Я рада, что выжила.
Все детство сам этот процесс – жить – был для меня мукой. В юности тем более. Ежедневное преодоление не одного, так другого, если не случится третье. Но сейчас все не так. Я рада, насколько может радоваться человек, у которого внутри навсегда свой маленький ад. Игрушечное королевство с принцессой и волосатыми чертями.
В Черный день мне было шесть лет. И несколько месяцев. Старые мерки времени больше не имеют смысла, пусть будет просто шесть. Ровно. И я мало что помню.
Обрывки. Осколки. Отдельные картинки, нарисованные углем на стене памяти.
Мама, которая торопит меня, не дает взять всех кукол, что-то кричит. Отец, хмурый, очень злой. Бегство по дороге от дома вниз, под горку. Мимо домов, мимо блестящих машин, под неумолкающий вой сирен – с каждого столба. Я даже не знала тогда, откуда несутся эти звуки. Отец тащил меня за руку, иногда почти отрывая от земли, я едва не падала, а в спину били и били завывания, лезвиями протыкавшие летний воздух.
Странно, но я почти не помню нашу старую квартиру. Не осталось в памяти ничего, кроме подоконника, на который я забиралась с табуретки, чтобы выглянуть в окно. За окном широкая улица – уже потом я узнала, что она называлась Южно-Моравская. Странное название. «Южно» – это понятно, весь район у нас юго-западный, а что такое «Моравская» – хер его знает.
За полосой асфальта – уходящие в гущу парка сосны. И ряд домов за ними, далеко, не рассмотреть. На этом все. Например, сам парк я совершенно не помню – что там было, как – только вид сверху на темную зелень веток и немного кривые коричневые стволы сосен.
– Какая симпатичная барышня!
А вот это намного позже…
Мне тринадцать, и я зачем-то увязалась за двумя бойцами Базы, лениво бредущими от убежища дальше, к заросшей кустами железной дороге на пустоши. Там здорово ловить ящериц, там и дальше, до самых высохших бетонных корыт прежних очистных сооружений. Если пройти мимо этих мест и подняться в горку, будет кладбище. Вся моя территория, привычная с детства. Только левее заходить не стоит – там начинается горячее пятно. А возле рельсов, на песчаных полянках между редкими кустами, самое охотничье место. Уж лучше ящерицы, чем крысы, которыми промышляют наши взрослые охотники. Но за пищащим мясом и идти в другую сторону, к развалинам бывших многоэтажек.
А ящерицы – совершенны. Они прекрасны даже на вид! Молчаливые, застывшими кусочками цветного металла греющиеся под низкими облаками и – особенно – на крайне редко выглядывавшем солнце. Подходи и бери, если успеешь. Я обычно успевала. Только иногда мне доставался противно извивающийся хвост от ускользнувшей добычи. Мама меня хвалила. Она рассказывала, что когда-то ящерки были маленькими, в палец длиной. Давно все не так, я ловила и с руку. С мою, конечно, и только до локтя, но мяса там немало.
Тогда как раз в наше убежище тянули кабель.
Электричество! Чтобы вы понимали – это было для всех чудо. Для всех, кроме меня. Дядя Виктор, признанный руководитель общины, даже выставил потом часовых возле двух наших лампочек, чтобы никто не разбил по неосторожности. Было бы что охранять! В ярком свете наша бетонная берлога под остатками заводского корпуса выглядела еще более убогой – костры и масляные лампы хоть немного скрадывали грязные стены, обрезки брезента, служившие занавесками, настороженные лица людей и искалеченных от рождения детей, которых милосерднее было бы убивать сразу. В утробе. Штыком.
Один из солдат – я не помню его лицо, только смех – подозвал меня к себе. Смеялся он противно: почти не открывая рот, сцепив мелкие гнилые зубы и морщась, словно от боли.
– Покажи нам окрестности, ты же местная?
Второй, худой и высокий, молчал. И это было хорошо, хотя бы он не смеялся и не корчил рожи. Просто стоял и молчал.
Конечно, местная. Я даже родилась совсем недалеко от нашего убежища под заводом, носившим странное название «РиФ». Я спросила когда-то у мамы, что значит это слово.
– Какое слово? Риф? Это такая скала… Ну, огромный камень, торчащий из океана. Из воды.
Завод после одного из воздушных взрывов Черного дня действительно торчал, как камень – обломанный зуб, опаленный огнем бомбы. Или как наполовину затонувший корабль, если не врут картинки в книжках. Только вокруг не было океана, чтобы это ни значило.
