Мир наизнанку. Книга для тех, кто не разбирается в людях - читать онлайн

Эгоизм. Что делать с желаниями

Для младенца, основной способ побудить родителя на нужное действие и удовлетворение его, ребенка, потребности – это трансляция эмоции, а именно – улыбнуться или заплакать. Вообще говоря, эмоции направлены не на родителя, а скорее на ожидаемое удовлетворение потребности. Но родитель принимает их на свой счет, потому что в большинстве случаев находится в психическом слиянии с ребенком. Да, дети эгоистичны, и любят не родителей, а удовлетворение своих желаний. Впрочем, это взаимно; но сейчас не об этом.

Эмоциональность – наверное, первый и основной инструмент влияния на поведение родителя или любого другого человека. Вот эта милая младенческая игра – «я тебе улыбаюсь, а ты меня кормишь» – в случае ее успешности впечатывается в мозг настолько прочно, что и многие взрослые охотно в нее играют и даже считают любовью. Для женщин же эта игра – вообще один из гендерных стандартов, эталон поведения, которому охотно учат на тренингах типа «как привлечь мужчину». Для женщин чаще, чем для мужчин – просто потому, что женщины от природы более эмоциональны и лучше владеют инструментом. Нередко к этому прилагается гладкие «младенческие» черты лица без определенного выражения и такое же гладкое тело. Обратной стороной медали будет, естественно, застревание в младенческой беспомощности в виде тотальной неспособности удовлетворить свои потребности самостоятельно и абсолютной уверенности в том, что это непременно сделает кто-то другой, если сделать правильное выражение лица. Другое название той же игры – «я тебя ем, а ты меня любишь».

В данном сценарии обмен ценностями ни разу не равноценный, поскольку блага адресованы ребенку конкретно и вполне измеримы, а встречные эмоции, во-первых, не измеримы, а во-вторых, направлены не конкретно человеку, но как бы вообще, в космос. Вот этот обмен – ты мне всё, я тебе ничего – и является прообразом «безусловной любви», о которой столько разговоров. Она действительно существует, пока ребенку годик. С возрастом она исчезает. Или трансформируется во что-то другое, но реже. И нет, это не делегирование. Делегирование предполагает равноценный обмен, а здесь его нет. Это паразитирование в чистом виде.

Если этот способ (мило улыбаться и громко плакать) не срабатывает, и родитель отказывает в удовлетворении потребности или прихоти ребенка, у последнего есть несколько вариантов реакции:

– Выбрать другую эмоциональную подачу. Это целая цепочка: радость-непонимание-злость-отрицание-торг-депрессия-смена сценария; ребенок начинает с позитивных эмоций (улыбки), но постепенно понижает эмоциональный тон, на каждом этапе начиная с небольшого давления и постепенно усиливая.

– Если предыдущая стратегия не сработала, ребенок может поискать другой источник удовлетворения желаний – другого родителя или бабушек-дедушек. В переносе на «взрослое поведение», это может быть как вполне реальная смена партнера при первом же отказе, так и манипулятивная игра типа «я найду себе кого-то получше».

– Отказаться от своего желания. Это не всегда возможно: от первичных выживательных потребностей отказаться нельзя, хотя можно их добровольно существенно ограничить. Тем не менее, стратегически сохранение связи с родителем в целом важнее для выживания, чем любая частная потребность. Если отказ от желания невозможен, то переходим к следующему пункту.

– Скрыть свои желания, вытеснить в бессознательное, перестать их рефлексировать и осознавать. Желание оказывается противопоставлено сознанию (пониманию). Это соответствует подсознательной уверенности, что только неосознанные желания сбываются, и чем меньше ты понимаешь свои потребности, тем больше получаешь в результате, а прямая декларация потребностей – вообще табу. Что не такая уж редкость даже у «взрослых».

– Попытаться удовлетворить свою потребность самостоятельно. Это очень энергоемкий вариант, поскольку требует длительного обучения и очень редко позволяет удовлетворить свою потребность прямо сейчас. К этому варианту ребенок прибегает в последнюю очередь. Он соответствует ВЗРОСЛЕНИЮ.

