Ночь выдалась беспокойной. Хайм ворочался на широкой кровати, которая вдруг показалась ему неудобной. Простыни сминались под его телом, подушка была слишком высокой, а одеяло то душило своей тяжестью, то его катастрофически не хватало. Он без конца менял позу: ложился на бок, переворачивался на спину, подгибал ноги, но ничего не помогало. Впервые в жизни он осознал парадокс: чем больше думаешь о том, что надо уснуть, тем дальше сон.
Темнота комнаты казалась на редкость густой и почти осязаемой. Впервые за долгое время он остался без световой подсветки – Эгберт решил, что смена режима сна может быть полезна. Лёжа на спине, Хайм разглядывал потолок, едва различимый в этой темноте. Раньше он не позволял себе столь беспечно исследовать свои страхи, но сейчас… Сейчас он просто наблюдал за ощущениями.
Страх темноты преследовал его с детства. Это был не панический ужас, а скорее тревожное чувство беспомощности, когда сознание заполнялось образами того, что могло скрываться за тенью. Хайм помнил, как в детстве боялся тёмных углов в комнате, будто там прятались невидимые глаза.
Он хотел остановить мучительный поток мыслей, но всё, что мог сделать, это закрыть глаза и игнорировать эмоции.
«Если я начну переживать, Эгберт это заметит», – напомнил он себе. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он, наконец, погрузился в беспокойный сон.
Впервые за много лет Хайм спал меньше восьми часов. Это был недопустимый риск для его распорядка: каждая минута сна рассчитывалась согласно предписаниям Центральной медицинской лаборатории. Проснувшись, он сразу понял, что сегодня не в лучшей форме. Состояние усугубилось, когда в голове всплыло странное, но как будто знакомое слово: «бессонница». Встрепенувшись, он быстро собрался и вышел из дома, не реагируя на брюзжание Эгберта.
Решение прогуляться пешком на работу пришло спонтанно: обычный маршрут на гравиформе казался слишком привычным и ограничивающим. Хайму безумно захотелось перемен.
Утро Медиополиса встречало его мягким светом и утренней активностью жителей. Дороги города были выложены гладкими плитами, их оттенки менялись в зависимости от времени суток, создавая ощущение, будто ты идёшь по живой поверхности. Он решил сосредоточиться на плитах и попытаться идти по их цветам в спектральной последовательности. Люди вокруг двигались неспешно, но целеустремлённо, не обращая на него внимания.
Каждое движение жителей казалось продуманным и точным, будто их жизнь была идеально отлаженным механизмом. Одни бегали в специальных костюмах с голографическими экранами, отображающими данные о физической активности. Другие беседовали, казалось бы, в одиночестве, но жесты выдавали общение через встроенные в одежду коммуникаторы. Роботы-уборщики беззвучно сновали вдоль улиц, собирая невидимую пыль, а в воздухе витали крошечные дроны, которые, как Хайм знал, отвечали за мониторинг городской среды.
Никто не обратил внимания на странно улыбающегося мужчину, который прыжками перемещался с одной плиты на другую. Он развлекался, пока его взгляд не зацепился за подземный спуск сабтерна. Гладкие, идеально белые ступени уходили вниз к прозрачным дверям, ведущим на станцию. Люди с лёгкостью входили внутрь: кто-то с багажом, кто-то с детьми, кто-то поглощённый мыслями. Для них это было настолько привычным, что они не замечали, как быстро скрываются под землёй.
Хайма передёрнуло.
– Вниз… под землю, – тихо пробормотал он, останавливаясь.
Эта мысль всегда вызывала странное чувство тревоги. Конечно, в сабтерне ничего опасного нет. Он знал это, изучая инструкции по безопасности, где подробно объяснялось, как устроены платформы, как работают поезда и почему это самый безопасный вид транспорта. И что крепления ремней безопасности, и защитные экраны – сделаны из прочнейших материалов, но эта «адская колесница» вызывала в нем неподдельный страх.
