Миг столкновения - читать онлайн

Глава 1

Виви

Даром что в первый день стало ясно: Верона-ков – это любовь, я выждала семь дней, прежде чем отметиться. Минула неделя, и вот она я – прямо посреди города вырезаю свое имя на дереве. Между прочим, ковырять карманным ножиком древнюю кору гораздо труднее, чем можно подумать. На тринадцать букв ушло три часа; по крайней мере, такое у меня ощущение. К счастью, в темное время суток Ирвинг-парк не патрулируют – впрочем, равно как и другие места. Наверняка Верона-ков не видел преступления страшнее, чем салфетка на траве. Причем тот, кто эту салфетку обронил, честно гонялся за ней да не поймал. Унесенная ветром салфетка превратилась в мусор.

И вот еще что: я совсем не прочь попасться, ведь дело сделано, память обо мне будет хранить дерево, которое старше любого из жителей Верона-ков – а их три тысячи пятьдесят один человек. После меня останется корявая строка:

Ручная работа как-никак; довольная, похлопываю надпись. Ну да, я совершила акт вандализма, только это – преступление на почве страсти. Парк ничуть не сердится, потому что чувствует мою любовь. Даже тщательно подстриженная трава, даже скамейки, заклеенные объявлениями, и те чувствуют.

Выбираюсь на дорожку, топаю к выходу. А здорово я сегодня припозднилась. Солнце уже виднеется над линией горизонта, и тени от деревьев прямо кружевные. Здесь, в Верона-ков, каждый дюйм пространства занят цветами. Фуксии розовеют на шпалерах, форзиции полыхают ярко-желтыми кострами. Сверху летят бледно-розовые лепестки – деревья разоблачаются, ни дать ни взять бурлеск-шоу, замедленная съемка.

Вот поэтому я и хочу остаться здесь навсегда, а не только на лето. Маме я объяснила: по сравнению с Верона-ков Гавайи – просто плавучая куча мусора. Вообще-то я на Гавайях не была, но видела фотки. Верона-ков – крохотный приморский городишко, ему самое место где-нибудь на Атлантическом побережье, например в Массачусетсе или в Северной Каролине, а он притулился на калифорнийском горбу, в самую выемку забрался. Мне довелось в разных городах пожить, так что поверьте: Верона-ков на другие не похож. Здесь улица с викторианскими домиками ведет к тропическому лесу, который, в свою очередь, ведет к Шангри-Ла. Каждая мелочь на своем месте, будто это не настоящий город, а съемочный павильон. Хочется пощупать и крашеные решетки, и винтажные почтовые ящики, и уличные фонари, круглые, белые, будто Луны. Всюду чисто, но чистота не изначальная, а обжитая, которую наводят регулярно и любовно.

Район, где расположены магазины, представляет собой этакую сетку – три пересекающиеся улицы, с Мейн-стрит посередине. Каждое утро я прохожу мимо внушительного кирпичного ресторана и двух магазинов – хозяйственного и книжного. Направляюсь к зданию, возле которого стоит рекламный щиток. На нем розовым мелом, от руки, написано «Закусочная „У Бетти“», а ниже, печатными буквами, добавлено «Лучшие завтраки по версии „Дейли Газетт“». Еще ниже идет меню – дежурные и фирменные блюда. В витрине кофейни представлен аналогичный сертификат – «Лучший кофе по версии „Дейли Газетт“». Верона-ков – город маленький, каждое заведение – в единственном числе. Одна аптека, один бакалейный магазин, один магазин «Всё для творчества». То есть конкуренции никакой; но мне нравится, что здесь нашли время похвалить всех частных предпринимателей.

Над дверью закусочной болтаются колокольчики, они звенят, сообщая о моем появлении. В нос бьет сразу несколько запахов – кленового сиропа, кофе, перченых колбасок. Я сюда вот уже в седьмой раз захожу – потому что больше позавтракать негде и потому что мне на новом месте не спится.

Поскольку сегодня я задержалась, в закусочной полно тех, кому за восемьдесят. Седые головы покачиваются над голубыми виниловыми перегородками – будто облака по небу плывут.

Сама Бетти стоит за стойкой, щелкает на кассовом аппарате.

– А, привет, плюшечка медовая! Секундочку подожди.

Наверняка у Бетти в голове имеется пара игральных костей, на которых вместо точек вытравлены слова вроде «сладенькая», «дорогуша» и «детка». Входит очередной клиент, Бетти бросает кости и смотрит, какое слово/слова выпадут: «медовая плюшечка», «пончик», «сахарный пупсик». Каждое утро для меня выпадает новая комбинация, и мне это нравится. Ласковое прозвище – как печенье с предсказанием в моем любимом китайском ресторане. Конечно, я туда не ради предсказаний ходила, но без них было бы не так интересно.

Бетти выскакивает из-за стойки с упакованным ланчем в руках.

– Подожди минутку, сейчас какой-нибудь столик освободится.

Не буду я ждать; я уже приметила, кому составлю компанию. Вон тому пожилому человеку в тонком свитере.

– Ничего, я подсяду к офицеру Хайаши.

Бетти смотрит так, словно я похвалилась: сейчас выдрессирую тигра, будет на задних лапах ходить и блинчики мне подносить.

– Видишь ли, детка, офицер Хайаши предпочитает завтракать в одиночестве. И обедать тоже. И ужинать.

– Это не беда.

Я улыбаюсь Бетти; мне известно то, что неизвестно ей. Офицер Хайаши вовсе не грубиян.

На третье утро я шла в закусочную и вдруг вижу: в полицейском фургоне сидит немецкая овчарка, вся такая остроугольная, настороженная, вся как струна. Я прильнула к треснутому окну и спрашиваю:

– За что они тебя загребли, красавчик?

А пес на меня смотрит гордо и невозмутимо – он же при исполнении.

– Уж, конечно, не за оскорбление и не за драку, правда, милый? Ты для этого слишком хорошо воспитан. Но и не за контрабанду. Ты не такой, да? А, поняла! За воровство. Что же ты стащил? Неначатую пиццу со стола? Или именинный пирог прямо из-под носа у бедной малютки? Сразу видно – ты тот еще сластена.

Пес принялся колотить хвостом по сиденью. И тут позади меня кто-то выдал вполголоса:

– Куриные крылышки без косточек с ямайским соусом. Это ее слабость.

Значит, это девочка. Вот я опростоволосилась! А хвостом она била, потому что увидела своего напарника – седого полицейского. Он приблизился, и я прочитала фамилию на серебряном бейджике: «Хайаши».

– Она не под арестом. По крайней мере, пока.

Хайаши хлебнул кофе из стаканчика с логотипом закусочной «У Бетти».

– Ну конечно, я понимаю: она на дежурстве. Я просто хотела ее подразнить. Не сдержалась. Обожаю собак, а ваша – просто сокровище. Я в собаках разбираюсь.

– Да, она славная девочка. Ты же славная девочка, Бабс, верно?

– Как-как ее зовут?

Я буквально прыснула. Что за кличка для полицейской собаки! Была бы она мальчиком – ее бы звали Рекс, или Мэверик, или Айс.

– Это уменьшительное от Кубаба.

Еще того не легче. Я скрыла удивление и сказала овчарке:

– Рада познакомиться с тобой, Кубаба.

Потом я протянула руку полицейскому:

– Кстати, меня зовут Виви.

Он пожал мне руку.

– Надеюсь, ты законопослушная гражданка?

Я ответила ему в тон, с улыбкой:

– Не была, не участвовала, не привлекалась. По крайней мере, пока.

Потом, дома, я погуглила имя «Кубаба». И теперь я понимаю, что за человек офицер Хайаши, и знаю – он будет со мной добр.

Подхожу к столику, говорю:

– Доброе утро!

Офицер Хайаши занят кроссвордом, пишет в клеточках синей ручкой.

– Я – Виви. Ну, помните, я еще подумала, что ваша собака арестована?

Он поднимает глаза, смотрит с подозрением – ждет подвоха.

– Помню.

– Кубаба, – продолжаю, – была единственной шумерской царицей, которая правила сама, без мужа. Она – единственная женщина, указанная в шумерском царском списке.

На лицо офицера Хайаши выползает улыбка.

– Значит, ты специально выясняла.

Самцов немецких овчарок натаскивают горло преступникам перегрызать, и офицер Хайаши назвал свою девочку так, чтобы было понятно: она им ровня.

– Могу я к вам подсесть?

Он озирается, явно ищет свободное местечко, чтобы меня переадресовать. Я мило улыбаюсь, жду, когда он сдастся. До сих пор все сдавались.

Офицер Хайаши переводит глаза на меня:

– Конечно, ты можешь ко мне подсесть.

Гм. Старая уловка. Предполагается, что я спрошу по-другому: «Можно мне к вам подсесть?»

Но я просто проскальзываю за столик офицера Хайаши, плюхаю на сиденье сумку. И добряк Хайаши не знает, что со мной делать.

– Ты точно не была под арестом? Больно уж ты бойкая. Типичная правонарушительница.

Я бью себя кулаком в грудь:

– Ну что вы! Я ужас какая законопослушная!

Очень стараюсь не расхохотаться. Если бы даже офицер Хайаши застукал меня за резьбой по живому дереву, он бы мне ничего не сделал, потому что у него вся суровость – напускная. Он утыкается в свой кроссворд, я открываю альбом для эскизов на той странице, над которой вчера вечером трудилась. Вдохновительное слово написано вверху, подначивает меня. Ваби-саби. Сначала я думала изобразить простое розовое платье из шелка-сырца, и чтобы подол был неоверлоченный. Но увлеклась, и вот на листке – девушка с цветущими ветками вишни в руках, и розовые лепестки разлетаются, будто она кружится.

Я начинаю новый рисунок на том же развороте, время от времени кошусь на офицера Хайаши. Когда он не знает, какое слово вписать, он грызет ручку и буравит глазами газету, словно она способна испугаться и со страху выдать правильный ответ.

– Привет, куколка, – говорит Бетти, наливая кофе в мою кружку.

Конечно, я пью кофе только ради вкусовых ощущений; в чем в чем, а в кофеине у меня потребности нет. Я почти все в жизни для того делаю, чтобы аромат уловить, а вовсе не из необходимости.

– Ну, что – сегодня вафли заказываем? – уточняет Бетти с логическим ударением на «вафли».

В первое утро я заказала первое блюдо из меню – омлет классический. Решила пробовать все по порядку. Омлеты уже пройдены.

– Да, да, вафли! Наверняка они восхитительны!

– Ваш заказ, Пит.

Бетти ставит тарелку на стол. Глазунья с хрустящим беконом на теплой булочке. Просто слюнки текут. Я до этого блюда еще не дошла.

– Ну-с, – офицер Хайаши берется за вилку. – Как жизнь, Мэрилин Монро?

Касаюсь своих кудрей.

– Никакая я не Мэрилин. Я – это я.

Офицер Хайаши занят яичницей, соглашается не глядя.

– Ты так ты.

А что, разве нельзя? В последние месяцы я немного потолстела, стала девушкой с формами. Ну и подумала: если когда и краситься в платиновую блондинку, если когда и подстригать волосы пониже ушных мочек, то сейчас – самое время. Словом, я развела краску, приготовила смесь для перманента – и вот результат. Про Мэрилин Монро я ничего не знаю, а кудряшки пляшут от ветерка, и голове пушисто и легко. Вздумается лесным феям позвать меня в свой круг – а я уже готова. Ну и понятно, что к прическе «под Мэрилин» нужны ярко-красная помада и такой же лак для ногтей.

Я читала, у животных окраска служит либо для маскировки (называется мимикрией), либо для того, чтобы предупреждать хищников или привлекать партнеров. Ха! Пожалуй, мои красные губы, нарумяненные щеки и платиновый перманент выполняют все три функции. Или я просто люблю перевоплощения.

Бетти приносит вафли. Отодвигаю блокнот, чтобы освободить место; вооружаюсь вилкой. Это разгул углеводов какой-то; это блаженство. Тесто, золотистое от сливочного масла; густой иней сахарной пудры.

Офицер Хайаши уставился в мой блокнот, остатками булочки подчищает желток.

– «Ваби-саби». А ты знаешь, что это такое?

– Насколько я понимаю, – говорю я с важным видом, – «ваби-саби» – слово непереводимое. «Ваби» может означать «простой», или «абсолютный», или «преходящий». «Саби» – это что-то вроде «увядший». Или «увядающий». Короче, старый. Вместе «ваби» и «саби» означают «видеть красоту в безыскусности и естественности». В мимолетности. И даже в увядании.

Офицер Хайаши одним глотком допивает кофе.

– Откуда ты все это узнала?

– От подруги.

Имею ли я право по-прежнему называть Руби подругой? Мысленным взором я постоянно вижу ее: черные волосы, рваная челка, густо-розовая помада. Я так скучаю по ней и по ее родным, что впору завыть.

– Прошлой весной мама моей подруги участвовала в мультимедийном шоу. Сравнивала японское представление об эстетике, на котором ее воспитывали, с западным представлением об эстетике, которое изучала в колледже.

Прежде чем офицер Хайаши успевает отреагировать, я со вздохом киваю на нарисованное платье и вишневые ветки.

– Вот, пытаюсь перенести некоторые положения японской эстетики в мир моды. Правда, для меня лично они не годятся. В одежде я предпочитаю раскрепощенность и дерзость. Наверно, я, когда наконец-то попаду в Японию, буду следовать уличной моде. А вы бывали в Японии?

– Нет, не пришлось. Но мне… – Хайаши медлит, достает деньги из бумажника, – мне всегда хотелось поглядеть на Кинкаку-дзи.

– На Золотой Павильон?

Хайаши кивает.

– Моя мать рассказывала о нем буквально с благоговением.

– Почему ж вы не побывали в Японии, раз вам так хочется?

– Не знаю. Закрутился. То одно, то другое…

Офицер Хайаши надевает потрепанную бейсболку и, не прощаясь, выходит из-за стола.

Я тоже не задерживаюсь в закусочной. Перед работой надо еще кое-что сделать.

Ежедневный ритуал. Верона-ков расположен выше уровня моря, так что, если идти все время на запад – не важно, по какой именно улице, – выйдешь на обрывистый берег, к скалам. Некоторые нависают прямо над океаном, другие спускаются к воде более плавно. Калифорнийское побережье представлялось мне оживленным, с серферами, ловящими волну, с разноцветными пляжными зонтиками. Но здесь безлюдно и тихо – только прибой накатывает да чайки перекликаются. Я стою у обрыва, вся в россыпи брызг, как в тумане. Океан – прямо подо мной; этот факт потрясает даже на седьмой день пребывания в Верона-ков. Лучшие архитекторы, дизайнеры, художники перед мощью и великолепием природы выглядят жалкими дилетантами. Здорово, что я могу стоять вот так, охватывать взором сразу и синее небо, и волны с белыми барашками; чувствовать подошвами каждый выступ скальной породы.

Еще в закусочной я запаслась вафельными крошками. Птицы набрасываются на нежданный завтрак, пока я шарю в сумочке. Нужно кое от чего избавиться – за этим-то я и пришла на утес. Вот у меня два кислотно-оранжевых пузырька; не перепутать бы.