– Наладить равноценный обмен ценностями с другим взрослым. И это, на мой взгляд, еще труднее.

То, какая стратегия закрепится, зависит и от характера родителей, и от степени согласованности их действий, и от наличия других старших членов семьи, и от наличия других детей: ребенок старается выбрать наименее энергоемкий свободный сценарий, еще не занятый братьями и сестрами.

(См. также главу «И снова желания» – она является ответвлением этой темы.)

В случае, если родители отказывают ребенку в удовлетворении его потребностей и желаний, они могут по-разному оформить свой отказ, например:

– Четкое твердое «нет», подкрепленное четкой аргументацией, с опорой на субъективное решение родителя: «не хочу», «считаю это неправильным», «не могу, не умею». Встречается редко;

– Отказ с опорой на «объективные обстоятельства», чью объективность и вообще существование ребенок не может проверить самостоятельно;

– Отказ с опорой на внешний авторитет, персональный или групповой, или отказ со ссылкой на другого родителя;

– Отложенное обещание «да, но не сейчас»;

– Неопределенный ответ: «может быть», «я подумаю»;

– Вербальное согласие одновременно с фактическим игнорированием, саботажем;

– Отказ с «переводом стрелок» на ребенка типа «не заслужил»;

– Согласие с одновременным выдвижением условий типа «а заслужи» – либо не возможных, либо таких, чтобы отбить у ребенка любое желание. Вплоть до парадоксального «получишь, если перестанешь хотеть» – да, и такое тоже бывает.

При этом, все варианты ответа, кроме чистых и четких «да» и «нет», усиливают зависимость и беспомощность ребенка, лишают его оснований для самостоятельности, оставляя в подвешенном состоянии: вроде бы, нет оснований перестать ожидать помощи от родителя, но и когда закончится ожидание – тоже совсем не понятно.

Обоюдный контроль

Конечно, каждый ребенок пытается управлять родителем и может делать это по-разному. Например, он может влиять на поступки родителя в текущем моменте, определяя тактическую ситуацию, но получая отложенную во времени встречную попытку родителя влиять на контексты ребенка. Либо, наоборот, ребенок может пытаться влиять на долгосрочное поведение родителя (например, его эмоциональное отношение), при этом подстраиваясь в моменте. Выбор стратегии определяется, на мой взгляд, «силой характера» и темпераментом обоих участников – то есть самой способностью навязать другому свои желания как актуальные прямо сейчас.

Соответственно, родитель также пытается влиять либо на поведение ребенка в настоящем моменте, либо на его долгосрочное состояние – потому что именно из последнего возникают краткосрочные импульсы. Сценарии родителя и ребенка дополняют друг друга: если один контролирует краткосрочную ситуацию, то другой – долгосрочную, и наоборот.

Конечно, родитель мог бы прямо указать ребенку на его поведение, попросить поступить иначе и надеяться на результат. Но осмыслить и изменить свое поведение непосредственно, в ответ на прямое обращение родителя, – для ребенка очень непростая задача: у него еще нет ни саморефлексии, ни осознанной саморегуляции. Значит, прямое обращение к сознанию ребенка оказывается в краткосрочной перспективе малоэффективным. Быстрые результаты недостижимы. Гораздо проще и эффективней – манипулятивно контролировать желания и потребности ребенка. То есть равновесие сдвинуто: родители всё же более склонны контролировать долгосрочную ситуацию и фон, эмоциональный контекст ребенка – просто потому, что у них больше опыта и терпения. Это при условии, что родитель – еще и родитель по роли, а не такой же ребенок.

При этом, как вы уже догадались, я подразумеваю поведение, нацеленное на сиюминутную выгоду, более детским; а поведение, нацеленное на долгосрочные результаты – скорее родительским.

При этом возникает уже привычная нам петля (один из ее вариантов):

Внутренний процесс, определяющий поведение ребенка на этом этапе, достаточно очевиден – интуитивный (путем перебора всех вариантов) поиск самой удобной позиции и максимального количества благ.