Он видел видеоролики, созданные, чтобы снять напряжение у граждан. Как оказалось, немало людей испытывали страх перед использованием этого транспорта, хотя противников гравиформ было тоже достаточно. В видеообзорах демонстрировались уютные монорельсовые вагоны-капсулы с анатомическими местами для пассажиров, приглушённым светом и идеальной вентиляцией. Люди на экране всегда выглядели счастливыми: кто-то читал, кто-то слушал музыку, кто-то беседовал с соседями. Также были поезда для перемещения пассажиров на короткие и длинные расстояния. О последних Хайм практически ничего не знал, так как они были предназначены для людей с более высоким рангом в обществе творцов и специальным допуском к информации. Но всё это не имело для него никакого значения: его внутренний барьер отказывался принимать подземные поезда. Он не мог осознать как это может функционировать. Его мозг упорно твердил, что это невозможно.
– Нет, сегодня не стоит рисковать, – решил он, отводя взгляд от спуска. Картины древних катастроф всплыли в его сознании. Грудь неприятно сжалась, появился болезненный спазм, от которого защипало глаза.
– Что это? – прошептал Хайм, останавливаясь у лавочки. Он судорожно вдыхал воздух. Чувство было странным, будто внутри всё протестовало против невидимой угрозы.
«Может, это из-за смены режима “Капли”?» – подумал он, медленно приходя в себя. – «Надо будет обсудить это с доктором Блэком».
Придя в себя, он запрыгнул на гравиформу и вскоре добрался до Арт-галереи. Пройдя посты безопасности, он практически влетел в мастерскую, плюхнулся в кресло и нажал на кнопку вызова.
– Я ждал твоего звонка, Хайм…
– Я ждал твоего звонка, Хайм, – произнёс Джеймс спокойным и безучастным голосом.
– Знаете, Вы слишком часто это повторяете, – усмехнулся Хайм, пытаясь скрыть волну напряжения, которая нахлынула на него.
– Возможно, потому что это правда, – Блэк слегка наклонился вперёд и опёрся подбородком на цепко переплетенные длинные пальцы, его взгляд стал пронзительным. – Что-то случилось?
Хайм замолчал, глядя на отражение своего лица в стекле экрана. Он решил поуютнее устроиться в кресле, ощущая, как материал обнимает его уставшее тело, откинул голову назад и на мгновение прикрыл глаза.
– Ничего особенного, – наконец ответил он, постаравшись звучать буднично. – Просто хотел обсудить сегодняшнее утро.
– Хорошо, начнём с самого простого, – мягко произнёс Блэк. – Как ты спал?
Хайм почувствовал, как внутри него что-то сжалось.
«Видимо, Эгберт уже настучал», – подумал он.
– Менее восьми часов, – устало ответил Хайм.
– Это уже не в первый раз, – заметил доктор, его тон стал чуть строже. – Ты чувствуешь усталость?
– Немного, – ответил Хайм, отводя взгляд. – Но это было ожидаемо, верно?
– Возможно, – Блэк слегка склонил голову, словно оценивая его слова. – Ты принимал "Каплю" вчера?
– Господи Боже, Джеймс, Вы сами мне ее колите обычно! – вспылил Хайм. – Или Вы тоже спали менее 8 часов и запамятовали?
Хайм заметил, что Доктор усмехнулся, но лишь глазами.
– И каковы твои ощущения? – продолжил Блэк, как будто никакого истеричного выпада от Хайма и вовсе не было.
– Непривычно, но не критично, – Хайм позволил себе легкую улыбку. – Знаете, даже создал заготовку нового пейзажа.
– Это хорошо, – сказал Блэк, но в его голосе звучала осторожность. – А что насчёт "тёмных" мыслей? Они проявлялись?
Хайм замер. Он ожидал этого, но вопрос был как скрытый удар.
– Нет, всё спокойно, – солгал он, стараясь не моргнуть.
Доктор молчал несколько секунд, будто проверяя каждое слово.
