И листья падают неслышно.
И ветерок в ветвях чуть дышит.
И дождик шелестит по крыше.
И удивленная луна
Глазеет из-за туч украдкой.
По лужам цокает лошадка…
Весь город спит – тревожно-сладко.
Как будто поутру – Война…
Стояли сны, заиндевевши,
В сугробах синего рассвета.
И на пригорке старый леший
Прощался с запахами лета.
И солнце вновь свершало муки
Рожденья в тусклом небосклоне.
И у берез поникли руки,
И морды вскидывали кони,
Глядя вслед стаям журавлиным
И ветру, что бежал за ними…
И исходила паром глина,
И осень превращалась в зиму…
Вновь непонятное явленье
Пороши рыжей ворожило —
И листья падали на землю.
И мы пока что были живы…
За ночь постаревшие матери тихо
На станции спины сыновьи крестили;
А те, бесшабашные и молодые,
Смущались своих матерей.
И жены на шеи кидалися с криком,
О чем-то просили, о чем-то молили.
Опустошенные и неживые —
Долго смотрели вслед.
А деды седые ломали фуражки
В негнущихся пальцах; и мелкой крупой —
Слезы катились и губы дрожали.
Предательски. В первый раз.
Ненужный оркестр «Прощанье славянки»
Играл, – и фальшиво сипела труба.
Мальчишки между вагонов играли
В войну… Начиналась война.
(Волоколамское шоссе)
Солнце запуталось в соснах.
Камни молчат – немые…
Здесь
Насмерть
Стояли
В грозном,
В сорок первом – живые…
Живые люди —
Поэты,
Строители
И солдаты.
Взрывали армады железа
И – гибли.
Не шли на попятный.
Железо вонзалось в камень,
Камень вплавлялся в тело…
Но люди
Стояли
Насмерть.
И пахло живьём горелым…
Сожженные
И раздавленные.
Снесшие муки любые —
Погибли они когда-то,
Чтоб
Жили
Сейчас
Живые.
(рассказ солдата)
Воя, падают бомбы, плоть раздирая и души.
Где голова, где – ноги… Забиты землею уши.
И кровожадно водит хоботом смерть с крестами —
За ней уже – пол Европы. Полмира… А что за нами?
Что за моей спиною? Какая за мною сила?..
Рыхлая стенка окопа,
Да под ногами – месила
Из крови, гильз и шинельки,
И мертвого командира:
Досталось ему шрапнелью —
И жить не достало силы.
Еще за мной – старый «сидор»,
Где два сухаря, тушенка,
Кисет с буквой «В» – Василий;
Рукавчик от распашонки —
Жена мне с письмом прислала,
Сказала, что – сын, как ждали…
Кому-то, наверно, мало.
Но это – сильней медалей,
Сильнее речей геройских,
Сильнее смертей всех вместе!
Пусть прет на меня всё войско…
Давайте, поближе лезьте,
Чтоб больше вас всех скосило,
Пощады чтоб не просили!…
Спасла меня сына Сила…
И, значит – спасла Россию.
Война, брат – тяжкая работа…
Ползёшь, стреляешь из межи…
Шинель от грязи и от пота
Вся закорузла – и лежит
Жестянкой на спине застывшей.
И каши просят сапоги.
А пулемёт всё лупит с крыши,
Что ты – беги иль не беги —
А всё равно найдётся пуля.
И снежный не спасёт бугор…
Вон, взводного уже распнули
Злым роем на стене, в упор.
Кого ещё? Не видно даже.
Лишь слышишь стон. И хрип. И вскрик.
И не поймёшь – дрожишь в мандраже,
Иль – холод до костей проник…
И ждёшь лишь миг перезарядки —
Пяток спасительных секунд…
Вот – лязг. Вскочил! И воздух сладкий
Глотаешь – как вливаешь в грудь,
Пока бежишь. Прыжками. Молча —
Не тратя силы и на крик.
Лишь – злость в зубах. Оскал лишь волчий.
И взглядом – к крыше той приник…
Война – тяжелая работа…
Для тела? Нет, брат – для Души…
Дай закурить… Кто я? Пехота.
Лежат вон наши у межи…
Всё о ней, о проклятой —
Пусть была и давно…
Шли в атаку солдаты
В чёрно-белом кино:
Взрывы, сполохи, пламень,
Смрадный дым до небес…
И остался на память
В пни расстрелянный лес:
Где воронки – озёра;
Где оврагом – окоп;
Где ручей невесёлый
Упирается в лоб
Ржавой башне. И птицы
Там не вьют своих гнёзд —
Видно, тоже им снится
Шелест павших берёз…
(Забытый фотоальбом в доме на снос, или сослагательное наклонение в истории)
Вот старый альбом.
