Олег медленно крался в темноте. Пот, ледяной и обжигающий одновременно, стекал липкими каплями по лбу, по занемевшей шее, по напряженной спине. Юноша передвигался почти бесшумно, но ему чудилось, что шарканье берцев перекрывало громоподобный храп бородача Якова. Он остановился возле кровати, сжимая в правой руке стилет. Теперь нужно просто ударить… пожалуй, лучше чуть ниже уха…
Старейшины ошибались. Убивая в первый раз, не переступаешь грань, но становишься на нее, зависаешь над пропастью, оказываешься перед выбором: идти дальше, хладнокровно истребляя своих недругов, оставляя за собой трупы, или отступить, раскаяться и больше никогда не совершать того, что сделал. Ты переходишь черту не тогда, когда убил впервые, а когда снова повторяешь свой кровавый опыт.
Олег застыл в нерешительности… а может, просто забрать девочку и уйти? Но вдруг она заплачет? Дети ведь плачут, в отличие от настоящих воинов… Тогда придется драться, а это лишний шум… Нет, нельзя рисковать. И вот еще: унести ребенка из-под носа и оставить в живых часового – это несмываемый позор, бесчестье, которое будет во много раз хуже смерти, так что, наверняка, сам Яков выбрал бы стилет… там, где челюсть подходит к уху… или чуть ниже…
Юноша подобрался, приготовившись к броску…
Нет! Даже если уже стал преступником, так поступать нельзя. Яков – старый воин. Девять или десять лет назад, во время Второго Новоазовского похода, он один уничтожил в рукопашном бою толпу выродков рода человеческого – про это знал каждый малолетний сопляк в интернате, ведь больше половины уроков посвящалось истории Лакедемона после Великого Коллапса. Так что нельзя убить живую легенду во сне, это недостойно. Даже рабов будят перед тем, как зарезать во время обрядов.
Олег перестал дышать.
– Доблесть и сила! – прохрипел он.
– А!.. – Яков резко сел. – Что?…
Яков не успел ничего понять, но рука его на автомате схватилась за рукоять тесака, а тело рванулось с кровати, но было поздно. В глазах Олега побагровело: кровь ударила в голову. Он метнулся к часовому, пальцами левой руки впился в губы бородача, отворачивая голову, одновременно нанося удар правой. Стилет легко, без сопротивления, по самую крестовину вошел туда, куда и целился – в район сочленения, чуть ниже уха. А в следующую секунду, заваливаясь на кровать вместе с грузным телом, убийца выдернул свое оружие и воткнул его под ребра.
Вот и все. Воин-легенда Яков Кувагия мертв. Олег, тяжело дыша, вытер клинок о покрывало, снял с трупа кобуру с «Макаром», и хотел было забрать тесак, но раздумал: во-первых, шашка самого Олега была куда лучше, а во-вторых, это ведь личное оружие Якова, так что пусть останется при хозяине. Юноша вытащил из ножен клинок, который покойник так и не успел обнажить, и вложил рукоять в еще теплую ладонь: воин должен умирать с оружием в руках.
– Да восславят тебя вечные воды Миуса, – прошептал он.
Потом Олег наклонился к тазу. В нем, свернувшись причудливым калачиком, среди отвратительно пахнущего тряпья, спала его девочка… совсем крохотная… с торчащими клочками темных волосенок на маленькой голове. Олег вспомнил, что у него в вещмешке есть пеленки, достал одну и расстелил на полу. Затем потянулся к младенцу, но в самое последнее мгновение, когда окровавленные пальцы должны были коснуться ребенка, отдернул трясущиеся руки. Взять это человеческое существо оказалось гораздо труднее, чем заколоть воина-легенду. Может, он так и стоял бы в нерешительности, да время не ждало. За окном начинало светлеть. Больно, до крови закусив губу и громко сопя, юноша взял-таки на руки крошечное тельце. Девочка дернула ножкой, но не проснулась. «О вечные воды Миуса! Кто бы меня еще научил, как надо пеленать детей!», – промелькнуло в голове Олега.
Несколько минут спустя юноша накинул на себя черный с серыми разводами плащ, скрывающий левую руку с нелепым свертком, и побежал в направлении главных ворот. Тянуло предутренней сыростью, и хотя ночь все еще властвовала на улицах Лакедемона, небо на востоке едва заметно порозовело.