– Интересно, – произнёс он наконец. – Обычно, пропуск дозы вызывает эмоциональные колебания. Ты точно ничего не скрываешь? – Блэк перестал сверлить Хайма взглядом и отвлекся на какие-то записи.
– Зачем мне это делать? – ответил Хайм с лёгким вызовом в голосе.
– Зачем? Чтобы защитить себя, – сказал Блэк, и посмотрел на него пронзительным, почти рентгеновским взглядом своих черных глаз.
Все тело Хайма от макушки до пяток обдало жаром. Он слегка поерзал в кресле, но ни один мускул не дрогнул на его лице.
– Ты ведь знаешь, Хайм, я здесь не для того, чтобы навредить.
– Конечно, – кивнул он, пытаясь сдержать волнение. – Но иногда мне кажется, что Вы хотите залезть мне в голову, в буквальном смысле этого слова.
– Это моя работа, – парировал доктор. – Ты важен для нас.
– Для нас это для кого? – спросил Хайм, его голос прозвучал тише, но напряжённее.
Блэк нахмурился.
– Ты знаешь, что все наше общество – это нечто большее, и мы все – часть этого большего. – повторил он слова пропаганды, которая круглосуточно преследовала всех жителей Медиополиса.
Хайм почувствовал, как его пальцы сжимаются на подлокотниках кресла.
– Иногда мне кажется, что разница есть, – сказал он, делая паузу. – Особенно, когда речь заходит о моих мыслях.
– Ты имеешь право на личное пространство, – кивнул Блэк. – Но я должен быть уверен, что это пространство не разрушает тебя.
– Не разрушает, – твёрдо произнёс Хайм, встречаясь взглядом с доктором.
Молчание повисло между ними, как невидимая завеса. Хайму всегда было интересно о чем именно думает этот человек. Но Блэк настолько был стабилен в своих речах и эмоциональных проявлениях, что Хайму от этого становилось жутко. В отличие от него, Хайма, которого можно было читать как открытую книгу.
– Ты уверен, что справишься? – наконец спросил Блэк.
– А Вы? – ответил Хайм, поднимаясь с кресла. – Уверены, что я нуждаюсь в вашем контроле?
Доктор Блэк не ответил сразу. Его взгляд стал тяжёлым, будто он искал ответы внутри себя.
– Мы оба знаем, что ты находишься на грани. Если ты продолжишь закрываться, это приведёт к последствиям.
Хайм посмотрел на него, затем отвёл взгляд.
– Может быть. Но пока я создаю, Вам не о чем волноваться. И это единственное, что имеет значение.
Он прервал вызов, не дав доктору ответить.
Хайм убрал руку с панели коммуникатора, но чувство напряжения, сковавшее его тело, не отпускало. Он сидел в кресле, не двигаясь, словно пытался осмыслить каждое слово, которое только что прозвучало.
Доктор Блэк всегда говорил ровно и размеренно, как будто его голос был специально настроен, чтобы усыплять тревогу. Но на этот раз его слова зазвучали в голове Хайма, как удары в колокол, каждый раз усиливаясь.
«Ты находишься на грани», – эхом повторялись они.
Грань. Это слово пробудило в нём неприятное ощущение, словно он и правда стоял на краю обрыва, а под ногами была лишь зыбкая почва. Хайм вдруг почувствовал, как его руки начинают слегка дрожать.
«Почему я так реагирую?» – подумал он, стараясь успокоить дыхание. – «Это ведь всего лишь слова».
Но внутри него уже разрасталось другое чувство – агрессия. Необычная, глухая злость, которая не находила выхода. Он не мог направить её на доктора, потому что тот был лишь частью системы. Он не мог направить её на себя, потому что это означало бы признать свою слабость.
Хайм резко поднялся с кресла, чувствуя, как его тело наполняется напряжением.
– Грань… – прошептал он, стискивая зубы.
Его взгляд упал на холст, который парил в воздухе. Это была начатая работа – абстрактный пейзаж, который он создал вчера. Ещё несколько часов назад Хайм восхищался этой заготовкой, но теперь всё в ней казалось неправильным. Линии выглядели слишком прямыми, цвета – слишком тусклыми, а идея – пустой.