Вот фото. На нём:
Стоишь ты, она присела.
Такой бравый вид,
И взгляд – как гранит.
Она же – в венчальном белом.
Бьют волны в причал;
И ты ей кричал
Слова сквозь салют прибоя.
Там, в жизни другой,
Ты верил в любовь…
А здесь – шёл на дно с конвоем.
Вот писем штук пять,
И в клетку тетрадь,
Засохший листок кленовый.
И думали вы —
Не будет беды;
И жизнь начинается снова.
Она – молода.
Так будет всегда.
И вальс – среди яблонь белых —
Там, в жизни другой,
Кружила с тобой…
А в этой – ты был расстрелян.
Откроется шкаф:
На плечиках – шарф,
И китель под ним в наградах.
А ты – вспоминал,
Как жару давал!
И гнал ты врага как надо!
И вдруг – медсанбат,
Её нежный взгляд,
И губы – спелей малины…
Там, в жизни другой,
Пришёл с ней домой…
А здесь – ты лежишь под Клином.
Студентка – она.
А ты – ни хрена
Не смыслишь в тычинках этих!
Тебе б – в самолёт,
Да снова в полёт.
А лучше бы – на ракете!
Она будет ждать,
Встречать, провожать…
А дальше – приёмы, фраки.
Там, в жизни другой,
Ты – просто Герой…
А в этой – исчез в ГУЛАГе.
Вот – старый альбом…
События в нём
Все выцвели. В пятнах ржавых.
Кому нужен он?..
Лежит под столом
Эпоха другой державы.
А помнишь года,
Лежал он когда
На видном, почётном месте?
И крутится мысль —
Не там родились…
Ведь – если бы… Если б… Если…
И, как старый диск,
Всё крутится мысль:
А вдруг, где-то – там… А если б…
(Ветеранам)
Пусть мертвые встанут… И встанете вы —
Их тень рядом с вами видна.
Пусть мертвые встанут, помянут живых,
И память осушат до дна.
Пусть встанут живые. И пусть помолчат.
Пусть годы слезятся из глаз…
А мертвые – выпьют за вас. И за нас —
За ваших сынов и внучат…
(Тряпкину В. И.)
А если б – тебя убило,
Как и других отцов?
Тогда бы Земля остыла
Под холодом мертвецов;
И стал бы тогда отцом мне
Тот, кого нет сейчас;
Который – под серым камнем…
На камне – даты и часть.
Звезда. И слова простые.
И каплями жизни —мох.
И снятся всё сны о сыне
Тому, кто дойти не смог…
Ты страх оценивал лишь боем
И перекрестьем на броне.
Ты не считал числа пробоин,
И километры по стерне.
Была в привычку непогода,
И с кровью – снег. И с пеплом – пот…
Ты не хотел, чтоб был хоть кто-то,
Который это не поймет.
Ты все хотел дождаться внуков,
Хотел услышать: «Дед, а дед…»
И ты кусал от боли руку,
Когда гремел салют побед.
И, отвернувшись к стенке ночью,
Подушкой слезы оттирал…
А утром – так вот, между прочим,
Ты говорил: «Прекрасно спал!
Лишь духота была в заботу…
А на подушке? – Просто пот…»
И не хотел, чтоб был хоть кто-то,
Который это не поймет…
А годы мчались. Все тревожней
В окно выглядывая нас,
Ты ждал. Устало и надежно.
И не дождался только раз.
В последний раз – к орудью сходу!
В последний раз шепнул: «Вперед..!»
Я не хочу, чтоб был хоть кто-то,
Который это не поймет!
Пусть проклят буду я тобою,
Когда вдруг встану в стороне!
Ты страх оценивал лишь боем
И перекрестьем на броне.
на комментарий к стихотворению «Памяти отца» поэтессы Эльвиры Гоник (умерла 13 декабря 2012 от сердечного приступа…). Она тоже была из того поколения, чьи отцы прошли эту страшную войну. И она тоже писала об этом…
Но… что-то связывает нас
С Тем поколеньем…
К нам в сны приходят каждый раз
Войны мгновенья,
Обрывки памяти чужой,
Ушедшей боли:
Контужен. Пулею сражен.
Сгорел в неволе…
Душа с душою сплетены
В частотных герцах;
И отголоском Той войны —
Стучатся в сердце.
Молчит весенний переулок,
Стыдясь чужой вины.
Костыль уперся в землю дулом,
Уставшим от войны.
Рука его сжимает строго —
Как старый автомат;
Стуча, выходят на дорогу —
За мир, что с боем взят…
«Мы знаем, что ныне лежит на весах,
И что совершается ныне…»
А.А.Ахматова
Вот еще один умер солдат,
Пережив свой последний бой.
