А вам доводилось слышать перед сном нечто настолько интересное и невероятное, что глаз не сомкнуть?
Вот уже несколько лет, из года в год я наблюдаю, как люди рассказывают своим детям сказки. Как буквы собираются в слова, слова в предложения, а предложения в целые страницы образов, возникающих в маленькой детской голове. И не важно, верит ли сам рассказчик в то, что он говорит, – а чаще всего он не верит, он просто хочет, чтобы у его потомства были надежды. Надежды на светлое будущее. Было в человеческой истории время, когда рассказчиков сказок заменили электрические коробки. Уж эти-то бездушные ящики не скрывали ничего: ни хорошего, ни плохого. И слушатель сам выбирал, что ему нравится, а что нет. Но теперь, когда человечество скакнуло на несколько веков в прошлое, при этом оставаясь в будущем, сказки снова обрели свой главный смысл – дарить надежду.
В каждой сказке есть свои герои: одни плохие, другие хорошие, а третьи – ни то, ни се, но играющие важную роль в развитии истории. Неизвестно, конечно, представляет ли себя рассказчик героем этой сказки, становится ли лучше в своем воображении, чем является в реальности. Важно помнить одно – ребенок точно представляет его своим героем. Сильным, смелым, способным защитить от всех невзгод. И этот воображаемый мир становится ему ближе, нежели суровая реальность. Воистину дети чаще взрослых понимают, что не нужно быть героем, чтобы помогать людям. Можно сколь угодно быть наделенным силой или возможностями, которые доступны не каждому, и не совершить ни единого поступка, чтобы изменить жизнь к лучшему. Но можно быть совершенно обычным человеком и иметь совершенно стандартный набор качеств, будь то доброта, совесть или естественное желание выжить, чтобы сказка о таком герое со временем стала легендой…
До поры, до времени эти люди живут среди таких же, как они, пьют ту же грязную воду, вылавливают в туннелях крыс и прочую живность, пригодную для еды, и рассказывают детям те же сказки, что и другие взрослые рассказывают своим в соседней юрте. И единственное, что отличает одних от других, – это первый шаг. Обстоятельства ли приведут к этому первому шагу, или они сами сделают такой выбор – важно помнить, что со временем кто-то будет рассказывать об этом человеке очередную легенду, в которой дети будут представлять своих же родителей. Ведь лица героев совсем скоро сотрутся из памяти, и только тот, кто был таким же участником истории, кто помогал преодолевать препятствия и преодолевал их сам, будет помнить их. Для остальных эти лица будут сокрыты под плотным белым дымом, символизирующим возможность представить себя хоть на долю секунды таким героем…
Важно помнить еще кое-что: любая легенда может звучать совершенно по-разному из уст рассказчиков – каждый из них может повернуть историю в выгодном ему направлении. Если это отец маленькой девочки, он обязательно расскажет ее как сказку со счастливым концом. Если это человек с темными намерениями, он сделает все, чтобы оправдать себя в этой историей. Но лишь некоторые из нас могут рассказать, как все было на самом деле…
Записи в красной тетради
Еще несколько дней назад станция Яшьлек была полна звуков человеческой возни. На скамейках и краях платформы сидели мужчины, разыгрывая партию в самодельные шахматы или читая пожелтевшие книги. Игроков окружали зеваки, по кругу ходили пиалы с чаем и медовой водой. Женщины же разбирали горы хлама, принесенного с поверхности, порой по нескольку раз натыкаясь на одни и те же вещи и оценивая их пригодность в быту. Но сейчас ковры, застилавшие платформу, были свернуты и собраны в вестибюле, палатки и юрты опустели, а в ушах Тимура отчетливо слышался только один звук – звук его шагов, лишь подчеркивавших уровень запустения. Он смиренно шагал по станции, отгоняя от себя бестолковые, никому не нужные мысли. За эти несколько дней он хорошо выучил свой путь от гостевой юрты до покоев султана, наспех сооруженных в связи с приездом последнего. Он запоминал каждую гранитную плитку, выложенную ромбом и окаймлённую сеткой с такими же вставками, словно веря, что пока в этих плитках ничего не менялось, в его жизни тоже все оставалось без изменений.
Двадцать четыре. Двадцать пять. Двадцать шесть. Двадцать… Стоп!
Тимур остановился на разбитой плите, впечатанной в пол станции, и посмотрел в сторону скамьи, расположенной недалеко от него. Скамью с восседающей на ней бабушкой – неотъемлемой частью его вот уже шестого утра. Бабушка эта была чуть ли ни единственным поселенцем станции, которую не смогли выселить в связи с приездом дяди Тимура – главы султаната. Вторым таким поселенцем был ее муж. Старость настолько проникла в этих людей, что любое передвижение могло закончиться для них печально. Они бы и рады этому, но по воле случая к человеку, который ждет смерть, она приходит в последнюю очередь. А уж в этих местах смерть от старости была крайне редким событием.
Племянник султана украдкой посмотрел старухе в лицо, словно хотел найти ответы на волнующие его вопросы в ее черных глазах, но раскосый прищур бабки не позволил этого. А жаль. Человек, который настолько приблизился к смерти, вполне мог знать ответ на вопрос: какой смысл в этой ограниченной жизни, упершейся сейчас в тупик?
И Тимур снова смиренно зашагал…
Двадцать восемь. Двадцать девять. Тридцать – дурацкая привычка считать количество любых действий – шаги, движение пальцев, звенья на четках, – единственное, что спасало его от тревожных мыслей. Он предпочитал, чтобы в голове крутились бестолковые цифры, нежели пустые размышления о том, каким стал этот мир. И возможно, если бы не эта привычка, он давно бы сошел сума… как султан…
Тимур вплотную подошел к тканевому завесу с волнистым красным рисунком, скрывавшим покои султана от посторонних глаз, сделал глубокий вдох и шагнул в юрту…
Помещение было просторным. Материал, из которого соорудили покои, племянник султана оценил еще при первом посещении – извилистые узоры на плотной ткани, натянутой на прочную металлическую конструкцию, аккуратно вывешенные ковры и шелковые платки для пущего уюта и, что было немаловажным, разбросанные по периметру юрты выцветшие подушки, на которых спокойно могли разместиться пять-шесть человек. Те, кто собирал эту юрту, успели даже повесить в ней портреты первых лиц – тех, что правили еще там, на поверхности, олицетворявших сейчас лишь связь этого странного настоящего с тем восхитительным прошлым. Но самым главным украшением султанской юрты был шамаиль. На необычной священной картине, по которой голубым, синим и зеленым цветом разливалась сверкающая краска, обрамленной декоративными вставками из бархата, была изображена священная кааба – главная мусульманская святыня, ориентир, к которому обращали свое лицо мусульмане всего мира во время молитвы. Раньше такие картины висели практически в каждом татарском доме, но сейчас это произведение искусства было редкостью, поэтому мусафиры продавали такие вещи за баснословное количество кристаллов меда. Во сколько дяде обошлась эта картина, Тимур не знал, но догадывался, что все собранное в юрте имущество, включая саму юрту, не стоило и краешка этого бесценного творения – символа веры.
Увидев своего племянника, султан тут же указал на место слева от себя. Скинув ботинки, Тимур поздоровался с людьми, рассевшимися вокруг низкого деревянного столика, и устроился на подушке, обтянутой парчой. Дряблой рукой султан ласково коснулся его колена и одобрительно кивнул. В его глазах Тимур отчетливо разглядел растерянность и смятение, понимая их причину.
