Погода портилась тем сильнее, чем ближе Мельхиор приближался к побережью. В порту Хоули было ветрено, мокро, промозгло и слякотно. Рваные тучи носились над городом так близко к земле, что подпрыгнешь – рукой достанешь. Тучи бессовестно воровали с крыш черепицу, цеплялись за кирпичи печных труб и путались благородными лоскутами небесного водяного пара с едким дымом от сырых дровишек, которыми промокшие до костного мозга жители, покрытые по неделям не сходящей гусиной кожей, пытались обороняться против всерьез принявшейся за них непогоды.
– На кой пришел? – спросили у волшебника на въезде в город. Бдительный таможенник храбро выбрался из сухого укрытия, устроенного в арочном проезде под крепостной стеной, взял лошадь Мельхиора под уздцы и стекал струями на мостовую.
– Коня продавать, – ответил Мельхиор.
– Много не дадут. Вывоз лошадей морем запрещен, – предупредил таможенник.
– Сторгуюсь, не впервой, – махнул рукой волшебник. Ему не нужны были деньги.
– Проходи, – буркнул страж и скрылся в стражницкой. – Кто покидает город морем, обязан отметиться в ратуше, – донеслось из двери.
– Ясно! – крикнул в ответ волшебник.
Мостовая под крепостной стеной, как показалось волшебнику, была единственной мостовой во всем городе. Лошадь Мельхиора сразу увязала в грязи. Дороги, и в лучшие дни не являвшие собой твердого грунта, из-за ливней стали вовсе непроходимы. Лужи дождевой воды и сливаемых горожанами нечистот на площадях разлились до такой глубины, ширины и мерзопакостности, что даже конь воротил от них нос и, когда ему случалось увязнуть в грязи по колено, выбирался из зловонных озер, достойных третьего круга ада, нервными скачками, и всякий раз Мельхиор рисковал упасть. Падение же грозило волшебнику не ушибами и переломами, а купанием в столь неприятной жиже, что Мельхиор предпочел бы лететь на острые камни, чем в грязевые ванны Хоули. Ради соблюдения точности измерений заметим, что колено, по которое погружался в болота перекрестков конь Мельхиора, было лошадиным, а оно, как известно, выше человеческого. Грязь библейской казнью проливалась с неба на Хоули, как сера на Содом, она лилась из окон, выделялась из земли, сочилась из дверей, из щелей, из стен, из повозок, из волов, которые их тащили, брызгала из глаз, ушей, из-под ногтей каждого из полутора тысяч жителей, текла из каждого рукава, каждой штанины, каждой шляпы, и не было в городе ни единого места, где взгляд не наткнулся бы на что-то липкое и склизкое земляно-глиняного цвета.
В защиту жителей Хоули стоит сказать, что если сравнить их грязь с грязью любого другого крупного города тех же климатических условий, то ни носу, ни глазам не будет заметно никакой разницы, однако о том, проводились ли соревнования на звание самой грязной грязи между городами, нам неизвестно. Если бы проводилась такая ежегодная ярмарка, как проводилась она для других товаров, то шансы Хоули на победу были бы не хуже и не лучше, чем у других городов.
Хоули считался портом. Не таким большим, как Дувр или любой другой из Союза пяти портов, каждый из которых содержал в боевой готовности несколько дюжин кораблей королевского флота, но настоящим портом. В те времена такого звания удостаивались не только приморские города, в которых была гавань и причалы, но и города во внутренних территориях. Объединяла порты не готовность принимать суда, а разрешение вести торговлю. За пределами портов совершать сделки больше определенной суммы было запрещено.
На рыночной площади, куда поехал Мельхиор, чтобы с выгодой избавиться от лошади, было чуть лучше. Как храм был убежищем для преступника, рыночная площадь давала неприкосновенность свободной торговле, и поэтому была главным местом города. Умные же люди сподобились прокопать вокруг площади водоотвод, защищавший торговцев и их ликвидность от заболачивания. Грязи оставалось достаточно, чтобы утопить человека, погрузив его лицо в воду, но таких озер, как на других площадях, где можно было ненароком утопнуть без посторонней помощи, на рынке не наблюдалось.
Перейдя водоотвод по скользкому мосткам, Мельхиор добрался до лошадного ряда, где в ожидании смерти или покупателя (скорее всего мясника) стояли полудохлые клячи. Торговля шла вяло. Таможенник не солгал: лошадей, вне зависимости от племенной ценности, было запрещено вывозить из страны ради сохранения секрета породы. Для распашки полей жители впрягали в плуги волов и быков, поэтому даже совместный оборот по тягловым и верховым породам держал экономическую активность всего на дюйм-другой выше грязи, в которую всякий день рисковал опуститься лошадиный рынок. Легко сбыв доброго конька сэра Кормака торговцу, на перепродаже которого тот поднимет недельную выручку, Мельхиор спрятал серебро в карман, к тем монетам на дорожные расходы, которыми снабдил его перед отъездом сэр Кормак.
Пробираясь прочь с рыночной площади в сторону постоялого двора, на который ему указал торговец, где-то неподалеку от входа в мясной ряд, Мельхиор мельком заметил чье-то лицо, показавшееся ему знакомым. Человек тот был закутан с головой, а по вскользь замеченной прорези глаз узнать его наверняка было невозможно. Чтобы точно установить незнакомца, Мельхиор использовал заклинание истинного видения. Произнеся заклинание, он удивился запутанным тропинкам судьбы, которой оказалось угодно вновь восстановить их знакомство в дремучем лесу встреч и расставаний, и поспешил за покупателем, который, ловко и привычно путая следы, скрылся в переулках. Хлюпая сапогами по грязище, Мельхиор шел следом, рассчитывая настигнуть знакомого через пару поворотов, однако тот настиг его раньше. Завернутая в дубленую кожу фигура из укрытия бросилась с ножом на Мельхиора. Волшебник, хоть и не ожидал от знакомого такого холодного приема, еще не потерял мгновенных реакций самосохранения и отразил немотивированное покушение на свою особу мягким заклинанием оглушения. Напавший получил заклинание в живот, отлетел на ярд и погрузился боками в вонючую жижу. Мельхиор подобрал оброненный кинжал, оттер пальцем грязь с венчавшего рукоять королевского рубина. Этот камень величиной с яйцо куропатки в огранке, которую лет шестьсот никто не может повторить… У кого-то он видел такой раньше…
– Салам алейкум! – поприветствовал Мельхиор гостя из прошлого. – Рад видеть, что старые привычки еще текут в твоей крови.
– Ва-алейкум ас-салям, – ответил, поднимаясь из грязи, старый знакомый, следуя привычке отвечать на приветствие еще более длинным приветствием. – Вот уж не думал, что Аллах доведет еще встретиться с Мельхиором, победителем джиннов, последним защитником Андзороканда, утонувшего в песках и алчности Андзора.
– Какими судьбами в Хоули, Расул? – спросил Мельхиор, жестом прервав чествования, в которых его знакомец был не менее искусен, чем в драках.
– Шли с товаром, – коротко рубанул бывший страж и отряхнулся от грязи.
– Судя по кинжалу, наш общий друг или умер, что сомнительно, поскольку в силу природной осторожности характера он еще не скоро отважится на такой поступок, или ожидает тебя где-то рядом, – Мельхиор передал ценное оружие обратно Расулу.
– Хоть ты его образумь, – ответил Расул, пряча кинжал в тайник под одежду. Он подобрал отложенный на время покушения мешок, резко взял волшебника за руку и потащил за собой мимо низких домишек в одному ему известное место.
– Разум Паласара всегда сверкал ярчайшей звездой в созвездии достоинств нашего рассказчика историй, – заметил Мельхиор, размашистым шагом поспевая за Расулом через лужи, болота и озерца. – Трудно поверить, что он может нуждаться в моих скромных наставлениях. Что приключилось с ним?