Не по мерке больничный халат
Как шинель – распластал под собой…
И остался еще один сын
Без отца. И в тревожной мгле
Снова вздрагивают весы…
Они вздрагивают во мне.
Вам,
Наши отцы и деды, —
Годами
Выбитая пехота;
Вам всем,
Дожившим
До Дня Победы
Две тысячи восьмого года;
Вам,
Задыхавшимся кашлем смертным
На забытых
Больничных койках;
Вам,
Пробившимися
Сквозь
Километры
Бумажных справок и горьких попоек;
Вам,
В заботливом равнодушье нашем
Выстоять
Нашедшим силы;
Вам,
Эпохой Бессмертных ставшими,
Я прошепчу:
«Спасибо…»
А ветеранов – просто убивают,
Сорвав награды с дряхлых пиджаков…
У нариков их торгаши скупают —
В коллекции праправнуков врагов…
А ветеранов – просто унижают
Пустой бритоголовой гопотой…
Они ведь – совесть, что так жить мешает,
И издеваться над страной родной…
А ветеранов – просто забывают,
И ждут, когда последние умрут…
И лживое насквозь начало мая —
Лишь повод, чтоб нажраться и сблевнуть…
Спасибо за то, что глаза не замылены;
За совесть; за стыд за родную страну…
Ведь павшее Прошлое выдало силы нам —
Чтоб помнили в Будущем эту войну…
Не любили мы траурных маршей тогда —
Толку мало от них на погостах.
Там в могильных воронках вскипала вода
После крика надсадного: «Воздух!»
И, забитые в землю, в болота иль в снег
По макушки кувалдою минной,
Мы упрямо вставали – и пятилась Смерть
От Москвы – через Клин – до Берлина!..
Там, в Берлине, устали менять мы стволы —
И долбили прямою наводкой.
И кирпичною пылью курились столбы
Частых взрывов… И выпитой водки
Не хватило, чтоб вытравить горечь потерь
И привычный вкус пироксилина.
Снится нам этот путь – и тогда, и теперь —
От Москвы – через Клин – до Берлина.
Сколько нас полегло. Сколько выжило нас…
У околиц – стоят обелиски.
Нас – списали. Но мы не уходим в запас,
Пусть – назло – и инфарктам, и спискам!
И на койках больничных в атаки идём
В маскхалатах, рыжевших от глины
И от крови… Как будто мы вновь – день за днём —
От Москвы – через Клин – до Берлина…
Наши внуки уже старше нас раза в три.
Да и правнуки выросли тоже.
Нам в глаза они смотрят. Вглядись же и ты,
В батальоны Бессмертных, прохожий.
Может быть, ты узнаешь кого-то из нас,
Может, вспомнишь из перечней длинных —
Это мы с твоим дедом в атаки не раз
Шли. С Москвы – через Клин – до Берлина…
От Москвы – через Курск – до Берлина…
От Москвы – через Брест – до Берлина…
Пошли мы как-то с другом за грибами —
Как раз опята вылезли на свет…
Но, видно, здесь ходили перед нами —
Одни обрезки, ну а шляпок нет.
Но мы – упрямы. Злость взяла к тому же,
И не угас в душе ещё кураж.
Мы продирались час, свалились в лужу —
И вдруг упёрлись в рухнувший блиндаж…
Опушка заросла давно калиной,
На бруствере – орешник и ольха.
И только комья серо-бурой глины
Под сапогами рушатся слегка.
Скат почернел, совсем прогнил местами;
И нары, мхом укрытые, видны;
И брёвна, обелённые ветрами,
Торчат, как будто зубья той войны…
А лужа та – не лужа, а воронка.
И вон ещё одна невдалеке…
А рядом лес – от птичьих трелей звонкий —
Берёзками спускается к реке…
И мы спустились. Омута колечки,
Чуть топкие, в осоке, берега.
Мы выпили – за тех, кто лес и речку
Оборонял от лютого врага…
Солдатам павшим нужен упокой.
Неважно – под крестом иль под гранитом,
Где золотом сияет: «…не забыто…»;
Иль на заросшем поле, где убитый —
Под сгнившею и рухнувшей звездой…
Солдатам павшим – нужен упокой.