Человека, который раньше держал принадлежавшие ему станции не просто в кулаке, а виртуозно управлял ими, махнув лишь кончиком пальца с золотым перстнем, теперь никто не боялся, не уважал. За несколько лет правления Марата Султановича, ни у кого не возникало желания что-то изменить. Его указания, наполненные мудростью лет и мудростью его отцов, не подвергались сомнениям, а поселение из нескольких станций стали гордо называть Султанатом. Но теперь, когда Султан Марат захворал нескончаемой тоской по былым временам, он стал совершать ошибки. Поселения распоясались, люди стали работать хуже. Первые спорные указы султана снисходительно списывали на старость, но долго так продолжаться не могло. Первым признаком надвигающегося разлада в обществе стало то, что некоторые из недовольных уже называли свое поселение не горделивым словом «Султанат», а насмешливо и с укором – «Колхоз-Марат». И вот, когда правление дяди подошло к своему краю, за которым скрывалось лишь туманное будущее, построенное чужими руками, мусафиры султаната после долгого рейда на поверхность вернулись с находкой, которая должна была все изменить. Умы народа нельзя получить в свое владение, их нельзя присвоить, если в твоих руках нет главного козыря – источника всех бед и надежды на спасение одновременно. Арабские рукописи, найденные мусафирами, были тем самым козырем.
Ауру тишины нарушил старческий кашель, и Тимур обернулся. Две пары колючих черных глаз, оценивающе разглядывавших его из-под стальных седых бровей, нагоняли некий дискомфорт. Тимур знал, что старую, словно высохшую и оттого уменьшившуюся бабушку, за глаза называли говорящей с джиннами. И от этого становилось как-то не по себе.
О джиннах Тимур знал совсем немного – то, что слышал от своего отца, который без вести пропал, когда он был еще совсем мальчишкой. «Созданные Всевышним из пламени, еще до появления Адама и Евы, – говорил отец, – джинны, тем не менее, и до сих пор живут с нами, в параллельном мире, а мы не можем увидеть их, поскольку они не воспринимаются ни одним из пяти чувств, которыми наделил нас Всевышний. Они мощны, намного сильнее людей. И тот, кто попытается покорить их силу, сам от нее и погибнет, ибо джинн никогда не станет служителем человека!».
– Здравствуй, улым[8]. Тебя только ждем, – проговорила бабка, и в этих словах отчетливо слышался оттенок осуждения.
Тимур сдержанно кивнул.
– Здравствуйте, – поприветствовал племянника султана еще один гость.
Этого человека лет тридцати, с короткими черными волосами и карими глазами, Тимур уже знал. Это был чтец с Авиастроительной, один из трех отобранных племянником султана кандидатов, способных достоверно перевести найденные арабские письмена. И, по воле случая, единственный из них, кто еще был жив.
Сразу же после этого в палаты вошли еще три человека – двое гаскарцев[9], служивших султану, и хранитель покоев, Муха, который внес поднос с пиалами и чайником медового чая. Расставив посуду на столе, слуга кивнул воинам, и все трое уселись на ковер неподалеку от султана.
– Ну что, начнем? – улыбнулся Тимур и отпил чая из пиалы.
Голос приглашенного чтеца вот-вот должен был зазвучать.
Было видно, что он немного нервничал, ибо публика в покоях кардинально отличалась от той, что собиралась на станции Авиастроительная, чтобы послушать его сказки, стихи и поэмы.
Каждый день этот чтец доставал клочки пожелтевшей бумаги и почти до основания стертый карандаш, которые он выкупил за два кристалла меда у редко появляющихся на Авиастроительной мусафиров, и принимался сочинять очередную историю. Затем, ближе к вечеру, он забирался на одну из четырех станционных скамей, подолгу всматривался в свои записи (из двадцати одного прожектора, висевших над ним, работали только четыре), и его громкий голос надолго приковывал внимание нескольких десятков жителей своего поселения. Кого-то истории чтеца смешили, кого-то пугали (чаще – детей), но это было единственным развлечением на их тупиковой станции. И в те минуты, когда он декламировал свои истории, сам себе чтец казался живым…
Но сегодняшний текст, выведенный карандашом справа налево в тетради с красной обложкой, разорванной пополам, которую чтец держал в руках, писал не он. По правде говоря, он даже не знал, что именно за текст ему предстояло прочитать перед султаном. Более того, станция, на которой сейчас находился чтец, тоже была не его, а подушка, на которой он сидел, мало походила на знакомую скамейку. Единственное, что оставалось у бедняги – его голос. Громкий, звучный и уверенный голос. Именно поэтому, в свойственное ему манере, чтец приложил усилия, коих хватило бы, чтобы его услышали не только на Яшьлеке, но и на родной Авиастроительной, и голос зазвучал:
– ТО, ЧТО СДЕЛАЛИ ЭТИ СЕМЕРО, ЗАБЫТЬ НЕВОЗМОЖНО!
Чтец тут же смутился, наблюдая, как синхронно зажмурились все его слушатели. Когда громкий голос растворился-таки в коврах и шелковистых платках, говорящая с джиннами весьма снисходительно проурчала:
– Улым, ты же не в поле. Читай тише. Это я глухая, а они нет.
– Хорошо, – неуверенно кивнул чтец и начал заново. – ТО, ЧТО СДЕЛАЛИ ЭТИ…
– Нет, это невозможно! – рука султана дернулась, выпустив пиалу остывшего чая, которая приземлилась на ковер. – Муха, приготовь шишу[10]. Без нее я даже слушать не буду!
Султан резво встал с места и направился к выходу. Дождавшись, когда подол мантии господина скроется из юрты, а вместе с ним и хранитель покоев, Тимур медленно наклонился к испуганному чтецу.
– Прошу вас, успокойтесь. Так уж сложилось, что вы – единственный человек, кто может нам помочь. И, конечно же, вы должны понимать – все, что вы прочитаете и услышите в этих покоях, здесь должно и остаться. Но, хочу заверить вас, что работа на таком уровне и оплачивается по-другому. Поэтому, если вы возьмете себя в руки и просто переведете этот текст, то без промедления получите вдвое больше того, что вам пообещали.
Чтец неуверенно кивнул, внимая слова Тимура и доверительно наблюдая за ним.
– Значит, я действительно в вас не ошибся…
Тимур похлопал чтеца по плечу и поудобнее уселся на своем месте.
Сладковатый травянистый аромат табака ворвался в покои. Расположившись на подушках, сжимая трубку шиши с раскрасневшимися углями, султан доверительно кивнул, и чтец предпринял третью попытку.
– То, что сделали эти семеро, забыть невозможно…
Белый пар рваными слоями поднимался к основанию юрты, скрывая от ребенка лицо и торс мужчины, нависшего над казаном с кипящей водой. Причудливая фигура больше всего напоминала сказочного персонажа, вроде джинна из бутылки, который по непонятным причинам представлялся девочке именно таким. И стоило отцу заговорить своим басистым голосом, это впечатление лишь усиливалось.
– Борын-борын заманда…[11]
Юрта, где они жили с дочерью, являла собой жалкое зрелище. Хотя вход и скрывала достаточно плотная ткань, проказник-сквозняк то и дело забавлялся с ней, выставляя на всеобщее обозрение все, что происходило в жилище, а свет от станционного прожектора вообще был их постоянным гостем, заглядывая в прогрызенную в брезентовом потолке дыру. Успокаивало лишь то, что дочери с этим светом спалось спокойнее. Выцветшие ковры затягивали юрту изнутри, как могли, и проглатывали каждое слово, произнесенное в ней, скрывая беседу от других жителей Авиастроительной, снующих по станции.