Таблетки такие гладкие на ощупь. Пальцем вылавливаю одну из них, держу в ладони. Я кружусь на месте, потому что по опыту знаю: хочешь подальше забросить невесомую таблетку – накопи энергию. Энергия высвободится одновременно с разжатием пальцев.

Таблетка летит вниз, я почти слышу «плюх», когда она достигает поверхности океана. Не исключено, что ее заметит какая-нибудь рыба, высунет голову, чтобы заглотить таблетку своим круглым рыбьим ртом. И, если эта рыба страдала резкими перепадами настроения, ей наверняка полегчает. Ну же, рыбка, сделай «ам».

Поворачиваюсь к океану спиной, иду в студию росписи керамики. Лучшей работы на лето и представить невозможно. Никакого дресс-кода, а делать надо только одно – наблюдать, как люди создают произведения искусства. Есть в этом что-то от вуайеризма, только не на тело глядишь, а на обнаженную душу. Настоящее колдовство; колдовство, говорю вам.

С работой мне ужасно повезло. На второй день сижу я на скамейке возле студии, жду, когда откроется, чтобы покреативить малость. Хозяйка появилась через час после заявленного времени, я успела целый карандаш извести на эскизы платьев. У хозяйки – ее зовут Уитни – оказалась очень теплая энергетика и лучшие кудри из всех, какие я когда-либо видела. Не меньше тысячи тугих-претугих завитков, честное слово! Я на них так и уставилась. Смотрю и оторваться не могу. Не иначе, эти кудри Господь Бог собственноручно создавал. Использовал щипцы диаметром с карандаш номер два. Извинения Уитни тонули в оправданиях – она, мол, вчера до ночи занималась резьбой по сырой глине, вот и проспала. Снова.

Час мы работали – я расписывала пиалу для мамы, Уитни расставляла глазури по оттенкам, начиная с красных и заканчивая фиолетовыми. Она продолжала извиняться, и в конце концов я сказала, чтоб она не заморачивалась, я вот вообще почти не сплю. Она пошутила: не поработаю ли я в мастерской в утренние часы, всего несколько дней, пока она, Уитни, отоспится? Я сказала, что как раз ищу работу. Тут она перестала смеяться, уточнила, серьезно ли я говорю, и предупредила, что зарплата будет минимальная. Что я ответила, вы и сами можете догадаться, потому что вот она я, шарю в сумке, ищу ключи от мастерской.

Свернув на Хай-стрит, я заметила, что на скамейке под вывеской «Вдохни жизнь» сидят двое – маленькая девочка в розовых кедах и темноволосый парень моих лет. Даже на расстоянии видно, что буйная шевелюра – не сознательный выбор парня. Просто он давно не стригся. Волосы взъерошенные и чуть вьющиеся. Вот же повезло. Будь у меня такая шевелюра, я бы ни к ножницам, ни к краске в жизни не прикоснулась. Ничего бы не стала менять на своей голове.

Эти двое разговаривают, девчушка болтает ногами. Парню на вид лет семнадцать-восемнадцать, в отцы он ей не годится, хотя выглядит очень, я бы сказала, по-отечески. Под глазами у него темные круги; наверно, в них-то все и дело. Или дело в одежде. Штаны цвета хаки и темно-синяя футболка с карманом на груди слева – это не стильно и не старомодно. Это – практично. Похоже, парень слишком поглощен заботами, чтобы вообще сообразить, насколько он хорош собой.

– Доброе утро! – здороваюсь я.

Оба смотрят так, будто перед ними ожил мультяшка.

– Привет.

Парень резко встает, девчушка следует его примеру.

– Вы хотели заняться росписью?

– Да, – отвечает парень.

Девчушка кивает.

– Ну так заходите.

Продолжая шарить в сумочке, делаю пригласительный жест. Улыбка у меня самая очаровательная – надо же расшевелить этих двоих. Сама я молчание не жалую. Не мой стиль. Лучше буду за двоих вести разговор, чем на ощупь пробираться траншеей тишины. Правда, я не знаю, что им сказать. Мысли возвращаются к сегодняшнему завтраку и к офицеру Хайаши.

– А вы местные или отдыхающие?

Придерживаю дверь, пропускаю их в мастерскую. Парень откашливается.

– Местные.

– Отлично.

Дверь за нами закрывается, я плюхаю сумку на стол.

– Не знаете, полиция в Верона-ков очень суровая? В смысле, полиция сурова к человеку, который раньше не привлекался к ответственности, но, допустим, несанкционированно украсил резьбой экземпляр местной флоры? Разумеется, выяснить это меня попросила подруга.

Глава 2

Джонас

Не сегодня завтра я этот будильник точно уничтожу. Специально не выставляю время на сотовом – велика вероятность, что вышвырну его из окна мансарды. Каждое утро, услышав ненавистный писк, я мысленно сжигаю мерзкий механизм. Кладу будильник на сковородку, ставлю на огонь. Смеюсь, наблюдая, как он плавится. В те редкие утра, когда мне удается почти проснуться, мое воображение устраивает будильнику пышные похороны по-викинговски. А назавтра писклявый гаденыш тут как тут.

Ощупью сползаю по лестнице. Надо. Найти. Кофе. Потом – в душ, собрать стирку, выгрузить посудомоечную машину, двигать на работу. Прежде чем удается выполнить пункт первый, в кухню врывается голос:

– Джонас! Мы-и-дём-и-дём-и-дём!

Каждый слог Лия отбивает ножкой по кухонному линолеуму. Она уже полностью готова, даже свои розовые кроссовки надела. Мне было одиннадцать, когда Лия родилась. До сих пор не верится, что она уже доросла до завязывания шнурков.

– Куда мы идем?

Лия растягивает улыбку.

– Раскрашивать мисочки. Я всю свою работу делала, и ты обещал.

Черт. Я и правда обещал. Лия складывает ручонки на груди.

– На прошлой неделе, то ли в среду, то ли в четверг, ты сказал, что в понедельник поведешь меня раскрашивать мисочки. Сегодня понедельник. Значит, мы идем.

– Ты права.

Я недостаточно проснулся, чтобы сообразить, как я все успею. К одиннадцати нужно быть в ресторане, а старшие брат с сестрой уже ушли на работу. Не тащить же младших в студию росписи. О некоторых людях говорят, что они как масло и вода – не смешиваются, в смысле, не ладят. Но Исаак и Бека – это не масло и вода, это скорее масло и раскаленная сковородка. Стоит им сойтись – и шипенье, горячие брызги, а то и пожар гарантированы. Беке – одиннадцать, Исааку – восемь. Вчера утром у них был матч по воплям – кому сидеть перед теликом в кресле с откидной спинкой. Бека запустила в Исаака подушкой, промазала. Итог – разбитая ваза. Пришлось обоих посадить под домашний арест. Не знаю, проймет их или нет, но формулировка звучала внушительно.

– Так мы идем? – спрашивает Лия.

– Да.

– Да, да, да!

Беру чашку со стола, поворачиваюсь к Лие:

– Овсянку будешь?

– Нет. Я буду тостик с арахисовым маслом и с бананом. Только Бека не стала мне тостик поджаривать.

– Как насчет овсянки с арахисовым маслом и с бананом?

Лия морщится.

– Ладно. Тостик, значит, тостик.

Руки уже тянулись к пакету с овсяными хлопьями.

Меняю траекторию, отрезаю ломтик хлеба, сую в тостер. Даю Лие банан и тупой нож. Она держит нож в правой руке, банан – в левой, поджав пальчики, как я ее научил. Меня самого этому научил отец в кухне своего ресторана. Отец также продемонстрировал, что бывает с теми, кто не освоил технику защиты пальцев. Для показа он использовал кетчуп – типа это кровь – и актерские способности. Мне тогда было девять. Впечатление осталось неизгладимое.

Хлеб выскакивает из тостера. Кладу его на тарелку и ставлю перед Лией. Она размазывает по тосту арахисовое масло, говорит с улыбкой:

– Сегодня я для мамочки кофейную чашку раскрашу.

– Молодец, хорошо придумала.

Наливаю себе кофе. В кухню входит Исаак. Как всегда, перед носом, на вытянутых руках, у него книга. Исаак умеет читать на ходу. Нет, даже не так: он лучше передвигается во время чтения, чем среднестатистический человек передвигается, больше ничего при этом не делая. Исаак ловко огибает уличные вывески, поднимается по ступенькам, лавирует между пешеходов. Есть на что посмотреть. Исаак взглядывает на нас с Лией, в его очках отражена дверца холодильника.

– Ты вроде сказал, мы идем расписывать посуду?

– Мы – да, идем, – говорю я.

– Да, да, да! – ликует Лия.

– Круто! Я с вами.

– Как бы не так. Ты под домашним арестом. И потом, посмотри на график дежурств. У кого за месяц ни одного пропуска?

Исаак щурится на график, сочиняет железные аргументы:

– Ну, только у Лии. Так нечестно! Ей самая легкая работа, потому что она младшая! Подумаешь, стирку сортировать и на стол накрывать! С этим любой справится.

Лия смотрит сердито. Подавляю импульс ущипнуть брата.

– Лие всего пять лет. Она делает что может, и ее, заметь, дважды просить не приходится.

Вот когда мама составляла график, никто не спорил. Каждый выполнял задания, прописанные против его имени. Мама решала, чем и как занять нас, всех восьмерых. Она подписывала разрешения на участие в школьных мероприятиях. Она пекла вафли по понедельникам, чтобы смягчить поствоскресный шок. Тридцать первого декабря она убирала коробку с рождественскими украшениями. Но это все было раньше, до того как нас осталось семеро.

Папа был замечательным человеком. Во всех смыслах и во всем. Громадного роста, с раскатистым смехом, с широкой душой. Время от времени я смотрю на семейные фотографии, где мы все вместе, и представляю, что папа вдруг исчез. И знаете что? Вся картинка распадается. Точно то же самое происходит с нами в реальной жизни.

Папа шутил: дескать, он бы давно голову где-нибудь позабыл, если б мама ее вовремя не пришила. Я тогда не понимал смысла шутки, во все глаза смотрел на папин воротник. Ожидал увидеть зигзагообразный шов на шее, в стиле Франкенштейна. А потом папа умер, и выяснилось, что мама так же на него полагалась, как и он на нее. Теперь мама почти не выходит из спальни. Иногда мне кажется, она лежит и шепчет сердцу: «Бейся. Бейся. Бейся», легким: «Вдох. Выдох. Вдох. Выдох». Как будто все силы у нее уходят на то, чтобы просто существовать.

Поднимаюсь по лестнице. Бека окликает меня из детской, которую делит с Лией. Бека стоит на коленях, роется в нижнем ящике комода.

– Джонас! Ты не видел мои синие шорты?

– Нет. То есть, кажется, они в стирке.

Бека рычит. Минимум половина ее реплик в общении со мной приходится на рычание.

– Я их надеть хотела!

– Тогда сама свою одежду стирай.

Продолжая рычать, Бека подходит к платяному шкафу, нарочно топает. Делаю глоток кофе. Когда и посмаковать горечь, как не сейчас.

– Что стряслось?

Это первое, что выдает Сайлас по телефону. Мой старший брат работает в кофейне начальником смены, на заднем плане слышатся знакомые звуки: урчит вспениватель молока, переговариваются официанты.

– Сайлас, ты не мог бы пораньше освободиться?

– Что? Да я специально в самую раннюю смену прошусь, чтобы успеть домой прежде, чем ты в ресторан уйдешь.

– Да, конечно. Только я пообещал кое-куда сводить Лию – и забыл.

– А Беку с Исааком ты разве не можешь прихватить?

Еще бы. С удовольствием. Оставлю их на обочине, снабжу табличкой: «Бесплатно в хорошие руки».

– Вчера я их под домашний арест посадил.

Следует пауза. Сайлас молчит, но в телефонном пространстве слышны слова, много раз сказанные между мной и Сайласом. Что, если Исааку взбредет провести дома научный эксперимент? Что, если Бека сбежит с подружками на озеро? Узнает ли об этом мама? Может, это событие выведет маму из ступора. Или не выведет. Оставить Исаака с Бекой дома с мамой – все равно что оставить их совершенно одних. Но ведь Беке уже одиннадцать.

– Ну так оставляй, только маме скажи. Ничего с ними не случится.

Связь прерывается, я в ужасе перед своим следующим шагом. Не могу определить, когда стал сам себе казаться надзирателем, запертым в психушке вместе с пациентами.

Дверь в мамину спальню приоткрыта, я медлю, прежде чем войти. С тех пор как умер папа, мама больше времени проводит в спальне, чем при его жизни. В хорошие дни она хоть со скрипом, но поднимается с постели. В плохие дни мне кажется, я смотрю замедленную съемку ее умирания.

– Мама?

Она реагирует так, словно нас разделяет часовой пояс. Вымучивает улыбку. Никогда к этому не привыкну. Затворничество выбелило ее щеки. Раньше они были такие румяные. От смеха. От беготни по двору с Исааком и Лией.

– Привет, дружок.

– Привет.

Подхожу к ней ближе – но не настолько близко, чтобы присесть на кровать.

– Мам, я обещал, что свожу Лию в студию росписи керамики. Сайлас вернется с работы после десяти, поэтому Исаак с Бекой пару часов побудут дома.

– Ладно.

Она поворачивается в постели, ко мне лицом.

– Извини, что я не приготовила им завтрак. Я сегодня совершенно без сил.

Сегодня и каждый день в последние шесть месяцев. Однако же по воскресеньям она встает, ходит в церковь. Ее извинения – притворство. Впрочем, как и ее вопросы. «Ты не упакуешь ланч для младших?» «Ты не сводишь Беку на занятие футбольной секции?» Она всегда спрашивает; всегда благодарит. Я бы так и так все делал. И ей это известно.

– Ничего страшного, мам.

Нет смысла культивировать в ней чувство вины. Она не в силах почувствовать себя лучше. Я не в силах ее заставить. И никто из нас шестерых не в силах. Мы можем только не усугублять ее состояние.

– Спасибо, дружок.

Улыбка у нее почти настоящая.

– Что бы я только без тебя делала?

Честно – не знаю. Должна же она понимать: мы выполняем ее работу. Мы, трое старших, день за днем пытаемся заменить обоих родителей. Я бы, наверно, встряхнул маму, не будь у нее такой вид – будто она сломаться может.

Влезаю в те же штаны и футболку, что были на мне вчера, успеваю заметить собственное отражение в зеркале. Боже, когда это я так оброс? Хотя чего удивляться? В последний раз Кэндис Майклс чуть ли не силой затащила меня в свой салон, усадила в парикмахерское кресло. Как бродячего пса.

– Чтоб без меня были как шелковые. Дознаюсь, Бека, что вы опять дрались – сдам все твои лаки для ногтей в студию росписи. А твои драгоценные книжки, Исаак, просто сожгу.

Бека закатывает глаза. Исаак сидит, уткнувшись в книгу. Лия пританцовывает – я это вижу боковым зрением. Восторг в ее личном пространстве не умещается. Лие нужно кружиться, чтоб восторг по всей гостиной распределился.

Вообще-то машина у нас есть, но мы на ней только за город ездим – например, в конце лета на школьный базар или чтоб посмотреть фильм в 3D, когда нам надоедает наш допотопный кинотеатрик. Еще моя старшая сестра, Наоми, ездит на практику. Мы не возражаем. Верона-ков – город маленький, можно и пешочком пройтись. На каждый мой шаг у Лии приходится два прыжка. Нам попадается миссис Альбрехт с Эдгаром. Эдгар – пудель, а похож на свою хозяйку, будто он ей родня.