Солдатам павшим нужен упокой…
Чтоб там, за горизонтом дня и ночи,
Где сотня лет – песчинки звездной росчерк,
Все павшие, без справок-проволочек,
Собрались б за столом. И, боже ж мой —
За здравье выпили вернувшихся домой
Солдат!.. А павшим – нужен упокой…
Солдатам тоже нужен упокой —
Они его, поверьте, заслужили:
Они за нас погибли – чтоб мы жили…
Ведь где-то там ненайденный герой
Всё ждет, когда ж он обретёт покой —
Неважно, под гранитом иль звездой,
Но – главное, что мир над головой…
Солдатам павшим…
Мы сами городим границы…
И пограничные столбы —
Упрямством стянутые лица
И, в гордом трауре, гробы.
Мы сами забываем знаки
Рукопожатий и кивков.
Лишь пистолет в дрожащей лапе —
Нам повод для чужих грехов.
Здесь, уповая на разумность
Безумных в виражах машин,
Мы Гуманизм поймем как грубость,
А глупость – как полет души.
Надеясь – кто-то, может, стерпит,
Благословя в слезах, – простит…
Мы – дети, что играют смертью,
Зажав Вселенную в горсти…
А от войны и до войны —
Как от заката до рассвета…
И росчерком судеб ракета
Сгорает в крике тишины…
И воронью уже видны
Поля, заваленные тризной…
И содрогается Отчизна
В дни от войны и до войны..!
А от войны и до войны
Погоны тянут перекличку.
И в ненависти – нет различий:
Большой ли, маленькой страны,
Где от войны и до войны —
Два такта сердца. Вдох и выдох.
И Смерть торопится на выход
Под пенье пуль из-за стены…
Ведь от войны и до войны —
Табак и котелок со снедью.
Приходят письма вон к соседу,
А от моих – и не видны…
А от войны – и до войны —
Часы и дни… Четыре года
Всё шла кровавая работа,
Что бы дожить до той весны!
Там, от войны и до войны
Тогда казалось – мир надолго.
Но не успели даже волки
Оголодать, как снова мы
Сжимаем кулаки. И лица
Перекосило от вины.
И снова матерям не спится
От отголосков той войны…
Война не любит тишины…
И ей противен листьев шорох,
Снежинок первозданный шепот —
Как вздох невидимых, иных
Миров, что к нам приходят в сны…
Война не терпит тишины.
Она – разбудит зябким воем
Голодных бомб… В разрыв времён
Вновь впишут тысячи имён,
Не по ранжиру их построив…
И чувство выжженной вины
Потом настигнет – будто взрывом
Тех оглушит, кто ещё живы.
И будут перенесены,
Забыты, стёрты боль и страхи.
И пот, просохший на рубахе
С пятном кровавым – не видны
В войне, не знавшей тишины…
А кто-то – пытается нас устыдить…
К рассудку взывает кто-то,
К Скрижалям: не лги, не кради, не убий!..
Лежит на снегу пехота…
За нею – просёлки,
поля и дома,
В подвалах —
их жёны, дети.
И Правда для них
на сегодня одна —
Чтоб выжить на этом свете;
Чтоб град был обычным – как снег или дождь;
Чтоб ночью не ждать обстрелов;
И чтоб за версту всем видна была ложь;
Чтоб белое – стало белым;
Чтоб дети без страха ходили в детсад —
Их детства никто не отнимет;
Чтоб эта дорога, ведущая в ад,
Быстрей заросла полынью…
Когда-то довелось родиться
Там, где богата всем земля,
Тебе, зажав в руке синицу,
Держа под мышкой журавля.
Судьба родившейся девчушки
Ещё не ведала о том,
Что это чудо из веснушек
Войдёт стихами в каждый дом.
Войдёт в сердца солдат уставших,
И в души жён их, матерей.
И будут Реквием всем павшим
Слова, написанные ей…
(посвящается Донбасскому
поэту и писателю Ирине Горбань)
«Кто ответит?»… Есть одни вопросы —
Как? За что? Зачем?… Но даже ветер,
Уносящий дым от папиросы,
Вряд ли на всех них найдёт ответы…
Кто рассудит?… В злобящем угаре —
Каждый горячится, не остынет,
Всё надеясь: завтра лучше станет —
Просто потому, что плохо ныне.
Кто подскажет? Кто направит мудро —
Проторит тропу, откроет двери?
Чтоб проснуться ранним тихим утром,
Позабыв войну, стрельбу, потери…
Будто в Лету – канут годы боли,
Дни и ночи слёз, и страха лапы…
Просыпаюсь. Мир войной расколот,
Продолжая в Вечность тихо капать…
Это – Счастье – когда ты дома.
Это – Счастье, в нём рядом – дети.
Это Счастье – тебе знакомо,
И так дорого всем на свете!
Это – Счастье – пройтись с друзьями.
Это – Счастье – журавель в небе.
Это – Счастье. И было – с нами…
А теперь его просто нету.
Щастя нет – и не стало счастья
В повзрослевших глазах ребёнка.