«Не успеваю… Не успеваю!!!» – билась в голове отчаянная мысль. Но Олег со злобой прогнал ее. Удары сердца болезненно отдавались в висках. Есть еще надежда! Есть! Сегодня на седьмом посту должен дежурить Петька, которого всегда ставят на замену… Шестнадцатилетний молокосос. Совсем зеленый, необстрелянный юнец… впрочем, своего раба он уже прикончил. Значит, как и любой мужчина, если и не переступил черту, то уж точно стоит на грани. Но это не меняло дела. Петр был жутким растяпой, сочинителем стихов о любви к отчизне. Это его зачастую и спасало от конкретной взбучки за нарушения устава. Заснул на посту, что случалось с ним постоянно, тут же сочинил стишок – и вроде как погасил строгач… Здесь и была лазейка: Олег надеялся оглушить спящего дозорного, связать… ну а там как боги решат.
Беглец миновал последний проулок и оказался перед укреплениями, на открытой полосе, засаженной капустой. Впереди, в пятидесяти шагах проглядывали ажурные контуры сторожевой вышки, а от нее – влево и вправо – расходился четырехметровый частокол. Стало еще светлее, чудилось, вот-вот из-за горизонта должен показаться край солнечного диска. Олег, стараясь не шуметь, быстрым шагом направился к своей цели. Проклятые кочаны то и дело попадались под ноги, ступни оскальзывались на тугих кругляшах, сбивая листья, которые ломались со свежим хрустом.
«Может, спит?» – он с надеждой посмотрел вверх. Нет. Там кто-то шевелился, но не осознавал приближения опасности, не понимал, что врага нужно высматривать с внутренней стороны.
Вот дозорный поднялся и начал медленно-медленно поворачиваться в сторону Олега. Видимо, все-таки что-то услышал, или просто надоело смотреть в одну сторону. Так или иначе, беглец отчетливо осознал, что в любом случае, даже если он рванет что есть мочи, не сможет приблизиться на расстояние вытянутой руки, потому что пробежать эти невероятно длинные десять метров, а потом еще пятнадцать ступеней по лестнице, было попросту невозможно. Нет… за это время успеет среагировать любой безмозглый сопляк, даже такой, как поэт-недотепа Петр. Не из «Макарова» же в него палить? Тогда уж точно на шум сбежится пол-Лакедемона. Отчаяние стало подниматься в душе Олега, и вдруг, словно щелкнул выключатель – все мысли погасли, и какая-то древняя часть души, коварная, до поры таящаяся на дне, перехватила власть, оттеснив разум в сторону.
– Петя! Пе-е-тя! – нарочито громкий шепот, привлек внимание дозорного.
Плечи юного стражника дрогнули, он недоуменно помотал головой. Наконец, увидел-таки внизу, почти уже возле вышки своего старшего товарища по интернату Олега, сына Виктора, с каким-то свертком в руке.
– Что? – дозорный часто заморгал, лицо его, конопатое, совсем еще детское, расплылось в улыбке. – Это… ты?
– Я, кто же еще… – нога беглеца коснулась первой ступеньки лестницы, – у меня к тебе дело.
– Но… – Петя нахмурился, будто вспоминая что-то очень важное. – Тебе сюда нельзя. До смены еще два часа, наверное…
– Да говорю же, у меня к тебе дело, – Олег преодолевал ступеньку за ступенькой, не отводя пристального взгляда от дозорного.
– Стой! – взвизгнул стражник, направляя АК74 на своего товарища.
– Ты… что, Петя? – Олег на секунду замер, а потом сделал шаг. – У меня ведь горе, понимаешь, – еще один шаг. – У меня жена умерла, Карина, – и еще шаг. – Моя Карина… ты же поэт, ты должен понять. А я хотел бы, чтобы ты сочинил в память о ней хороший, очень хороший стих. Как ты это умеешь.
Дозорный в замешательстве опустил автомат.
– Да… я могу, – сказал он. – А что у тебя в руках?
– А это… подарок… тебе, Петя… подарок, – губы беглеца механически произносили эти слова, а тело продолжало преодолевать ступеньки, и вот он уже в каком-то метре от стражника. – Заочно, за труды, за то, что ты такой талантливый поэт и мужественный воин.
– Скажешь тоже… – юнец зарделся, отступив на шаг и пропуская на вышку Олега. – А что там внутри?
– Сейчас увидишь, – Олег положил «подарок» на деревянный настил, выпрямился в полный рост.