– Привет, ребята, – здоровается миссис Альбрехт.

Мы ей машем, Лия гладит Эдгара по голове. Слева от нас двое в полной экипировке поглощены спортивной ходьбой. Эти с нами не здороваются. В Верона-ков живут люди двух типов: отпускники и местные. Мы с Лией – местные в третьем поколении.

Не скажу, что у нас тут борьба за сферы влияния. Нет, все не так серьезно. Местные делают бизнес за счет отпускников; местные даже симпатизируют отпускникам. Отпускники, в свою очередь, о-бо-жа-ют наш город. Именно так они говорят, с ударением на каждый слог. Местные его просто любят – как воздух. В любви к воздуху не признаются; о ней даже не думают. Воздух просто находится в легких. И в крови.

Мы с Лией заходим в кофейню. Я – за дополнительным кофе, Лия – посмотреть, как работает Сайлас.

– Привет, – говорит Сайлас и вручает мне черный кофе в дорожном стаканчике. – Ну что, решил насчет младших?

– Дома их оставил. Всего-то на час, от силы на два. В конце концов, нельзя же их все время караулить.

– Мне не видно! – жалуется Лия.

Подхватываю ее под мышки. Лия обожает изнанку любого дела. Сайлас выдавливает взбитые сливки на поверхность напитка, добавляет шоколадный соус. Лия хлопает в ладоши. Сайлас не первый день в кофейне работает, но Лия до сих пор не привыкла. Надо же – ее брат за барной стойкой. Сайлас улыбается, подвигает к Лие миниатюрную чашечку. Горячий шоколад. Лия визжит от счастья, но Сайлас прижимает палец к губам, подмигивает ей. Лия его копирует, тоже подмигивает – неумело, нарочито: глаз слишком долго закрытым держит.

Какой-нибудь психолог, пожалуй, сказал бы: мы ее балуем, потому что она у нас младшенькая. На самом деле мы балуем Лию потому, что она до невозможности славная.

По пути к студии я пью кофе, Лия, причмокивая, тянет горячий шоколад. Мы усаживаемся на деревянную скамейку возле входа, обсуждаем планы на лето. Я планирую стать виртуозом в приготовлении соуса бер-блан, а еще бегать трусцой по пляжу, чтобы не умереть от инфаркта, как папа. Но Лии, конечно, я свои планы иначе подаю. Мол, хочу попробовать пару новых рецептов и выучиться бегать быстрее. Лия хочет часто-пречасто ходить в библиотеку, посмотреть мульт про уток и построить песчаный замок больше прошлогоднего. Мы как раз обсуждаем, каким он будет, наш замок, когда я вдруг чувствую: справа кто-то стоит.

– Доброе утро!

На нас сверху вниз смотрит девчонка с платиновыми кудрями, с помадой оттенка коктейльной мараскиновой вишни. В нашей школе такие не водятся. Я таких вообще живьем никогда не видел. Выражение лица у нее… счастливое. В смысле, девчонка от нашего присутствия не скисла.

– Привет.

Встаю резко, чуть не теряю равновесие.

– Вы хотели заняться росписью?

Девчонка указывает на дверь студии. Лия кивает, я продолжаю блистать красноречием:

– Да.

– Ну так заходите.

Широкая улыбка, приглашающий жест, возня с замком. Я тем временем смотрю на Лию. Мол, мы должны ее знать, верно? Она ведь здесь работает, следовательно, живет в нашем городе. Но Лие не до меня – она во все глаза разглядывает девчонку.

– А вы местные или отдыхающие?

Девчонка распахивает дверь, мы с Лией входим в студию.

– Местные.

– Отлично.

Она хлопает в ладоши, закрывает дверь, плюхает на пол сумку.

– Не знаете, полиция в Верона-ков очень суровая? В смысле, полиция сурова к человеку, который раньше не привлекался к ответственности, но, допустим, несанкционированно украсил резьбой экземпляр местной флоры? Разумеется, выяснить это меня попросила подруга.

Раскрываю рот, слабо представляя, как ответить. Но девчонка уже со смехом ведет Лию к столу.

– Вот вечно я так! Сама впереди себя бегу. Дело прежде всего. Роспись по керамике! Сюда, сюда. За то, что рано проснулись, вам приз полагается. Знаете какой? Можете выбрать любой стол, вот! До чего ж я рада, что в такую рань у меня посетители. В смысле, не поймите меня неправильно. Мне и одной нескучно. Я – сама себе компания.

Девчонка продолжает в том же духе. Лия выбирает стол в квадрате света, что льется из окна; остальные столы освещены гораздо хуже. Я иду за Лией, кошусь на девчонку. До чего же хороша. Девчонка исчезает в подсобке. Честное слово, она на вид – точь-в-точь как лимонный меренговый пирог на вкус. Солнце с пикантной кислинкой. Она появляется вновь, надевает на Лию розовый фартучек, наклоняется, завязывает тесемки.

– Ну и как тебя зовут?

Лия взглядывает на меня. Она всегда так разрешения спрашивает – одними глазами. Я киваю – тоже как обычно. Для разговоров мое разрешение необязательно. Но Лия молчит, и тогда девчонка тоже кивает:

– Вот умница. Не разговариваешь с незнакомыми людьми. Я вот, когда была маленькая, всегда с чужими болтала. Впрочем, я и до сих пор не научилась держать язык за зубами. Правда, на работе такая болтовня называется «обслуживание клиентов».

Алые губы двигаются быстро-быстро, раскрываются, округляются, артикулируя каждый слог.

Девчонка протягивает Лие руку:

– Меня зовут Виви. Мне шестнадцать, а скоро будет семнадцать, я приехала сюда на лето, живу на Лос-Флорес-драйв. Мой любимый цвет – синий, я обожаю собак и мороженое, а еще – смеяться так сильно, чтоб чуть-чуть в трусы не намочить.

Лия поджимает губки, давит улыбку в зародыше. Девчонка – то есть Виви – глядит победительницей.

– Ну вот, я больше тебе не чужая. Ты теперь знаешь про меня всякие вещи, в том числе – один постыдный факт. И все равно, если не хочешь, можешь не говорить, как тебя зовут.

– Меня зовут Лия.

Лия чуть стискивает и поспешно отпускает руку Виви.

– Я очень рада познакомиться с тобой, Лия. А тебя как зовут, лакомый кусочек?

Виви склоняет голову набок, в мою сторону. Она что, меня лакомым кусочком назвала? Меня только один человек так называет – Бетти. Но ей – шестьдесят с хвостом, она меня знает с рождения.

– Или ты тоже не доверяешь чужим?

– Джонас.

Говорю низким голосом, в доказательство, что я – парень. А никакой не лакомый кусочек. Ее смех – как звон китайского колокольчика. Не понимаю, что смешного. Она становится на цыпочки, чтобы набросить мне на шею хомут фартука.

– Я не собираюсь заниматься росписью. Я просто привел сестру.

– Глупости, Джонас.

В мгновение ока Виви оказывается позади меня, завязывает тесемки фартука у меня на талии, точь-в-точь как она это проделала с Лией. Я не возражаю. Она оглядывает меня в фартуке, улыбается, переводит глаза на Лию.

– По-моему, краски по тебе уже просто истосковались. Очень советую с ними не церемониться. Знаешь, сколько в мире оттенков? Восемьдесят шесть тысяч! Наверняка ты сможешь использовать как минимум половину из них. Чем больше, тем лучше!

Лия загребает столько пузырьков, сколько способны удержать ее ручонки, и прихватывает две чашки. Значит, я тоже буду заниматься росписью. Окунаю кисточку в темно-синюю краску. Лия склонилась над своей чашкой, уже полностью ушла в работу. У меня кисточка широкая, я методично вожу ею по керамической поверхности. Возвращается Виви с рулоном бумажных полотенец и большой банкой чистой воды. Садится рядом со мной. На сей раз я намерен заговорить первым. Может, развею впечатление о себе как о законченном пентюхе.

– Ну и как тебе Верона-ков?

– Как любовь с первого взгляда. Я думала, здесь сплошные пафосные виллы и отели-небоскребы. Оказалось – ничего нарочитого, ничего показного. Душа во всем чувствуется. Винтажные домики; гостиницы «постель и завтрак». Я просто очарована.

Киваю, не отвлекаясь от чашки. Закрашиваю шероховатую поверхность широкими синими мазками.

– У нас в постановлении о зонировании городской территории запрещено выделять больше трех тысяч квадратных футов на одно домохозяйство. И отели строить запрещено, кроме трешек «постель и завтрак».

Виви моргает, усваивает новую информацию. Боже, что я несу! Не ожидал от себя такого идиотизма. Эта девушка, возможно, на трех языках говорит. У нее, пожалуй, есть крутой парень лет этак на семь старше и акустическое пианино. Или и то, и другое. А я выдаю выражения типа «зонирование городской территории»!

– Это очень интересно.

Ресницы дрожат. Они темные-претемные, затеняют синие глаза. Стоп. Она что, сказала «очень интересно»? Без намека на сарказм?

– Меня интересует история Верона-ков, потому что я никогда подобных городов не видела. Хочу знать, почему все здесь устроено так, как устроено, а не иначе. Понимаешь, о чем я?

С языка так и рвется: «Да! Да, красавица, я все понимаю. Я проник в твою суть. Мы с тобой родственные души». Но, по причине упомянутого ранее идиотизма, я только плечами пожимаю:

– Я тут с рождения живу.

– Ну так вот что я тебе скажу. Ты везунчик; ты самый счастливый билет вытянул. Не каждый, далеко не каждый человек проводит детство в таком красивом городе. Нет, даже не так. Город не просто красивый, он – маленький. Ты называешь свое имя – и люди его сразу же запоминают.

Черт возьми, где же эта девушка живет, что люди ее имени не помнят? Наверно, в Нью-Йорке.

– А ты сама откуда?

– Да я в разных местах жила. Последнее – Сиэтл. Собственно, в Сиэтле я жила дольше всего по времени. Я там родилась, потом мы переехали в Боулдер, но через год вернулись в Сиэтл. Опять переехали – в Юту, потом в Сан-Франциско – и снова обратно в Сиэтл. Там мы жили несколько лет. И вот теперь здесь живем.

– Сиэтл. Город, где часто идут дожди.

Гениально. Мне явно светит титул «Собеседник года». Буду продолжать в том же духе – выдавать основные факты об американских городах, – пока Виви не пожелает прошвырнуться со мной вечерком. К моему изумлению, она улыбается.

– Ну да, дожди там часто идут. Но часто и не идут.

Об этом в энциклопедиях не написано. Дождливая пора кошмарна, зато солнечные дни в Сиэтле гораздо лучше, чем где-либо еще.

– Значит, здесь ты поселилась на Лос-Флорес. А в каком доме?

– В том, который самый современный. Ричард – это хозяин – главный покупатель у моей мамы. На лето он уехал в Китай и вот пригласил нас пожить у него. Ричард предположил, что морские пейзажи будут вдохновлять маму. И оказался совершенно прав.

Виви подвигается ко мне, прикрывает рот ладошкой:

– Вдобавок Ричард неженат. Между нами: мне кажется, он от моей мамы без ума.

Меня дергают за рукав. Лия принесла показать свою работу – разноцветные сердечки, нарисованные нетвердой рукой. Пространство между сердечками закрашено в цвет морской волны.

– Очень красиво получилось, Лия. Маме понравится.

Лия улыбается, но тут вступает Виви:

– Боже, это ведь просто ах! Ты художница, да?

Лия морщит лобик:

– Не-а.

– Ну так вот что я тебе скажу. Ты очень, очень талантливая. Многие люди гораздо старше тебя в жизни так не нарисуют. Уж я-то в этом разбираюсь, потому что моя мама – настоящая художница. В смысле по профессии. Я сразу вижу, у кого есть талант, а у кого нету. Вот у Джонаса, например, ни малейшего таланта к живописи.

Лия хихикает. Ее щеки розовеют от гордости. Мои, наверно, тоже порозовели. Открываю рот, чтобы высказаться в защиту своей однотонной синей чашки, но Лия меня опережает:

– Твоя мама правда художница?

Я в шоке. Дома Лия всегда говорит что думает. Но при посторонних, даже при своих подружках из садика, отмалчивается.

– Правда. Поэтому-то мы сюда и приехали. Чтобы мама рисовала солнце и океан.

Лия обдумывает информацию.

– И ты здесь никого не знаешь?

Виви пожимает плечами:

– Ну, кое с кем я успела познакомиться. А что? Ты мне можешь друзей порекомендовать? Или развлечения? Или скажешь, где лучше всего кормят?

– Скажу, – отвечает Лия. – У нас дома.

– У вас дома? – улыбается Виви.

Лия кивает.

– Джонас, можно Виви сегодня придет к нам ужинать?

– Ну…

В смысле, я бы с радостью пригласил эту девчонку на ужин. Но только не к себе домой. Незачем ей знакомиться с моей крезанутой семейкой. Лия и Виви смотрят на меня. Отговорки в голову не приходят. У нас продуктов нет? Вранье: я всегда покупаю продукты оптом – так дешевле. Правда слишком тяжела: моя мать в глубокой депрессии, и у меня пятеро братьев и сестер, каждый со своим заскоком. Виви заглядывает мне в глаза, я телепатирую: пожалуйста, избавь меня от этой пытки – наблюдать твой шок от моих родных. От препирательств и грызни. От бьющего в глаза отсутствия родителей.

– Конечно. Если Виви так хочется.

Виви хлопает в ладоши, Лия улыбается. Я пока ничего не сделал. Значит, ничего и не потеряно. Лия подбросила идею – будто бомбу с часовым механизмом вручила, – а я расписался в получении. Теперь эта бомба взорвется у меня в руках.

– Что у нас на ужин? – спрашивает Лия.

– Пока не решил. А что ты хочешь?

– Пиццу. Только не магазинную. Я хочу твою пиццу.

Лия взглядывает на Виви:

– Джонас так пиццу печет – пальчики оближешь.

Что ж, пицца – удовольствие недешевое, но я ее испеку, так и быть. Лия встает, идет выбирать очередной оттенок краски. Она отошла достаточно далеко, можно повесить голову. Что я и делаю.

– Если не хочешь, принимать приглашение совсем не обязательно. Лия поймет.

– Очень даже хочу.

Виви прищуривается на меня, словно я несусветную глупость выдал. Словно принять приглашение пятилетнего ребенка – дело самое обычное.

– Я уже сказала – я здесь недавно, никого толком не знаю. И потом, моя мама не готовит, я на ужин хлопьями пробавляюсь. Уже целую неделю. Хлопья, правда, вкусные, но неплохо бы поесть чего-нибудь горяченького. Питательного чего-нибудь. Так во сколько у нас ужин?

– Гм…

Я медлю с ответом. Прикидываю, сколько времени нужно, чтобы купить продукты, дойти с работы до дому, замесить тесто. А заодно прибраться, сделать братьям и сестрам внушение, чтобы прилично вели себя при Виви. И решить, нужно ли рассказывать ей о родителях. И/ или объяснять их отсутствие за столом. Получается две недели. Минимум.