Его стёр оружейный «ластик»
И разрыв прилетевшей бомбы.
И Бедою дома накрыло,
В них дымами вползает Лихо…
Здесь – для жителей – Счастье было.
А теперь – меж домами – тихо.
Лишь цивиркнет кузнечик робко
В огороде под бузиною.
Но уже зарастает тропка
Вся крапивой да лебедою.
Вот такой теперь – город Счастье —
Скоро полностью с карты сгинет….
Только кукла с табличкой «Настя»
У разбитой лежит витрины…
Под утро подошли к селу. Всё тихо.
Я винторез свой снял и автомат…
Пристроил к тыну СВДшку Тихон —
Мой лучший друг. Мой – просто – старший брат.
«Не ссы, Игнат, возьмём село без боя!
Там – старики. Да доньки их с детьми.
Пошарим в хатах. Барахло – с собою.
Себе вон – куртку новую возьми.
Едой затарься. Молодух потискай.
Потом – к погосту. Там у нас и сбор.
Но – не стрелять. Вдруг ополченцы близко…»
Погладил он винтовочный затвор;
И мы, скрываясь в зарослях малины,
Прошли в село. Там были три часа.
Мне этот день казался очень длинным…
И к вечеру забылись те глаза
Девчушки рыжей в платьице коротком —
Его я очень быстро разорвал
За клуней. И своей ладонью потной
Зажал ей рот. Потом – на сеновал…
Мы затаились средь крестов могильных.
Над головами не слыхать пичуг.
Истыкал Тихон веточками пыльник —
Он снайпер. Он молчит. И я молчу.
Его в Нововолынске ждёт Оксана,
И нас обоих – старенькая мать…
Вон чья-то тень. Но я пока не стану
Её из СВДшки проверять.
Мы ждём добычи более серьёзной:
Здесь скоро мимо «Скорая» промчит.
А там – «колёса». Метадон, возможно.
Вот наша цель. А то, что там врачи —
Так это их проблемы, а не наши.
Пускай не проявляют доброты…
Но у водилы был с собой «Калашник».
Теперь над нами – небо и кресты…
Мне приснилось, что я – умер…
Мрак могильный надо мной.
Точит червь – и звук как зуммер —
Деревянный мой покой.
Тяжко, холодно и влажно.
Впереди годов – не счесть…
А каким я был отважным
С автоматом на плече!
А теперь – зачем отвага
В этой тёмной тишине…
Закопали гроб в овраге —
Кто ж тут вспомнит обо мне?
Как найдёт могилку мама?
Кто всплакнёт над бугорком?..
Всех Война косой кровавой
Прибрала в свой мрачный дом.
Что с того, что был я молод,
Что хотел геройским быть…
Мне теперь Могильный холод
До «Пришествия» любить!..
Мне приснилось, что я умер…
Разбудил ракетный вой.
Телефонный слышен зуммер
Под разгрузкой… Я – живой?..
Солдат на то солдат, чтоб – умирать.
За то присягу принимал когда-то.
Да, будет выть жена и биться мать,
Захлёбываясь в плаче по солдату…
Да, было б лучше, если был бы жив,
Учил бы сына и следил б за дочкой.
Но – вот кто будет честью дорожить,
И защищать тот «синенький платочек»?
Кто первым подниматься будет в бой,
Кто за других своё положит тело,
Когда слетает Смерть на кровопой
С небес стальной и огненной метелью?
Кто хочет жить, зовя своих в бреду
В палатке, провонявшей хлороформом…
Спроси того: «Пойдёшь опять?» – «Пойду.
Вот залатают дырки, ну и – норма!»
Кто ж прячется за спинами отцов,
Щитом кто гонит женщин по дорогам,
Тот – не солдат, тот – гуль из мертвецов,
Без будущего, без Души, без Бога.
Ну, а солдат, погибший за других —
На то солдат – в потомках возродится…
И жизнь его – короткую, как миг —
В своих узнаем судьбах, детях, лицах…
Бывает «бывшим» друг… А враг не станет братом —
На то ведь он и враг, с которым грудь о грудь…
Но, только потому, что я и он – солдаты,
Гражданских убивать нам западло? Забудь.
Присягу принимать – и выть в горелой хате,
В воронке хоронить остатки от детей…
У тех, кто убивал, есть тоже диты, мати.
И – есть ещё – война. В ней правила не те,
В которых: храбрость, честь и благородство – вместе,
В которых: убивать гражданских – западло.