Гораздо менее очевидно и гораздо более важно – чем опосредуется реакция родителя: травмированным внутренним ребенком, который не слышит даже себя самого, но слышит только неврозы и страхи; или же реальным взрослым, который воспринимает и объективный, и субъективный контекст и свой, и ребенка, и умеет найти равновесие между ними. Опыт, авторитет и осознанность родителя сильно влияют на этот баланс. Но сейчас мы говорим о ситуации, когда осознанность родителя невелика и автопилоты преобладают.

В этой перекрученной петле действия родителя не встречаются напрямую с ощущениями ребенка (и то и другое – разные стороны функции сенситивности), а действия ребенка – с ощущениями родителя. Аналогично, чувства не встречаются с чувствами, эмоции – с эмоциями, а логика – с анализом. Обратной связи, по сути, нет. Механизмы осознанной саморегуляции не формируются за ненадобностью, общение на равных не формируется тоже. Это концепция влияния на партнера, а не общения с ним.

Можно также сказать, что каждый пытается контролировать подсознание партнера и избегает встречи с сознанием! Этот момент очень важно запомнить, если мы хотим разобраться, что с этим делать.

Петля на рис.3 может быть двух типов:

– Одну можно условно назвать петлей контроля. Ее задача – манипулировать и управлять желаниями, внутренним миром ребенка. Ее особенность в том, что внутренний мир ребенка (чувства и желания) контролируется родителем, а внешние проявления возникают как производные.

– Аналогичную петлю с противоположным направлением стрелочек можно условно назвать петлей опеки. В ней совершаемые родителем действия непосредственно влияют на детские эмоции. Ее особенность в том, что внешние проявления ребенка (например, эмоции) являются реакцией на действия родителя, а внутреннее состояние (чувства или физическое состояние) возникает уже как память об этом процессе.

По сути, это как петли прямой и обратной связи, с тем уточнением, что невозможно выяснить, какая связь обратная, а какая прямая – они равноценны и неразделимы, хоть и разнонаправлены. То, какая петля будет доминировать в ребенке, определяется, наверное, тем, чего больше у него было в детстве – контроля или опеки.

Что здесь любовь?

Интересно посмотреть, какие вообще смыслы стоят за словом «любовь» для каждого участника событий. Итак:

Ребенок подсознательно верит, что:

– я тебя люблю = я тебя ем;

– ты меня любишь = ты обо мне заботишься (позволяешь себя есть);

Ребенок транслирует, что:

– я люблю = я делаю, что хочу;

– ты меня любишь = позволяешь мне всё, что я хочу;

Родитель подсознательно верит, что:

– я тебя люблю = контролирую, говорю кем быть и что делать;

– ты меня любишь = ты подчиняешься;

Родитель транслирует, что:

– люблю = забочусь о тебе бескорыстно;

– ты любишь = позволяешь о тебе заботиться;

Так возникают типичные коммуникативные искажения. Если любовь – это послушание, то ее можно требовать, даже прибегая к насилию. К такой «любви» можно склонить или вынудить: обещаниями, шантажом, запугиванием, принуждением и т. д. и т. п. Такую «любовь» можно дать и можно отнять; и вообще, можно обращаться с ней так, будто это вещь. В широком смысле, это искажение, как и многие другие, возникает от того, что мы по инерции пытаемся обращаться с чувствами как с вещами – подобно тому, как прообразом материнской любви (чувства) стало материнское молоко (вещь). При этом индивидуальность «любимого», вообще говоря, только мешает его «любить», и агрессивно разрушается за ненужностью.

Нетрудно видеть, что из этих наборов установок одна пара является синонимичной и обеспечивает взаимное притяжение в системе родитель-ребенок, – это концепция безусловной заботы/опеки. Эти установки открыто транслируются и соответствуют «идеальному миру и согласию» в отношениях. Когда ребенок с удовольствием потребляет, а родитель с удовольствием его кормит.

И одна пара является антонимичной, обеспечивая отталкивание: это пара контроль-вседозволенность. Эта пара установок подразумевается подсознательно и соответствует скрытому конфликту «контроль-подчинение». Скрытому – потому что всем нравится думать, что «мы вместе добровольно и по любви, и никакого насилия нет».