Нас тогда внизу, под заводом, едва не засыпало во время взрывов. Спасли толстые бетонные стены, железные двери и глубина. На совесть строили предки нашу нору.
– Пойдем, покажу!
Конечно, я не боялась этих двоих в одинаковой пятнистой форме. Бояться надо мортов. Обнесенные палками горячие пятна. Попасть под дождь. Сов – видишь в небе, сразу прячься. Свалиться в прогнившие колодцы подъездов, когда шаришь по брошенным многоэтажкам. Но не людей – все люди теперь братья. В убежище нечего и не с кем было делить, закопченные стены и грибные теплицы были общими. Люди – это друзья…
Мне быстро объяснили, что я ошибалась. Быстро и доступно.
– Нормальное место, а? – впервые за всю дорогу спросил худой. Тот, что с гнилыми зубами, оскалился и кивнул:
– Четкое! Считай, километр прошли по этим зарослям. Вот тут и ништяк. И криков никто не услышит.
Рот мне зажимать не стали. Худой просто повалил меня на землю и держал, крепко прижимая спиной к колючей траве. Автомат, закинутый на ремне через плечо, все время сползал с руки и больно бил меня прикладом. Худой фыркал и судорожно дергал рукой, не отпуская меня, чтобы закинуть его обратно. А гнилозубый…
Наверное, объяснять не нужно?
Отложил свой автомат на траву, потом спустил до колен свои пятнистые штаны, почесал заросший темными клочьями волос пах и содрал с меня мамины брюки. Кажется, где-то треснул шов, но мне было не до того. Едва не стукнувшись лбом о руку худого, он навалился на меня и больно ткнул между ног. Я заорала, но место было действительно на отшибе. Здесь хоть ори, хоть стреляй – в убежище никто не услышит.
Ощущения были мерзкие, будто кто-то – и я даже видела кто – втыкает мне внутрь палку. По бедрам у меня текла кровь, что-то гадко хлюпало там, внутри. И вонь… Изо рта этого солдата несло помойкой. Мертвыми крысами. Запахом гниющей плоти и безнадежности.
Я кричала, но в ответ он только посмеивался, до последнего не разжимая зубы. И только в самом конце, уже дрожа и подпрыгивая на мне, боец вдруг заорал что-то и шумно выдохнул, широко открыв пасть. Конечно, я не запомнила его лица – только редкие черные пеньки зубов и розовое небо с дрожащим в вопле соском в глубине.
Потом он резко вышел из меня и, не вставая, откатился в сторону.
– Ты чего, земеля, отдыхать решил? Держи телку! – буркнул худой. Я билась в его руках, но напрасно. Куда там справиться со здоровенным костистым мужиком! – Моя очередь.
Меня стошнило. Я едва не захлебнулась рвотой, успев только повернуть голову набок. Уделала землю вокруг, плечи, волосы… Но худому было плевать: едва натянувший штаны гнилой перехватил меня на земле, он продолжил начатое приятелем.
Хлюпало еще сильнее. Меня дико мутило, во рту стоял кислый комок, все вокруг погрузилось в туман. Болела голова, жгло внизу живота, и хотелось только одного – чтобы это кончилось. Как угодно. Пусть убьют, если захотят, но перестанут меня пытать своими кривыми дрожащими отростками, торчащими из совершенно звериной шерсти между ног.
Наконец-то все. Худой тоже зарычал, едва не раздавив меня в приступе своей собачьей похоти. Потом встал и зачем-то больно пнул по ноге:
– Поднимайся, сучка! Чуть не заблевала меня.
Я с трудом поднялась. Перевернулась, встала на четвереньки, потом уже на нетвердые, будто резиновые ноги. Натянула брюки, измазав руки в крови и какой-то белесой липкой дряни.
– Кончить тебя, что ли? – задумчиво спросил худой. Он приподнял автомат, нацелил на меня и расхохотался:
– Бух! Бух! Бух! Целка-невидимка поражена.
За его спиной сдавленно ржал второй:
– Да ну ее в жопу! Пошли. Кабель уже протянут, нам сюда не возвращаться. Пусть живет, стерва, сиськи отращивает. А то о ребра чуть синяки себе не набил.
– Да? – обернулся худой и опустил автомат. – И то верно. Пошли, земеля, Все девки наши будут.