Он сделал приглашающий жест и холст плавно поплыл по воздуху к нему. Хайм взял любимое тонкое перо и решил исправить заготовку. Его движения были быстрыми, порывистыми, агрессивными. Каждый штрих ложился на холст слишком резко, оставляя глубокие линии, которые полностью разрушали идеально нарисованный океан.
Он остановился и посмотрел на свою руку. Пальцы едва заметно дрожали, словно отдаваясь эхом его внутреннего состояния.
«Это не должно так быть», – подумал он. – «Я всегда контролирую свои движения. Я должен быть спокоен».
Он сделал глубокий вдох, но чувство тревоги только усилилось. Кажется, воздух в комнате стал каким-то плотным, тяжёлым. Хайм провёл рукой по лбу и почувствовал, как пальцы соприкасаются с горячей кожей. Ему казалось, что он чувствует и слышит это прикосновение настолько отчетливо, что оно его почти оглушает.
«Почему это происходит сейчас?» – подумал он, пытаясь сосредоточиться, но мысли метались, словно пчёлы возле разоренного улья, возвращая в памяти слова доктора, свои сомнения, ощущение, которые не отпускали его после взгляда на подземный спуск сабтерна.
Он подошел к столу и начал судорожно искать что-то. Наконец-то, в очередной из ячеек, нашел свое «сокровище» – это был лист бумаги для акварели и набор цветных карандашей. Когда-то давно, еще в школе, они с классом были на экскурсии в Арт-галлерее. Именно тогда один уже из зрелых творцов вручил ему этот подарок.
– Всё нормально, – сказал он себе вслух, пытаясь заглушить хаос в голове.
Хайм решил сделать набросок, чтобы очистить сознание. Простые линии, геометрия – это то, что всегда помогало ему собраться. Но стоило ему взять карандаш и провести линию по холсту, как все его тело сжалось от боли.
– Чёрт! – воскликнул он, швыряя карандаш на стол.
Он зажал уши руками и закрыл глаза. Звук от карандаша настолько казался громким, что Хайм начал задыхаться. Его грудь сдавило, как будто невидимый обруч затянулся сильнее. Дыхание стало прерывистым, и на мгновение ему показалось, что воздух в комнате исчез. Не без усилия Хайм поднялся и подошел к окну. Распахнув его, он вдохнул полной грудью. За окном раскинулся полуденный Медиополис, его идеальные линии и безупречные формы. Этот вид обычно успокаивал его, но не сейчас.
«Почему я чувствую это сейчас?» – думал он, глядя на город. – «Я всегда всё контролирую». Но контроль ускользал, как песок сквозь пальцы.
«Неужели это последствия пропущенной дозы «Капли», – пытался размышлять он рационально. – «Или её отсутствие всколыхнуло что-то глубинное, спрятанное в моем сознании?».
«Доктор Блэк, Вы думаете, что я на грани?» – не без сарказма подумал он, вглядываясь в горизонты города. – «По-моему, доктор, Вы ошибаетесь. Я уже успешно шагнул с обрыва и отправился в полет». Эта мысль вызвала волну страха, которая тут же сменилась яростью и безудержным весельем. Хайм сжал кулаки, ощущая, как ногти впиваются в ладони и злобно расхохотался.
В один прыжок он пролетел от окна к столу и вновь схватил карандаш. Теперь его движения были не механическими и осторожными, как обычно, теперь он дал волю чувствам. Карандаши ломались под его неистовыми движениями, но он обгрызал их до грифеля и продолжал рисовать.
– Нет, это не то, мало жизни! – кричал он и заливался слезами. – Нет, я не дамся вам так просто! – вдруг, начинал он рычать и хохотать как злой гений.
И вот, картина была готова. Он опустился на пол, прислонившись спиной к стене, его взгляд устремился в потолок, а мысли постепенно начали утихать.