– Может, он, разум этот, будь он неладен, и был ярчайший, но теперь погас. Паласар сломлен болезнью, и если быстро не найдется исцеляющего средства, то он грозится умереть, хотя бы и супротив моих стараний, – угрюмо ответил, не сбавляя шага, не поворачивая головы, Расул.
– В болезни и на ярчайший разум может опуститься глубокое затмение безумия. Наблюдения медицины это подтверждают, – согласился Мельхиор и тревога углубила морщины на его лице. – Что за болезнь посмела опрометчиво бросить вызов верблюжьему здоровью нашего друга?
– Всё началось с обычной простуды, потом жар, кашель, лихорадка, забвение, которое лекари зовут бредом, и вот он при смерти, – ответил Расул.
– Воспалительная горячка, – поставил свой диагноз Мельхиор. – Не та болезнь, чтобы забрать жизнь Паласара. Ты водил к нему лекаря?
– Нет! – ответил Расул. – Мы остались без средств. С трудом я нашел ему сухую комнату. Если бы он разрешил заложить кинжал, он был бы спасен волей Аллаха и заботами лекаря, но я не решаюсь против его воли. Я лечу его народной медициной.
– Ах вот что, – глубокомысленно вздохнул Мельхиор. На Паласаре лежало таинственное проклятие бессмертия, наложенное столетия назад кровью дракона. Кто наложил его, тот так и не рассказал, но оно исправно оберегало его на протяжении многих человеческих жизней. Если заколдованному Паласару и может что-то серьезно навредить, то только народная медицина. – И что за средство от горячки нашел ты на здешнем базаре? Настойку мяты, ромашки, дубовую кору, сбор отхаркивающих трав? Они не продаются в мясном ряду.
– Я покажу! – пообещал Расул и отворил дверь, к которой они подошли.
Мельхиор увидел первое место в Хоули, где не было грязи. Она была рядом, поблизости, выжидательно хлюпала у входа, набивалась на порог, о который, забыв о восточном суеверии, Расул очищал подошвы сапог, лежала в засаде под кривыми от сырости половыми досками, но заступала в дом только на обуви. Рядом с зиявшей щелями печуркой стояла деревянная кровать. На матрасе, набитом соломой пополам со вшами, лежал Паласар. В одном Расул оказался прав: вид у него оказался весьма нездоровый – не только краше в гроб кладут, а краше из гроба через месяц вынимают.
Мельхиор положил руку на лоб Паласару: горячо! Залез под овечье одеяло потрогать грудь: еще горячее. Во время осмотра волшебник заметил, что руки и ноги Паласара привязаны к деревянной раме кровати.
– Он всё время порывается уйти, – Расул предупредил вопрос волшебника и объяснил использованную к Паласару ограничительную меру.
«Конечно, он хочет уйти, ведь движение – его самое верное лекарство, дурень ты меднолобый», – подумал Мельхиор.
– Чем ты его пользуешь?
– Какое лекарство? – переспросил Расул. – В основном топленый козлиный жир!
При этих словах из Паласара вырвался свистящий вздох, по которому волшебник заключил, что, во-первых, легкие рассказчика историй в прескверном состоянии, во-вторых, козлиный жир ему не нравится.
– В этих забытых Аллахом землях его нет, можно достать только бараний. Кажется, что никакой разницы, но я думаю, именно в этой подмене причина моего неуспеха.
Расул вытащил из мешка фунтов пять бараньего жира, который выторговал на базаре, плюхнул добычу в котелок и поставил его топиться на печь, закинув в топку пару полешек. Паласар со своего одра тревожно следил за этими подготовительными операциями.
– Расскажи мне больше, – попросил Мельхиор Расула и присел к постели больного, послушать пульс.
– Это старое проверенное средство! В его действенности я не раз убеждался.
– Как это было? – Мельхиор продолжал требовать подробностей.
– Как тебе известно, я прошел школу стражей, – начал свою историю Расул. – Это было еще при прежнем шахе, до Андзора. Порядки тогда были суровые. Хиляков не жаловали, больных ставили на ноги быстро. Первейшим средством от кашля и соплей был топленый козлиный жир. Его заливали больным в горло или нос в кипящем виде. Вот и всё средство. Ничего особенного, но должен сказать, что больных и сопливых среди нас не водилось, хотя в горных походах случалось очень холодно. Если же внутреннее применение не помогало, то добавлялись обтирания, и тут уж даже самые худые больные поднимались на ноги!
Мельхиору хотелось рассмеяться. Расул совершенно искренне не видел связи между «лекарством» и казнью, при которой в глотку несчастным заливали расплавленный свинец. Его и на секунду не посещала мысль, что больные «выздоравливали» не от лекарства, а от нежелания повторно подвергнуться «лечению», те же, кто был болен, изо всех сил старались не считаться за больных, чтобы избежать и первичного исцеляющего воздействия чудодейственного средства.
– Меня рано забрали из дома и передали в обучение военному ремеслу, но я помню, что один раз мой дед именно таким способом вылечил мою бабку. Та, правда, сделалась нема, но деду это совсем не повредило, напротив, он был весьма доволен результатом.
Тут уж Мельхиор не смог сдержать улыбку. Люди всегда более жестоки с теми, кто находится в слабости: к больным, пленным, малолетним или случайно родившимся без признаков мужского пола. Должность начальника стражи и богатый пыточный опыт, неизбежно приобретенный на таком посту, исказили его восприятие страданий настолько, что он не замечал ничего трагикомического в своем лечении. Пожалуй, Паласару еще повезло, что он заболел горячкой, а не страдает от непроходимости кишок. Кто знает, на что еще Расул умеет использовать топленый бараний жир.
– Скорей бы нагрелся, – вздохнул Расул. – Ему нужно вытопиться из ломтей и стать текучей жидкостью.
– Ты хочешь прогреть Паласару горло? – уточнил Мельхиор.
– Теперь поздно. Я уже несколько раз проделал это. Остается только мазать ему ступни. Я бы налил ему жир в тазик, чтобы поставить в него ноги, но на наши средства не удается купить достаточно жира.
Ступни Паласара и вправду выглядели ошпаренными, но вначале Мельхиор не придал этому внимания: это мог быть обычный отек или нетипичное течение подагры.
– Не умаляю ценность твоего лечения, дорогой Расул, – осторожно начал Мельхиор, дабы не оскорбить богатый, но более чем сомнительный лекарский опыт своего знакомого, – но положение Паласара мне видится достаточно серьезно, чтобы использовать такие примитивные дедовские средства. Учитывая всю тягость обострения болезни и в соответствии с гиппократовым принципом непревосходящего вреда, я бы предложил воспользоваться самыми последними достижениями современной медицинской науки.
Расул с напряженной сосредоточенностью впился глазами в лицо волшебника. Чтобы его отвлечь, нужно что-то поистине жуткое, такое изуверство, которое даже в пыточных камерах Расулу видеть не приходилось.
– Я предлагаю подвергнуть (это слово должно вызвать у Расула особое доверие к медицинскому опыту волшебника) Паласара методу восьми трубок, впервые предложенному Авиценной (Мельхиору пришлось осквернить имя великого лекаря своей безумной отвлекающей фантазией), каковой метод требует особой доставки кипящего жира к жизненно важным органам больного. Для этого ты должен пойти на базар и купить восемь бычьих костей с полой серединой. Я воткну эти кости в особые точки на груди и животе нашего дражайшего Паласара, пройду ребра, миную селезенку, войду точно в желчный пузырь, и мы вольем кипящий так горячо, как только возможно, жир через эти кости, воздействуя сразу на все органы. Болезни будет некуда деться, и Паласар с неизбежностью исцелится!