Они ушли по тропинке обратно в сторону убежища, а я села прямо на землю и сидела так, пока не перестала кружиться голова. На боковом шве брюк слева была здоровенная прореха – нитки все-таки лопнули, не показалось. Я водила пальцем по полоске проглядывавшей кожи, долго, бездумно. В голове стало пусто. Слез не было. Ничего во мне не было – только серые свинцовые облака над головой. Низкие-низкие, кажется, рукой дотянуться можно. И заросли кустов вокруг крошечной полянки, в которую, как в точку, сошелся весь мой прежний мир.
Когда я вернулась, в убежище был праздник.
Ни техников, оставивших подключенный кабель, ни солдат охраны уже не было. Все наши были веселы. Все, кроме меня. Но я молчала, не признавшись даже маме. Она хотя бы заметила и спросила, что случилось, а вот отец был уже пьян от грибовухи и что-то пытался втолковать дяде Виктору. Слова были непонятными, да и неважно – праздник же. Время размахивать руками от радости и накачиваться до потери сознания грибной бражкой.
День двух маленьких лампочек, раздери их сов…
Через месяц с небольшим у меня был выкидыш. И вот это было действительно больно и на самом деле кроваво – куда там двум бойцам с их оторванными хвостами ящериц между ног. Как я выжила, осталось загадкой – ни врачей, ни даже лекарств не было. Тетка Варвара поила меня какой-то дрянью из местных трав, может быть, это и помогло. Не знаю. Скорее всего, меня сохранила для будущего благодать Великого Черного пламени, в которой и купается до сих пор измученная душа и мое прекрасное тело.
Наверное, так и есть. Сам Черноцвет не ответил на мой вопрос, но я верю ему. В него. В будущее. Ну и ненавижу людей в форме с тех пор, простите уж мне маленькую слабость. Впрочем, людей без формы я тоже только терплю. Иногда очень недолго.
А вот детей у меня нет и никогда не будет. Сам процесс с той небольшой полянки не доставляет мне ни малейшего удовольствия, но приходится иногда ложиться под мужчин. По разным поводам, однако ж без результата. Все к лучшему, нет нужды делить любовь к Черноцвету с другими чувствами, дробить ее на маленьких хнычущих уродов – а другие сейчас и не рождаются.
Но любовь ко мне Пламени – это одно, а вот наказание за то, что я проспала уход проклятого сталкера и его сучки из убежища – это другое. И оно неотвратимо, если я не выполню приказ Черноцвета.
Просидеть неделю в засаде, поджидая удобный момент, чтобы разом положить и мордатого приятеля Ката, и его самого, и так досадно проколоться! Мордатый тоже приговорен, его как раз убрать было бы легче всего – и выходил чаще, сперва по делам, а потом просто пошататься пьяным по поверхности. Но если застрелить – Кат спрячется как черепаха в панцире, а меня начнут искать. Я же предпочла бы избавиться от всех троих – бритая девка, похожая на подростка, тоже в планах – сразу.
Я же – Охотница. Лучший боец Великого пламени, а не припадочная дурочка – стрелять в первую же доступную мишень. Поэтому я ждала. Несмотря на холод, не обращая внимания на довольно неудобную огневую позицию. Запас взрывчатки в рюкзаке, но эту идею я отвергла сразу. Завалить вход в убежище этих… драконят? А что потом? Во-первых, у них есть запасные выходы, не может не быть. А во-вторых, это опять же означает открыть на себя охоту. Как бы я ни была хороша в бою, сотне бойцов на знакомой им территории мне противопоставить нечего.
Так что я ждала.
И прошляпила, уснув не вовремя. По крайней мере я так поняла: мордатый не появлялся у входа второй день. Ката и его бабы тоже не видно. По всем признакам я сторожила пустую нору.
Пришлось дождаться на любимой тропинке одного из лысых и прояснить ситуацию. Моя внешность который раз помогла мне – сложно всерьез опасаться невысокую хрупкую девушку. Красавицу с точеным личиком, принцессу с пышной копной волос. Вот и неведомый мужичок потерял всякую осторожность на свою беду. Не скажу, что это стало ему уроком – мертвые лишены жизненного опыта. Напрочь. Зато я узнала, что поганцы действительно ушли еще позавчера утром. Большим успехом стало узнать, в какую сторону ушли. Мне больше ничего и не нужно, за городом на открытом пространстве эта троица становилась беспомощной дичью.
Главное, побыстрее догнать их.
На юго-восток? Не самый плохой выбор. По крайней мере там бывшие трассы, а по хорошей дороге я настигну их за пару дней. Когда очень нужно, во мне просыпаются многие способности, данные Пламенем. Бежать с парой десятков килограммов груза в рюкзаке на протяжении светового дня, например. И с ходу вступить в бой. Да еще и победить при этом, как ни странно.