– Вот как мы поступим.

Виви хватает меня за левое запястье, тянет к себе всю руку. Сырые прикосновения к коже, прохлада кисточки, обмакнутой в краску. Секунда – и дело сделано, на моей руке – десять темно-синих цифр. Ее телефонный номер размахнулся от бицепса, от края рукава футболки, до основания ладони.

– Скинь сообщение, когда определишься со временем.

И вот мы с Лией на улице. Мы пробыли в студии меньше часа. За это время Лия завела новую подружку, а я получил номер сотового этой подружки длиной во всю свою руку.

– Полная аномалия, да, Лия?

– Ага, номалия, – эхом отзывается сестренка.

Словом, у меня полдня на лакировку собственной жизни. Пусть хотя бы выглядит обычной, пусть не сразу отпугнет эту удивительную девушку. Мне нужен план. Мне нужна стрижка. И, пожалуй, дротики со снотворным для Исаака и Беки. Лия идет по бордюру, воображает себя воздушной гимнасткой. Выжидаю секунду, потом спрашиваю:

– Лия, можешь оценить аномальность нашей семьи по десятибалльной шкале?

– Сто, – сразу отвечает Лия. – У нас – полная номалия.

По большей части мне кажется, что я едва-едва справляюсь. Но, если моя младшая сестренка не считает нашу жизнь кошмарной, даром что у нас нет отца, а вместо матери – призрак, значит, мои усилия не напрасны. «Полная номалия». Для кого-то – сомнительно звучит. Для меня – в самый раз.

Глава 3

Виви

– Доброе утро, Виви!

Уитни на всех парах бросается к стойке. Лицо в обрамлении мелких завитков, при дневном свете каштановый цвет отливает рыжиной. Мне сразу хочется такую же бордовую юбку – с запа́хом, длиной в пол.

– Доброе утро!

– Ну что, дела идут?

Уитни достает коробочку с новыми красками.

– Идут, идут! Пятнадцать клиентов за шесть часов.

Да, правильно – за шесть. Причем один клиент две посудины расписал. И у меня новая подружка. А ещщще… – Я играю бровями, интригую. – Еще я познакомилась с парнем.

Уитни заранее расплывается в улыбке, вся подается ко мне.

– Что ты говоришь!

Так и вижу Джонаса – вихрастого, с глазами того оттенка, какой приобретает кофе, когда долго глядишь в полную чашку. Знаете, такой глубокий коричневый цвет с переходом в черный. Теплый. Дразнящий вкусовые рецепторы.

– Он просто красавчик.

– Я его знаю? Он местный или отпускник?

Уитни потирает руки, словно готовится принять целый букет смачных подробностей.

– Местный. Его зовут Джонас.

Имя прямо просится, чтобы его растягивали, произносили по слогам. Джооо-нааа. Мне нравятся эти долгие «о» и «а»; мне нравится сонорный «н», заставляющий коснуться нёба языком. Чтобы произнести мое имя, требуется задействовать только нижнюю губу да передние зубы. Бровь Уитни подпрыгивает на целый дюйм, бронзовеет в луче послеполуденного света.

– Джонас Дэниэлс?

– Фамилии не знаю. Среднего роста, темноволосый. У него очень славная сестренка Лия. И переутомленный вид.

– Ну да, это Джонас Дэниэлс.

Уитни, минуту назад пускавшая слюнки, теперь взволнованна. Не пойму, какая подробность ее так напрягла. У Джонаса что, девушка есть? Значит, мои акции резко упадут. Потом я их подниму, конечно, но все равно это неприятно. Понадобится время, а я не отличаюсь терпеливостью. У меня – планы. Хорошие планы. Уитни плотно сцепляет пальцы.

– Он тебя куда-то пригласил?

– Он – нет. Меня пригласила Лия. К ним домой на ужин. Джонас согласился. Но, кажется, ему эта идея понравилась. В смысле, может, я и опережаю события, только к тому времени, как я выйду из-за стола, Джонас точно уже не будет жалеть.

Сверкаю своей самой победной улыбкой, которая совсем не убеждает Уитни.

– Господи! У него что – проказа? В чем дело? Если Джонас кого топором зарубил, лучше мне сразу об этом узнать, чтобы все риски от совместного ужина взвесить.

– Да нет, дело не в этом… просто…

Уитни замолкает.

– Его семье в этом году туго пришлось. Мы опасаемся, что…

Я резко обрываю ее:

– А знаете – не надо ничего говорить. Тем более что вам это нелегко. Ничего не имею против личного знакомства с домашними скелетами. Я вам больше скажу. Мне нравится прямо протопать к шкафу, пожать костлявую руку и сказать: «Привет».

Уитни смеется.

– Хорошая ты девчонка, Вив.

– Спасибо.

Делаю книксен и добавляю:

– Меня спугнуть не так-то просто, особенно если парень даже не представляет, до чего он классный. На мой вкус, это усиливает привлекательность. И меня заводит, что Джонас так заботится о сестренке. По-моему, это очень сексуальная черта; а вы как думаете?

Уитни снова смеется.

– Мне двадцать шесть лет, Вив. Оценивать сексуальность шестнадцатилетних мальчишек – не по моей части.

– Ну так поверьте мне на слово.

Подмигиваю, беру сумку из-под стойки. По дороге домой только укрепляюсь во мнении, что правильно поступила, не дав Уитни выдать секрет Джонаса. Мне самой в этом году туго пришлось. Если бы с моими тайнами кто-то вздумал обойтись как с флайерами на концерт или с купонами на открытие ресторана, я бы точно не обрадовалась. Захочу – сама расскажу, не захочу – не расскажу.

Думать об этом неприятно; на подступах к Лос-Флорес-драйв я уже думаю о том, как водила кисточкой по руке Джонаса Дэниэлса.

Дом Ричарда представляет собой современное пляжное бунгало, типичное обиталище немолодого холостяка. Сплошные скругленные углы и твердые поверхности. Посреди кухни, над столом, укреплены светильники, которые более уместно смотрелись бы в фабричном цеху; диван стоит на заостренных деревянных ножках. В целом стильно, только мебель неудобная. Дом – самый новый из всех, что я видела в Верона-ков. Это открытие меня не порадовало, да только не нам с мамой придираться к бесплатному жилью. В своей комнате я развесила по стенам лампочки, чтобы было хоть немного похоже на выставку Яёи Кусамы[1].

Что мне в этом доме нравится, так это окна от пола до потолка в гостиной. Не окна даже, а стеклянные стены. Сходятся под прямым углом, который нацелен строго на океан. Просто бесподобно. На закате – полное впечатление, что солнце садится непосредственно в гостиной.

Нажав на кнопку, можно задернуть плотные шторы, но нам с мамой это претит, кажется проявлением неблагодарности. Вечерами мы смотрим на океан. Не верится, что бывают такие огромные пространства, и такая чернота, и что волны не успокаиваются, даже когда весь остальной мир спит. А что за луна! Господи, да она весь космос собой заполняет. Прямо чувствуешь божественный дух.

Сама я после таких зрелищ склонна верить маме. По ее словам, Ричард, конечно, бизнесмен и, конечно, денежный мешок – но у него душа глубокая. Вроде вымоины в приливной акватории – о ней ни за что не догадаешься, глядя на безмятежную водную гладь.

Мама сидит за мольбертом в углу гостиной. Она словно капитан, что правит в открытое море, крутит руль на стеклянном носу корабля. Картину она начала, едва ее взору открылся этот восхитительный вид; интуиция подсказывает, что картина близка к завершению.

Это – абстракция. Спутанные, длинные разноцветные мазки по всему холсту. Почти все мамины работы неподготовленному зрителю кажутся мешаниной красок. Оптимистичной, яркой, невозможной мешаниной. Нетрудно догадаться, что и меня она зачала в том же настроении и в тех же обстоятельствах. Мама оборачивается, наконец-то ощутив мое присутствие.

– Привет, родная.

– Привет.

– Как рабочий день прошел?

– Отлично. Просто замечательно.

Мама встает, потягивается. Наверняка уже долго позу не меняла. Смотрит на меня – сначала просто, потом все внимательнее и внимательнее. Подходит ближе. Достаточно близко, чтобы тронуть мою щеку мягкой ладонью.

– Ты вроде похудела?

Я замираю, отстраняюсь от ее прикосновения.

– Нет. Не знаю. Не похудела.

– Точно?

Я вздыхаю. Терпеть не могу такие разговоры. Причин – две. Во-первых, не хочу снова превратиться в набор костей. Мне идет, когда бедра пышные; я все еще надеюсь, что и грудь подрастет. Во-вторых, понятно, к чему клонит мама.

– Мам, слушай, мы с тобой в Калифорнии. Лето на дворе. Наверно, я больше потею, вот и все.

– Вив.

Она вздыхает, на миг закрывает глаза, словно чтобы мысленно произнести: «Боже, дай мне сил».

– Пожалуйста, не заставляй меня задавать этот вопрос.

– Я тебя вообще ничего делать не заставляю.

Маме достается сердитый взгляд.

– Может, просто не будешь спрашивать?

Ненавижу, когда мне об этом напоминают. Ужасно, что мама до сих пор об этом думает. Я вот не думаю, то есть думаю, но редко и вскользь, потому что не вижу смысла мусолить плохое. В начале этого года у меня случился спад. Слишком резкий. А потом подъем. Тоже слишком резкий. Мне выписали таблетки, которые выкурили-таки меня из кроличьей норы, и одним из побочников был набор веса. Поэтому мама стала подозрительной, все время задает вопросы и так и норовит сделать вывод.

Я вот, когда расстраиваюсь или когда зло начинает разбирать, такую штуку практикую: весь гнев мысленно отправляю по рукам, к ладоням. Потом щелкаю пальцами обеих рук, как бы давлю эмоции. Звук щелчка, ощущение гадливости. Иногда помогает.

Мама идет за мной в мою комнату. Оглядываюсь, щелкаю пальцами. Никакого эффекта. Злость никуда не делась.

– Мне почти семнадцать. Ты меня оскорбляешь и мучаешь своим недоверием.

Останавливаемся возле двери. Вид у мамы подавленный, будто она не в силах смолчать.

– Вив, просто скажи, что принимаешь лекарство. Скажи «да» – и я тебе поверю.

Я переступаю порог, резко разворачиваюсь к маме. Рука уже на двери, я готова захлопнуть дверь перед маминым носом.

– Да. Годится? Да, я принимаю эти дурацкие, эти гребаные таблетки.

Дверь захлопывается с грохотом, эхо разносится по дому. Я бросаюсь на кровать, готовая разрыдаться от злости. Что неудивительно, ведь этой злости хватило, чтобы бросить маме в лицо слово «гребаные». Впрочем, мне все равно. Я ее восемьдесят тысяч раз просила не поднимать тему таблеток. Неужели это так трудно – избегать одной-единственной темы среди великого множества других тем, приятных, интересных, захватывающих?

Некоторое время я плачу, вся такая разнесчастная, растянувшись на одеяле, зарывшись лицом в Сандаликов мех. Сандалик – это плюшевый пес, мой лучший друг детства. Мама мне его подарила и сказала, что такой оттенок называется сандаловым, я не совсем поняла этимологию – отсюда и кличка. Сандалик живет в изголовье моей кровати вместе с розовой пони Розабеллой и черепашкой Норманом.

Посреди рыданий раздается писк мобильника. Сообщение.

Как будто мне нужно особое напоминание! Как будто с утра мне встретился другой, более колоритный Джонас. Улыбаюсь сквозь слезы. Очень трогательно, что Джонас опасается, будто я за шесть часов о нем забыла. Переворачиваюсь на кровати, держу телефон обеими руками, набираю текст.

Так-так-так. Конкретно, без намека на заигрывание. Джонас, Джонас, Джонас – ты же меня этим только провоцируешь. Я будто пришла в собачий приют и хочу завоевать симпатии самого пугливого песика.

Ох, Джонас, глупыш. Погоди же, я тебя заставлю на мои заигрывания ответить.

Не выпускаю телефон из рук, жду, улыбаюсь. Именно это мне летом и нужно – солнечный свет, океан, флирт без правил. И заведомо выполнимая миссия.

Наконец сотовый пищит снова.

Ха! Вот Джонас и попался! Этого достаточно, чтобы воспрянуть духом. Секунда – и сидение в комнате становится несносным, и совершенно необходимо помириться с мамой. Я спускаюсь по лестнице, покусывая губу.

Мама сидит посреди кухни за столом, со ступенек ее хорошо видно. Скрещиваю руки на груди, прислоняюсь к дверной раме, вздыхаю погромче. Не хочу заговаривать первая, потому что не представляю, что именно сказать. Мама чувствует мое присутствие, встает из-за стола, смотрит на меня. Глаза у нее покрасневшие – она, как и я, тоже очень, очень ранимая.

– Ты отлично знаешь, до чего мне претит тебя строить.

Это правда: мама терпеть не может указывать и распоряжаться. Верит, что во мне от рождения заложена способность полагаться только на свои силы (от нее унаследованная, конечно); пожалуй, переоценивает эту способность. Поощряет мою креативность, мои импульсы, все присущие только мне черты. Но лишь до известных пределов.

– Я горжусь, что ты у меня – настоящая личность. Я тебе доверяю. Но должна же я тебя отслеживать, ведь ты – моя девочка. Потребность защищать свое дитя – это инстинкт, от него никуда не денешься, как бы он ни действовал тебе на нервы.

– Знаю.

Голос у меня еле слышный – так лепечет малыш, которому надоело стоять в углу. Дергаю левый рукав, закрывающий длинный шрам. Движение чисто рефлекторное.

– Прости, что вышла из себя. Просто я терпеть не могу этих напоминаний.

– Да, я в курсе. Но между нами не должно быть секретов. Доктор Дуглас говорит, что мы…

– А давай закроем тему. Честное слово, мне прямо в груди больно от этих разговоров и даже от мыслей, и еще…

– Ладно, ладно.

Мама хватает меня в охапку, но я держу руки скрещенными на груди, баюкаю себя, в то время как она баюкает меня. Устраиваю голову у нее на плече, и так мы стоим под Ричардовыми мини-прожекторами, на которые он наверняка целое состояние ухлопал. Мама отстраняется, но ее ладони – по-прежнему на моих предплечьях.

– Я хотела заказать к ужину суши. Ты не против? Какие будешь – филадельфию или спайдеры? Может, хочешь сашими?

По-моему, нет ничего вкуснее суши. Я понимаю: мама протягивает мне оливковую ветвь примирения; в обычных обстоятельствах я бы взяла эту ветвь, не задумываясь.

– Суши – это классно, но давай в другой раз. Я совсем забыла сказать – меня сегодня на ужин пригласили. Только не в ресторан, а домой.

– Ого! Здорово!

Мама хлопает в ладоши. И сразу же вновь становится моей лучшей подружкой, а не бдительной воспитательницей. Она садится на ближайший табурет, я прислоняюсь к притолоке.

– К Уитни в гости идешь?

– Нет, кое к кому другому. Точнее, к другим. Потому что их двое – моих новых друзей. Утром в студию пришла маленькая девочка. Сначала дичилась, потом оттаяла. Она-то меня и пригласила, когда узнала, что мы недавно приехали и никого толком не знаем. Она сказала, нигде в городе так не кормят, как у нее дома.

Мама смеется.