«Что со мной не так?» – думал он, чувствуя, как его тело постепенно расслабляется.
– А может только так и должно быть? – последнее, что пробормотал Хайм в пустоту и погрузился в глубокий сон.
Джеймс снял очки и аккуратно положил их на стол, откинулся на спинку кресла, сцепив длинные пальцы в замок и положив их себе на грудь. Его взгляд устремился куда-то в потолок, но мысли явно витали в другом месте.
Внешний облик доктора говорил о его безупречности. Высокий и худощавый, на первый взгляд, он выглядел хрупким, но это мнимое ощущение исчезало, стоило лишь взглянуть в его чёрные глаза. Они были пронзительными, будто могли проникать в самую суть подсознания всего сущего. Иссиня-черные волосы были безупречно уложены, подчёркивая острые черты лица: высокий лоб, прямой нос и чётко очерченные скулы. Его бледная кожа, казалось, не знала солнечного света, а тонкие губы редко принимали форму улыбки.
На нём был тёмный свитер с высоким воротом, чёрные брюки и неизменный белый халат, который, словно барьер, отделял его от всего остального мира. Халат был идеально выглажен, без единой складки. Даже его очки – в тонкой серебристой оправе – казались частью тщательно выстроенного образа.
Доктор сидел в своём кабинете, который был таким же безупречным, как и он сам. Прямые линии мебели, холодный свет, ровно выстроенные мониторы – всё это отражало его характер. На столе лежали аккуратно разложенные папки с медицинскими записями, и единственное, что нарушало этот порядок, – это стакан с водой, на котором остался едва заметный след от его губ.
– Хайм уже потерян для системы, – пробормотал он, будто самому себе.
Его голос был тихим, но в нём звучали нотки сожаления. Джеймс поднялся, разомкнув пальцы, и прошёлся по кабинету. Его шаги были размеренными, едва слышными на мягком ковре. Он остановился у большого экрана, который занимал почти всю стену. На нём отображались данные: графики, диаграммы, цифры. Среди них – имя Хайма, выделенное жирным шрифтом.
– Один из самых нестандартных экспериментов, – произнёс он, касаясь экрана длинными пальцами.
Он не часто позволял себе эмоции, но сейчас что-то в его взгляде изменилось. Возможно, это была лёгкая грусть или сожаление, но даже эти чувства скрывались за маской профессионализма.
Доктор вспомнил первый раз, когда встретил Хайма. Тогда это был юный, но уже яркий и дерзкий творец, чьи работы выделялись среди прочих подопытных. Джеймс видел в нём что-то, что другие упускали. Возможно, именно это побудило его предложить экспериментальную программу. Но сейчас всё изменилось: Хайм больше не поддавался контролю. Его мысли стали слишком хаотичными, его поведение – непредсказуемым.
– Гений и безумие… – задумчиво произнёс Блэк, проходя мимо ряда прозрачных шкафов с медицинским оборудованием.
Он остановился у окна, глядя на город, который раскинулся перед ним. Медиополис как будто был объят пламенем, в лучах заходящего солнца, его гладкие линии и идеальные формы создавали иллюзию гармонии. Созерцание этого искусственного творения человечества вызывало в нем противоречивые чувства. На лице Блэка снова появилась привычная маска спокойствия. Он вернулся к столу, взял очки и аккуратно надел их.
– Сообщить консилиуму или подождать? – задал он сам себе вопрос и сел на кресло, приняв позу Роденовского мыслителя. Его голос был всё так же ровен и хладнокровен, но в глубине души Джеймс знал: системе безразлично, сколько и каких творцов она утилизирует, а вот он потеряет ценный экземпляр, который мог изменить многое.
Его размышления прервала его помощница Лола, которая как всегда без стука и в безудержном веселье ввалилась к нему в кабинет. Блэк вздохнул и натянул приветственную улыбку на лицо. Девушка стремительно ворвалась в его «царство тьмы», как всегда полная энергии. Её каштановые локоны прыгали при каждом шаге, а круглые очки слегка сползли на нос.
