексте, писатель сравнивал три перевода на европейские языки – Ст. Жюльена, В. Штрауса и Дж. Легга. В результате работа опять затормозилась. Но через десять лет Толстой снова взялся за «Дао-дэ-цзин». На этот раз к нему обратился его друг Е. И. Попов, который перевел трактат Лао-цзы, с просьбой отредактировать и проверить его перевод. Толстой, который придавал большое значение изданию этого древнекитайского трактата на русский язык, охотно согласился и на этот раз так увлекся работой, что не оставлял ее до конца жизни, периодически к ней возвращаясь. В результате перевод Попова так и не увидел света, а сокращенный вариант «Дао-дэ-цзина» был издан в издательстве «Посредник» в 1910 году под названием «Изречения китайского мудреца Лао-тзе, избранные Львом Толстым». Так, на протяжении почти 30 лет, Толстой осмыслял философию великого восточного мыслителя.
Что же так поразило Толстого в «Дао-дэ-цзине»? Почему этот памятник приковал к себе его внимание на многие годы и снова и снова звал вдумываться в сложный и во многом темный, кажущийся мистическим смысл, в нем заложенный? И можно ли сказать, что этот смысл был в конце концов понят в главных своих чертах? Для того чтобы ответить на эти вопросы, нужно знать, как, по прошествии более ста лет со времени, когда Толстой постигал этот смысл, объясняется эта философия сегодня, в наши дни, когда появилось огромное количество переводов «Дао-дэ-цзина» (и продолжают появляться все новые) и комментариев к ним.
Прежде всего, для того, чтобы понять смысл древнекитайской философии, нужно иметь в виду и учитывать колоссальное несходство западной (базирующейся в основном на христианстве) и восточной философской традиции. Это несходство объясняется не только глубочайшими различиями в самой структуре жизни народов Запада и Востока (образе жизни, системах социальных и моральных ценностей, психологии) – различны самые глубинные основы культур народов Западной Европы и Дальнего Востока, даже сама структура мышления, сам подход к анализу мира в целом. На это обращают сугубое внимание современные специалисты по китайской и индийской культурам и переводчики древних восточных философских текстов, особенно древнекитайских и индобуддийских3. Но в эпоху Толстого глубина этих различий (можно сказать, диаметральной противоположности во взглядах на возникновение и функционирование мира, в котором живет человек) еще не была постигнута до конца даже специалистами-синологами. А единственный перевод «Дао-дэ-цзина» на русский язык, сделанный при жизни Толстого другом и последователем идей писателя японцем Масутаро Конисси, не отличался глубоким пониманием идей Лао-цзы и литературными достоинствами. Об этом говорят не только наши сегодняшние современники (в частности, один из самых значительных современных специалистов по философии Лао-цзы и переводчик «Дао-дэ-цзина» И. С. Лисевич, ныне покойный) 4, но и сам Толстой, который чем больше погружался в «Дао-дэ-цзин», тем глубже чувствовал несовершенство перевода Конисси. Об этом не раз свидетельствует Д. П. Маковицкий в «Яснополянских записках», где приводит высказывания Толстого на этот счет: «Конисси перевел Лао-тзе внешне, в содержание не вник» (ЯПЗ, I, 187); «Конисси очень плохо перевел его» (ЯПЗ, II, 348) и подобные. Главное фундаментальное отличие дальневосточной традиции философской мысли от западноевропейской заключается в том, что основные системообразующие категории, на которых построено представление восточного человека об устройстве мироздания и о встроенности в него людей со своими правилами поведения и нравственными законами, совершенно иные, чем у западного. Современные востоковеды утверждают, что дальневосточная философская традиция свидетельствует о материально-духовном монизме в подходе к миру, в отличие от дуализма традиции западноевропейской. Основополагающей идеей древнекитайской философии является единство мира: живой и неживой материи, духовного и материального – они не оппонируют друг другу (на чем зиждется философия Запада), а представляют единое целое. Именно этой идее соответствуют главные, основополагающие философские категории китайцев Дао и Дэ – это те две категории, на которых в дальневосточной мысли держится все объяснение мира и поведения человека в нем. Понятия эти слиты в единое целое (пару Дао-Дэ), как слиты человек и природа, частью которой он является. Имена этих категорий (говоря условно, так как первая характеристика Дао – безымянность: «Имя, которое нельзя назвать») входят в название знаменитого канона «Трактат (книга) о Дао и Дэ», где «цзин» означает «книга». «Дао-дэ-цзин», по всеобщему мнению, является Библией восточного мира, Библией в том смысле, что представляет древнекитайскую философскую концепцию мироустройства.