– Какая прелесть. Значит, ты ужинаешь с воспитанницей детского сада?

– Ну да. И с ее старшим братом. Который даже не представляет, насколько он классный.

– Понятно.

Мама улыбается.

– Что ж, судя по всему, тебе предстоит приятный вечер. Не то что суши в компании престарелой маменьки.

– Мама…

Закатываю глаза. Маме отлично известно, что мне с ней очень хорошо. Собственно, поэтому мы почти все время вместе.

– Шутка. Не обращай внимания.

Обеими руками она берет мою руку, грустнеет.

– У нас ведь все в порядке, правда? Если бы что-то пошло не так, ты бы мне сказала, да?

Киваю, стискиваю мамину ладонь.

– Конечно, у нас все в порядке.

Глава 4

Джонас

Ресторан называется «Тони», потому что Тони – имя моего отца. Все здесь для меня свое, точь-в-точь как дома. Мне знакома каждая царапина на деревянных половицах, каждая щербина на плинтусах. И каждая мелочь в кухне. Например, дверца морозильника; она заедает. Чтобы открыть, нужно потянуть ручку одновременно вверх и вбок, иначе никак. Когда папа купил это здание, здесь была пиццерия. Обычная забегаловка. В течение нескольких лет папа и Феликс многое переделали, но старую кирпичную печь оставили. Она здесь раньше стояла, до папы; и папу пережила.

Меню тоже осталось прежнее. Его сам папа составлял, из своих любимых блюд. Еще лет двадцать назад. Рецепты закусок папа вынес частично из родного дома, частично усвоил во Франции, где учился кулинарному искусству. Пикката из курицы, перечный стейк, тортеллини с песто – все в таком духе. Папа эти классические блюда настолько виртуозно готовил, что они вполне сходили за совершенно новые, им лично изобретенные.

Моя смена приходится на обеденное время. Привычно мо́ю и рву латук, режу кубиками лук и томаты, тру на терке сыр. Вообще-то мне это занятие нравится. Просто сегодня не могу сосредоточиться. Что опасно, когда орудуешь целым набором ножей. Мысли вертятся вокруг ужина. Перед готовкой я тщательно вымыл руки, но не тронул телефонный номер, написанный синей краской. Смена уже близится к концу, когда с черного хода заваливает Феликс с парой картонных коробок. Он их тащит перед собой, лица я не вижу, только смуглые руки.

– Hola, amigos![2]

Слышится несколько «приветов». Откликаются вразнобой. На кухне шефа положено называть шефом. Это закон. В смысле футболисты ведь не называют своего тренера Джоном или Эриком. Его называют тренером. Только дело в том, что мой отец почти двадцать лет был шеф-поваром. Лет до четырех я думал, что Шеф – это его имя. И что оно на выбор деятельности повлияло. В этом ресторане другого шефа быть не может. Феликс, хоть он и стал шеф-поваром после папиной смерти, просит, чтобы мы к нему обращались просто по имени.

Феликс – папин лучший друг. Был. Нет – есть. Вечно я путаюсь во временах. Умерший твоим лучшим другом быть не может. О нем нужно говорить в прошедшем времени. Но ведь сам-то ты остаешься, вот как Феликс. Значит, о тебе речь в настоящем времени. Тони Дэниэлс был моим отцом. Но я – его сын. Он – был. Я – есть.

– Татушку сделал, Mani?

Феликс косится на синие цифры, а сам ставит коробки на стол, мне прямо под руку. Орешком прозвал меня папа еще в начальной школе. Я стеснялся сверх всякой меры, психовал, и в итоге папа сдался. Мне тогда и не снилось, что я буду скучать по этой кличке. Сейчас Орешком меня зовет Феликс; правда, по-испански.

– Так это телефонный номер! – восклицает Феликс, приглядевшись. – Небось какая-нибудь девчонка оставила?

– В общем, да, – я стараюсь говорить с максимальным равнодушием.

– Не может быть!

Феликс ждет отпирательств, чтобы уличить меня во лжи. Не дождавшись, щиплет руку.

– Вот так так! Ты попросил у девчонки телефон, да?

Последнюю фразу улавливает Гейб, один из наших поваров.

– Ну, ты красавчик, Дэниэлс! Подружку, значит, завел?

Гейб принимается приплясывать, виляя бедрами, под ободряющие выкрики остальных парней. Если честно, я рад, что они дразнятся. Потому что после папиной смерти на меня в ресторане глаз не поднимали. Тишина висела плотная, хоть ножом кромсай.

– У тебя хорошо получается, Гейб. Небось дома сам с собой насобачился?

Мое предположение Гейб игнорирует, склабится. Остроты теперь сыплются на его голову. Смеется даже Феликс. У него смех утробный, почти как был у папы. Они столько лет дружили, что стали похожи повадками, характерами. Феликс так и сыплет словечками, которые у них с папой были в ходу. У него даже интонации мелькают папины. Или, может, это у папы были Феликсовы интонации. Порой мне это нравится – я чувствую себя ближе к папе. Но в плохие дни тоска по нему грудь распирает, кажется, еще немного – и ребра треснут.

– Раз такое дело, ступай домой, Mani, – говорит Феликс, направляясь к кабинету.

Вообще-то кабинет – это чулан для щеток и швабр, просто туда еще письменный стол задвинули да полку приколотили. Отец – он крупный был, высокий – всегда нелепо в этой каморке смотрелся.

– Иди, иди, звони своей подружке.

Домой возвращаюсь с двумя пакетами продуктов.

Пицц будет две. Одна – простая пепперони – для Сайласа, Исаака и Беки, которые не признают излишеств. И для Виви, если только она употребляет мясо. А если нет – будет есть пиццу с артишоками, шпинатом, фетой и твердым сыром. Эту пиццу обожает мама, и Наоми тоже (она-то как раз вегетарианка). Рецепт – мой, притом это самая сложная пицца из всех, что я сам придумал. И самая впечатляющая. Очень надеюсь, что Виви отдаст ей должное. Для Лии я испеку отдельную пиццу, маленькую, с сыром. Лия терпеть не может прочие топпинги, даже томатный соус не любит. Таким образом, получится даже не пицца, а сырный хлебец. Сам буду есть, что останется. Мне любая пицца по вкусу.

Сворачиваю на нашу улицу, сразу замечаю Сайласа. На лужайке перед домом он подает Исааку мяч. Исаак изворачивается, но отбить у него получается только летний воздух. Бека хохочет из глубины двора, Лия мяч вообще не замечает. Полагаю, Лия в игре, но ей не до мяча – она пританцовывает на травке. К тому времени как я добираюсь до дома, Сайласу удается так подать мяч, что Исаак его наконец-то отбивает, сам же Сайлас не может поймать мяч, поданный Исааком, но старается напоказ. Исаак спотыкается о первую базу, которую заменяет смятая коробка из-под овсяных хлопьев.

Раньше они просили меня поиграть в бейсбол с облегченным мячом. Теперь просят Сайласа. Начиная с весны, я больше не прихожу домой в спортивной форме. Официальная версия – я остыл к бейсболу. Я больше не в команде, потому что игра не доставляет мне удовольствия. На самом деле я просто должен сидеть дома с младшими. Наоми в колледже, мама с постели не встает, Сайлас один не управляется.

– Всем привет, – говорю я.

Реагируют по-разному. Исаак допытывается, видел ли я его подачу; Бека интересуется, что на ужин, Лия спрашивает, когда придет Виви.

– Подачу видел, аж дух захватило. На ужин домашняя пицца. Виви я позвал на шесть часов.

– Кто такая Виви? – спрашивает Сайлас, отбивая подачу Исаака.

– Моя подружка! – отвечает Лия.

Ловлю взгляд Сайласа.

– Потом расскажу.

Секунда – и обо мне забывают. Исаак умоляет Сайласа снова подать мяч, Бека спорит: мол, сейчас ее очередь. Я не вмешиваюсь. Пусть сами разбираются. Я на сегодня отстрелялся.

Разбираю пакеты в кухне, достаю те продукты, что купил раньше. Соус буду готовить по папиному рецепту. Вообще-то это бабушкин рецепт, просто папа его усовершенствовал. Бабушка родилась на Сицилии, бумажка с рецептом – уже раритет. Итальянское золото. Впрочем, я в записях не нуждаюсь. Потому что знаю секрет. Нужно добавить капельку меда и немного майорана. Соус получится нежный и в то же время пряный. «Совсем как я, да?» – так, бывало, папа спрашивал, склонившись над плитой. Мама фыркала и глаза закатывала, но все равно улыбалась.

Быстро вхожу в поварской транс. Когда мозги заняты рецептом, я ни о чем другом думать не могу. То есть могу, но не делаю этого, иначе блюдо испорчу. Всякий раз, завершив очередной этап – например, замесив тесто и отставив его в сторону, чтобы поднималось, или нарезав пепперони, – я мысленно добавляю в конец списка новое задание взамен выполненного. Руки должны быть заняты, им – никакой передышки. Предпочитаю в один прием готовить весь обед или ужин, а не только основное блюдо. Это более захватывающий процесс. Отчасти – вызов. Сегодня у меня запланированы, кроме пицц, салат и десерт.

В кухне всюду чувствуется папино присутствие. Смотрю на ножи с деревянными рукоятками, на тяжелые пекарские камни. Папа касался их тысячи раз. Знаю, это проявление слабости – только, когда я готовлю, мне папин голос будто слышится. «Джонас, порежь лук соломкой. Отличная работа, сынок. Слыхал поговорку: „Кто над чайником стоит, у того он не кипит?“; так оно и есть, но вот в чем проблема: оставил кастрюльку без присмотра – паста „на зубок“ не получится. Переварится, размякнет».

Я забыл о времени, не знаю, сколько ушло на подготовку пицц к выпечке и на салат. Исаак с Бекой засели с видеоигрой в гостиной, Сайлас навалился на обеденный стол. Поглядываю на него, выбирая косточки из черешен (на десерт будет черешневый коблер).

– Так Лия и вправду пригласила на ужин подружку?

Понятно, что Сайлас удивлен. Мы оба беспокоимся за Лию. Отвечаю кивком, Сайлас комментирует:

– Поразительно. Вы что же – сегодня утром знакомых встретили?

– Нет. Лия кое с кем познакомилась в студии росписи.

– Это еще лучше.

– Только ее новая подружка… она чуть-чуть постарше.

– Исааку ровесница?

В парадную дверь стучат. Поднимаю глаза. Сквозь стекло видна Виви. Стоит на пороге, машет рукой. Под мышкой – бутылка вина. Виви явилась почти на час раньше. Черт. Незачем ей знать, какое затратное дело – сегодняшний ужин. По моему плану, ужин должен появиться на столе, словно по мановению волшебной палочки. Как угощение в Хогвартсе. Нет, стоп! Не хочу выполнять роль эльфа Добби. Тьфу.

– Нет, Сайлас. Видишь девчонку на пороге? Новая подружка Лии – ровесница этой девчонке. Потому что это она и есть.

Сайлас играет бровями, идет открывать.

– Ладно, Джонас, потом все объяснишь.

Виви одета так же, как утром, – короткие шорты и слишком просторный пуловер, под которым виднеется топ от купальника. Виви представляется Сайласу, до меня доносятся ее слова:

– Не знала, что у Джонаса есть еще и брат.

Услышав, что нас шестеро, Виви смеется. Наверно, надо было ее предупредить. Вдруг она из пугливых? Если так, Виви смоется сразу после салата.

– Привет, Джонас, – весело говорит Виви и ставит на стол свое вино. – Вообще-то я всю жизнь кругом опаздываю, но сегодня вот нагрянула пораньше. Лучше подожду ужина. Просто надо было из дома свалить. Прихватила шипучку. Думала, кстати придется. Ну, я же не знала, что вас с братьями и сестрами – шестеро! Получается, каждый получит по маленькому стаканчику.

Виви снова смеется. Удивительный у нее смех. Сайлас переводит взгляд с Виви на меня и обратно, ищет недостающее звено. Прежде чем я успеваю раскрыть рот, вбегает Лия, бросается к Виви, чуть с ног ее не сбивает.

– Виви! Ты пришла! Привет! Хочешь посмотреть мои раскраски?

Виви, ни секунды не раздумывая, с энтузиазмом кивает:

– Конечно, хочу! Как ты угадала? Я ведь нарочно раньше выбралась, ради раскрасок.

Виви подмигивает мне, Лия уже тащит ее в свою комнату. Судя по ощущениям, я краснею, как помидор. Они уходят, я возвращаюсь к черешням. Брат сверлит меня взглядом.

– Джонас, мне-то не ври. Как ты эту цыпу к нам заманил?

– Что? Не знаю. Ты о чем?

– Ты ее удочерил, что ли? Или нанял?

Оглядываюсь, убеждаюсь, что младших поблизости нет, и только после этого движением обеих рук посылаю Сайласа куда подальше.

– Остынь.

Сайлас хлопает меня по плечу.

– Просто я под впечатлением. Подумать только, мой братишка этакую красотку домой пригласил.

– Это не я. Виви пригласила Лия.

– А, ну да. – Сайлас указывает на обеденный стол: – Теперь понятно, почему ты затеял черешневый коблер. Сильный ход, братишка.

– Заткнись.

Достойный ответ, ничего не скажешь.

Было время, когда я запросто мог уболтать любую девчонку. В смысле, я умел находить к ним подход. Как-никак у меня целых три сестры; девчонки не представляются мне особо таинственными существами. Я знаю: они – такие же люди, как мы. Помню, я еще своего приятеля, Зака, инструктировал: «Не дрейфь, задавай ей обычные вопросы – про хобби, про личный вкус. Ничего сложного в этом нет». Наверно, я потерял квалификацию.

Лия и Виви устроились на скамье за обеденным столом. Скамьи стоят вдоль стола, а на обоих торцах – по стулу. Один для мамы, один для папы. Меня эти скамьи всегда напрягали. Тут уж за обедом лишний раз не повернешься – иначе помешаешь соседям. Сейчас я бы что угодно сделал, только бы за столом снова сидели восемь человек. Мы, старшие, занимаем мамин и папин стулья. Выглядит нелепо и вообще неправильно. Только лучше уж так, чем смотреть на два пустых стула.

Лия вооружилась целой стопкой раскрасок, объясняет Виви каждую картинку:

– Видишь, это она вышла зимой на снег в зеленом платье.

Как ни стараюсь сосредоточиться на десерте, уши сами навостряются. Что скажет Виви? Она расспрашивает Лию обо всех нас – сколько кому лет, кто чем увлекается. Из Виви получился бы отличный заклинатель змей. Слова как бы сами собой поднимаются, выплывают из ротика моей сестренки. Лия рассказывает: у нас трое старших, трое младших. Слава богу, она не упоминает о родителях. Когда сыр на пиццах начинает таять, Виви восклицает:

– Джонас, до чего же вкусно пахнет!

– Стараюсь.

Лучше заняться коблером. Потому что запись саунд-трека моих прежних успехов находится в плачевном состоянии, там сплошные шумы и присвисты. Виви снова оборачивается к Лие:

– Кажется, я всех запомнила. Ну-ка, проверь. Наоми, Сайлас, Рутерфорд, Бека, Исаак и Лия.

Лия прыскает.

– Нет! Не Рутерфорд, а Джонас.