Паласар, слышавший все слова Мельхиора, снова протестующе засвистел немым ртом. Мельхиор незаметно для Расула подмигнул больному, и в ответ Паласар согласно захрипел и закивал головой.
– Слышишь? Паласар согласен со мной, он давно требует метод восьми бычьих трубок, ведь и ему хорошо известно, что это единственный способ даровать ему надежду на исцеление. Теперь же не теряй времени, Расул! Кости должны быть хорошо вычищены. А лучше – выварены!
– Ты будешь спасен! – возликовал страж. – Я достану кости, хоть бы мне пришлось перевернуть весь город и самому поймать и забить того быка! – пообещал он.
Мельхиор кинул Расулу одну из полученных за лошадь монет, и тот со всех ног кинулся на базар. Пусть побегает. Это займет его надолго. Восемь трубок – это две коровы.
Оставшись наедине с больным, Мельхиор первым делом развязал узлы и снял путы, которым Расул удерживал Паласара от причинения себе вреда. Паласар привстал и похлопал спасителя по плечу. Судя по резкому движению, которым он подскочил на кровати, сил в нем оставалось порядочно. Его спасение было за дверью, оставалось только дойти до него. Паласар спустил ноги на пол и с помощью Мельхиора встал на ноги.
– Пойдем, – просвистел он таким сиплым, изувеченным голосом, что Мельхиор с трудом разобрал даже единственное слово. Будто не человек и не зверь, а испорченные кузнечные меха, выдувая воздух на дырявую мембрану, силились овладеть даром слова.
Волшебник надел на Паласара штаны, рубаху и куртку, напялил на голову покушанную молью меховую шапку, обул его ноги в сапоги из драконьей кожи, которые неделю сушились возле печки и должны были рассохнуться, но чудесные сапоги эти были едва ли не вечными. В таких же Паласар щеголял в их прошлую встречу, а если исключить, что Паласар находил по убитому дракону в год, то обувка у него оказывалась прямо-таки неснашиваемая.
Оглядев рассказчика историй, Мельхиор в довершение накинул на него свой плащ и они вышли под холодные струи. Без плаща волшебник сразу протек насквозь, и струи, стекавшие по волосам, заканчивали путь за отворотами сапог, но ему не привыкать мокнуть до костей. Паласар повернул от двери направо и сделал первый шаг. Он медленно разгонялся. Он шел с упорством человека, заблудившегося в зимнем лесу, который понимает, что замерзнет и умрет, если остановится, но, если у потерявшегося путника каждый шаг отнимает силы, Паласар крепнул с каждой пройденной улицей. Мельхиор поддерживал его и чувствовал, как всё меньше поддержки требуется Паласару, чтоб идти.
На одном из перекрестков Паласара согнул пополам приступ кашля. Он выхаркал такое количество жидкости, что со стороны могло показаться, что его рвало.
– Так-то лучше, – проговорил он, когда приступ кончился, и голос его был слаб, но человечен. Обожженные связки затянулись. Звуки, которые они извлекали, стали членораздельными. – Чертов бараний жир. Палач! Угораздило же. Пойдем в порт.
– Мы вернемся за Расулом? – спросил Мельхиор. Уж не хочет ли Паласар прямо в таком виде погрузиться на корабль?
– О, вернемся! – ответил Паласар и злобно усмехнулся, от чего зашелся в новом приступе мокрого кашля.
Они пришли к порту. Одна посудина разгружалась. Одна загружалась. Три мокли под дождем.
– Тут есть местечко, – уверенно повел Паласар.
Местечко оказалось рыбацкой харчевней. Перед входом продавали сырую рыбу, внутри – жареную.
– Буйабас! – крикнул Паласар кабачнику и плюхнулся на низкий табурет перед колодой, служившей когда для еды, когда для разделки рыбы. – И хлеба!
– Забирай! – крикнул кабачник. Мельхиор разменял серебряную монету на кучку медяков и принес с кухни деревянную миску с рыбным варевом навроде ухи и ломоть дешевейшей ржаной лепешки.
– Забыл ложку, – вздохнул Паласар. – Здесь в Хоули цивилизация еще не достигла уровня столовых приборов, но, как показывает мой нос, кулинарное искусство от этого хуже не становится.
Паласар выпил из деревянной миски всю жидкость, а оставшееся на дне склизкое содержимое переправил в рот руками. Мельхиор положил руку ему на лоб.
– Жар еще держится. Тебе лучше, но ты еще очень болен.
– Я знаком с патогенезом. Нужно найти корабль или хотя бы лошадь. Мне нужно выбраться отсюда, пока этот врачующий палач из лучших побуждений не замучил меня до смерти. Он хуже, чем бабушка! – всхлипнул бессмертный странник.
– Я смогу умерить его пыл, – пообещал Мельхиор. – Он доверяет моему авторитету.
– И что ты будешь делать, когда он вернется с костями? Вытравишь ему память или кусок кровли ему на голову проклятую упадет?
– У меня всё предусмотрено на этот случай.
– Надеюсь. Я лучше тут вплавь брошусь в залив, чем вернусь в его заботливые лапы. Буйабас! – снова крикнул Паласар, и Мельхиор пошел за второй миской.
– Расскажи, как вы встретились и как дошли до такого бедственного положения, – попросил волшебник, когда поставил перед Паласаром новую порцию сомнительного блюда местного исполнения, весьма любимого средиземноморскими рыбаками.
– Ты, видно, кое-что забыл, но когда вернемся к вещам, я покажу тебе среди них одну, которая освежит твою память. А до бедственного положения нас довело кораблекрушение.
– Пираты? Шторм? Морские чудовища? – попытался угадать волшебник.
– Нет, худшее из всех судоходных горестей, что мне доводилось повидать! Беда, что настигает так внезапно, так тихо и неожиданно, что в своей непредсказуемости превосходит и коварство пиратов, и ярость стихии, и буйство подводных тварей, пожар, мальстрём, бунт, штиль, голод и цингу одновременно, – Паласар поднял вверх палец, показывая, что говорит со всей серьезностью.
– А именно? – потерялся в догадках Мельхиор.
– Пьяный лоцман с пьяным капитаном! Когда твои рулевые, которым доверил свою жизнь, добровольно лишают себя разума, это ли не худшее из возможных горестей? Когда те, на кого ты полагаешься, те, кто может, не моргнув глазом, глядеть в глаза тысяче морских смертей, бросают тебя и судно на произвол судьбы, это ли не залог неминуемой катастрофы? «Что нам делать с пьяным матросом», вопрошает одна скифская присказка, хотя «что нам делать с пьяным лоцманом» – вот о чем следовало бы вопрошать! Выбросить за борт с камнями на ногах и весовыми гирями на поясе, ответил бы я! Для нас это безумие еще обошлось. Мы наскочили на мель неподалеку отсюда. Народец в команде был умелый, лодку из палубных досок они сколотили за пару дней, но так штормило, что мы две недели не могли спустить ее на воду. Там я и простудился, а через две недели на одном месте болезнь сделалась хуже. Когда мы доплыли сюда на веслах, мне полегчало, но Расул под видом заботы заточил меня в том сыром клоповнике, откуда ты меня спас. Пребывание там вкупе с опасным для жизни лечением бараньим жиром чуть не убило меня. Китайцы говорят, что жизнь от смерти отделяет тонкая красная линия. На своем затянувшемся бессрочном веку я повидал много опасностей, перенес столько тягот пути, что после меня ни на чью долю столько не выпадет, но никогда еще рассказчик историй Паласар не подходил так близко к тонкой красной линии, как в эти дни. Вои\стину, забота – худший враг мужчины! Можно самостоятельно пережить болезнь, но невозможно самому выкарабкаться из паутины заботы! Эй! Кабатчик! Тут наливают? – закончил короткий рассказ Паласар. – Теперь мне хочется выпить.