Кроме того, степень осознания (одобрения, разрешения) для каждого набора различается.

Попарно эти установки образуют что-то похожее на равноценный обмен, типа «я забочусь – ты подчиняешься», но по сути – это формы взаимного контроля и ограничения, одна из которых (формально, на словах) одобрена обществом, а другая – так же, на словах, осуждается.

Вывод, конечно же, очевиден: контроль и забота должны быть тщательно сбалансированы с учетом темперамента и психотипа ребенка, а не неврозов родителей.

Как вербальное и невербальное оказались в разных субличностях

Какую бы из описанных пар «контроль-исполнение» мы ни выбрали, планирование и действие окажется в разных аспектах пары родитель-ребенок, разных субличностях, связь между которыми может быть весьма слабой и нелинейной. А иногда, и довольно часто, явно антагонистичной: родитель сказала «делай» – ребенок сказал «не буду».

Я думаю, принуждение и контроль над другими можно отнести к вербальному контуру, а действие и контроль над собой – к невербальному.

Так закладывается фундамент того, что обещания расходятся с делами. Мы буквально планируем и действуем разными частями мозга. У кого-то ребенок планирует, а родитель должен исполнить; у кого-то наоборот, планирует родитель, исполняет ребенок. При этом можно сказать, что родитель рационален – он именно планирует действия, свои и чужие. А ребенок иррационален по своей сути, он не планирует, а просто хочет – непременно здесь и сейчас. Именно поэтому их так трудно согласовать.

Такое разделение функций между психическими ролями в какой-то мере позволяет избежать внутреннего конфликта, столкновения внутреннего тирана с внутренней жертвой. Но в реальной жизни рождает непоследовательное, хаотичное поведение.

Еще раз. Избегание внутренних конфликтов… рождает непоследовательное, хаотичное поведение в жизни!!!

Более того, вследствие неизбежного психического слияния ребенка с родителем, возникает смешение понятий, в результате которого любое «надо» – и свое собственное решение, и внешнее принуждение – автоматически сталкивается с протестным «не хочу». А конструктивное действие либо не активируется вовсе, либо активируется только в режиме «спасателя» для какой-нибудь внешней жертвы. Делать нечто противоположное тому, что сам же и решил… не великовата ли цена «свободы»? Понятно, что детский протест – естественная и необходимая предпосылка сепарации от родителя. Но именно от родителя, а не от самого себя!

Альтернативное поведение – стремление выполнять все без исключения «надо», возникающие в голове – очевидно, тоже до добра не доведет.

Тут же возникает очень распространенная пара автоматических реакций на любую внешнюю или внутреннюю команду:

– Вербальное согласие, но поведенческий протест (реакция на агрессивный контроль);

– Вербальный протест в сочетании с фактическим подчинением (реакция на манипулятивный контроль).

Т.е. вербальный и невербальный контур оказываются противопоставлены в нашем сознании. Контур планирования противопоставлен контуру реализации.

Кстати, обратите внимание: протестный, своенравный ребенок, рассуждающий о нормах морали – безусловно, манипулятор и лжец. А послушный ребенок, рассуждающий о свободе – почему-то лжецом не считается. Хотя природа у них одна. Разница лишь в том, как послушание и протест распределились между вербальным и невербальным контурами психики.

Также могут формироваться противоположные установки:

– Сотрудничаю с собой, но перечу другим;

Или

– Сотрудничаю с другими наперекор себе.

Один из контуров мы отдаем под контроль родителя, другой оставляем себе. Так и волки (наполовину) сыты, и овцы (наполовину) целы. Вот это снова важно: какой из контуров мы оставляем себе, а какой – отдаем на откуп другим? А если родителей два, и оба контролируют, но разные контуры? Что остается в собственность ребенку?

Именно поэтому так важно отдавать себе отчет, кто изначальный автор каждой мысли в нашем сознании, с какой целью ее туда внедрили, и причем тут я. В смысле, вы, но вы меня поняли.