– Ну, пап!
Маленькая девочка, лежавшая на нескольких аккуратно сложенных матрасах и укутанная двойным одеялом, расшитым восточными загогулинами, скривила недовольную рожицу.
– Что?
– Не хочу такую сказку!
Мужчина оторвал взор от казана, наклонился в сторону и словно выглянул из-за пара, изучая смущенное лицо своей дочери, отмечая для себя, что ей не мешало бы причесаться. Этот навык – замечать любые изменения во внешнем виде и поведении дочери – развился уже несколько лет назад, когда за этим перестала следить жена.
– А что тебе в ней не нравится?
– Когда ты ее рассказываешь, я ничего не понимаю!
Девочка почесала макушку, затем внимательно поглядела на ногти и лишь после этого скрестила руки на груди, скрывая надпись на футболке: «100 % ТАТАР КЫЗЫ[12]». Отрезанные до плеч соломенные волосы, сведенные к носу бровки на бледном лице и поджатые тонкие губки добавляли явной серьезности этому заявлению.
– Ну, красавица моя, иногда я и сам не понимаю, что рассказываю, – лицо мужчины растянулось в довольной улыбке. – Когда твой дедушка был жив, он всегда начинал истории именно с этих слов.
– И что ты делал?
– Я? – Мужчина замахал рукой, полностью разогнав клубы пара. – Я внимательно слушал, ведь иначе он вообще мог ничего не рассказать.
Его поступь была неторопливой и очень мягкой. Оказавшись рядом с кроватью девочки, он присел на край матраса и потянулся губами к ее щеке, чтобы поцеловать, но та лишь резко дернула головой, не дав этого сделать.
– Ну а я слушать не собираюсь!
Приподнявшись с корточек и отступив на несколько шагов, мужчина подошел к небольшому столу, на котором стоял пустой графин и граненый стакан, со всех сторон иссеченный многолетними царапинами. Засунув руку в карман затертых шаровар, он достал из него небольшой тканевый сверток, положил его на стол и, развернув, взял в руку золотистый неровный кристалл:
– Тогда давай так – сначала отвар, потом сказка.
– Нет! Сначала ты расскажи сказку! И тогда я выпью отвар!
Малышка резко мотнула головой, насупилась и уставилась на отца, игриво испытывая его терпение на прочность.
Все движения мужчины были размерены, словно отрепетированы. Он открыл крышку большого синего сундука, облагороженного узором из скрученной металлической проволоки, приподнял слои из нескольких книг и спального убранства, достал из него жестяную банку с затертым названием «АКБА…» и вернул крышку в исходное положение. Рукой он загреб кучку ароматно пахнущей травы, которую закинул в стакан, затем подошел с пустым графином к казану и, зачерпнув в него воды, вернулся обратно к столу, чтобы заварить ее.
– А знаешь, что еще делал твой дедушка, если я не слушался его?
– Что?
Стоило девочке задать этот вопрос, как вся заторможенность мужских движений тут же рассеялась. В два шага преодолев пространство юрты, отец подошел к дочери, одернул одеяло, прикоснулся губами к ее впалому животику и принялся изо всех сил дуть в него, из-за чего по юрте разнеслись неприличные звуки.
Девочка громко захохотала, и ее смех зазвенел в ушах обоих. Она пыталась отгородиться от отца собственными руками, но ничего не получалось. Набрав в легкие очередную порцию воздуха, мужчина надул щеки, округлил глаза и задул в детский животик с удвоенной силой.
– Хорошо-хорошо, я выпью! Только перестань!
Малышка долго не могла справиться со смехом, даже когда отец перестал дурачиться и с улыбкой смотрел на нее. Она как две капли воды была похожа на свою мать. Те же светлые волосы, те же большие изумруды в глазах, маленький носик и потрясающая улыбка – нестандартная внешность для их поселения, доставшаяся ей от вот уже несколько лет назад ампутированной болезнью части их теперь неполноценной семьи.
Конец смеху положил приступ кашля, безостановочно раздиравшего легкие девочки. Отец укрыл малышку одеялом, поправил подушку и в момент, когда она уже сотрясалась от спазмов, обнял ее. Последовав его примеру, она крепко вцепилась в отца, не желая отпускать этого родного и единственного человека, оставшегося рядом. Она всегда так делала, когда отец обнимал ее. И именно в этот момент, когда они были так близки, им особенно не хватало еще одного человека – мамы.
– Пап. А где сейчас мама?
Этот вопрос звучал из ее уст не в первый раз и уже приобрел некую обыденность. Вопрос вовсе не означал, что девочка не знала о том, что случилось с матерью. Она знала. Просто это давно превратилось для них обоих в особую игру.
Стоило Тагиру услышать этот вопрос Камили впервые, как волнение, казалось, атаковало со всех сторон, заставляя тело потеть, а мозг работать в лихорадочных поисках ответа, придумывая очередную сказку.
– Это сложно объяснить, сладкая. Мама… отправилась путешествовать… – в тот день фраза сама сорвалась с языка.
– Как путешествовать? Без нас?
– Да, но ради нас…
– Не понимаю…
Тагир немного подумал.
– Скажи красавица, тебе нравится здесь жить? Здесь, на станции?
– Когда мама была рядом, мне было все равно, а сейчас, конечно, как-то не очень. Когда была мама, с ней рядом красивым становилось все-все-все. И наша юрта, и станция, и даже люди на станции становились красивее. А сейчас ничего. Неужели люди всегда так плохо жили? Разве можно жить в таком мире без мам?
Тагир еле сдержал подступающий к горлу ком и наворачивающиеся на глаза слезы.
– Ты права, красавица моя, не всегда. Просто однажды настало время, когда действительно хороших мест осталось очень-очень мало. Практически совсем не осталось. И сейчас мама где-то там, далеко-далеко, ищет для нас какое-нибудь очень хорошенькое местечко.
– А что это за места?
– О, это самые невероятные места. Бесконечные берега, небо над которыми переливается тысячами цветов, которых мы еще даже не видели. Или воздушные города, которые построены прямо на облаках. На облаках, представляешь? Но особенным местом нам с мамой кажется Ванильная пустыня.
– Ванильная пустыня? – глаза малышки загорелись.
– Да. На самом деле, это не совсем пустыня. Это такое место, в котором можно выдумать все, что захочешь!
– И даже нормальную кровать?
Тагир засмеялся.
– О, там можно придумать тысячи самых разнообразных кроватей! Большие, маленькие, мягкие, жесткие, вот такой ширины, – Тагир вытянул руки в сторону во всю длину, – и вот такой высоты! Но там есть не только кровати, там можно придумать все, что угодно!
– Здорово! А откуда ты все это знаешь?
– Твоя мама показывала мне все это во сне.
– А почему она не делает так со мной?
– Делает, любимая. Конечно, делает. Все то необычное, что ты видишь во снах, посылает тебе мама.
– Как грустно. Обычно я ничего не помню, когда просыпаюсь.
– Настанет время, и мы с тобой обязательно отправимся следом за ней. И обязательно посетим эту Ванильную пустыню. И тогда я придумаю для тебя и твоей мамы тысячи самых прекрасных одежд! И вы будете менять их каждый день, и радовать меня своей красотой. А ты что придумаешь?
– А я… – Девочка задумалась над тем, чего бы ей больше всего хотелось. – Я придумаю там самое лучше в мире место, из которого маме не нужно будет больше уезжать, чтобы что-то искать.
– Я согласен, – заулыбался Тагир.