– Джеймс, вы не поверите! – воскликнула она, едва переступив порог.
Она была одета в тёмно-зелёное вязаное платье, которое идеально подчёркивало её фигуру. На её пухлых губах играла искренняя улыбка, а румянец на щеках ещё больше подчёркивал веснушки, придававшие её внешности детскую непосредственность. Лицо Блэка оставалось бесстрастным, но лёгкий вздох выдал его усталость.
– Лола, в следующий раз попробуйте постучать, – мягко, но с лёгким укором произнёс он.
Она сделала вид, что не слышит его слов, и с улыбкой опустилась в кресло напротив.
– Вы только представьте! У меня почти получилось стабилизировать активность нейронов при клонировании! – начала она, вытаскивая из сумки планшет.
– Почти? – переспросил Блэк, поправляя очки.
– Ну, да… почти… – признала она с лёгкой усмешкой. – Но вы же знаете, наука – это путь проб и ошибок!
Доктор молчал, наблюдая за её воодушевлением. В этом вся Лола: спонтанная, энергичная, но с неподдельным рвением к своей работе.
– Лола, у вас талант говорить с такой уверенностью, что иногда это в меня вселяет надежду, – иронично заметил Джеймс.
Она нахмурилась, мгновенно уловив его тон.
– Джеймс, что-то случилось? – спросила она, слегка наклоняясь вперёд.
Блэк приподнял брови, пытаясь сохранить привычную маску спокойствия.
– С чего вы взяли?
– Вы выглядите… напряжённым, – осторожно сказала Лола, опустив планшет на стол.
Доктор не ответил сразу, он пытался подобрать слова и тон. Откинувшись на спинку кресла и засев в свою любимую позу профессора Преображенского, он продолжил.
– Это работа, Лола. Она редко бывает простой. Не все результаты вызывают позитивные эмоции.
Она внимательно посмотрела на него, будто оценивая каждую эмоцию на его лице.
– Знаете, – начала она мягким, почти ободряющим тоном, – даже Вам иногда нужно отдыхать.
Блэк позволил в себе лёгкую усмешку.
– И это вы говорите мне? Человеку, который видел, как вы проводите ночи в лаборатории?
Лола улыбнулась, слегка откинув голову назад, её каштановые локоны рассыпались по плечам.
– Ну, вы же всегда можете напомнить мне о том, как важно сохранять баланс. А теперь я напомню Вам.
– Как благородно, – ответил он с лёгкой издевкой.
– Это не благородство, – парировала она. – Это эмпатия. И, честно говоря, вы можете ею тоже воспользоваться.
Доктор нахмурился, но в её словах не было упрёка. Скорее, забота. Все прекрасно знали, что с восприятием и выражением эмоций у доктора были проблемы. Так считали многие, и только Блэк знал, что такой контроль приходит только с возрастом, которого его окружающим не достичь никогда.
– Что ж, Лола, если вы считаете, что ваш оптимизм заразителен, я готов в это проверить.
– Вот и прекрасно, – подмигнула она. – А теперь рассказывайте, что у вас на душе.
Блэк сделал паузу, глядя на неё через свои очки. Она включена в исследования состояния Хайма, но стоит ли ей сейчас говорить о последних событиях? Джеймс пока что хотел сам разобраться в происходящем, поэтому решил Лолу пока не посвящать в нюансы.
– Возможно, позже, – наконец ответил он. – Но спасибо за участие.
Лола вздохнула, но её улыбка не исчезла.
– Хорошо. Но помните, что я всегда готова Вас выслушать.
Она поднялась, грациозно поправила платье и с той же лёгкостью, с которой появилась, исчезла за дверью.
Доктор Блэк смотрел ей вслед, и на секунду его глаза сузились, а губы изогнулись в хитрой ухмылке.
«А это идея, Лола, это идея», – самодовольно улыбаясь, подумал он и включил камеру мастерской Хайма.
– Матерь Божья, – выдохнул Джэймс и сжал руки в замок, прикрывая рот.