– Ой, и правда! – Виви хлопает себя ладонью по лбу.

– Конечно! Давай учить сначала, Вив. Слушай.

Лия набирает побольше воздуха в легкие и произносит считалкой:

– Наоми, Сайлас, Джонас, Бека, Исаак и я.

– Наоми, Сайлас, Джонас, Бека, Исаак, – повторяет Виви, – и я.

Лия снова прыскает.

– Нет, я – Лия!

– Но я же не Лия, – возражает Виви. – Я – Виви!

Лия чуть со скамьи не падает от смеха. Ловлю себя на том, что улыбаюсь.

– По какому случаю веселье?

В дверях появляется Наоми с рабочей сумкой на плече. При виде незнакомки за семейным столом она осекается на полуслове:

– Привет.

– Привет, – отвечает Виви, выпрямляясь. – Ты, наверно, Наоми.

Наоми напрягается. Возможно, оттого, что незнакомка вдобавок знает ее имя. Или оттого, что Наоми у нас вообще довольно нелюдимая. Или она на своей стажировке вымоталась. Как бы то ни было, моя старшая сестра отнюдь не в восторге.

– А ты кто?

– Виви, – отвечает Виви с такой интонацией, будто ее имя – само по себе объяснение.

Кстати, отчасти так оно и есть.

– Это моя подружка, – объявляет Лия, вздергивая подбородок.

– Лия встретила меня на Мейн-стрит, я бродила совсем одна, как голодная бездомная кошка. Лия меня пожалела и пригласила на ужин. Так ведь все было, Лия? Мяу! Мяу!

Виви смотрит на Лию, та хихикает, но кивает уверенно.

– Тогда ладно, – цедит Наоми.

Могла бы и улыбнуться.

– Джонас, кажется, у нас была содовая в холодильнике, в гараже. Хорошо пойдет к пицце. Помоги-ка мне принести.

Наоми смотрит многозначительно. Я, в свою очередь, такой же взгляд бросаю на Сайласа. Впрочем, это излишне – Сайлас уже встает с дивана. Каждый из нас является арбитром для двоих остальных. Мы с Сайласом ссоримся крайне редко, зато не ладим с Наоми.

В гараже Наоми упирает руки в бедра.

– Очень надеюсь, Джонас, что впредь ты не станешь приглашать в дом первых встречных.

– Она не первая встречная. И вообще, ее Лия пригласила.

– У нас ведь уговор. Не шуметь в доме – ради мамы.

– Ну да. Полюбуйся, к чему это привело. Мы совсем одичали. И вообще, мне Виви нравится. Она… она свет излучает.

Наоми фыркает:

– Разуй глаза, Джонас. Ты что, не видишь, как вульгарно она одета?

Ну все, с меня хватит. Щеки наливаются краской.

– Знаешь что, Наоми? Мне на твое мнение плевать.

– Чудесно, Джонас. Просто чудесно. То есть ты у нас уже взрослый, да?

– Ты даже дома не живешь. Только на лето приехала – и давай указывать, что можно, что нельзя. Мы и без тебя неплохо справлялись.

Наоми прищуривается:

– То есть мое мнение в счет не идет, потому что я в колледже учусь? Я – отрезанный ломоть?

– Заметь: ты это сказала, не я. Против факта не попрешь. Ты – отрезанный ломоть.

Наоми отшатывается, продолжает пугающим шепотом:

– Я приезжаю, когда могу. Большинство студентов появляются дома только в весенние каникулы. Или вообще учатся за границей. А я здесь. Ты хоть представляешь, каково это – мотаться туда-сюда?

– Зато я от бейсбола отказался, чтобы младших отслеживать.

Делаю жест, объединяющий меня и Сайласа.

– Мы встаем ни свет ни заря; корпим с младшими над домашними заданиями, помогаем со школьными проектами. Мы…

– Хватит.

Голос Сайласа спокоен.

– Не будем выяснять, кто самую большую жертву принес.

Мы с Наоми раскрываем рты, каждый – в свою защиту. Сайлас жестом велит молчать:

– Да перестаньте, оба! Джонас, ты несправедлив к Наоми. Нельзя же ей бросить колледж.

Наоми торжествует, но Сайлас на этом не останавливается:

– А ты, Наоми, не имеешь права принимать решения в одностороннем порядке только потому, что ты – самая старшая. Джонас прав. Лично я рад любому гостю, который умеет рассмешить Лию.

Наоми готова меня взглядом испепелить.

– Отлично.

– Отлично.

От этого слова у меня челюсти сводит. Мы возвращаемся в дом, тащим содовую – мы ведь за содовой ходили. Виви с Лией накрывают на стол, причем Виви превратила этот процесс в игру. Лия так громко выражает восторг, что прибегают Исаак и Бека. Им тоже хочется поучаствовать. Бросаю взгляд на Наоми: мол, видишь, как они рады? Наоми отводит глаза.

Тайком от Виви вручаю Исааку тарелку с едой. Пусть отнесет маме. Исаак без единого слова исчезает на лестнице. Мы так каждый вечер делаем, даром что мама редко когда притрагивается к ужину. Она спускается в кухню в самое неподходящее для еды время, ищет сладенькое или остренькое. Если сталкивается с кем-нибудь из нас – пугается, как воровка, которую на месте преступления застукали.

– Ой! Чуть не забыла!

Виви срывается с места, когда все как раз садятся за стол. Я уже все блюда расставил; не представляю, что она там чуть не забыла.

– Шипучка! Джонас, найдутся в доме маленькие стаканчики?

– Найдутся.

Достаю из серванта миниатюрные бокалы для шампанского, кажется, еще бабушкины. Раздается хлопок – это Виви откупорила бутылку. Она разливает шампанское по бокальчикам.

Это праздник, которого еще пять минут назад не было.

Раздав бокальчики, Виви усаживается на скамью рядом с Лией. Я устраиваюсь между Исааком и Бекой. Сайлас и Наоми как старшие занимают стулья на торцах стола.

Виви поднимает бокальчик.

– Большущее спасибо, что пригласили меня в гости.

У меня нет ни братьев, ни сестер, и мне очень приятно хотя бы один вечер побыть членом семьи Дэниэлс.

Вот уже полгода каждый житель Верона-ков думает: «Хорошо, что я не Дэниэлс». Неведение Виви – просто отдушина. Пока Виви у нас в гостях, можно отдохнуть от нашей новой траурной жизни. Можно свободно дышать в доме, где воздух – спертый от горя.

– И отдельное спасибо Джонасу за ужин. Такой красотищи я уже очень давно не видела. Клянусь Человеком на Луне, если на вкус еда хотя бы вполовину так же хороша, как на вид, я поселюсь у вас под дверью и мяуканьем буду умолять об остатках ужина.

Виви подмигивает Исааку. У него щеки краснеют под очечной оправой.

– Ну, за всех вас!

Виви поднимает бокал, чокается со всеми. У Лии такой вид, будто ее в Страну чудес на чаепитие с Алисой пригласили. Бека пристально смотрит Виви в лицо, в глазах – священный трепет.

– Тебе мама разрешает красить губы такой помадой?

Господи! Убейте меня. Кто-нибудь. Кто угодно. Чтобы это прекратилось. Чтобы не видеть и не слышать, как моя сестра цепляется к внешнему виду Виви. И к моральным качествам ее родителей.

Виви улыбается. Ее рот становится похож на ломтик яблока сорта ред делишес.

– Моя мама – художница. Она сама с красками имеет дело и поэтому совсем не против, чтобы я тоже что-нибудь раскрасила. Например, губы.

– Классно, – выдыхает Бека. Ладошку она держит на бедре – как Виви.

– Боже Всемогущий! – выдает Виви, проглотив первый кусочек. – Я такого салата в жизни не пробовала. Честное слово. Из чего он сделан? Наверно, из небесной манны?

– Что такое манна? – Лия хмурится над пиалой. – Сыр тошнотный.

– Лия! – шипит Наоми. – Нельзя так говорить, тем более за столом.

Виви только смеется.

– Манна – это пища, которую едят в раю. А пахучий сыр – это деликатес. Сама поймешь, когда подрастешь. Пока что поверь мне на слово. Однажды ты будешь есть такой салат и думать: боже мой, да ведь тут без магии не обошлось!

Я откашливаюсь.

– Тут не обошлось без латука, горгонзолы, ореха пекана в медовой глазури и груш. И без масла со сливовым уксусом.

– Джонас всегда сам готовит заправку, – вмешивается Бека.

Вот не ожидал, что она будет мною хвастаться. Спасибо тебе, Бека. Продолжаю объяснения:

– Вообще-то это осенний салат. Потому что…

– Ой, только не это! – Бека нарочито стонет, взглядывает на Виви. – Вот подняла тему на свою голову. Теперь его не остановишь. Весь ужин будем про еду слушать.

Да, рано я обрадовался.

Виви начинает рассказывать, как однажды случайно отведала мяса броненосца. Вызывает общий хохот. Даже Наоми хочется смеяться. В смысле, она не смеется – она от края пиццы по кусочку отламывает и яростно работает челюстями. Но я-то вижу: ей хочется смеяться. Просто она решила быть брюзгой и ни за что не передумает.

Смотрю в лица сидящих за столом, взгляд движется по часовой стрелке. В кухне стало теплее, почти исчезло ощущение пустоты. Виви поддразнивает Сайласа с Исааком; последний просто ошалел от счастья. Виви отвешивает комплименты Беке и расспрашивает Наоми о стажировке. Мои братья и сестры уже сконцентрировались на Виви, попали в ее орбиту. Ну и я, конечно, тоже. Я просто глаз от нее не могу отвести.

– Джонас, ты, наверно, телепат! – выдает Виви при появлении десерта. – Откуда ты узнал, что черешни – это мое все? Нет, серьезно. Из всех ягод и фруктов я больше всего люблю черешни. Я на них просто помешана. Уже несколько недель ем и остановиться не могу.

– Мы с Джонасом тоже помешаны! – говорит Лия. – Все лето черешни едим, но это не страшно, потому что мы косточки выплевываем.

Сайлас ловит мой взгляд. Ему и не снилось, что Лия настолько шейку из своей скорлупы вытянет.

После ужина Виви объявляет, что побудет еще, пораскрашивает картинки вместе с Лией. Я убираю со стола, мне помогают Сайлас и Исаак. Бека усаживается на диван, делает вид, что увлечена чтением, а сама косится на Виви, словно та – мифическое существо, единорог, например. Мои руки погружают тарелки в теплую мыльную воду, а взгляд то и дело устремляется в гостиную. Виви лежит на животе, с увлечением орудует в раскраске Лии. Лия пристроилась рядом. Они болтают ногами, и мой взгляд скользит по ногам Виви – от ярко-алых ногтей и выше, по щиколоткам, к минималистским шортам. Внезапно Виви смеется над какой-то фразочкой Лии. Смех громкий и счастливый, от него у Виви даже овал лица меняется. Роняю нож в раковину.

– Джонас! Иди сюда, посмотри! – зовет Лия.

Мигом отвожу взгляд – пусть Виви не думает, что я и так давно уже смотрю. Боже. Помню видеозапись, где собака снова и снова врубалась в дверь-сетку от насекомых. Не могла сообразить, что к чему. Так и я себя чувствую при Виви. Безуспешно пытаюсь сохранять хладнокровие.

– Посмотри, как я раскрасила! – кричит Лия.

К счастью, у меня степень магистра по дисциплине «Критика произведений Лии». Нахваливаю шедевр, задаю профессиональные вопросы о выборе оттенков. Удивительно, как Лия дала Виви одну из своих драгоценных раскрасок с принцессами.

– Молодчина, Лия! Русалочка у тебя получилась совсем как в мультике, – говорю я.

Кошусь на работу Виви. У ее принцессы лиловые волосы, очки в толстой оправе и пирсинг в губе. Лия тоже смотрит.

– Волосы у Белль вовсе не лиловые. И очков нет.

– А это и не Белль, – объясняет Виви. – Это ее сестра-близняшка, Клодетта. Она учится в университете, изучает морскую биологию. Очки ей приходится носить, потому что она постоянно читает учебники. От этого у Клодетты развилась дальнозоркость.

– Ладно. А волосы почему лиловые?

– Потому что Клодетта занимается дайвингом. А на морском дне все такое яркое.

– Что – все? Рыбки?

– Да. Рыбка-радуга, кораллы, всякие водоросли и еще много чего. Сама подумай, как в подводном царстве будут выглядеть каштановые волосы? Тускло и некрасиво!

Лия кивает, соглашается с логикой.

– Здорово. Как ты сказала – морская билогия?

– Бии-оол-оо-гия. Морская био-логия. А ты кем хочешь стать, когда вырастешь?

– Учительницей.

Ответ у Лии давно заготовлен – детей ведь часто об этом спрашивают. Впрочем, может, она только две профессии и знает – повар да учитель.

– Я еще не решила, – добавляет Лия.

Виви не отстает:

– Тебе надо определиться. Для начала забудь обо всем, что знаешь. Чтобы в голове была пустота. Бесконечная, как космос.

Лия зажмуривается.

– Уф.

– Пойми, ты можешь стать кем угодно. Мир такой большой. Только представь себе зелено-голубую планету, всю окутанную белыми облаками. Так она выглядит из космоса. Представь, сколько на нашей огромной Земле всяких возможностей, и выбери то, что тебе больше всего нравится. Ну, Лия, кем ты хочешь стать?

Лия крепко задумывается.

– Павлином.

Я чуть не икаю от смеха. Моя сестренка – самая большая фантазерка в мире.

– Ты хочешь стать павлином?

Лия кивает, насупливает бровки. Знакомая гримаса. Расшифровывается: «Лучше не дразни». Впрочем, я и не дразню.

– Павлины – они такие синие-пресиние, и у них самые красивые перья.

Виви совершенно серьезна. Губы от любопытства вытянуты трубочкой.

– Ну а почему ты решила, что у тебя не получится стать павлином?

Говорит так, будто и впрямь не понимает, почему павлин – не профессия.

– Наверно, потому… – Лия морщит личико, – потому, что я не знаю, как превратиться в павлина.

– Пустяки, – Виви поводит плечами. – Зато я знаю.

– Ты?

Пытаюсь представить, как Виви превращает мою сестренку в павлина. Не получается. Может, если отвернуться, Виви просто взмахнет волшебной палочкой, на Лию посыплются блестки – и она станет павлином. Честное слово, я бы не удивился.

– Ну да. Мы скоро этим займемся, ладно?

– Ладно! – подхватывает Лия с восторгом, но возглас плавно переходит в зевок.

– А кому это здесь баиньки пора? Наверно, нашей Лии, – говорю я и добавляю: – И нашей Беке тоже.

Бека встряхивает волосами, встает с дивана.

– Я и сама собиралась.

Зато Лия глядит сердито, словно я ее смутил и теперь мне не поздоровится.

– Джонас, я спать совсем не хочу!

Виви упруго поднимается на ноги.

– Как же мы завтра пойдем гулять, если ты сейчас в кроватку не ляжешь?

– А мы завтра пойдем гулять?

– Конечно. Если захочешь.

Лия изо всех силенок обнимает голые ноги Виви, потом вприпрыжку бежит наверх. Я встряхиваю головой, когда она исчезает на лестничном повороте. Мы с Виви остаемся наедине. На меня находит ступор. Я бы лучше еще один ужин для нее приготовил, чем слова из себя выдавливать.