– А когда мы туда отправимся? – неожиданно осознала девочка новую возможность – возможность путешествия.
– О-о-о! – протянул отец, чтобы раньше времени не разрушить выдуманную на пустом месте идиллию. – Сначала нам предстоит сделать очень многое здесь.
– Что, например?
– Как, что? Вылечить тебя, вырастить всех баранов, помочь разным людям. Тут о-го-го сколько дел! Мама-то их уже выполнила.
– Как же я соскучилась по ней! Надеюсь, мы скоро увидимся…
Вот и сегодня Камиля задала этот вопрос и ждала на него очередного ответа, чтобы узнать, какое место на этот раз посетила мама. С каждым разом Тагиру все сложнее было придумывать новые места, но он еще ни разу не повторялся. Это были и сказочные леса, и необыкновенные города, и самые дальние края галактик, побывав в которых, мама обязательно возвращалась в Ванильную пустыню.
– Мне кажется, что сегодня она в нашем любимом месте, красавица.
– Я почему-то тоже так подумала, – прохрипела девочка и прикрыла глаза. – Вот бы сегодня она мне приснилась!
Кашель девочки наконец-то прекратился, и в юрте стало совсем тихо.
– А ты знаешь, что мне недавно рассказал дядя Хасан? – мужчина решил заполнить пустоту своими словами.
– Что? – глаза девочки загорелись интересом. Они всегда быстро загорались, когда речь заходила о новой истории, рассказанной дядей Хасаном.
– Что в лесу, где нам собирают травы, новый чудик появился!
Чудиками дочь мужчины называла мутантов, о которых то и дело рассказывали мусафиры, приходившие на станцию. Но чаще всех это делал дядя Хасан – главный сказочник Авиастроительной…
– Правда?
– Правда!
– Расскажи, – полушепотом произнесла девочка.
– Хорошо, – еще тише, чем она, прошептал мужчина. – Ты слышала что-нибудь о Шурале?
– Читала в дедушкиных дневниках, а что с ним?
– Да? – удивился мужчина. – Надо мне тоже эти дневники почитать. В общем, как сказал дядя Хасан, этот чудик поинтереснее многих будет!
– Это почему же еще? – не унималась теперь малышка, которая уже удобно расположилась в своей импровизированной кровати, чтобы услышать новую сказку от отца.
– А потому что он не съедает людей, а щекочет их!
– Щекочет? – удивлено протянула Камиля, округлив глаза и быстро оглянувшись по сторонам, убедившись, что за ними никто не наблюдал.
– Да! Да так, что люди от смеха помирают!..
– Так, что, Латика жива?
Сидя по-турецки и соединив ступни так, что обе ноги образовали равномерный ромб, султан пытался справиться с тишиной, позволяя своим мыслям странствовать там, куда сам он отправиться не мог. Вместе с возбуждением грудь старика окутал и сухой кашель, который уже в тесном объятии белого дыма и красных капель крови вырывался изо рта на зеленый платок. Трубка шиши змейкой свернулась у ног, в точности повторяя узор зеленого ворсистого ковра.
Муха, стоявший в дальней части покоев, быстро налил чая в пиалу, расписанную синими линиями в золотом обрамлении, а чтец старался не делать лишних движений – сейчас бездействие казалось ему более безопасным, чем какое-либо действие. Больше всего ему хотелось отмотать время назад, отказаться от всех кристаллов меда, предложенных ему за услуги, вернуться на свою станцию и никогда больше не держать эту красную тетрадь в руках. А потом ему вдруг стало страшно за себя, потому что люди, которые владеют такой информацией, долго не живут…
После нескольких больших глотков губы султана Марата оторвались от краев пиалы. Расслабившись, он смиренно перевел взгляд на племянника.
Старуха, все это время сидевшая не шелохнувшись, наклонилась вперед и, как по указке, аккуратно сложила свои руки на ногах, монотонно покачиваясь в ожидании продолжения. Вернув пиалу и испачканный зеленый платок хранителю, султан запустил свободную руку в карман мантии, а другой снова поднял трубку, приковав внимание к себе:
– Поверить не могу. Разве такое возможно?
– Улым, человек, который писал это, мог выдумать такие страшные вещи?
Любопытство старой бабки не могло не поражать. Пережив не одно поколение, она стала свидетельницей и восхода человечества, и его заката, но ей все еще было интересно, что творится в этом непростом мире.
– Я не знаю… Я правда не знаю. Мне всегда казалось, что слухи о семерых наемниках – лишь выдумка, легенда для наших детей, чтобы те не совались, куда не следует. За несколько дней до случившегося я навещал хана гарибов, но ни о каких своих волнениях и конфликтах он не рассказывал. Поэтому, когда до нас дошли известия о произошедшем, все сошлись на том, что их погубили либо твари с поверхности, либо те, кто жил за Аметьево.
Старуха аж подскочила на месте. Все, что было связано со станциями, находившимися за Аметьево, могло пощекотать нервы любому, даже опытному гаскарцу. А уж бабушке, практически не выбирающейся с Яшьлека, и подавно.
Горки, Проспект Победы, Дубравная – вот тот список станций, о которых люди могли только догадываться или узнать что-то мало правдоподобное от мусафиров. Уже несколько лет Аметьево значилась на картах как «непересекаемая станция, попадающая под управление султаната». А это означало, что, если за Аметьево кто-то и живет, – то у этих людей свои законы, свои правила, своя добыча. И султанат для них – точно такая же возможность для наживы, как и поверхность.
– Баттащ, улым, ты что говоришь?! – с легкой ноткой нервозности возопила бабушка, которая до этого момента держалась весьма спокойно. – Что ты делал на Аметьево?!
Напряжение в покоях султана усилилось. Никто не разговаривал и не улыбался. Все ждали ответа султана, который почему-то виновато смотрел на своего племянника.
– Я не уверен, что хочу отвечать на этот вопрос.
– Значит, улым! Слушай мене туда, а-ам? – тихо, но настойчиво начала старуха. – Кто-нибудь должен рассказать мне все, от начала и до конца. Вы же мене не просто так нашли? Хотели что-то услышать, чтобы я вам камушки раскидала, посмотрела, что-как-чего. А-ам? Люди не ломятся ко мне через все метро, ни свет ни заря, чтобы просто помолчать. Один, вон, приходил, говорил: «Эби[13], расскажи то» – я рассказывала. Второй приходил, говорил: «Эби, расскажи это» – я рассказала. Но обманывать меня никто не приходил, а-ам? Так что, либо вы рассказываете все как есть, либо я иду спать! Будь вы хоть все тут трижды султанами, а-ам?
– Мальчик мой, – султан посмотрел на Тимура. – Это связано с твоей матерью. Может, ты прогуляешься пока?
Марат ждал ответа, испытывая неловкость.
– Ничего, дядя, – проговорил, наконец, Тимур, смиренно кивнув. – Все нормально. Продолжай.
Султан глубоко вздохнул, оглядел покои, словно в последний раз, и перескочил взглядом сначала на старуху, а затем на свои дряблые руки. Его голос задрожал:
– Я старый человек и повидал в этой жизни больше, чем кто-либо из моих людей. И если меня ждет смерть, значит, такова воля Всевышнего. Но я не смогу успокоиться, пока не узнаю все. – Султан потянулся руками к своей шее. – Несколько недель назад мусафиры наткнулись в лесах на мертвого гариба…
Старуха выпучила глаза.