– В «Приюте» нальют, – ответил кабатчик.
– Пойдем в «Приют моряка», – расшифровал слова кабатчика Паласар.
– Пойдем, если жажда одолела, – согласился Мельхиор.
– Поосторожней там, – напутствовал кабатчик. – Народец там лихой бродит.
– Видал и хуже! – ответил Паласар перед тем, как захлопнуть дверь кабака.
Они прошлепали по грязи к «Приюту». Портовые улочки, полумесяцем опоясавшие бухту, отличались от городских улиц тем, что местами по земле были наложены деревянные мостки. Твердый дощатый настил нащупывался каблуками через грязь, но делал путь еще опасней, потому что мокрое дерево, покрытое дождевой водой и просоленое морскими брызгами, скользило, как лед.
В «Приюте» людно варилось в собственном соку морское братство. В отличие от кабака, где наскоро утоляли голод рыбаки, в «Приюте» ошивались преимущественно матросы. Гуляли, как на свадьбе: незнакомые между собой прощелыги выпивали по поводу временно объединившего их события, но всякое слово или жест могло обернуться дракой и дебошем. Иногда в зале мелькали потрепанные женщины, которых, наскоро облапав, куда-то уводили голодные после двухдневного плавания клиенты.
Паласар заказал четыре кружки ерша. В этом напитке подогретое темное пиво крепилось настойкой полыни, белладонны или другого дурмана. Сидячих мест в «Приюте» не было вовсе, и они с волшебником притерлись к полке, прибитой к стене на уровне груди. Ее сделали широкой ровно по размеру кружек, хотя ровно – это сильно сказано, поскольку все кружки в «Приюте» были разными, так как покупались в разное время у разных резчиков. Кружки были разными, но стоили одинаково, это немаловажное обстоятельство добавляло всякому посещению «Приюта» интригу и шарм азартной игры, к которым так склонны морские волки и волчата. Мельхиор пригубил напиток из наименьшей из четырех паласаровых кружек, волшебник нашел вкус ерша слишком резким для себя, и Паласар одну за одной употребил все четыре деревянные кружки. Водоворот хмельного веселья закружил Паласара. Сегодня ничто не указывало на то, что в этом месте и недели не проходило без убитого в поножовщине, но неделя была на исходе, и что-то должно было обязательно произойти.
– Давно не видел тебя, хрыч сарацинский, – пьяный знакомец упал на плечи Паласару.
– Болел, – ответил Паласар, узнав в нем моряка с севшего на мель суденышка.
– Известное дело! Я тоже с того раза поболел маленько! Трижды похмельем и пять раз бабой! – похвалился моряк и поделился новостями. – Посудину вашу вымели подчистую.
– Сама-то еще стоит?
– Ровнехонько, где причалила! Кто твой патрон?
– Мельхиор, – представил волшебника Паласар.
– Он с такой мордой, как бушприт …ши, – с хохотом своей же шутке отвесил моряк сомнительный комплимент.
– Ш-ш-ш-ш, – Паласар приложил палец к губам и обнял знакомца другой рукой, – он с дьяволом на ты вась-вась, – шепнул он тайно.
– Ну, будь! – отвалился знакомый, оглядев Мельхиора и даже через хмель почувствовав себя неуютно под игольчатым взором волшебника.
– Он из наших старых матросов, – сообщил Мельхиору повеселевший Паласар. – Судно еще стоит, но груз разворовали, но товар всё равно не мой. Отличные здесь люди. Придут в гавань, напьются на твердой почве, как честные люди, не ставя никого под угрозу, в каком-нибудь милом местечке вроде этого. Как по мне, а этому приюту сейчас не хватает только доброй залихватской драки.
– Влияние Расула не полезно для тебя, мой друг, – ответил на это замечание Мельхиор. – Жаль ваш груз.
– Этого торговца? Да прости! Расул теперь смирным котенком. Заделался торговцем. Возит шмотье Лезаху, все убытки его, а у него таких кораблей ходит… тьма! Помнишь Лезаха?
– Не очень, – признался Мельхиор. Имя он где-то встречал, но что за человек скрывался за именем, не помнил.
– Вы познакомились у Фраман Раджа в том городишке, которым сейчас пугают детей. Лезах. Купец из Шираза. Отличный мужик. Такой домик у него роскошный. Я заскакиваю к нему иногда. Умеет жить, – хмель добрался до головы Паласара. Его льющаяся, изящная речь рассказчика историй огрубела до коротких, рубленных фраз. – Расул теперь побегушка у Лезаха. Так вот драка, о которой я говорил, я же не сам подраться хочу, а посмотреть. Я еще не сошел с ума, чтобы самому лезть с головой в бутылку, а если посмотреть, то кому ж от этого плохо? Иначе и рассказывать будет нечего, а это для рассказчика историй вроде твоего покорного слуги хуже, чем неурожай для пахаря. Тут всегда что-то случается, но не сегодня. И довелось выздороветь в такой скучный день!
«Накаркал», – подумал Мельхиор. В зале было два окна, завешенных непрозрачными бычьими пузырями молочного света. У обоих волшебник различил тени. Их не было, когда они пришли. Тени появились только что. Он произнес заклинание истинного видения, но стоявшие за окнами остались скрыты. Это плохо. Мельхиор потрогал булавку, которую вернул ему Мерлин. Без нее в мире, где объявился Брузхамр и Искусство больше не единственная сила, пришлось бы худо, но с ней мы еще посмотрим, кто кого.
– Они сейчас войдут. Соберись, – предупредил Мельхиор, и Паласар тряхнул головой, чтоб хоть немного сбросить хмельную завесу.
Дверь «Приюта» от могучего удара ввалилась внутрь. Веселая матросская ругань и нескладные морские песни враз смолкли, только томные вздохи и сладкие попискивания, раздавшиеся из комнат позади пивной, стали различимы в наступившей тишине, но при лязге доспехов затихли и свидетельства любви по скорым уговорам.
В зал вошли шесть вооруженных рыцарей в доспехах, в полной скорлупе: в шлемах с закрытыми забралами, с мечами и щитами. Двое заняли дальние фланги, двое – передние, один перекрыл дверь, шестой, по-видимому главный в отряде, встал в центре. Его крест, судя по размеру, архиепископский, висел на золотой цепи поверх железной кирасы доходя почти до живота. Тени у окон оставались на посту. Итого их по меньшей мере восемь. Мельхиор приник к полке и придвинул к себе пустую кружку. Сначала следует присмотреться, но маскировка была так себе. По одежде и внешнему виду они с Паласаром выделялись в толпе как парочка лис в свинарнике.
– Паладины, – шепнул Паласар, называя пришедших, и поочередно наклонил к себе каждую кружку, проверяя, не осталось ли чего на донышке.
– Мы ищем колдуна по имени Мельхиор, – объявил рыцарь, стоявший в центре. – Рост шесть футов, возраста зрелого, глаза карие, волосы длинные с сединой, бороду и усы бреет, носит плащ из кожи с узорчатым тиснением. Эй ты, – рыцарь указал на Паласара, – у тебя плащ с тиснением. Шаг вперед! Встань ровно!
– Во мне с трудом пять футов с половиной господин, – усмехнулся Паласар. Он отвлекся от кружки, выступил вперед и вытянулся во весь рост.
– Ты прав. Как тебя зовут и где ты взял этот плащ? – спросил рыцарь.
– Я несчастный Теодорих Трапезундский, – с хода выдумал себе кличку Паласар, соединив имя старинного готского вождя, чью гробницу он видел в Вероне в прошлом году, и Трапезундское царство, в котором он гостил двумя годами ранее. – С утра один благородный господин увидел, что мне холодно в болезни, и, снизойдя к моей немощи и страданиям, надел мне на плечи свой плащ, да будет благословенна его щедрость и его имя.