У той войны в ходу – жестокость и бесчестье;
А жертвенность – как грех. А доблесть – просто зло…
Бывает «бывшим» друг… Врагом который станет,
И будет на дома из неба сеять ад;
И фосфор будет тлеть в сиреневом тумане;
А пьяненький солдат пред смертью вспомнит мать…
Обещали под тридцать, без осадков, без ветра…
Утро было дежурно-спокойным, рабочим.
Торопились машины, жгли собой километры.
Кто-то – был в настроеньи, ну, а кто-то – не очень.
Новостийные ленты обсуждали Европу,
Биржу, санкции, войны, продвиженье хай-тека…
Где-то в Африке «Гринпис» спас одну антилопу;
А Америка бьётся за Права Человека…
Люди шли на работу, улетали на пляжи;
Утверждались на подпись проекты и сметы;
И из клубов домой шла усталая стража…
А в Москве под землёю Смерть ждала свои жертвы.
К чему орать, и в хрипе спорить,
Кликушам разным потакать.
Здесь вновь на Сушу вышло Море —
Чтоб и калечить, и ломать.
А Суша, содрогаясь в боли,
Забыв – чей флаг здесь, чей народ,
Всё множит, множит страх и горе —
В запас, на сотню лет вперёд…
Людские Жадность, Зависть, Злоба —
Ничто в сравнении с бедой…
Забыли, стоя там, у Гроба,
Что Он – висел за Нас с Тобой!
Слова молитвы с губ слетают —
Бессвязной, искренней, живой:
«Спаси их! Ты же – можешь, знаю!
И пусть живут! Как мы с Тобой…
Мы помним всё. Но – всё простим мы,
Как встарь заведано в Руси…
…Ты колокол из Хиросимы
Услышишь в взрывах «Фукусим»»…»
Нам твердят испокон, что удел наш – Терпенье,
И что против течения прёмся мы зря —
Всё равно мы сопьёмся. И наши деревни
Обезлюдят. И жито сгниёт на полях…
На авось – всё, всегда… Злы в работе и в драке.
Безграничны в веселье. И верим во всё.
Даже тот, у кого жизнь проходит в бараке —
Эту жизнь, будто факел в ночи, пронесёт…
Даже тот, кто поносит премьеров, дефолты,
И знаток всех политик уже сорок лет —
Говорить будет всем, в горло рвущей икоте,
Что богаче и краше Страны в мире нет.
Даже тот, у кого вся Душа нараспашку,
Да и Сердце любви не забыло порыв,
Не потерпит, когда его Родину – Рашкой
Обзывают, глумясь… До Голгофы-горы
Он свой крест пронесёт – в сапогах, в телогрейке,
И врагов он простит – и поможет им встать…
И останется в памяти всех поколений
Он – Солдатом. Которому родина – Мать;
Тот, который стоит у любого посёлка,
Тот, который – назло всем – не сгинул в вине,
Тот, кого до сих пор – до дрожанья в печёнках —
Так боятся фашисты сегодняшних дней.
Тьма за стеной, брат,
Мутной каймой – снег.
Был ли вчера закат?..
Будет ли вновь рассвет?..
Капель глухой стук;
В коме застыл мир…
Предал кого друг;
Враг ли кого простил…
Трудно искать путь.
В Цирке – полно мест…
Кто-то вопит: «Распнуть!..»
Кто-то – возьмет крест.
Явится Конь Блед.
Пламя исторгнет хлад…
Будет ли вновь Рассвет? —
Только пока – закат…
«Из двух дорог выбирай всегда третью» – Дж. Лондон
Выбор во всём: дверь закрыть, иль – с дороги свернуть;
Выйти, не глядя, на длинный безлюдный перрон;
Иль – упереться, постылый продолжив свой путь;
Иль – наобум – перепутать названья сторон…
С правой руки – брать, и в левую руку – давать;
В небо глядеть – и нырять в подземелья столиц;
Ждать, что войдёт в дверь давно уж ушедшая мать;
Гнать с подоконника кем-то прирученных птиц…
Слушать враньё, что надеется правдою стать;
Врать самому, удивляясь отсутствию лжи.
Знать – за дверьми не стоят ни отец и ни мать,
И продолжать – вопреки – просыпаться под утро.
И – жить.
Памяти поэта Алексея ДИДУРОВА
По мотивам его стихотворения «Из письма к N.N. (».. ибо горе безмерно, и слово – посудина явно не та…")»
…ибо горе – безмерно… И сам я повис в пустоте
Стёкол глухооконных витрин, равнодушно рисующих небо.
И кого в нём увидеть хотеть, чтоб прямо спросить про Предел,
Отделяющий эту вот быль от другой, что для всех будет —
небыль?
И кого ещё жаждать – захлёбываясь, как от любви —
Чтобы вновь рассказать задымлённые смыслами строчки?