– Понимаю-понимаю. Я тоже был уверен, что никого из них нет в живых. Возможно, он и был последним. Так или иначе, это не важно. Когда мои люди обыскали его, они нашли у него красную тетрадь и вот это…
Дотронувшись трясущимися дряблыми пальцами до своей груди, султан вытянул из-под ворота своей рубахи подвеску с серебряным кулоном. Старуха привстала с места, опираясь на скрюченные ноги, осторожно взяла кулон и, все еще находясь в сгорбленной позе, принялась внимательно рассматривать его. В серебряном тиснении был изображен знакомый символ.
– Знаете, что это? – указал своим пальцем на вещицу султан.
– Герб?
Крылатое животное, изображенное на кулоне, было знакомо каждому жителю этого города еще со времен былой жизни – Белый Барс, перекочевавший с герба некогда великой республики на именной герб теперь существующего Султаната.
– Все правильно, но конкретно этот кулон принадлежал близкому мне человеку – моей сестре.
– Ай-ай-ай! – покачала головой старуха, не отрывая взгляда от серебряной драгоценности, которая яркими бликами отражалась в ее глазах. – Как же твоя сестра, улым, на поверхности оказалась?
– А вот это я хотел бы узнать у вас, – смутился султан. – В последний раз я видел этот кулон несколько лет назад на шее своей сестры. В тот день он должен был перейти как дар ее ребенку… на станции Аметьево…
И тут старуха округлила глаза, высунула язык, прикусила его деснами и сразу прикрыла рот рукой, словно постеснявшись того выражения, которое неосознанно приняло ее лицо.
– Подожди-ка, улым. Ты, что же, хочешь сказать, что выгнал свою сестру на Аметьево? Бедбехет[14], она что, была заражена?
– Так было нужно, – спокойно ответил султан, сжав зубы.
– Дядя, можешь не отвечать, – заступился за него Тимур.
– Помолчи, улым, а-ам? – погрозила старуха указательным пальцем. – Я хочу услышать это от нашего султана! Человека, который является главой! Который отвечает за нас! Что ж ты за человек-то такой, а?
– Люди бы не поняли меня! Поверьте, я сделал все, чтобы эта станция была безопасна для ее проживания!
– Ай, значит, правда! – старуха демонстративно схватилась за чахлую грудь.
– Моя сестра, моя красавица сестра. Думаете, я не хотел ее спасти? Лучшие лекари султаната работали над тем, чтобы скрыть поражения на ее коже. Но все попытки были тщетны. Язвы на ее теле разрастались с такой скоростью, что скрывать процесс мутации было невозможно. Она сама виновата! Нужно было меньше общаться с прокаженными! Прости…
Султан оглянулся на племянника – тот сосредоточенно нахмурился, но обсуждать сказанное не собирался, ожидая продолжения.
– Я не хотел бы ее винить. Это все из-за мужа, моего зятя. Он был хорошим мусафиром. Даже слишком хорошим. Это его и сгубило – забрел в какую-то местность, где хватил безумную дозу радиации. Не знаю, что это было, но он сошел с ума быстрее, чем его тело… ну, вы понимаете. Она проводила с ним дни и ночи, ухаживала, сколько могла. – Султан глотнул чая. – А в один день он просто исчез. Никто не знает, что с ним стало. Поговаривают, что ушел на поверхность. Лилия чувствовала себя виноватой и поэтому принялась ухаживать за другими прокаженными. Бедняжка надеялась, что от этого ей полегчает. Я говорил ей, чтобы она больше времени посвящала Тимуру, но… Я не в силах этого объяснить. Чужая душа – потемки. Мои люди вывезли ее на Аметьево, а Тимурка остался со мной. С предводителем гарибов мы условились, что я дам ему все, что необходимо, лишь бы она проводила время на их станции в комфортных условиях. И конечно, он согласился. Еженедельно десять моих мусафиров под предлогом выхода на поверхность переправляли на их станцию всевозможное продовольствие. А когда я узнал, что у нее родился ребенок, который, к тому же, внешне выглядел абсолютно нормальным, то отправился туда сам. Ведь это могло бы решить проблему с законом, который я сам же и принял…
– «О выселении прокаженных», – вставил Тимур, чтобы старухе было понятно, о каком законе идет речь.
Закон «О выселении прокаженных» был известен любому человеку в каждом закоулке такого, на первый взгляд, совершенного поселения, как Султанат. Он был выдвинут Маратом Султановичем за несколько лет до событий на Аметьево и за пару месяцев до того, как сообщество из нескольких станций признало себя Султанатом, и основная часть жителей поддержала его. Остальные же поселенцы, основу которых составляли и сами зараженные, и их родственники, подняли бунт. Словно сошедшие с ума, прокаженные избивали до полусмерти каждого, кто хоть как-то заикался об этом законе, пока он находился на рассмотрении, тем самым подписав себе приговор на бессрочное выселение на Аметьево. Вражда, вспыхнувшая между бывшими друзьями, соседями и даже родственниками, стала главным аргументом в принятии решения о вступлении закона в силу, под которым подписались все управляющие станциями, вошедшие впоследствии в Султанат. Суконная слобода, Площадь Тукая, Кремлевская, Козья слобода, Яшьлек, Северный вокзал и Авиастроительная – под каждым названием станции управляющие этих сообществ ставили свою подпись, обрекая зараженных на жалкое существование. Так Аметьево стало отдельным государством, которое, тем не менее, все еще существовало в рамках закона Султаната. Названные в скором времени Гарибами – чужими – прокаженные принимали к себе на станцию всех, кто был отвергнут остальными. А за это они получали продовольствие и одежду, находясь под своеобразной опекой.
Была у этого закона и другая обратная сторона, не менее страшная, чем первая. Часть жителей, благополучно существовавших и живших на станциях за Аметьево, оказались теперь отрезаны от основной части метро. Если до этого жители Горок, Проспекта Победы и Дубравной на свой страх и риск еще как-то пересекали Аметьево, то после принятия закона озлобленные на мир гарибы всеми правдами и неправдами пресекали попытки пройти через их станцию. А в образовавшемся Султанате никто особенно не задавался вопросами, почему жители зааметьевских станций перестали их посещать. «Меньше народу – больше кислороду», – говорили старожилы своим детям, чтобы те не задавали лишних вопросов, тем самым закладывая в их головах мысль, что других станций, кроме Султаната, более не существует. Теперь же, когда сообщество гарибов и вовсе было стерто с лица метро, станцию Аметьево и близлежащие туннели со стороны Султаната заселило новое племя – Бал[15], которое приносило весомые вклады в статью доходов этого совершенного государства…
– Как вы понимаете, я оказался заложником собственных действий, поскольку закон был принят до того, как моя сестра… поменялась. И я поплатился за это сполна. Людям сложно было вдолбить в их пустые головы, что общение с мутантами не так опасно, как им… как нам казалось! Но они требовали этого! Ребенок сестры, Латика, должна была стать доказательством того, что у гарибов тоже рождаются нормальные дети. Навестив сестру в день рождения дочери, я пообещал, что все исправлю и мы вновь откроем границы между станциями. Но через пару дней после моего возвращения, мусафиры сообщили о том, что станция Аметьево была разорена… и моя… сестра… Все, что было на станции, сгорело. С другой стороны, тело ребенка мы не нашли, и это вселило в меня надежду. Первое время выходы на поверхность проводились ежедневно. Но сами понимаете, подниматься туда, – султан поднял голову вверх, быстро посмотрев на потолок, – и искать потерянного ребенка, все равно, что искать иголку в стоге сена, кишащем змеями. Я имею в виду ту живность, что разгулялась на поверхности… Круг поисков, конечно, расширялся, но из десяти мусафиров возвращались только семь или восемь. Из-за возмущения жителей, вылазки сократились до одного раза в неделю, но так и не дали никаких результатов. Через месяц я смирился…
Слезы ручьем потекли по лицу султана. Он приложил руку к щеке и прикрыл дрожащие губы. Несколько мгновений, пока султан собирался с силами, все молчали в ожидании и даже не шевелились. Все, кроме старухи, которая встала перед ним на колени и вложила в руки господина серебряный кулон.