И вдруг сверток шевельнулся, издав неясный звук. Разум Олега завизжал в ужасе: «Нет! Не надо! Стой!!», – но левая рука, словно подчиняясь приказам извне, ухватилась за подбородок дозорного, отогнула голову назад – блеснул клинок стилета, и стальное жало вошло в кадык незадачливого поэта.
Все произошло мгновенно.
– Прости, прости, я не хотел, Петя, прости меня, пожалуйста, – обнимая и усаживая умирающего на настил, шептал Олег дрожащими губами. – Прости, меня, Петя, прости, ты никогда не переступишь грань, ты останешься на ней вечно, а я… а мне уже все равно… но прости меня, Петя, прости меня, пожалуйста…
Однако руки споро обыскивали обмякшее тело юного поэта. В карманах убитого ничего не нашлось, кроме огрызка карандаша и криво исписанных листков пожелтевшей бумаги. Отдышавшись, убийца проверил боекомплект. Теперь у него был не только пистолет с восемью патронами, но и «калаш» с двумя полными рожками. Закрепив тройник на одном из деревянных брусьев, он посмотрел вниз: отлично, по веревке можно спуститься. Но как при этом удерживать ребенка? Недолго думая, Олег скинул с себя заляпанную кровью накидку, рассек ее надвое стилетом, выбрал более чистую часть, связал концы и закинул получившееся подобие люльки себе на шею. Затем, будто вспомнив о чем-то, закрыл веки мертвецу и прошептал:
– Да восславят тебя вечные воды Миуса.
И, будто откликаясь на его мантру, где-то вдали послышался удар гонга, а потом приглушенно неразборчивое:
– …шествий!!!
Спустя несколько секунд донесся звук еще одного гонга, но он был громче, чем предыдущий, и крик:
– Шестой без происшествий!!!
«Перекличка», – сообразил Олег. Взгляд отчаянно шарил по углам в поисках молоточка. Но растяпа-поэт куда-то его дел. Прошла секунда, долгая, мучительная, напряженная, а за ней потянулась вторая…
Необходимо было что-то предпринять, причем срочно. Уже почти светло, уже видны контуры соседних вышек. И если сейчас на нем закончится перекличка, через пять минут здесь будет патруль. Юноша схватил автомат и ударил прикладом по металлическому блюдцу, прикрепленному стальной цепочкой к потолку. Раздался вибрирующий звон, а Олег во всю мощь заорал:
– Седьмой без происшествий!!!
– Восьмой без происшествий! – отозвались вдали.
Кустарник начинался за частоколом, но надо было преодолеть пустую полосу, метров в четыреста. Беглец, ухватившись за веревку, надежно привязанную к тройнику, принялся осторожно спускаться с внешней стороны изгороди.
Вскоре рабы из окрестных деревень погонят скот в поля, чуть позже пойдут земледельцы. Но они были не страшны Олегу, поскольку он собрался идти в Таганрог, по пустынному Мариупольскому шоссе.
Опасность исходила не от работников; а вот когда через полчаса, перед открытием главных ворот, произойдет очередная перекличка, седьмой пост не отзовется. Пять-семь минут – патруль будет на месте. Три минуты – общая тревога. Итого запас времени не больше чем три четверти часа. Потом, если быстро сообразят, что к чему и куда следует направиться, по следу сразу может пойти оперативная группа. Если нет – в погоню выйдут часа через два. Но главное, чтобы дозорные сейчас его не увидели. Восточная часть небосклона уже озарилась нежно-алым заревом. Со всех сторон доносился радостный птичий щебет. Вовсю горланили петухи, готовя жителей Лакедемона к пробуждению.
Олег бесшумно спрыгнул на землю и, пригнувшись, ожидая в любой момент получить пулю в затылок, рванул к кустарнику. Глаза его то и дело косились вправо, в сторону восьмой вышки. Но повернуть голову и потерять драгоценную секунду он не смел. Сумерки рассеивались, стремительно отступали перед утром нового дня.
До кустов оставалось еще метров двести. Кто знает, быть может, прямо сейчас дозорный восьмого поста заметил темную фигуру, бегущую прочь от поселка. А кто там, на восьмом, сегодня? Леха, кажется… Алексей – не поэт, долго думать не будет, прицелится без всяких внутренних терзаний. Стреляет он первоклассно. До цели, правда, далековато, но если и не попадет, то тревогу поднимет, форы лишит.