– Ты знаешь, кто это был?
– Разумеется, знаю. Благодетели редко безымянны. Они предпочитают видеть свои имена и лики на стенах соборов и слышать, как с молитвами ими облагодетельствованных их добрейшие имена возносятся к небу, в обиталище ангелов…
– Как его звали? – перебил рыцарь.
– Звали его так смешно… На железо похоже… Сейчас… Сереброборо, что ли… Или Оловянчик. Нет, не так… Бронзецки! Нет, снова не так! Мельхиор. Вот! Именно Мельхиор. Память еще мне не отшибло, – юродствовал Паласар на потеху матросам.
– Где это произошло? – спросил рыцарь, кивнув остальным, что след взят.
– Где он отдал мне плащ? На улице Дерюжной. Или рядом с ней. Тут нет названий, а я чужеземец. Но я запомнил, что там много грязи. А на соседней улице, где грязи было поменьше, стоял колодец, этот господин ссудил меня монетой, чтобы я мог промочить горло.
– Тебе известно, где сейчас может быть Мельхиор? – спросил рыцарь.
– Этот господин может быть где угодно, хотя мне показалось, что он намеревался зайти перекусить в кабак в порту.
– Ты не врешь. Мы были там, он там действительно был и ушел. Куда он мог пойти оттуда?
– О, могучий господин, я не вру, я никогда не вру, не лгу, не юлю и не привираю, если речь не идет о походах к веселым девицам. Опять-таки пойти энтот самый Мельхиор мог, куда сердце пожелает, но мне кажется, что его понесло пропустить стаканчик-другой-третий в матросскую пивную вроде этой. Вы точно везде внимательно посмотрели?
– Хм, – рыцарь задумался. Матросы кругом посмеивались. Через знакомца Паласара весть о том, что именно разыскиваемый Мельхиор стоит сейчас у стены, растеклась по всем ушам в «Приюте», не достигнув только упакованного в шлемы слуха паладинов.
– Или ты слеп, как крот, или туп, как колода, – не выдержал стоявший в ярде от распинающегося Паласара Мельхиор. Рассказчик историй мог водить не шибко соображающего рыцаря за нос довольно долго, но рано или поздно рыцарь заберет его вместе с плащом как доказательство проделанной работы, а разделяться с другом, едва встретившись, волшебнику не хотелось. Он продолжил третировать рыцаря, – или же ты туп и слеп совместно, ибо одно не исключает второго. Во всех трех случаях тот, кто поставил тебя капитаном, был неразумен в выборе.
– Кто ты такой? – спросил рыцарь, озадаченный таким тоном. За эти слова он зарубит старика, едва закончит расспрос этого странного Теодориха, получающего плащи и монеты на Дерюжной улице рядом с колодцем.
– Я Мельхиор. Я дал этому человеку плащ и заплатил за его выпивку. Надо быть деревянным ульем с досками вместо черепа и сотами вместо мозгов, чтобы не понять, что над тобой с самого начала насмехаются.
Публика поняла, что игра закончена, и рыцарей окружил довольный, более не скрываемый хохот. Ловко их поводили за нос эти двое. Интересно, как они собираются выкручиваться дальше?
Капитан подозвал двух рыцарей. Достав бумагу, они некоторое время совещались, указывая пальцами то на Мельхиора, то на лже-Теодориха, после чего капитан с крестом на пузе объявил собравшимся:
– Высшем приказом святого ордена паладинов колдун и чернокнижник Мельхиор приговорен к смерти по обвинению в колдовстве и чернокнижие, ереси пелагианской и павликанской, совершении обрядов и принятии родов, отравлении и мошенничестве. Вы все слышали, что этот человек сам назвался Мельхиором. Приговор властью, мне данной свыше, да будет приведен в исполнение сейчас же! Убить его!
Рыцарь из левого фланга двинулся к Мельхиору. Волшебник запустил в него оглушающим заклинанием. Рыцарь прикрывался щитом и заклинание лопнуло на железе бессильным хлопком, никого не задев.
Капитан громко рассмеялся.
– Орден паладинов под защитой пресвятой Девы. Твое чернокнижие тебе не поможет. Склони голову, заблудший!
Мельхиор повторно применил истинное видение к паладинам. Его интересовала их защита. Что у них имелось против Искусства, кроме новеньких доспехов?
– И поэтому позади ваших щитов начертаны языческие руны? – уточнил у капитана Мельхиор, получив сведения о природе защитных средств, примененных паладинами.
– Прикуси язык, пока тебе его не вырвали! Обвинения святого ордена, изрыгаемые пастью языческого зверя, не запятнают его святую славу!
– Чью славу, зверя или ордена? А пока будешь думать, самозванец, наскреби-ка в своем улье ответ на первый вопрос: руны это начертаны или нет? Полагаю, мне удается прочитать на твоем нагруднике даже чье-то имя. Хоть начертано оно изнутри, между кольчугой и панцирем, но мне оно видимо. Если мне не изменяют глаза, чрево твоем именем Хмурого Бруза хранимо, королем из пещер, а имя Девы, да будет тебе известно, пишется несколько иначе.
– Убейте смутьяна, что смеет порочить святое имя!
Мельхиор потянулся к булавке и походя бросил взгляд на правое окно. Фигуры за ним уже не было. Только несколько бурых капель ползли вниз по пузырю.
– Вот тебе и драка, – Мельхиор увернулся от удара мечом и оттолкнул Паласара так сильно, что тот отлетел под ноги матросам.
Второй удар рыцарь нацелил так, что уворачиваться Мельхиору было некуда, он оказался зажат между толпой и стенкой. Сорванная булавка сверкнула в пальцах и обратилась в посох. Мельхиор отразил своим оружием несколько ударов и выбил меч из рук рыцаря. Носком сапога он откинул оружие в сторону Паласара, поднявшегося на четвереньки. Мельхиор взглянул на левое окно, теперь и за вторым бычьим пузырем было пусто.
– Сдавайтесь, – предложил Мельхиор. – Вы в меньшинстве.
– Ты, должно быть, слаб в счете, – усмехнулся капитан, но тут позади него что-то звякнуло и рыцарь, закрывавший собой дверь, с лязгом упал на колени. Позади заколотого под лопатку паладина стоял, замотавшись до самых глаз в кожаные одежды, с мечом в одной руке и кинжалом в другой бывший начальник стражи шахского двора, гроза сельджуков и кошмар неверных, Расул. Он убил в бою своего сотого воина. Он считал только убитых с боя, «а всех приконченных мной по казематам сочтут только на небесах», говаривал начальник стражи про прочих.
– Отнюдь, капитан. Я этого господина за пятерых посчитал, – объяснил свой расчет Мельхиор.
Расул бросился на ближайшего рыцаря. Паласар подобрал меч, который подбросил ему Мельхиор, на карачках подполз к обезоруженному рыцарю и, пользуясь тем, что в шлеме нижнее поле зрения сильно ограничено, воткнул меч тому в коленное сочленение доспехов. Рыцарь, ойкнув, упал, и Мельхиор опустил посох ему на забрало. Колдовской посох в момент удара потяжелел десятикратно, пробил забрало, и из шлема выплеснулся фонтанчик крови. Удар был так силен, что на дощатом полу осталась выдавлена округлая вмятина, история о которой будет кочевать из уст в уста до тех пор, пока те доски не пожрет огонь пожара.