– Хотел бы ты знать наверняка, жива она или нет?
Султан шмыгнул носом и возбужденно закивал.
Обнажив в улыбке беззубый рот, говорящая с джиннами медленно коснулась его лба и правой щеки своими костлявыми пальцами, и произнесла:
– Тогда, слушай ее…
И в ушах султана отчетливо зазвенел звонкий, заливистый, ни на что не похожий смех ребенка.
– Пап, а как ты думаешь, Шурале действительно существует? Может, дядя Хасан все придумал? Он же много чего придумывает. Мог и приврать!
Отец быстро догадался, какой именно ответ интересовал его малышку, поскольку засыпать с мыслями о том, что какой-то чудик бродил по поверхности, было наверняка страшновато.
– Знаешь, красавица моя, этот дядя Хасан и в самом деле придумывает порой такое, что даже у меня мурашки по коже бегают. Но один пастух рассказывал мне, что его жена в лесу начала ТАК громко смеяться, что чуть не описалась.
Девочка захихикала, услышав последнее слово, а мужчина продолжил сочинять новую историю на ходу.
– Он-то подумал, что она над его лысиной смеется. Но даже когда шапку надел, та все равно не останавливалась. Тогда пастух крикнул ей: «Слышь, жена! Хватит ржать!». А она – ни в какую, все продолжала смеяться! Он снова ей закричал: «Сейчас оставлю тебя здесь!» А она все равно продолжала. Тогда в третий раз пастух пригрозил своей жене: «Ща как дам по лбу! Вот такой шишак у тебя будет!» – и хрясь ей по башке!
Мужчина рубанул рукой по воздуху и малышка захохотала в голос:
– Что-то не верится!
– Так! Кто здесь сказку рассказывает, ты или я? Или соскучилась по еще одной порции щекотки?
– Нет-нет, продолжай!
Быстро представив как щекотливые мурашки разбегаются по ее телу, девочка на всякий случай прикрыла руками живот, а отец, понимая, что теперь у него есть козырь в рукаве – незаконченная история, – схватил пиалу с отваром со стола.
– Всему свое время, малышка. И сейчас как раз пришло время ароматного…
– Ага, вонючего…
– Вкуснейшего…
– Отвратительнейшего…
– Полезного!
– Но, зато, невкусного!
– Отвара!
– А обязательно делать это сейчас? На самом интересном месте? – Малышка аж подскочила от возмущения, высунув из-под одеяла тонкие ножки, облаченные в розовые выцветшие рифлёные колготки и пару серых шерстяных носков.
– Ну, ты же хочешь услышать продолжение?
Отец присел рядом, протянул дочке горячую пиалу, завернутую в полотенце, и девочка молча отпивала из нее по малюсенькому глоточку, морщась так, словно отвар был самой невкусной жидкостью во Вселенной.
– Ну, продолжай, пап! Я же уже пью!
Мужчина рассмеялся:
– Хорошо, хорошо. Так вот, «хрясь!» пастуху тоже особо не помог. Наоборот, теперь жена на него пальцем показывала и еще больше смеялась. Тогда он пошел на крайние меры и попытался заткнуть ее рот своей рукой! А жена, как ошалелая, словно ею шайтан управлял, взяла да и укусила его! Эх, знала бы ты, какие слова посыпались из его рта…
– Какие слова? – полюбопытствовала девочка.
– Хм, – мужчина запнулся на долю секунды. – Не самые хорошие.
– Это что-то из той серии, когда тебе баран на ногу наступает?
– А ты откуда знаешь, что я говорю, когда баран на ногу наступает? – не стал скрывать своего удивления отец.
– Дядя Хасан рассказывал…
– Ох, я этому дяде Хасану на кое-что другое наступлю! Пусть только вернется! Нет, на самом деле, пастух громко закричал имя своей жены!
– А как ее звали?
– Ммм, как тебе – Фердуля?
Девочка рассмеялась так, что ее заразительный гогот расслышали даже снаружи.
– Пап! Ты же только сейчас это придумал! Нет такого имени!
– Ну, потому что я не знаю! Твой дядя же не все мне рассказывает!
– Хорошо, пап. Давай дальше. Мне все равно нравится.
– В общем, сам того не понимая, пастух с крика неожиданно переключился на смех. Так смешно ему стало, что жена его укусила. И только в тот момент он понял, почему жена смеялась – это злой Шурале с ними забавлялся! В общем, – как только отец увидел, что девочка допила отвар, он быстро подвел сказку к концу, – так и стояли они друг напротив друга и смеялись, пока оба не лопнули. А смех их до сих пор можно услышать, если в лесу гулять…
В этот момент в юрте раздался громкий гогот, от которого вздрогнули оба – и отец, и девочка. Знакомое лицо улыбчивого гаскарца без особой застенчивости маячило в проходе.
– Тагир, ты все сказки травишь? Тебя Мансур зовет, – гаскарец посмотрел на девочку и улыбнулся ей. – Привет, Камилюш. И что же ты такого сделала, что отец тебя так мучает?
– Выпила лекарство, – девочка кратко улыбнулась и внезапно снова зашлась в кашле.
Мужчина подскочил к дочери и бросил колкую фразу в сторону гаскарца:
– Тебя просили лезть? Подожди снаружи, я сейчас выйду!
Отец достал из кармана платок и дал его девочке. Та прикрыла рот и, прокашлявшись, снова вернула его отцу. Тагир был обеспокоен тем, что увидел – капли крови уже впитались в серую ткань.
– Как ты себя чувствуешь?
– Нормально, только в груди…
Девочку охватил второй приступ. Ее лицо скривилось в ужасе – она практически не могла дышать. Еще через секунду хрупкое тело обмякло, скатилось по матрасам и рухнуло на пол.
– Камиля! Камиля! – Мужчина схватил дочь на руки и выбежал из юрты!
К вечеру станция практически опустела, поэтому он без лишних препятствий добежал до шатра лекаря, не обращая внимания на гаскарца, бегущего за ним.
Железные кастрюли с грохотом разлетелись по шатру лекаря, когда в него вбежал Тагир:
– Ильдар! Опять! Началось!
Раскосый мужчина сначала прищурился, а затем как ошпаренный взлетел со своего спального места. Он надел очки, висевшие на его шее, и тут же бросился к полкам с огромным количеством колбочек и стеклянных баночек. Достав одну из них с самой верхней полки, он высыпал на руку несколько черных шариков и подбежал к Тагиру, державшему на руках обмякшую девочку.
– Клади ее на кушетку!
Мужчина сделал, как ему велели, а лекарь приложил черные шарики к ноздрям девочки. Глаза заслезились у всех четверых – резкий запах того, что наготовил Ильдар, мог привести в чувства даже мертвого, поэтому гаскарец, еще какое-то время проявлявший интерес к случившемуся, исчез из шатра лекаря.