И – с улыбкой отчаянья – ртом, будто – капли, ловить
Эти сладостно-горькие буквы в помятых почтовых квиточках,
От которых, поверьте, ничто, кроме штампов и букв,
Ничего, кроме как вспоминаний – в размытом чернильном
тумане,
Не осталось совсем. Но вот только – покажется вдруг —
Что последняя эта посылка ещё не отправлена – Маме…
Что – как в детстве – вдруг вспомнишь, что есть кроме
Жизни – и Смерть.
Не поверив, что есть. Семилетние в это не верят…
Но – проснуться от всхлипа. И рот зажимаешь – чтоб
не посметь
Застонать от одной только мысли, что Жизнь – это тоже
потери…
Ведь отец – не вернётся с больничной кровати своей,
Раздирая пространство – как простынь – рукою, пока ещё
сильной;
И не крикнет оттуда. Не шепнёт… Только клёкот тупых
голубей,
Что давно весь асфальт под окном не спеша превращают
в красильню…
И слова уже будут – пустыми. И будут – не те.
Как торты все – не то, когда хочется чёрного хлеба.
Ибо горе – безмерно. И сам я повис в пустоте
Стёкол глухооконных витрин, равнодушно рисующих небо…
«Ты создана для примиренья
Среди миров…». Вздохнув опять,
Ты уронила на колени
Свою совсем седую прядь.
И больше не было заботы,
Чем та, которой ты живешь.
Сегодня проводил с работы
Меня с тобою схожий дождь.
И ветер на мгновенье охнул —
И, не дыша, смотрел вослед,
Как ты упрятала тревогу,
Которой, может, тыща лет!..
Ему, наверно, показалось —
Средь равнодушия шагов —
Где ты стояла, там осталась
Кровинка сердца твоего…
Всё так же день сменяет ночь,
И вместо снега – дождь и слякоть.
И из души уходит прочь
Печаль, устав казнить и плакать…
Все так же по утрам встаю,
Все так же еду на работу,
И также ем, и так же сплю… —
Все машинально, без охоты.
Все так же с Машею мирюсь,
И спорю с сыном я упрямо..,
И – продолжаю жить. И – пусть…
Вот только нету больше мамы.
Лишь только тогда, когда с нами рядом нет близких;
и только тогда, когда рядом не стало родных;
тогда, когда мир сквозь слёзы – кроваво-сизый;
а каждое слово – как будто удар под дых…
Тогда только вдруг понимается грубость ошибок,
ненужность молчанья, и ссор, что острей стекла;
лишь только тогда вспоминается мягкость улыбок…
И так не хватает рук материнских тепла…
(Погодину А. С.)
Вот клин журавликов бумажных
За клином журавлей летит…
Смотрю на них, – мне очень важно,
Что их никто не запретит;
Что – как бы не было нам туго
От всех бесчисленных потерь —
Письмо далекое от друга
Летит сквозь времени метель;
Что – на земле цветок посажен;
Что – кто-то любит. И – простит..;
Что клин журавликов бумажных
За клином журавлей летит…
И пусть мой будущий сынишка
Возьмет – и сложит из газет
Журавликов. В закате рыжем
Они летят. Вперед. На свет…
(Погодину А. С.)
Я приеду тогда, когда ждать перестанут,
И устанут надеяться, верить, желать..,
Когда мне надоест быть затворником старым,
И простые слова на бумаге рожать…
Я приеду, быть может, на этой неделе, —
Только эту неделю мне надо найти,
Что бы в ней так знакомо гитарно звенели
Провода поездов в долгожданном пути…
Я – приеду. Пусть даже забудут, что есть я!
Лишь бы я не забыл тех коротких минут,
Когда кто-то ногой ворошил снег и листья.
Я приеду… Я, может быть, просто – приду…
Дружить – секундами не жить;
И – забывать; и не встречаться;
Не приставать с мольбой: «Скажи,
Что ты…". Когда-то, может статься,
Вдруг промелькнёт, – как палый лист,
Взвихрённый ветром, – сожаленье, —
Что вот ты был (в той жизни) лишь…
Лишь мановеньем
Вдохновенья…
Как-то в «Юности» взял Довлатова —
Чтоб на «синьку» копию снять…
Вышел текст полустёрто-матовым,
Разобрать лишь «Абанамат!»
Что поделаешь… Может, скажет кто —
Почему популярен так
Мат российский? И не инкогнито —
А конкретика: мол, му… к!
Ох, давай!.. Обложи по матушке
Трёхэтажным, на цвет и вкус!
Жарим мы – но не те, оладушки —
Так, как жарить умеет рус:
И с-под вывертом, и с припевочкой,
Органично вплетая в речь.