Внутренний конфликт дает нам повод и возможность отличать себя от не себя в своей голове. Конфликт автоматически означает, что нас уже минимум двое, и самое время разобраться, кто из них – я.

Более того. Наше самоописание есть вербальная конструкция, как любая мысль. Мы ведь, по большей части, думаем словами. С другой стороны, вербальный контур как минимум оторван, а как максимум – прямо противопоставлен невербальному. Это значит, что наши представления о себе системно противоположны тому, как мы выражаем себя в действии! Именно по этой причине возникает системно неверная оценка своих сил и способностей, что неизбежно влечет за собой трагические последствия. И если в отношениях это не столь заметно, – мы просто выбираем партнера с зеркальным искажением, то в бизнесе – это критично и ведет к неэффективности и огромным финансовым потерям.

Одним из следствий такого противопоставления между вербальным и невербальным, является запрет на осознание собственных навыков и качеств, типа – «я не знаю, что я умею». Когда навыки как бы есть, но опереться на них сознательно – нельзя.

Значит, нужен какой-то способ сформировать самоописание именно через свою невербальную составляющую. Способ в смысле: и инструмент, и навык, и устойчивая привычка. Нужно изучить свои поступки как бы со стороны. Ведь в конечном итоге – я есть не только то, что я говорю, но и то, что я делаю.

Условно назову такой способ сталкингом.

И снова желания

Примерно до возраста года-полутора-двух лет желания ребенка довольно просты и могут быть, по большей части, выполнены родителем практически в полном объеме. Поесть, поспать, справить нужду, поползать-побегать – что тут сложного? Однако со временем желания усложняются, и родитель больше не может исполнить их все. Тут начинаются конфликты.

Напомню, встречая родительский отказ в исполнении желания, ребенок может выбрать одну из реакций:

– Отобрать желаемое силой, если это возможно;

– Эмоционально воздействовать на родителя – при этом используется широкий спектр эмоций, начиная с позитивных (радости) и постепенно понижая тон (и повышая накал) до агрессии, злости, обиды, истерики т.д.;

– Попытаться найти альтернативного исполнителя – того, кто согласится исполнить желание – это может быть второй родитель, бабушки-дедушки и т. д. И возможно, организовать конкуренцию между ними за право называться «лучшим» родителем (это продвинутая версия игры);

– Временно отказаться от желания и сосредоточиться на своих чувствах по этому поводу, возможно, выжидая более подходящего момента – типа, затаить обиду или злобу;

– Попытаться решить проблему самостоятельно;

– Попытаться наладить равноценный обмен;

– Осознать желание как несбыточное и утилизировать его навсегда.

Очевидно, что варианты различаются по сложности и энергоемкости. Первые пять вариантов ребенок последовательно перебирает, пока не найдет наиболее рабочий именно для него. Закрепившийся вариант ребенок потом эксплуатирует, по сути, всю оставшуюся жизнь, это его стратегия выживания. В каком-то смысле, он застревает в этом.

(Промежуточный вывод: ребенок, привыкший разбираться самостоятельно – не учится эмоционально воздействовать; ребенок, выбирающий эмоционально воздействовать – не учится справляться сам. Именно поэтому, у кого много претензий – тот мало что сам умеет; а кто много умеет – у тех обычно мало претензий.)

Последние два варианта – взрослое взаимовыгодное сотрудничество и экологичная утилизация желаний – достаточно сложные навыки, которые не формируются в рамках отношений забота-контроль.

Но дело в том, что аналогичное застревание демонстрирует и родитель. В частности, когда ребенок начинает по очереди перебирать способы эмоциональных воздействий, в какой-то момент родитель может не выдержать… Может статься, что родитель не может выносить детский плачь и истерику, не знает, как на них реагировать. Конечно, та точка эмоциональной шкалы, в которой родитель «ломается», у каждого своя, но сейчас важно немного другое.