Камиля захрипела. Ее глаза открылись, и очередной приступ кашля вырвался на свободу из ее легких, разбрызгивая капли крови на одежду. Впрочем, скоро девочка успокоилась, вдыхая воздух настолько, насколько это было возможно. Ильдар побежал к столу, налил из чайника отвара и поднес малышке. Та сделала несколько глотков и затем полностью расслабилась. Лекарь выдохнул и поправил очки.
– Успели…
– Ильдар, что мне делать? Так же не будет продолжаться вечно? Однажды твои шарики закончатся, а с ними закончится и моя жизнь!
Тагир не хотел даже думать о том, что может произойти с его дочерью, поэтому всячески избегал всего дурного в своих выражениях.
– Увы, Тагир, без особых медикаментов я ничего с этим поделать не могу.
– И ты так спокойно об этом говоришь? Должно же быть другое средство! Почему никто ничего до сих пор не придумал?!
– Тагир, я даже не знаю, с чем это связано! Несколько лет назад я и представить себе не мог подобных приступов. Да, кто-то кашлял, кого-то с головой накрывало жаром. Но с каждым годом эта болезнь стала проявляться все чаще и чаще!
– И сколько Камиля еще сможет продержаться?
– Последний раз с таким кашлем человек прожил несколько месяцев, и ты сам знаешь, кто это был. Но, в отличие от твоей жены, твоя дочь еще совсем мала, и я не могу сказать, как долго ее организм будет бороться с болезнью. Месяц, два? Я не знаю!
– Проклятье! – Тагир попытался успокоиться и замкнуть всю злость, обращенную к этой болезни, в себе. – Ладно, спасибо, Ильдар. Я знаю, ты делаешь все, что можешь.
Он подошел к столу, бросил в остывшую воду кристалл меда и выпил ее.
– Присмотри за ней, пожалуйста. Я сейчас вернусь.
Она постоянно что-то напевала и насвистывала, а затем вдруг произнесла:
– Джинны играют с тобой, улым…
Фраза пробилась в сознание Тимура, который вот уже около получаса сидел на той самой скамье, на которой все это время сидела и старая бабушка. Погруженный в свои мысли, он и не помнил толком, почему пришел и сел именно сюда, когда вполне мог остаться наедине с самим собой в своей юрте.
– Нэрсэ, эби?[16]
– Когда их слишком много спрашиваешь о чем-то, они начинают выдумывать и делают это, чтобы обмануть тебя! Айе-Айе.
– Кто хочет меня обмануть?
– Джинны, улым, джинны.
В ее широко раскрытых глазах блеснуло что-то загадочное.
– По сравнению с джиннами мы всего лишь крохотные муравьи. И, по большому счету, многим из нас наплевать на джиннов, так же, как и муравьям наплевать на людей. Но представь, что ты отбился от стаи, заблудился, потерялся в жизни. И, вместо того, чтобы копошиться в своем муравейнике, тебе приходится искать.
– Что искать? – спросил Тимур.
– Новый дом, новых друзей, новую истину – у каждого муравья свои заботы. Теперь, представь, что он ползет по бескрайнему полю, а куда ползет – не знает. И тогда он обращается к тебе за помощью. Для муравья ты с твоими возможностями подобен богу, хотя таковым и не являешься. Ты можешь сказать ему, где находится муравейник, или указать на сад, где полно нектара, ты можешь поднять его на руку, и это покажется ему чудом. А еще ты можешь раздавить его ногой. От чего зависит этот выбор?
– Не знаю. – Тимур задумался. – От того, хороший человек или плохой?
– Айе-Айе, – закивала бабушка. Вот и джинн может быть либо хороший, либо плохой. Так что лучше слушать не их, а свое сердце. И искать истину самому.
Старуха затряслась и засипела – так она смеялась.
– Да, но муравьи ни о чем нас не просят. Мы сами решаем, помочь нам или нет.
Бабушка прищурилась и постучала указательным пальцем по лбу Тимура:
– А кто тебе сказал, улым, что ты сам решил пообщаться с джинном?
– Зухра! – беседу со странной бабушкой прервал голос появившейся говорящей с джиннами. – Что ты тут делаешь? Я же просила тебя не выходить из юрты! А бабай[17] где?
– Дык, кто ж знает, где этого старого черти носят? – бабушка энергично пожала плечами и посмотрела куда-то в сторону, словно недавнего разговора между ней и Тимуром и вовсе не было.
– Не слушай мою сестру, улым, – обратилась говорящая с джиннами к племяннику султана. – У нее иногда бывают заскоки. Идем, твой дядя готов. Попробуем узнать, где искать твою маму…
Тимур встал со скамьи, украдкой взглянул на бабушку Зухру, и та подмигнула в ответ.
Когда племянник султана вновь оказался в юрте, то в первую очередь заметил чтеца, про которого, видимо, забыли все, даже он сам. Он так и сидел в стороне, держа в руках красную тетрадь, и не двигался, словно предмет утвари.
У говорящей с джиннами все было готово.
На небольшой деревянный столик она выложила бархатный мешочек, и пока все рассаживались по своим местам, старуха высыпала содержимое свертка себе в ладони, начитывая что-то на смеси татарского и арабского в отверстие между ними и покачиваясь. Тимур признал в арабских предложениях некоторые сунны из Корана, а в татарских явно были заключены какие-то заклинания, возможно, придуманные самой старухой. Закончив наговор, она разъединила дряблые бледные ладони, и камни, словно послушные ее воле, разбежались по гладкой поверхности столика.
Старуха долго всматривалась в камни. Что конкретно она видела в их рисунке, никто не знал. Дрожащей рукой она передвигала один камень к другому, второй к третьему, а третий к первому. Все камни говорящая с джиннами разбила на три кучки и затем принялась рассматривать каждую отдельно.
– Дай взглянуть мне за рамки границ, разбивая мирские заборы. Покажи мне всю правду страниц, кровь гарибов спеклась на которых. Дай мне глаз твоих правильный взор, дай прочесть письмена на скрижали. Как узнать мне судебный узор, где ты сам, а не духи кричали?
Тимур молча разглядывал говорящую с джиннами несколько секунд, словно оценивая степень ее компетентности. А затем, произошло что-то странное. Под давлением пламени свечи тень, отбрасываемая от тела старухи на стену юрты, задрожала и склонила голову, хотя, сама старуха этого не делала.
Тимур отодвинулся назад и дотронулся до плеча дяди, чтобы обратить на это его внимание, но султан не шелохнулся. С ним что-то было не так. Глаза султана закатились в глазницах, обнажая белки. Сразу же после этого он медленно закрыл их обеими руками, приложив ладони к лицу, словно был под гипнозом.
– Эби, что происходит?
Тимур тщетно взывал к говорящей с джиннами, но та не отвечала, зажав руками уши. Племянник перевел взгляд на чтеца, и тот приложил ладонь к своему открытому рту. Глаза обоих так же закатились, и теперь головы всех трех теней были склонены, чего нельзя было сказать о присутствующих.
Тимуру стало дурно. Не хватало воздуха. Границы пространства юрты словно расширились, а затем сузились до размеров маленькой коробочки, в которой племянник султана чувствовал себя, как загнанный в ловушку муравей. Он уже хотел выйти из юрты, как говорящая с джиннами вдруг обратилась к нему.
Но голос был не ее…
– Сын Адама, примерь наши очи. И узри смесь затерянных судеб, под покровом сентябрьской ночи.
– Было что, – вымолвил вдруг султан.
– Что есть, – пробубнил чтец.
– И что будет, – захрипела старуха. – Смерть придется в самую пору, тем кто продал Дьяволу душу: семь людей, после смерти которых, успокоится жизнь, станет лучше.