Мельхиор запустил молнию в спину капитана, но получилось не лучше, чем с оглушением. Заговоренные именем короля из пещер доспехи защищали паладинов от магии. Расул тем временем разобрался в двумя рыцарями у двери. Оставался еще один и капитан. Последний рыцарь бросился на Паласара, угадав в нем самого слабого противника. Рассказчик историй отбил удар, но, непривычный к оружию, действовал ненадежно, а потому выронил меч и снова отлетел в толпу матросов. Расул настиг рыцаря, шедшего на добивание, и ударом в затылок отправил того на пол. Капитан недоуменно смотрел на свой перебитый отряд.
– С кем хочешь биться? – спросил Мельхиор у капитана. – С господином за-пятерых против острого меча или со мной против Искусства?
– С тобой хочу, колдун! – ответил капитан и поднял перед собой щит. – Твоя сила не властна над святым именем…
Заклинание вылетевшее из посоха раскололо щит пополам.
– Перед именем Хмурого Бруза, хотел ты докончить? Есть имена и пострашнее, чем твой мертвый король.
– Пощади! – капитан, бросив меч, упал на колени. – Я знать не знаю никакого Бруза!
– Что скажет народ? – обратился Мельхиор к матросам.
– Смерть ему! – загудела толпа. – Вздернуть самозванца!
– Веревку! – потребовал волшебник, и она мигом появилась – крепкая корабельная снасть в два роста длиной.
Мельхиор перекинул веревку профессионалу плахи. Получив моток, Расул на бегу свернул висельный узел и накинул петлю на шею капитану. Веревка перелетела через балку, несколько человек подхватили и подняли рыцаря. Когда через мгновение веревка была закреплена, добровольные помощники расступились, и капитан, задыхаясь, повис на веревке. Он дрыгал ногами и пытался поднять руки, чтобы взяться за веревку, но доспехи сильно ограничивали его движения.
– Можно ускорить наступление смерти? – спросил Мельхиор у Расула, как у более знающего.
– Разумеется, – ответил Расул и прыгнул на болтающегося рыцаря. – Вот бычья же шея! – выругался он, отцепляясь от висельника. Позвоночник никак не ломался.
– Божий суд! – вздохнул кто-то в толпе и шепот распространился по морякам. Если повесить человека не удавалось, то он должен быть отпущен.
Мельхиор уменьшил посох до размера волшебной палочки и подошел к капитану. Он вставил палочку в ножны на место меча. Ножны крепились к доспехам самыми прочными ремнями, ведь от их надежности зависела жизнь рыцаря. Теперь она снова зависела от их прочности, но наоборот.
– Если ножны оборвутся, он будет свободен, – объявил он толпе и увеличил вес палочки до десяти пудов. Шея капитана хрустнула, а ремни, державшие ножны на поясе, лишь надсадно скрипнули, легко взяв вес.
Когда капитан испустил дух, матросы взорвались радостным гулом: никому не хотелось его отпускать. Мало ли кого он приведет за собой. Не каждый день случается такое зрелище, да и новое украшение очень подходило «Приюту», хотя и сослужило ему в итоге недобрую службу. Новый отряд паладинов явится сюда через неделю. Они заберут тело и сожгут местечко дотла, но до тех пор раздетый до исподнего капитан будет исправно встречать и провожать посетителей «Приюта» скрипом веревки на сквозняке от отворяемой двери. Но это случится через неделю, когда почти все свидетели расправы будут уже в море, а пока предстояло распределить трофеи.
– Всё, что мы не заберем, даруем в пользу моряков! – объявил волшебник, чем снискал еще большую любовь публики..
Мельхиор позвал посох. Обернувшись булавкой, он выпрыгнул из ножен, прозмеился по грязному полу, заполз по ноге и вспрыгнул в свое место на воротнике. Когда-то Мельхиор странствовал с поклажей, у него был сундук, в том сундуке потайной ящик, в нем коробочка, и в той коробочке жила эта булавка. Лихие времена настали: о поклаже, кроме той, что втискивается в узкие седельные сумки, не помечтаешь, а змееголовую булавку приходится всегда держать на виду, под рукой.
– Один еще жив, – заметил Расул, показав на того рыцаря, которого оглушил рукоятью меча по затылку одним из последних.
– Прихватим с собой, – сказал Мельхиор. – Нужно осмотреть их доспехи.
Возмутители спокойствия, груженые одним паладином, покинули «Приют». Расул и Мельхиор попеременно несли оглушенного рыцаря на спине. Паласар тащил пару мечей и шлем. За время похода хмель из него порядком выветрился.
В их кособоком домишке было тепло и уютно. Перед тем как отправиться на поиски Мельхиора и Паласара, Расул подбросил дровишек в дырявую печку, они еще догорали, окуривая дымом не только Хоули, но и – через многочисленные щели – комнатку. Плененного паладина освободили от доспехов, бросили на ложе больного и привязали к кровати теми же веревками, какими был заботливо закреплен на постельном режиме Паласар.
– Метод Авиценны? – спросил Расул.
– Что? – не понял Мельхиор. Наскоро сочиненная фантазия под напором событий изгладилась из его памяти, но Расул помнил всё.
– Восемь трубок? – уточнил он, показывая на добычу – восемь вываренных бычьих костей.
– Мне кажется, Паласару уже легче, чтобы подвергаться такой опасной операции, однако если ты настаиваешь…
– Для верности? – не отступал Расул.
– Вот только я позабыл, куда точно втыкать кости. Я бы мог проверить пару отверстий на тебе, скажем, безопасно попасть в печень не очень легко, – задумчиво рассуждал Мельхиор. – Я волью в тебя совсем немного жира. Просто чтобы проверить, что он попадает в нужное место.
– Думаю, Паласару уже лучше, – отступил Расул, жадно впившись глазами в новую жертву, закрепленную на прокрустово-гиппократовом ложе. – А на нем не желаешь проверить?
Волшебник не ответил, он уже внимательно осмотривал доспехи. На всех были начертаны защитные руны. Под этими заклинаниями темные воины ходили против магов Мидгарда. Было это в такие далекие времена, что даже Мерлин знал их по рассказам. Эти рунические заклинания давно забыты и похоронены, но оружие и доспехи блестели свежей ковкой, они были только из кузниц, из самых обыкновенных людских кузниц. Это не ровесники Брузхамра, не кованные в потустороннем Муспелльсгейме артефакты, в которых ходила бивать людей дружина короля из пещер. Кто-то нанес руны на обычные доспехи, чтобы дать носящим их защиту от магии. Это война. Мерлин был прав: война надвигается. Его враги знают, с кем имеют дело, и готовятся к ней с коварной изобретательностью. Защита, которую даруют руны, слаба. Молот Хмурого Бруза оказался не по зубам даже хтонической магии Мерлина, а со щитом капитана справилась булавочная головка. Но защита рун недостаточно слаба, чтобы не обращать на нее внимания. Ничтожной ее не назовешь. Если бы не ратное мастерство Расула, Мельхиору пришлось бы туго в бою с численным превосходством. На всякий случай Мельхиор проверил захваченного рыцаря истинным видением: не прячется ли и здесь под личиной человека какая-нибудь тварь из дальнего мира, но рыцарь оказался обыкновенным человеком.
– Хотелось бы, пользуясь блаженным мгновением отдыха и мира, которое, как мне подсказывает чутье, будет лишь краткой минутой утишения наших хлопот перед наступающей бурей событий, что понесутся по морям и землям круговертью невероятных авантюр, устранить одно недоразумение, – Паласар отвлек волшебника от изучения вооружения. – Мне удалось услышать, как многомудрый Мельхиор назвал главу того презренного отряда, что в безрассудной глупости рискнул бросить нам вызов, самозванцем. Суждение им было вынесено на основании того, что тот забывший честь высокородный пес прибег одновременно к защитам двух высших сил, отношения между которыми весьма спорны в нынешние времена. Не в защиту памяти – да сотрется она навеки с лица земли! – этого презренного овцебарана, справедливо вздернутого за все его заслуги, а дабы не оставалось досадных лакун в познаниях великого волшебника, я замечу, что он вовсе не был самозванцем.