Сталкиваясь с болезненным для себя проявлением детской эмоциональности, родитель порой выпадает в аффект и начинает либо «ублажать» ребенка любой ценой, чтобы тот перестал плакать (тем самым фиксируя манипулятивность уже ребенка); либо манипулятивно переключить его внимание (тем самым фиксируя рассеянность и неумение сосредоточиться); либо агрессивно подавлять проявление эмоциональности или переключить ребенка в другое состояние – например, из гнева и недовольства в бессилие и разочарование; либо переключить истерику на кого-то другого, включая самого ребенка; либо еще какие-то варианты. Есть и конструктивные решения, конечно, но мы же здесь не ради этого.

Но бывает, что, боясь столкнуться со взрывной эмоциональностью ребенка, родитель стремится заранее просчитать любое недовольство ребенка и «подстелить соломку» везде, где можно. Либо, как обратный полюс той же реакции, заранее подавить нежелательную реакцию ребенка «упреждающим ударом» агрессии или манипуляций. Здесь стремление «во всем угодить» и стремление «заранее подавить» – две крайние реакции на одну и ту же невозможность выносить детские капризы и слезы.

Стоит заметить, что именно отказ в выполнении желаний запускает механизм осознания, – заставляет ребенка задуматься, захотеть разобраться, искать новые варианты. И это важно. Пока все желания исполняются как бы сами, никакое сознание ребенку не нужно. Если все желания исполняются, психическое развитие ребенка, по сути, останавливается – точнее, даже не начинается. То же самое происходит, если НИКАКИЕ желания не сбываются. Так что и всеугождение, и всеподавление оказывают на ребенка в принципе схожий эффект, – делают его развитие ненужным или невозможным, замораживают в двухлетнем возрасте.

В некоторых случаях (реальный пример, кстати) родитель испытывает чувство вины, если не может предсказать все детские горести. (А он, конечно, не может предсказать ВСЕ детские горести.) Более того, родитель, встречая потенциального ребенка, заранее чувствует себя виноватым в том, что не сможет удовлетворить все детские хотелки. (Как обычно, курсивом – ролевые модели, а не родственные связи). Или даже заранее чувствует себя агрессором и насильником (от слова насилие, без сексуального контекста) – потому что где-там, в необозримой перспективе, есть хотелка, которую он не сможет обеспечить, что неизбежно вызовет эмоциональную реакцию ребенка, с которой он (родитель) в какой-то момент не справится и неизбежно выпадет в состояние аффекта, где, конечно, применит к ребенку насилие. То есть, ребенок еще только на горизонте маячит, а он, родитель, – уже автоматически агрессор, где там мое чувство вины? И вообще бежать как от огня нужно от любых детей.

И, конечно, эта игра переносится во «взрослую» жизнь, и особенно проявляется в отношениях между мужчиной и женщиной. Там по умолчанию очень много родительско-детских паттернов, если вообще есть что-то другое. То есть может случиться, что мужчина гостье даже чаю не налил еще, а чувство вины за то, что он – насильник (в широком смысле, а не только про секс), уже маячит на горизонте. Ну ок, прямо сейчас не насильник – но где-то, когда-то, гипотетически, мог бы им быть! Значит, уже виноват.

(Я допускаю, звучит как бред, но повторюсь, это реальный кейс – и не один – и именно такие цепочки выстроены в головах у людей. И это я бледно описываю. Не хватает у меня красок и воображения.)

Хотя в основе всей истории – детское неумение пережить отказ и родительское неумение пережить детское неумение пережить отказ. «Два сапога – пара», как говорится.

Подчеркну – важна даже не сама реакция на детскую истерику, а колоссальное чувство вины за то, что ты – говно, а не родитель. Не справляться – в общем, нормально. Верить, что хороший родитель всегда справляется, – вот это уже невроз.

Что еще важно. Неумение переносить какую-то из детских эмоций вполне однозначно передается по наследству. Хотя конкретные реакции могут различаться. Это, кстати, хороший маркер и для «взрослых» – какая эмоция выбивает из колеи, провоцирует состояние аффекта?

Что с этим делать – тема для другой истории, тем более, что я точно уже где-то писал. Как пережить чужую боль. Кажется, в «Руководстве по самореализации», но это не точно.