И краснеют влюблённо девочки,
И плюют на девичью честь!..
И вошло уж в привычку: милуясь,
Или – ссорясь, придя домой,
Мы своею словесной «силою»
Так гордимся, что «боже мой!»
Вот уже и «творец истории»,
И поэт, и писатель всяк
Устно, письменно, в консисториях
Изъясняется как «босяк»…
Да, богата ты, Русь, талантами,
Знаменита в миру, в бою!
Только вот лишь «абанаматами»
Узнают нас в любом краю…
Я думал – никто не пишет уже так просто,
Понятно чтобы. Без хитростей и недомолвок.
Без снисходительного, через губу: «Ещё не дорос ты…»,
Что в душу впивалось больнее всяких врачебных иголок.
Я думал – всё уж давно написано в этой поэзии,
Всё давно уж просчитано, как цифры в ряду Фибоначчи.
И перья не в моде. И карандаш не затачивают старым лезвием —
Давят на клавиши. И никто уже не умеет иначе…
Я думал, что Муза должна быть со связями или богата —
Сегодня такие музы буквально у каждого первого,
Которого так восхищают прелести доброго Ада —
И так раздражают подбитого Ангела перья…
Я думал… А надо бы просто писать все эти строчки —
Назло всем. Себе. И ногти грызть в исступлении!
И пусть не получится новый «Фауст» иль – буквами – Санта-Кроче.
Получится что-то иное. Другое. Может – небесное пение…
Язык России – с чем он схож?
На нём ты говоришь, поёшь.
Его безбрежность узнаёшь
В полях, где колосится рожь;
В неспешном шорохе дождей;
В аллеях лип и тополей;
В хрустящей корке хлеба. В насте,
Хрустящим под ногами. В счастье
Услышать, просыпаясь, мать…
И – будто тайну – узнавать
В касаниях девичьих рук
Звёзд перезвон и сердца стук…
Язык России – с чем он схож?
С Землёй родной, чей стон и дрожь,
Когда по ней идут враги,
И топчут рожь их сапоги.
И в речи нашей отражён
И клич бойца, и сечи звон;
Рыданья матерей и жён
Над теми, кто лежит, сражён…
Язык России – как судьба:
По Жизни вместе с ним идя,
Поймёшь, что он, создав тебя,
Похож на всё. Предать – нельзя…
Приходит пора – вспоминаем родные деревни мы:
И крик петуха, и мычанье на зорьке коров.
Там в землю врастали корнями мы вместе с деревьями —
Потом выдирались, оставив родимый свой кров…
Мы не замечали, что комья земли осыпаются —
И ветер уносит их с пылью чужих городов…
Приходит пора – в нас по дому тоска просыпается,
Где крик петуха, и мычанье на зорьке коров…
А дом обветшал. И уж нет ни отца и ни матери.
И в шрамах Душа. Да и сам ты совсем не здоров.
Сидишь на крыльце – как чужой богомолец на паперти.
И нет петухов. И не слышно мычанья коров…
Всё равно нас когда-то не станет…
Все года поменяют местами;
Скаты крыш – как ночными мостами —
Разведёнными станут меж нами…
Над другими главами кружиться
Будут звёзды – как чьи-то синицы.
И друг в друга вникать будут лица —
Но не наши. В не наших столицах…
Уже внуки состарятся даже.
Пожелтеем на фото мы нашем.
И другие Серёжи и Маши
Будут жить – и достойней, и краше…
Ну, а мы – как реликты нейтронов —
Будем мчать по вселенским просторам,
И мечтать, что когда-нибудь тронут
Вспоминанья о нас…
И – вернёмся…
Поеду я туда на паровозе —
Дымучем, терпко пахнущим углём.
Как и тогда – меня никто не спросит —
Возьмут с собой отец и мать. Втроём
Вновь будем слушать стук колёс на стыках,
В стаканах с чаем ложками звенеть.
И пальчиком в окно я буду тыкать:
«А там вон кто – корова иль медведь?»
А там – поля, река и перелески.
А там – то счастье, что не воротить,
Как давний сон: счастливый, лёгкий, детский.
Как просто данность – верить и любить…
Поеду я туда на паровозе…
Туда, куда ушли отец и мать.
И там с меня, быть может, тоже спросят.
А, может, просто жизнь дадут. Опять…
На то и память – что бы помнили…
На то и стыд – чтоб Душу рвал…
Враг всё равно всхрипит в агонии —
Пусть хоть вчера он правил бал.
Пусть хоть за ним полмира тОлпится,
Беснуясь, «алиллуй» поёт —
Ничто всем им здесь не обломится!
Враг здесь лишь смерть свою найдёт.