Орден паладинов – это действительно организация, образованная по принципу рыцарского ордена. Тайна его рождения, его верховный глава и место пребывания политического сосредоточения высшего совета покрыты для непосвященных тайной. Мне доводилось слышать о паладинах один лишь последний год, что говорит о недавнем образовании ордена. В своих моральных заблуждениях они намного превзошли все, до того встречавшиеся, взяв за девиз «мир без скверны – любой ценой» и «мы – нетерпимы».
Под эгидой гуманизма паладины запятнали себя позором многих преступлений. Их карательные или, как они сами их называют, «очистительные» миссии направлены на истребление тех, кто занимается недопустимыми практиками, и на устрашение прочих. Их орден, к счастью, располагает лишь малым числом фанатиков. Пока они могут позволить себе лишь отдельные показательные убийства, однако сегодняшняя стычка показывает, что их покровители весьма осведомлены в путях Искусства и сами не гнушаются практик, которые преследуют их последователи. Проходя не так давно через Вечный город, мне посчастливилось говорить с Папой, и в приятнейшей беседе, которой соблаговолил наградить скромного рассказчика историй великий понтифик, узнать, что орден не располагает одобрением Рима и, более того, никогда не вступал в открытые или тайные сношения с церковными властями. С тех пор прошло немало времени, но я надеюсь, ничего не поменялось в этих отношениях.
– Странно, что я про них не слышал, – впитывал новые сведения Мельхиор. Рассказчик историй, как всегда, был в лучшем виде осведомлен обо всем, творящемся в мире.
– До сего дня их орден не был замечен за проливом, но в землях континента его сложно пропустить, – ответил Расул.
– Да, последний год я не покидал острова, – согласился Мельхиор. – Они преследуют иноверцев? Вроде вас?
– Нет, они не рискуют, – ответил Расул и не преминул похвалиться, – урок Крестовых походов крестоносцами усвоен. Они берут кого помельче.
– Ведьм, колдунов, знахарок, одиночек или совсем мелкие группы. Они не тревожат крупные секты вроде альбигойцев или их ветвей, оставляя расправу с ними настоящим орденам, имеющим для таких дел военную мощь, золото и папские буллы, – дополнил Паласар.
– Откуда тебе известно про альбигойцев? – спросил Мельхиор. Он долго не общался с миром, не слыхал новостей. Он провел много месяцев выдумывая способ спрятать Длань Баала от корыстных взоров тех, кто придет за ней. Потом его отвлекло бегство от Мерлина, который оказался вовсе не злонамеренным охотником за реликвией, как казалось поначалу. Это заняло у волшебника промежуток между двумя зимами, когда он не мог позволить себе следить за новостями и оставался в темноте неведения.
– А куда я двинулся из Рима? Конечно, к альбигойцам! Собрать новые истории и рассказать старые. Их увлекательное верование дает пищу для ума, открытого новому.
– Еретики! – донеслось с кровати ворчание пленного паладина, пришедшего в себя после крепкого удара.
– Ты про нас или сектантов? – уточнил Мельхиор.
– Про всех! – ответил пленник. – Гореть всем на кострах!
– Про всех, кроме себя единственного, – с сарказмом подытожил волшебник.
– Как ты оглушил меня через шлем? Каким колдовством? – буркнул пленный.
– При ударе сюда, – Расул встал над пленником, поднял трофейный паладинский шлем, чтобы тому было видно, и указал на нижнюю заднюю часть железной стенки, – он идет вот так и бьет в уязвимую точку черепа, прилегающую к мозжечку. Это военный всаднический шлем, его форма рассчитана на лучшую защиту от режущих мечных ударов при лобовой атаке. В охране же знают, что обезопасить себя от коварных ударов сзади, которым более всех атак подвержена ночная стража, можно только шлемом с шейным удлинением в виде цельной пластины, а не с лоскутом кольчуги. Ты бы знал это, воин, если бы больше упражнялся с оружием, чем со словами.
– Твоя школа ему больше не пригодится, – остановил лекцию Мельхиор.
– Тогда допросим его, – предложил Расул, отложив шлем и хищно потирая ладони. – Забьем ему рот тряпьем. Соседи не отличат его крики от стонов больного Паласара, а бараний жир еще не остыл, – он указал на котелок, подогревающийся на печке, куда начальник стражи подбросил свежие поленья.
– Не стоит трудов, – остановил Расула Мельхиор. – Я уверен, что это упертый фанатик и он ничего не скажет, не в первый день уж точно, а времени у нас не так много.
– Ничего не скажу, хоть кожу сдирайте! – подтвердил пленный.
– Я ведь могу! – угрожающе произнес Расул, попробовав на подушечку пальца остроту кинжала: затупился. Расул сел на пол, скрестил ноги и принялся водить клинком по обломку точильного камня.
– К тому же он не может знать ничего ценного, – продолжил Мельхиор хитроумную игру, которую только что сообразил. – Этот вооруженный бродяжка лишь пешка в большой игре, всё, что он знает про орден, так это пару плохо выученных обетов. Их не посвящают в высшие тайны, я уверен, что наш милейший Теодорих (Мельхиор запомнил ложное имя Паласара) знает про орден паладинов больше, чем этот второсортный мечник.
– Я знаю всё! Многое! – не выдержал сравнения пленный. – Но вам ни слова не скажу.
– Вот если бы мы притащили капитана, хотя и он ничего не знал. Такова структура всех эзотерических орденов и групп. Они вслепую используют рядовых членов, повсеместно обманывая их и вводя в заблуждение, – вздохнул Мельхиор, обращаясь как бы к Паласару.
– Не клевещи на наш святой орден, плешивый козел! И не порочь своими устами имя нашего храброго полководца! Что вы сделали с сэром Родериком Могучим?
– Я повесил его под радостное ликование толпы, – подал голос Расул и под нос себе добавил, – совсем как в годы отцветшей юности.
– Не перебивай нас своими глупостями, – увещевал паладина Паласар, чтобы обострить в нем противоположное желание сопротивляться своим захватчикам и говорить, когда его не спрашивают. – Пленный не говорит без спроса, не задает вопросов, а только отвечает, когда к нему обращаются. К тебе кто-нибудь сейчас обращается?
– Я готов биться об заклад, что этому несчастному обманутому не известно даже имя главы ордена, – предложил спор Мельхиор.
– Я бы принял твой заклад, – вздохнул Паласар, – если бы не был уверен ровно в том же самом. Откуда ему знать?
– Его зовут Рудольф Бец! – выпалил оскорбленный пленник.
– Никогда не слышал о таком, – Паласар принялся грызть ноготь.
– Я тоже не слыхал, бродяга какой-то, – согласился волшебник.
– Рудольф Бец – величайший человек, которого скоро признают святым! Он посвящен в такие тайны, какие колдунишкам вроде вас неведомы! Ему ведомы проходы в ад и на небо, а вы все отбросы, которых пожрет огонь очищения! – не выдержал пленный продолжающихся издевательств Мельхиора и Паласара, которые жгли его сильнее, чем обжигал бы Расул, будь у него возможность взяться за любимый бараний жир.
– Гипотетически предположим и временно допустим, что есть какой-то Рудольф Бец, – и бровью не повел Мельхиор, услыхав про проходы, – тогда уж всяко очевидно, что этот несмышленыш не видал его. Ему задурили глупую головку, сказав первое попавшееся имя. Готов вторично биться об заклад, что он никогда не видал этого Беца.
– Ты проиграл все свои заклады, нечестивый чернокнижник! – распалялся пленный. – Я видел нашего верховного предводителя! Своими глазами видел, как тебя сейчас!