Беглец споткнулся о бугорок и ноги заскользили по мокрой траве. Рука инстинктивно вскинулась, и автомат чуть не слетел с плеча. Спина выгнулась, корпус развернулся на пол-оборота, но Олег не упал, удержался, чудом сохранив равновесие, и лишь крепче прижал к груди драгоценную ношу – свою малышку.
До кустов оставалось метров семьдесят. Это немного, если, конечно, никто не держит тебя на мушке. А даже если и держит – все равно немного. Попасть с шестисот метров по движущейся цели в утреннем сумраке не так уж и легко. Почти невозможно.
Через несколько секунд беглец скрылся в зелени. Теперь заметить его никак не могли. Он остановился и отдышался, а потом заглянул в висящую на груди люльку. Глаза девочки были все так же плотно закрыты и она чуть-чуть причмокивала губами.
«Голодная…» – подумал юноша, но мысль о кормлении ребенка его устрашила: он ведь никогда ничего подобного не делал. И в интернате такому не учили. За детьми ухаживать – это ведь не людей убивать… ново и непривычно.
Впрочем, теперь Олег наверняка знал: трудно – только во второй раз, когда ты повторяешь свой первый опыт. А в третий – это уже обычно.
– Выйду на Мариупольское шоссе и обязательно поедим, – пообещал он малышке.
Олег не без усилий пробирался сквозь кустарник, колкие ветви цеплялись за камуфляж, их приходилось отводить рукой, чтобы не оцарапали ребенка.
Наконец беглец вышел на открытую местность и оглянулся: небо на западе, все еще погруженное во тьму, сливалось с землей, и линия горизонта не просматривалась. Олегу подумалось, что можно бы пойти не в Таганрог, а в другую сторону, к Новоазовску, например. Эта дорога была вполне разведана. Все-таки туда совершили четыре военных похода. Вырезали почти всех выродков, остальных жителей угнали в рабы, некоторых, наиболее толковых, записали в крестьяне. Трактирщик Гоги, говорят, из Новоазовска. А еще ходят слухи, что город теперь необитаем. Последний поход – Четвертый Легендарный – решил судьбу этого селения. И это как раз неплохо: войско туда не пошлют, поскольку делать там больше нечего. Вот только юноша понимал, что сам, в одиночку не сможет вырастить свою девочку. Не сумеет. Не приспособлен он к такому делу. Да к тому же, чтобы попасть в Новоазовск, нужно пересечь Миус. Но это возможно только по охраняемой дамбе и земляной насыпи, и, конечно, незаметно пробраться не получится. Раньше, говорят, мост был, но теперь он разрушен. И лодку негде достать, ведь в Лакедемоне мореплавание запрещено. А преодолеть Миус с девочкой на руках – самоубийство. Олег тяжело вздохнул, потом посмотрел на запад, где угрожающе темнел частокол Лакедемона. Вот и получается, что для него все дороги на Миусском полуострове ведут в Таганрог.
Выйдя на дорогу, покрытую разбитым асфальтом, Олег снял с шеи люльку, из вещмешка достал бутылочку и долго возился с соской, которая никак не хотела надеваться на узкое горлышко. Наконец, справившись и с этим, юноша пристроил малышку на коленях и смог приступить к кормлению.
Однако сколько он не тыкал соской в крошечный ротик, девочка не желала просыпаться и только пара капель на губах была то ли проглочена, то ли просто размазалась. Стало почти совсем светло, и Олег увидел, что кожа ребенка желтовато-серая, а на щеках ни тени румянца. Ему вдруг почудилось, что нет даже дыхания и он со страхом приложил ухо к маленькому животу: по счастью сердце ее билось хоть и тихо, но размеренно. Юноша коснулся крошечного носика малышки и тут же отдернул руку. Неужели и он когда-то был таким? Совсем маленьким, хрупким, беззащитным…
Олегу хотелось заплакать, в груди защемило, странная, непередаваемая печаль заполнила все его существо. Но воины не плачут. В последний раз такую слабость он позволил себе в восемь лет, когда умерла мать, за что был немедленно высмеян товарищами по интернату.
Далекий набат заставил беглеца прийти в себя. По перезвону он понял, что играется «тревога». Значит, на седьмом посту обнаружен труп. Может, уже нашли и Якова? Следовательно, догадались, вычислили преступника, и готовят группу, скоро пойдут по следу…
Он спешно кинул бурдюк и бутылочку в вещмешок, нацепил на шею люльку и поправил оружие. Нужно было идти, идти, не останавливаясь, идти, как можно быстрее. На восток. Навстречу солнцу. В Таганрог…