– Пять ушли, – снова заговорил султан, все еще находившийся под гипнозом.
– Только двое остались, – это был чтец. – Непокорных, неправильных, грозных.
– Пастуху их проблемы достались, что считает детские слезы, – закончила очередное четверостишье старуха.
– Он ведет седоглавую стаю. Их вожак – одинокий и гордый. Он от смерти любого спасает. Друг зверей с человеческой мордой.
– Меч вложи в его правую руку.
– Ну а в левую – детское сердце. От Ак[18] Барса, ставшего черным, никуда вам, увы, не деться… – скривились в ухмылке губы говорящей с джиннами, и пламя свечи потухло.
В юрте стало темно. Тимур глубоко дышал. Пот крупными каплями стекал по его лицу, пропитывая одежду. Когда кто-то коснулся его, племянник султана вскрикнул. В свете вновь вспыхнувшего пламени свечи, зажженной старухой от спички, Тимур увидел лицо дяди. Глаза его вновь стали нормальными.
– Тимур, все в порядке?
– Что это было?
– О чем ты? – озадачился султан.
– Только что. Голоса, стихи… тени…
– Ну-ка, повтори, что ты сказал? – встрепенулась говорящая с джиннами.
И Тимур тут же все выложил, как на духу. Всех стихов он не запомнил, но суть послания передал с достоверной точностью.
– Ты уверен в том, что ты говоришь, улым? – поинтересовался султан у племянника.
– Дядя, я же не псих! – вспылил Тимур.
– Конечно-конечно, – успокоил он и тут же переключился на старуху. – И что это значит, эби?
– Не знаю, улым. Нечасто со мной такое бывает. Джинны – странные создания. У них свои правила. Но если хочешь свою девчонку найти, а-ам, нужно отыскать пастуха.
– И где же мы, интересно, его найдем? С тем же успехом нам можно было предложить найти и Латику! – все еще нервничал и срывался Тимур.
– Простите…
Голос чтеца прозвучал как гром в палатах. Все обратили внимание на человека, который все это время сидел в углу покоев господина.
– Что? – зашёлся слюной Тимур.
– Кажется, я знаю, кто вам нужен…
Камиля была бледна и беззащитна настолько, что всякий лишний шорох причинял ей чуть ли не физическую боль. Тагиру совершенно не хотелось оставлять дочь, но смотреть на ее преждевременные муки не хотелось еще больше.
Из юрты Ильдара он вырывался на станцию Авиастроительная – одну из семи, принадлежавших султанату. Эта станция, как и три другие, – Северный вокзал, Яшьлек и Дубравная – последняя из тех, что успели возвести до Великой Беды. Грязно-голубые стены, устремляющиеся к светлому потолку, линейки из кремовых и черных плит, разбежавшихся по поверхности платформы, несколько вмонтированных в пол и уже обветшавших скамеек, на одной из которых, кстати, выступал Хасан, и ни единой колоны – вот какой она была станция, на которой Тагир провел уже столько лет. Жители как могли старались облагородить ее своими собственными силами. Хоть серо-голубые стены и уцелели, кое-где их все равно пришлось закрывать металлическими листами, когда-то принесенными с поверхности. «Полосатый» потолок станции был словно разделен на три зоны – две голубые по бокам и одна светлая по центру. Интересно, думал ли архитектор станции, что когда-нибудь Авиастроительная на несколько десятков лет приютит здесь людей, скрывающихся от последствий великой катастрофы? Наверное, нет…
Жилище Ильдара находилось на окраине станции, но до шатра Мансура – управляющего Авиастроительной, – нужно было пройти всего около пятидесяти метров.
«Не дай Бог, пережить это еще раз!»
Тагир утопал в своих мыслях, как в зыбучих песках. Но проявление слабости – ахиллесова пята любого мужчины. Так говорил отец. Поэтому Тагир, перед тем как ворваться в шатер Мансура, натянул на лицо маску безразличия.
– Здравствуй, Мансур.
– Приветствую, Тагир. Чая хочешь? Да, поздоровайся с моим гостем.
Человек в военной форме, сокрытой под мантией, обернулся к пастуху.
Мансур явно был чем-то обеспокоен, но пытался скрыть это от Тагира. Мужчина поздоровался с так называемым гостем и опустился в старое кресло.
– Ты же позвал меня сюда не чаем баловаться. Что стряслось, Мансур?
– Значит, сразу к делу? – управляющий оставил в покое белый чайник, обтянутый синей кобальтовой сеткой, и присел на свое место. – Хорошо. Нашему другу нужна помощь. Точнее, она нужна султану, который, если ты еще не знал, уже несколько дней гостит на Яшьлеке. Но это – строго конфиденциально!
– Мансур, не смеши меня! И для чего же это я понадобился нашему султану? И вообще, у султана столько людей в подчинении! Зачем им нужен такой деревенщина, как я? Или они настолько разжирели, что только и знают, как перекатываться от одного обеденного шатра к другому?
– Тагир, ты не понимаешь. Это не просьба, это приказ. Кроме того, твой друг Хасан ручался за тебя.
– Никого за меня ручаться я не просил. Даже Хасана. У меня дочь на один шаг приблизилась к небесам – сейчас она где-то в районе потолка нашей станции. – Тагир приподнял руку над головой, изображая, где примерно находится его дочь. – И поверь, у меня нет времени на то, чтобы выполнять какие-то там прихоти султана. Так что, извините, ничем не могу помочь…
Тагир бросил дерзкий взгляд на гостя Мансура, поднялся с кресла и направился к выходу.
– Мы щедро заплатим.
– Мне ничего не нужно.
– А по-моему, мне есть, что вам предложить. Я разговаривал с вашим лекарем. Что он вам сказал – нужны медикаменты? Вот…
Человек в мантии протянул Тагиру металлическую коробочку. Заинтересовавшись, мужчина снова вернулся в шатер. Он взял коробочку и открыл крышку. В сосуде лежали странные травянистые свертки.
– Что это? – Тагир принюхался. – Я не собираюсь пичкать свою дочь неизвестно чем…
– Передайте это вашему лекарю. Я думаю, он поймет, что с этим делать. Мы владеем своими навыками, вы – своими. И сейчас они очень нам пригодятся…
– Хорошо. Но, вы же понимаете, что сначала мне нужно все проверить…
Незнакомец кивнул.
– Тогда, ждите моего ответа…
Тагир вышел из шатра, а мужчина в мантии проводил его довольной улыбкой.
По дороге к лекарю, Тагир постарался прикинуть, почему именно его выбрал султан, но достойных ответов на этот вопрос не было.
Едва войдя в юрту, он бросил коробочку Ильдару.
– Держи!
– Что это?
– Это я у тебя хотел спросить. Насколько я понимаю, это то, что должно спасти мою дочь. Завари, проверим. Только сначала я сам попробую…
– Думаешь, это отрава?
– Если я действительно настолько нужен султану, то нет. Но проверить стоит…
– Пап, – за несколько секунд девочка побледнела так, словно ее несколько дней кормили песком, – а чем закончилась сказка? Ты же сказал, что тебе ее пастух рассказал, значит, он не мог лопнуть и умереть?
Тагир подошел к дочери, приобнял ее и прошептал на ухо:
– Конечно, не мог, родная. Папа не допустит, чтобы кто-то в наших сказках умирал…
– Мне нравится… – ослабевшей рукой девочка попыталась прижать к себе отца, но не смогла этого сделать.
Некоторое время он разглядывал ее в приглушенном свете.
– Только бы подействовало! – пробормотал он.