– Урод какой-нибудь, – снова подбросил хворосту в костер болтливости Мельхиор. Паласар отвернулся и прикрыл лицо руками, чтобы улыбка, которая против всех усилий растеклась по его бледном лицу, не испортила настрой пленного.
– Он красивейший из людей! Белокурый воин, одним взглядом голубых глаз испепеляющий врагов веры!
– Вот видите, всё врет! – не уступал Мельхиор. – Если бы он видел этого Беца, в чьем самом существовании мы до сих пор не уверены, то он мог бы сказать, где он его видел, а этот несчастный, которого столько водили за нос, не может этого сказать и сейчас начнет запинаться и выдумывать.
– В Ютландии! Я видел его своими глазами в Ютландии, в твердыне нашего ордена! – глотая слова от нетерпения, выкладывал пленный. – Я видел его окруженного такими же святыми воинами веры, как и он сам! Я слышал его напутствия. Я слышал из его богоугодных уст и твое мерзкое имя, Мельхиор. Он знает тебя, и тебе лучше спрятаться в глубокую выгребную яму, пока он не нашел тебя!
– Ты был прав, Мельхиор, – Паласар собрался с силами и почувствовал, что теперь может противостоять смеху и ни одна неуместная ухмылка не заползет на его губы. Потребовалось немало душевного напряжения, чтобы стереть с лица улыбку и взять требуемый серьезно-озабоченный тон, но рассказчик историй выиграл эту битву. – Этот несчастный слепец ничего не смыслит в страноведении. Ведь если бы он и правда хоть раз ступал на землю Ютландии, то он бы сказал, происходила эта встреча к северу от Лит-Фьорда или к югу от него, но судя по его низкому лбу, который еще со времен античности считается верным признаком невысокого ума, он даже никогда не слыхал про Лит-Фьорд и сейчас в страхе, как пойманный за шалостью ребенок, выдумывает, как бы выскочить из той ловушки, в которую его завела ложь, столь постыдная для человека, в чьей этической доктрине так часто звучит слово «истина».
– Конечно, к югу, пустомеля! – в очередной раз проговорился пленный. – К северу от Лим-Фьорда только коров пасут! И пролив называется Лим, слышишь, Лим-Фьорд!
– Но и к югу от него крупных поселений не так уж много, – Паласар искусно и вовремя подхватил тонкую игру допроса. Рассказчик историй знал о странах и землях много больше Мельхиора. Волшебник не забивал память посторонними названиями и не смог бы так аккуратно подводить пленного к точному месту, как это удавалось Паласару. – Уж не в пастушьей ли хижине располагается твердыня паладинов, ведь так и придется заключить на основании твоей невинной лжи.
– В Орхусе! Это было в Орхусе! В оплоте истинной веры! Ты не слыхал разве об Орхусе, жалкий сарацинский прихвостень безродного чернокнижника?
– Ах, вот оно что? – притворно задумался Паласар. – Тогда всё верно, точнее, всё ложь. Это точно не могло случиться в Орхусе. Как бы могло всё, что ты говоришь, произойти в Орхусе, ведь там есть порт, церкви, ратуша, но я ни разу не видал крепостей? Ни паладинов, ни каких прочих.
– Я не говорил про крепость! Я говорил про твердыню. Это происходило в монастыре! На острове!
– Думаю, довольно, – остановил допрос Мельхиор. – Нам надоело на каждом слове ловить тебя на лжи. Твои речи годятся разве для того, чтобы унавоживать ими землю. Как я и сказал вначале, ты ничего знаешь, поэтому бесполезен для нас и сейчас умрешь, поскольку теперь ты узнал о нас больше, чем мы о тебе.
Волшебник сделал странную фигуру пальцами правой руки, и один из обрезков веревки, который остался от привязи Паласара, ожил. Конец вскочил на кровать и по-змеиному подполз к голове пленного. Затянувшись на шее, он начал медленно душить беспомощного паладина. Когда его глаза закрылись, Мельхиор остановил веревку. Волшебник склонился к пленному, посмотрел на пульсирующий сосудик, вздувшийся на виске, послушал тихое дыхание паладина и провозгласил:
– Умер! Status mortis.
– Мир духу этого несчастного лжеца, – притворно вздохнул Паласар, также прекрасно видевший, что паладин лишь притворился задушенным.
– Давай заколем его для верности, – предложил Расул, так и не понявший замысел волшебника. – Я никогда полностью не доверяю удушению.
– Если я говорю умер, значит, умер. Он был бесполезен для нас, только время потеряли. Хорошо, что они направились за мной. Пока они преследуют нас, идут по ложному следу. Им следовало бы отправиться за Мерлином на север. Ведь именно у него то, что они ищут, а он уже, почитай, добрался до Норвегии. Там им его никогда не сыскать, а теперь поспешим за нашими лошадьми, здесь больше нельзя оставаться.
– Куда мы поскачем? – спросил Паласар.
– В замок сэра Кормака, – Мельхиор в очередной раз подкинул пленному ложный след. – Приметы, которые были у паладинов, в точности повторяли приметы, которые были составлены сэром Кормаком для дарственной на мое имя. Он решил меня предать и поплатится за это!
– Не будем откладывать! – распахнул дверь Паласар.
– Убьем предателя! – подхватил Расул, до сих пор принимавший слова Мельхиора за чистую монету.
Мельхиор для большей достоверности оставил на груди пленного серебряную монетку с запиской «на погребение». Расул подхватил мешок, в который загодя собрал немногочисленные пожитки, что оставались у них с Паласаром после кораблекрушения, и они втроем вышли из хижины.
– Не понимаю, почему мы делаем совсем не то, что ты говоришь, – пожаловался Расул. Неожиданно для него они пошли не к лошадям, которых в этот поздний час было и не раздобыть, а по направлению к гавани. – Мы не будем мстить тому неверному, что передал твои приметы паладинам?
– Нет, я сомневаюсь, что он сделал это и что это было сделано добровольно. Приметы, кроме рыцаря, знал поверенный в делах рыцаря. Если я узнаю, что он вступил в сговор с паладинами, ему не жить, но пока рано судить об этом. Замок могли захватить или… – Мельхор огляделся по сторонам, – нас же выходило трое?
– Паласар? – вслед за Мельхиором огляделся Расул.
– Вот он, – указал волшебник в сгущающиеся сумерки. Посмотрев по его руке, Расул увидел привалившегося к колодцу рассказчика историй.
От колодца Паласара пришлось тащить в гавань на спине. Хмель и усталость, удвоенные жаркой духотой каморки и удесятеренные болезнью, добрались до его головы, и он прямо на ходу мирно заснул крепким сном выздоравливающего. Расул взвалил храпящую ношу на спину, как раньше паладина. Рассказчик историй был куда легче и не утяжелен доспехами, поэтому Мельхиору не пришлось подменять стража: Расул легко дотащил спутника до порта. Он уже понял, что слова волшебника про лошадей предназначались одному пленному, который был намеренно оставлен жить. На самом деле Мельхиору нужен был корабль.
– На чем мы выйдем в море и куда поплывем? – спросил Расул из-под ноши.
– Ваша барка еще торчит на мели, – ответил волшебник. – На ней и пойдем.
– Как мы сдвинем ее и как починим?
– Я все-таки Мельхиор, и паладины неспроста охотятся за моей головой.
– Нужно перед отбытием отметиться в ратуше, а ночью там никого не сыщешь, – вспомнил Расул о заведенном в Хоули порядке.
– А поставить свечку Посейдону тебе не нужно? – высмеял Расула Мельхиор. – Оставь позади свои торговые привычки, как оставил их в «Приюте моряка». Наш путь теперь лежит вне установленных законов и традиций.