– С нашей Лией не соскучишься. Надо же – павлином хочет быть!

Виви пожимает плечами:

– Наверно, она была павлином в прошлой жизни.

В Лие до сих пор сохранилось нечто от птицы.

У меня брови так и ползут вверх.

– Ты что – веришь в реинкарнацию?

Виви отзеркаливает мое выражение лица.

– А ты что – не веришь?

Нет, я не верю.

– Ну и кем ты была в прошлой жизни?

– Давай без «ну». Я была дельфином, балериной – это в двадцатых годах прошлого века, – а еще слоисто-кучевым облаком, частью целой стаи. Насчет этих трех реинкарнаций я точно знаю, насчет остальных – не уверена.

У этой девчонки либо подтвержденный диагноз, либо она меня развлечь решила. Но самое странное – я очень четко представляю ее во всех трех перевоплощениях. В волнах играет гладкий, обтекаемый серый дельфин – это Виви. Она же крутит фуэте в балетной пачке и зависает пышным облаком в нижних слоях стратосферы. Мне не по себе – как же так, я понятия не имею, кем был в прошлых жизнях.

– Я, наверно, только первую жизнь живу.

Виви качает головой:

– Ну что ты. Я тех, что только пришли в наш мир, сразу вижу. Например, Бека как раз из таких. Будь с Бекой снисходительнее – знаешь, до чего трудно жить без опыта предсуществования?

– Можешь сказать, кем я был?

Виви сильно склоняет голову набок, локоны свисают строго по вертикали. Смотрит сквозь меня. Кладет теплые ладони мне на грудь. Напрягаю мускулы – пусть почувствует, что они совсем неплохи.

– Похоже, ты немало лет провел в теле дерева. Кажется, это был дуб. Вероятнее всего, на Великих равнинах. Вот откуда у тебя такая хватка, вот почему ты так предан семье. Дубы живут долго, очень долго, поэтому опыт именно этой жизни превалирует у тебя над опытом других жизней. Сам ты не помнишь, как возвышался посреди прерии, но это помнят твои плечи.

Виви гладит меня по плечам, но это не ласка – это диагностика. Как в больнице, только она не болезнь ищет, а признаки прошлых жизней. Ее лицо так близко, что я не знаю, куда глаза девать. Кожа оттенка снятого молока, брови темные. Мама раньше любила старые черно-белые фильмы. Никогда не понимал, что в них хорошего, но первый эротический сон у меня был с участием Брижит Бардо. Нет! Быстро переключить мысли на готовку. На овощи. На пастернак! Потому что пастернак на мой вкус – та еще гадость.

– Вот это да! В тебе до сих пор сильны растительные инстинкты.

Смех Виви звенит в ушах.

– Теперь понятно, почему ты немножко… заземленный.

Заземленный? Это в смысле нудный? Виви щелкает меня по носу, как малого ребенка.

– А теперь хорошая новость: прежде чем пустить корни на Великой равнине, ты был капитаном дальнего плавания. А еще прежде – выдрой.

– И что в этом хорошего?

– А вот что: эти качества ты до сих пор не растерял!

Крайне довольная, Виви бьет меня кулачком в грудь.

– Они все при тебе, все до единого! Сначала ты был выдрой, а выдра, к твоему сведению, самое игривое животное в мире. Потом твоя душа явилась на свет в человеческом теле, и ты стал капитаном, потому что слышал зов из прежней, выдриной жизни. И это никуда не делось, Джонас. Опыт дуба – он просто самый свежий, но выдра спит и видит, как бы целый день кататься с водной горки и больше ничего не делать.

Вот в чем никогда бы себя не заподозрил.

– Допустим. А когда, по-твоему, я был капитаном?

Виви пожимает плечами:

– Точно не определишь. Пожалуй, конец девятнадцатого – начало двадцатого века.

– Может, судьба занесла меня в Нью-Йорк, на твое выступление.

Виви вдыхает резко, будто из воды выныривает. Вспыхивает улыбкой.

– Ну конечно! Ты наверняка видел, как я танцую.

И в подтверждение она отстраняется от меня, встает на цыпочки, делает несколько грациозных взмахов руками, роняет руки, улыбается.

– Знаешь, я ведь брала уроки балета, потому что ужасно тосковала по прошлой жизни. Мне хотелось снова побыть балериной, хоть чуть-чуть.

Решаю ей подыграть:

– Точно, я тебя видел на сцене. Именно этот танец.

Виви делает шаг ко мне, блестя глазами, играя ямочками на щеках.

– Может, после спектакля ты пришел ко мне в гримерку. А я повела тебя в мой любимый бар, где наливали в обход сухого закона, и мы вмести пили паленый джин.

От него и от джаза мы опьянели, вышли на улицу. Спотыкаясь и поддерживая друг друга, побрели по брусчатке ко мне домой и всю ночь занимались любовью, все потные, потому что тогда кондиционеров еще не было. Мне кажется, если понюхать можжевельник, мы с тобой все подробности той ночи вспомним, все до единой. А ты как думаешь?

Ну и что я должен ответить? Она вроде сказала «занимались любовью»; не ослышался же я? Не пойму, что меня больше смутило – «взрослый» лексикон или небрежность, с какой Виви предположила нашу связь в прошлой жизни. Короче, ответ может быть только один.

– Да, наверно.

– Ой, мне же домой пора. Ты завтра утром занят? У меня выходной.

– Да нет, не занят. Просто с младшими дома сижу.

– Отлично. Инвентарь за мной.

– Какой инвентарь?

– Водная горка!

Виви сияет улыбкой в стиле Мэрилин.

– До чего ж ты забывчивый, Джонас!

Глава 5

Виви

Не знаю, бывало так с вами или нет, лежали вы на траве, на широком лугу, раскинув руки и ноги, устремив взор в синее небо; чувствовали вы, как гудит рой планет? Такова моя жизнь в Верона-ков. Ритм Вселенной замедлился, а меня, наоборот, распирает от избытка энергии, мне кажется, что каждым своим шагом я даю планете толчок.

Вчера, когда я увидела Джонаса Дэниэлса, само лето волшебным образом изменило траекторию. Джонас для меня – как Кольцо Всевластья для Фродо, как Платяной шкаф для Люси Певенси. Словом, у меня появился квест. Важность миссии я чувствую нутром. Есть парень, который во мне нуждается. Вот почему я купила надувную горку и направляюсь к Джонасу домой. То-то он удивится, что вчера я не просто так языком трепала.

Все уже во дворе, младшие визжат, тугой шланг пляшет у Джонаса в руках.

– Виви, привет! – кричит Лия.

Часть заросшего двора идет под уклон; там-то мы быстро устанавливаем горку, надуваем и наполняем водой детский бассейн. Джонас, конечно, ощупывает скользящую поверхность – не попали ли под нее камни. Кричит:

– Порядок!

Пахнет скошенной травой, океанским песком, водой из резинового шланга. От предвкушения немножко тошнит.

– Ну, кто первый?

Открываю огромную бутылку геля для мытья посуды – это чтобы усилить скольжение. Вид у меня бесподобный, если, конечно, позволительно так себя хвалить. На голове широкополая шляпа, купальный костюм заменяет боди с длинными рукавами, «под леопарда». Оно еще и с утяжкой, белье под него не нужно, а длинные рукава закрывают шрам. Исаак тащит допотопный радиоприемник, ловит ретроволну, и я покачиваю своими леопардовыми бедрами. Чистое блаженство, без примесей.

Сайлас обрушивается на горку – вот у кого бедра безупречные – и в радуге брызг соскальзывает в детский бассейн. Я кричу «браво», Бека поднимает ладошки с загнутыми большими пальцами.

– Жюри присуждает Сайласу восемь очков из десяти возможных.

– Давай теперь ты, Лия! – говорит Исаак.

Посмотреть со стороны – предупредительный, чуткий старший брат; но, сдается мне, Исаак просто немножко трусит.

Джонас бежит к бассейну, протягивает руки – мол, не бойся, я, если что, тебя подхвачу. На самом деле подхватить едущего с горки – нереально, только Лие-то об этом неизвестно.

Лия кивает, садится на мокрую горку. Скользит мягко и плавно, попадает прямехонько в бассейн, хихикает. Теперь моя очередь. Младшие гуськом следуют за мной. Сначала побаиваются, но вскоре смелеют. Наши визги и вопли привлекают соседских малышей, те бегут домой за плавками.

Каждый из нас съезжает по два раза, прежде чем удается уломать Джонаса. Да и то, каким способом! Приходится струю воды ему прямо в живот направить.

– Эй, моряк! Теперь не отвертишься!

– Я и не собираюсь. Уже иду.

Джонас стаскивает футболку, я сглатываю слюнки и мысленно говорю «привет» его мускулатуре. Джонас садится, оборачивается ко мне:

– Может, подтолкнешь?

Подтолкну, конечно. Правда, я думала, он без воды жить не может, ну да ладно. Пристраиваю шланг так, чтобы вода лилась на спуск, кладу ладони Джонасу на плечи.

А он вдруг хватает меня, и вот мы уже вместе скользим, и я хохочу до визга. Двойной вес придает особое ускорение, руки и ноги смешались в кучу. Мы плюхаемся в бассейн – вода холоднющая! – но инерция и скользкая пена выносят нас, и полет заканчивается на траве. Я лежу лицом вверх, щекой – к синей пластиковой стенке бассейна. Рыдаю от смеха.

– Ребята, вы целы? – кричит Сайлас.

– Я – да!

Голос Джонаса звенит совсем рядом. Джонас склоняется надо мной. Эффект солнечного затмения. Лицо в ореоле солнечных лучей.

– Вив, ты как?

– Супер! – выдыхаю я. – Лучше еще не бывало. Я же говорила, что ты – типичная выдра.

Прядь темных волос прилипла ко лбу. Джонас улыбается. Не так, как вчера. Больше никакой застенчивости, неуверенности и сомкнутых губ. Сейчас улыбка настоящая, от уха до уха – первая улыбка Джонаса, адресованная мне.

Одному Мирозданию известно, на что я готова, лишь бы этот замученный жизнью парень еще хоть раз вот так улыбнулся. Сегодня я купила водную горку; завтра придумаю что-нибудь другое. В общем, миссия на лето имеется: улыбать Джонаса Дэниэлса.

На следующее утро занимаюсь привычными делами: швыряю таблетку в океан, чувствую дыхание бриза на щеках, благодарю созвездия за эту способность – чувствовать. Позже, возле студии, когда моя рука шарит в сумке в поисках ключей, взгляд падает на скамью. Точнее, на пакет из вощеной бумаги, на мое имя, подписан черным маркером. Ну вот, интрига уже есть. Оглядываюсь по сторонам – может, рядом затаились заговорщики. Сажусь на скамейку. Пакет увесистый, на дне что-то квадратное выпирает из бумаги углами. Верхний край закручен. Медлю разворачивать бумагу. А вдруг там взрывчатка? Нет, по всем признакам это ресторанный ланч, упакованный «на вынос».

В пакете обнаруживается сэндвич с ломтиками помидора, мягкой моцареллой и веточками базилика, на ломте хлеба из теста на закваске. Или это не простой хлеб, а что-то деликатесное? Фокачча? Чиабатта?

Здесь был Джонас.

Смотрю в коробку, как в сундук, полный драгоценностей. Значит, Джонас… ланч для меня приготовил?

Так и вижу его руки, ловко управляющиеся с ножом; уверенные движения кисти. Тонкими ломтиками на разделочную доску ложится помидор, оттеняемый белоснежной моцареллой. Далее – безупречная ресторанная сервировка. По периметру сэндвича располагаются золотистые картофельные чипсы. Сбоку пристраивается печенюшка домашнего приготовления.

Это что же – Джонас так ухаживает? Объясняется на языке еды? По всей видимости – да. С другой стороны, ланчи детям ведь родители готовят? Не хочу пополнить команду подопечных Джонаса Дэниэлса. Стать для него единственной – вот чего мне надо.

Такие мысли донимают меня все утро. Когда настает время перекусить, я снимаю верхний кусок хлеба. Может, ответ зашифрован в начинке. Помидор и моцарелла – ингредиенты для старбаковского «римского» сэндвича. Отсылка к «Римским каникулам»? Намек на Ромео? Или чисто дружеский жест, платоническое желание накормить ближнего?

– Лавандовая краска закончилась.

– А?

Я и забыла, что на работе нахожусь. Хлопаю глазами на клиента.

– Ой. Извините. Сейчас принесу из подсобки.

Первый кусочек выдает тайну – здесь не обошлось без бальзамического уксуса и щепотки соли. За счет последней помидор кажется почти сладким. Пряность базилика дразнит вкусовые рецепторы. Божественно; сытно; тает во рту. Ощущение отеческой заботы. Я будто влилась в семью Дэниэлс. Потребность в еде – одна из базовых; но из нее вытекает и другая потребность – в человеке, который готовил бы эту еду заботливо и любовно. Жую – и впитываю эти чувства.

Насыщаюсь ими в той же мере, что и хлебом с помидорами и моцареллой.

Кажется, перенасытилась; по дороге домой меня просто распирает, я останавливаюсь у ресторана. Он представляется мне крупной деталью пазла под названием «Семья Дэниэлс». Здание кирпичное, любовно обустроенное; внутри мило, хотя сразу бросаются в глаза неиспользованный потенциал пространства, устаревший интерьер, острая нужда в косметическом ремонте. Зато теперь я чуть больше поняла про Дэниэлсов.

За стойкой парень что-то строчит в блокноте.

– Добрый день. А можно Джонаса Дэниэлса?

Парень поднимает взгляд, хитро улыбается.

– Конечно, можно. Иди за мной.

Он оставляет меня в коридорчике перед кухней, и я грызу налакированные ногти, пока не появляется Джонас в поварском фартуке поверх белой футболки, которая ему в плечах тесновата. Из кухни подначивают, Джонас оглядывается, усмехается. Остряки мигом исчезают за дверью.

– Не обижайся. Что возьмешь с кучки идиотов?

Джонас явно только что вымыл руки, держит их на весу, как хирург после операции. Ждет, пока сами высохнут. Интересно, от какого блюда я его отвлекла? Впрочем, Джонас мне рад, и здесь, в ресторане, он не так напряжен, как дома.

– В смысле – привет, Виви.

– Привет, – отвечаю без улыбки. – Ты для меня сэндвич приготовил. Почему?

– Почему? Не знаю. Готовил ланч для Наоми, решил, сэндвичем больше, сэндвичем меньше. Подумал, что тебе перекусить на работе не повредит. И вообще, я мимо студии хожу.

Джонас смотрит неуверенно.

– Хлеб не отсырел? От помидоров, бывает, хлеб сыреет, но…

Делаю шаг к нему, хватаю за горловину футболки, прижимаюсь ртом к его рту. Поцелуй не затяжной, но и не мимолетный. На губах Джонас остается отпечаток алой помады.

– Все было супер. Увидимся завтра.

В дверном окне появляются две физиономии, одобрительно подвывают. Джонас хлопает ладонью по пластику, улыбается мне.

– Увидимся завтра.