Тело великовозрастного ребенка дракона с аккуратно перерезанным горлом я на всякий случай не стала прятать в развалинах возле убежища, а подтащила почти к машине, маскировавшей вход. Пусть побегают, поищут противника. Могут даже ввязаться в небольшую войну с соседней бандой, если захотят. Чем меньше их – тем проще нам, а о серых братьях я тоже должна думать всегда.
Идти по левобережью было довольно легко. Говорят, на Базе и в целом на другом берегу этого района побаиваются. Чепуха. Если ты слаб, тебе везде страшно.
Я прошла наискосок, выбирая не безопасность, а наиболее короткий путь. Шуганула свору каких-то доходяг, почти никого не задев, и вышла на окружную дорогу. Поворот на тамбовскую трассу немного зарос деревьями, но в целом вполне различим. За спиной остались остатки гигантских магазинов прошлого – «Метро», какие-то автосалоны. Сталкеры выгребли оттуда все интересное еще в моем детстве, но сами коробки моллов, ржавые, с разбитыми стеклами, гниющими на парковках машинами – все еще впечатляли.
И – холодно, черт его раздери. Уже очень холодно. Хотя снега почти нет, начало настоящей зимы. Есть снегоступы, но на дистанции это – не то. Через неделю-другую стоит обзавестись лыжами, на них будет всяко лучше, чем пешком. Но через несколько дней я упрямо рассчитываю вернуться в Великий лес и зимовать там, в лагере братьев. Так что – вперед, легкой трусцой, покрывая бесчисленные мертвые километры.
Ближайшее горячее пятно, задевающее трассу, по карте только через пятьдесят километров. Не просмотрю, замечу. И сверну вовремя.
Шоссе заросло так, что местами понять направление можно с трудом. Молодые деревья, взломавшие асфальт, кусты, редкие бугры навсегда вставших машин. Здесь хотя бы без скелетов – и от Шиловского леса далеко, и от крепко пострадавшей Нововоронежской АЭС. Люди-то выжили, хотя многие и ненадолго. Белая чума потом подобрала остатки населения некогда миллионного города и его окрестностей. Пережевала и выплюнула аккуратными запасами костей для наших лесных храмов.
Людей мне было не жалко. Никого из них.
Они видели, как приближается смерть, разрушение всего, чем они жили, и никто даже не тявкнул против. Спокойно спали, иногда друг с другом, сытно ели и на величайшее чудо – электричество – смотрели как на надоевшую данность. Вот и поделом.
Первым я убила Кима. Смешной и толстый, он просил о пощаде там, возле форпоста «Площадь Ленина», где он жил после возвращения из Великого леса. Торговался. Что-то пытался мне объяснить. Урод. Конечно, он умер. Какие-то люди бежали ему на помощь, но я ушла с места казни раньше, оставив толстую тушу остывать на земле.
Я бы с удовольствием убивала всех встреченных людей, жаль, такого приказа не дал Господин. Только сталкеры. Остались от отряда Кат и Винни. Ну и эта девка – это уже я сама включила ее в приговор. Вдруг она носит семя этого проклятого сталкера?
Под нож. Всех их под нож.
Хотя я прекрасно стреляю, нож остается моей любимой игрушкой. В тяжести стали есть что-то окончательно верное, не в пример изменчивым пулям – той иногда попадешь, а иной раз и нет. Неприятно получается. А нож – это окончательно.
Вердикт, как любил говорить отец, по другим, правда, поводам.
После выкидыша он меня избил. Пьяный, разумеется, как всегда пьяный. Орал, что я шлюха, мелкая блядь, и прямая дорога мне в подстилки викингам. После всего предыдущего даже страшно не было, я сжалась в углу на полу, закрывая голову руками, и просто ждала, когда он устанет. Выдохнется.
Так и случилось.
Мама стояла рядом с ним и плакала, даже не пытаясь меня защитить. Из-за грязного куска скатерти, служившего нашему отсеку убежища занавеской, выглядывали и сразу прятались любопытные лица. Морды. Твари, хоть кто-нибудь бы из них остановил отца!
На следующий день он проспался и проворчал, что погорячился. Впрочем, это роли уже не играло: я рассмотрела его судьбу и вынесла приговор. Исполнение задержалось почти на месяц, но в этом деле осторожность была важнее скорости.