Ухожу в растрепанных чувствах, с отпечатками мокрых пальцев на рубашке, в районе талии, там, где Джонас коснулся меня. А здорово я, оказывается, обольщалась насчет контроля над ситуацией. В груди что-то греет и светится, искрится, играет и пенится, как шампанское; вот-вот через край перельется.

Глава 6

Джонас

В последние три дня мой мозг работает как бетономешалка. Кажется, если хоть ненадолго отвлечь мысли от Виви, жизнь вернется в состояние вязкой серой каши, в каком полгода пребывала. Вот почему, готовя ланч для Наоми, я думал о громком смехе Виви. И о том, что Виви не шарахнулась в ужасе от моей семьи, и о том, что она вообще ничего не боится. Желание приготовить для Виви сэндвич возникло спонтанно. Потом, в ресторане, я сам себя чуть не съел с досады. Молодец, ничего не скажешь. Упаковал девушке ланч, будто дошколенку, который в первый раз в садик идет. Так я терзался почти всю свою смену.

А потом появилась Виви, поцеловала меня и исчезла.

В кино первому поцелую всегда много значения придают – и не преувеличивают. Ни на йоту не преувеличивают. Зато про мучения перед вторым поцелуем – ни гу-гу. Ни намека на продумывание его деталей, на страх новой встречи. Получается, если второму поцелую суждено случиться, он произойдет по моей инициативе. И он должен быть не хуже первого. Об этом я размышлял за завтраком.

Сейчас младшие накормлены и отправлены играть в обливашки (в гараже нашлись старые водяные пистолеты). Накладываю последнюю порцию овсянки, сдабриваю коричневым сахаром и пеканом.

К моему удивлению, мама поднялась с постели. Она сидит на полу, возле стеллажа, среди книг. Ставлю тарелку на туалетный столик.

– Спасибо, дружок, – говорит мама. – Вот решила ревизию провести. Слишком много здесь книг, к которым я больше никогда не притронусь. Надо бы их отдать кому-нибудь. Тогда освободится место на полках. Нехорошо книги на полу держать.

– Отличная мысль!

Сам знаю, что с энтузиазмом в голосе перестарался. Ну а вдруг это перелом в депрессии? Мама берет одну из своих любимых книг – роман Габриэля Гарсиа Маркеса; начинает перелистывать. Слышится икающий звук, затем – сдавленный возглас, далее – придушенный всхлип.

Пока мама не разрыдалась, забираю у нее книгу. Успеваю заметить надпись на форзаце. Папин почерк. «Для тебя, amore mio». Ну конечно. Ставлю книгу на полку, поднимаю маму, веду к кровати.

– Прости, – шепчет мама. – Прости меня.

Оставляю ее лежать, свернувшись клубком и мелко трястись от слез. На туалетном столике стынет овсянка. При мне мама только сильнее плачет, так что лучше я пойду. В кухне сажусь на табурет, роняю лоб в ладони. Через неопределенное время раздается скрип открывающейся двери, но я не тружусь поднимать взгляд.

– Привет, – говорит Виви.

Тон на целый децибел ниже, чем обычно. Виви уже поняла: что-то не так. Момент для первой встречи после первого поцелуя – лучше не придумаешь. Что обстановка, что настроение.

– Привет.

Слово как с поля боя с позором бежало.

Виви придвигает табуретку, пристраивается рядом со мной.

– Младшие во дворе играют. Сказали, что ты здесь. Что-то случилось?

Мне бы ее разуверить, да сил нет. Я просто качаю головой, не меняя позы. Я ведь ничего не рассказывал про истинное положение дел. Потому что ничего не хочу менять.

– Маме нездоровится.

Виви проходит к плите. Наполняет чайник водой, безошибочно выбирает горелку, предназначенную для чайника и кофейника. Одна чашка – мне, другая – Виви. Она ставит чашки на стол, снова садится рядом. Молча пьем чай. Когда с ним покончено, Виви берет чистую чашку, наливает еще чаю, ставит передо мной. Я несу чай маме. Мама извиняется за утренние слезы. Хочу скорее уйти, чтобы не нарушать ее уединение. Не годится оставлять Виви одну. Впрочем, я уверен – Виви не обидится. Поэтому я задерживаюсь, рассказываю, как вчера мы катались с водной горки. Хотя и знаю, что Лия маму уже просветила.

Вернувшись в кухню, обнаруживаю, что Виви успела загрузить посуду после завтрака в посудомоечную машину. Наверняка уже придумала благовидный предлог, сейчас сбежит от нас. Как минимум – начнет расспрашивать. Но Виви протягивает мне руку, в другой сминая клочки бумаги.

– Это подсказки для игры в находилку, – поясняет Виви.

Теряю ход ее мыслей. Зато понимаю, что лето мы с ней привыкли проводить совершенно по-разному. И вообще жить – тоже.

– Сегодня никак не могу, Виви. Нужно в супермаркет – бумажные полотенца кончились. И продукты на следующую неделю. И…

Виви улыбается.

– Почему это «никак»? Постой, ручка у тебя есть?

Подсказки отправляют младших рыскать по супермаркету и дают мне возможность спокойно заполнить тележку. Младших я обнаруживаю в отделе приправ. Виви исполняет роль арбитра. Берет детский обруч, командует:

– Чтобы получить следующую подсказку, один из вас должен прыгнуть в этот обруч, как цирковой дельфин!

– Я! Можно я? – кричит Исаак, мчится к обручу, немного медлит, наконец приземляется с другой стороны.

– Зачет! Исаак переходит к следующему этапу! – объявляет Виви.

Лия хлопает в ладоши.

– Подсказка находится… находится подсказка… в тележке для продуктов! Вы все должны помочь Джонасу выложить продукты на ленту, иначе никогда не найдете подсказку!

Младшие мчатся ко мне – даже Бека, которая обычно не снисходит до подобных вещей. Виви красноречиво поводит плечами, ослепительно улыбается. Импровизирует на ходу.

Дома она вовлекает в это дело Сайласа. Целый день мы рыщем по городу, следуя подсказкам Виви, и в итоге попадаем на вечерний сеанс в кинотеатр. Виви платит за всех, утверждая, что это и есть приз. Выходим из кинотеатра уже в темноту.

– Никогда лучшего фильма не видела, – объявляет Лия. Она так о каждом фильме говорит.

– И я тоже, – подхватывает Виви. – В нем все сошлось. Приключения! Битва воинов! Волшебство! Романтика!

Объевшиеся попкорна, напившиеся содовой, бредем домой. Младшие принимаются инсценировать только что увиденное. Распределяют роли: кому быть рыцарем, кому – принцессой, кому – колдуньей. Сайлас их поощряет. Без предупреждения Виви прыгает мне на спину и пришпоривает пятками, словно скакуна. Остальные бегут следом, хохочут. На окраине города сталкиваемся с офицером Хайаши. Он в полной форме, но без собаки. Мы резко останавливаемся. Исаак поддергивает очки, Сайлас напрягает позвоночник.

– Добрый вечер, – бесстрастно произносит Хайаши.

– Здрасте, – вразнобой откликаемся мы.

Одна только Виви, по-прежнему сидящая у меня на закорках, выкрикивает:

– Добрый вечер, офицер Хайаши!

Он смотрит на Виви, явно делает выводы.

– Осторожнее! С этакой личностью проблем не оберешься.

Черт! Это что, со мной проблем не оберешься? Таращусь на Хайаши, но Виви фыркает у меня над ухом.

– Ничего, как-нибудь справлюсь, сэр. Мне к проблемам не привыкать.

– А я говорю – поберегись. Ты с бедовой девчонкой связался, сынок.

– Да, я в курсе.

Откуда Хайаши знает Виви?

– Ну да, я такая – бедовая, – смеется Виви.

Спиной чувствую, как содрогается ее грудная клетка.

– Увидимся завтра, офицер Хайаши.

Когда мы достаточно удаляемся от Хайаши, я шепотом спрашиваю:

– Где это вы увидитесь?

– В закусочной. Мы иногда вместе завтракаем.

Прежде чем я успеваю задать следующий вопрос, перед нами появляется Бека, делает пасы руками, словно заколдовывает Исаака.

– Я, я хочу быть волшебницей! – кричит Лия.

– Тебе нельзя, потому что ты принцесса. Замри!

Бека переключает свои чары на Лию.

– Сайлас! – пищит Лия. – Так нечестно! Бека – злючка!

Жду, когда Виви соскользнет с моей спины. В самом деле, кому интересно все лето детские визги слушать? Кому интересно знать, получится или не получится у Сайласа разрулить ситуацию без детского рева? Но Виви только плотнее обхватывает меня за шею, устраивается повыше. Она остается.

Глава 7

Виви

Вот не ожидала от себя такого – что влюблюсь в целую семью! Поистине, жизнь полна сюрпризов. Сначала велит: закрой глаза, задуй свечи; а когда подчинишься – возьмет да и вмажет тебя физией в торт, прежде чем желание загадать успеешь. Но! Иногда, очень-очень редко, жизнь превосходит ожидания. Просишь летний роман с симпатичным парнем – а получаешь в нагрузку к парню еще и всю его чудесную семью.

Это хорошо, что я их люблю; потому что они все время, каждую минуту рядом. С тех пор как я поцеловала Джонаса, прошла неделя, а наедине мы оставались всего один раз, и то в неподходящий момент. Джонас вскидывает на плечо пляжную сумку, улыбается мне – и солнце, кажется, сильнее жарит мои щеки.

Едва ступив на пляж, мы с Лией пускаемся бежать, усиленно пыля песком. С визгом врезаемся в полосу прибоя. Подхватываю Лию, кружу так, чтобы пальцы ее ножек очерчивали широкие круги на воде. Изрядно замерзнув, мы, вслед за Бекой, ходим колесом по песку. Джонас устанавливает пляжный зонт, Исаак уже занял под ним местечко, уткнулся в книгу.

– Эй! – зовет Джонас. – Кремом от солнца кто мазаться будет?

Отряд возвращается в лагерь. Бека запускает руку в сумку-холодильник, извлекает упаковку фруктового льда. Под белыми обертками угадываются черничный и мандариновый оттенки.

– Как думаешь, бывает фруктовый лед из манго? А из маракуйи?

Задаю эти вопросы, размазывая солнцезащитный крем по предплечьям и икрам.

– А из граната?

Бека выбрала ананасный лед.

– Спорим, Джонас такое запросто приготовит!

Смотрю на Джонаса в упор. Это можно – на мне огромные солнечные очки «кошачий глаз». Лия втирает крем в пипочку носа, Джонас мажет ей плечики, подхватывает ее «хвостик», закручивает на самой макушке. В движениях видна сноровка. В груди что-то ноет сладко и томно. Красивый парень, голый до пояса, беспокоится, как бы сестренкина шейка на солнце не обгорела, – тут есть от чего голову потерять.

Весь день Джонас почти не сводит глаз с младших. Следит за Лией, когда она плещется у самого берега, руководит строительством песчаного замка, гасит ссоры. Джонас предугадывает и желания, и потребности Исаака, Беки и Лии; всего один раз я ловлю его взгляд на себе. Он улыбается уголком рта, будто мы с ним заговорщики. Джонас Дэниэлс и его секрет – веская причина почувствовать себя возникшей из раковины, посреди океана, как на картине «Рождение Венеры», с пеной у ног. А что, может, именно так я и явилась в мир; я же не помню сам момент, а с моей мамочки-художницы что-нибудь подобное вполне станется.

Не буду также отрицать, что классно выгляжу в купальнике. Он закрытый, в горошек; постыдная татушка спрятана, грудь кажется более пышной за счет бретельки-хомутика. На левом запястье тысяча браслетов – тоже для маскировки.

Мы купаемся, снова намазываемся солнцезащитным кремом, закапываем в песок Исаака, ваяем ему русалочий хвост. Счастливые часы тают, как разноцветный фруктовый лед; краски смешиваются в упаковке. Когда настает пора уходить, я удаляюсь на несколько ярдов – в списке пляжных дел остался один пункт. Еще раньше Исаак нашел для меня среди утесов палочку, и этой-то палочкой я вывожу на песке «здесь была Виви», даром что прибой в один прием все смоет.

– Что, еще одна?

Джонас стоит за спиной, смотрит на мою работу. Значит, он меня за этим занятием уже заставал. Пару дней назад я его уговорила высадить за домом цветы. Младшие взялись копать, мы им помогали, я по ходу дела рассказывала о биологии, о подсолнухах, как они растут. Импровизировала, но это нормально. Дошла очередь до цинний. Я достала из сумки обрывок чека и на краешке написала «здесь была Виви». Бумажку я зарыла в темную землю рядом со свежевысаженными почти-растениями. Представила: когда цветы вырастут, я все еще буду где-то рядом. Мы так вывозились, что пришлось по очереди лезть под летний душ. Джонас сказал, им несколько лет никто не пользовался. И знаете, что? Такая жизнь – с летним душем и пляжем под боком – мне очень, очень по вкусу. Иллюзия, что можно ливень с грозой устроить, когда заблагорассудится.

– Вив.

Джонас чуть подталкивает меня локтем, выводит из раздумья.

– Зачем ты это делаешь? К чему все эти записи?

– К тому, что время быстротечно. Океан был задолго до нас и останется после нас. И почти все деревья, и многие животные. Странно и даже как-то дико, правда? Представь, моя одежда меня саму переживет.

Не могу сдержать вздох. Вот бы жить вечно!

– Я просто ищу способ закрепиться в мире. Пусть мой автограф протянет чуточку дольше, чем я сама; пусть останется в тех местах, где мне было хорошо. Понимаешь?

Джонас сует руки в карманы, раскачивается на пятках. На нем темные очки, но я-то вижу – он всматривается в каждую букву.

– Понимаю. Просто я раньше об этом не думал. В смысле, думал, только по-другому.

Вот оно. Прорвалось. Боль сигаретным окурком выжигает на Джонаса тавро, стоит ему подумать о некоем событии. Я эти пятна буквально вижу. И я готова узнать первопричину.

Скоро мы останемся наедине – я это чувствую, я этого жду. От предвкушения сгущается воздух. Речь не о физической близости; по крайней мере, не только о ней. Главное – пульсирующая от боли тайна его чудесной семьи. Наши отношения развиваются с оглядкой на эту тайну. Готов ли Джонас ее раскрыть, вот в чем вопрос.

Возвращаемся на закате. Небо оттенка щербета. Разрабатываю план. Лия задремала у Джонаса на плече, ротик чуть приоткрыт. Бека с Исааком спят на ходу, напоминают пару маленьких выбегавшихся зомби, почти на ощупь бредущих к собственному крыльцу. Обожаю дом Дэниэлсов. Мне нравится, что он не выпячивается на улицу, а как бы отступает в глубину и что вокруг невысокие деревья, до того густолистные, что зелень отдает синью. Обычное бунгало в стиле «Крафтсмен»[3], объясняет Джонас; мне это ни о чем не говорит, для меня его дом – просто белый, просто уютный. Для полного сходства со сказочным домиком во дворе мигают светлячки.

– Наконец-то сыскались!

Сайлас стоит, прислонившись к притолоке.

– Я уж думал, вы все потонули.

Исаак подныривает под руку старшего брата, за ним следует Бека. Увесистая пляжная сумка плюхается прямо у двери. Джонас спускает с рук Лию, она стоит твердо, но с закрытыми глазами. Сайлас усмехается, берет ее в охапку, несет в дом.