Мстила ли я? Наверное. Но не только ему. Всем. И двум этим солдатам без лиц, от которых осталась только вонь гнилых зубов и раздирающее кожу на груди ощущение жесткой пятнистой формы. И придуркам из нашего убежища, только что не молящимся на две заветные лампочки и старенький электромотор, который дядя Виктор запустил, чтобы мешать в баках какую-то грибную дрянь. И чертовым предкам, навсегда лишившим меня нормальной жизни, одежды, школы, в которую я так и не пошла. Машинам, на которых так и не проехала ни разу по чистым, без кустов улицам. Всем.
Он взял меня с собой охотиться на крыс. Мешок для добычи, старый, но прочный канат, чтобы спускаться в подвалы, минуя обрушившиеся лестницы, да странная вилка на палке – вот и все инструменты. Вилку, а точнее острогу, отец называл «подводным ружьем». Очередной пьяный бред, все же знают, что ружья стреляют только на воздухе.
Нашей целью было давно изученное место, яма под бывшим овощным магазином. Когда-то длинный, вдоль всей пятиэтажки подвал, стал родным домом для целых полчищ серых тварей, источником мяса и шкурок, из которых тетка Варвара, мать и еще пара женщин шили тяжелые, но теплые покрывала для зимы.
Естественно, вниз полез отец. Мое дело было страховать узел, завязанный на обрезке трубы, и в целом присматривать за округой. Ближайшее крупное убежище было под институтом МВД, но и сюда иной раз доходили случайные охотники. На всякий случай отец оставил мне нож – он и сейчас со мной, на бедре, в ножнах. Я думаю, что отнять его у меня можно только вместе с жизнью.
– Так, подстилка… – Он примотал канат к трубе и зло сплюнул в черный проем подвала. – Факел бы… Ладно, хрен с ним. У входа буду, там сверху светло. Не тупи! Давай сюда острогу. Стой спокойно, если что – дергай за веревку, я вылезу. Не ори, дергай, поняла? Бестолочь ты, черт тебя…
– Я все поняла.
– Охренительно. Ну, стой тогда. – Он обвязал себя за пояс другим концом каната, подергал узел на трубе, убеждаясь в надежности, и полез вниз.
Больше я его не видела, о чем совершенно не жалею.
Дождавшись, когда он спустится на дно, к мелким злобным тварям, я перерезала канат и скинула его вниз целиком. Если успеет, может там повеситься, мне плевать. Потом разрезала узел и бросила вниз его ошметки. Насколько я знаю крыс, и от веревки не останется следа уже через полчаса.
Отец что-то орал снизу. Кажется, умолял и даже называл меня по имени, чего года три уже не случалось, но я уже уходила оттуда. Прошлась вдоль Южно-Моравской, разглядывая ржавые таблички: надо же, библиотека! А вот еще магазин, как раз в доме, где я родилась.
Мама давным-давно сказала наш адрес, но попала к себе домой я только сейчас. Выломанная железная дверь подъезда, воняющая мочой и мышами лестница. Пятый этаж. Дверь квартиры тоже выбита, внутри все вверх дном, но мне ничего и не нужно было там. Кроме одного.
Стараясь не порезаться о битые стекла, я дошла до окна и села на подоконник, глядя вниз, на парк. Да. Именно отсюда я и смотрела все детство. Подняла взгляд и вгляделась в полосу многоэтажек за разросшимися соснами. Туда? Возможно, и туда. Но чуть позже. После этого я неторопливо вернулась в убежище. Выдержала много вопросов, но стояла на своем – узел развязался сам. Отец и виноват, не мне же за ним следом прыгать. Мама рыдала всю ночь, а вот у меня слез так и не было. Да и не надо. Ящерица оторвала свой хвост сама и скормила крысам.
Им нужнее.
Ага, трасса повернула и пошла мимо заброшенного села. Это сразу ясно, что пусто: ни звука, кроме завывания осеннего ветра. Низкие, местами обвалившиеся домишки, в некоторых окнах даже стекла сохранились. Но все вместе умерло вместе с хозяевами. Собак не слышно. Я даже не замедлила бег, только посматривала в сторону развалин, чтобы не пропустить нападение. Но никого и ничего, что и к лучшему. Мне еще бежать и бежать до вечера, а вот потом уже придется где-то заночевать. Еда с собой, вода тоже, оружия вдоволь. Бывшая испуганная девочка давно превратилась в абсолютное оружие, меч Великого пламени.
Немного туповатый меч, но только не в бою. Просто мы, адепты Черноцвета, чуть медленнее думаем, чем обычные люди – что правда, то правда. Однако это не сильно мешает, а данные многим из нас возможности с лихвой покрывают скорость мышления.