Ни век, ни десятилетие не заканчиваются с боем часов. Во всяком случае, для людей и сообществ. Десятилетия, богатые событиями, имеют в культурной памяти особенно причудливые очертания: слишком много пристрастных свидетельств, слишком для многих заслуживает упоминания совсем разное, и даже кажущиеся объективными хронологические таблицы весьма избирательны. Всякая «история вопроса» отражает некую точку зрения или их сочетание, и сегодня излишне доказывать, что любое повествование есть трактовка: это уже само собой разумеется.
Даже историки и культурологи имеют дело с артефактами разной степени «уловимости» – что же говорить о практической психологии или психотерапии…
Последние вообще оперируют в чрезвычайно субъективном пространстве, оставляя в качестве материальных следов разве что публикации или протоколы сессий, но что можно в них разглядеть вне контекстов, хотя бы даже и самых ближних? К примеру, в поле «помогающих профессий» шестидесятые годы минувшего века иногда словно не заканчиваются вовсе – и мы на полном серьезе говорим о «группах личностного роста», которые сами стали уже давно то ли брендом, то ли поношенной цитатой из никому толком уже не знакомого первоисточника. А то вдруг разговор ведется так, словно никаких шестидесятых с их иллюзиями и прорывами и вовсе не было: психотерапевт и клиент встречаются вне времени (скорее все же не совсем «вне» – после Второй мировой войны, но и только). Словно оба они не принесли на подошвах пыль дорог, по которым каждому из них довелось пройти до момента начала терапевтической сессии. И как будто слова и образы, коими полно их взаимодействие, тоже были и будут всегда, а главное – означают всегда одно и то же…
Профессионалы и их клиенты конечно же живые люди и хотя бы по этой простой причине имеют даты рождения, а история их совместной работы тесно переплетена с реалиями времени и места, на языке которых они общаются. Они движутся по «реке времени», продолжая свои диалоги, и лишь иногда задумываются об изменениях пейзажа, об ускорившемся или замедлившемся течении, о следующих параллельным курсом – появляются и исчезают из виду новые явления и действующие лица… Всякий человек в психотерапевтической или тренинговой ситуации выражает нечто, неразрывно связанное с временем жизни, временем встречи с профессионалом, памятью о прошлом и видами на будущее. В принципе то же можно сказать и о профессионале.
В конце девяностых в нашем Институте[1] проходили вечерами круглые столы, в том числе и что-то вроде мультидисциплинарных разборов случаев из практики. Вспоминается одна ситуация, имеющая прямое отношение к теме: в ней встретились – или даже столкнулись – голоса и суждения, принадлежащие не столько разным подходам и профессиональным категориальным аппаратам, сколько разным временам. И это было так ярко, что заслуживает упоминания именно здесь, поскольку позволяет вовремя объясниться с читателем по поводу содержания и названия этой книги.
Итак, мы разбирали случай из психотерапевтической практики. Присутствовали психологи, психотерапевты, несколько врачей-психиатров, пара невропатологов, даже гомеопаты и народные целители проявили интерес к нашей попытке вместе подумать о механизмах и процессах, диагнозах и адекватных им интервенциях. «Многоязычие» уважалось и приветствовалось, разные видения составляли смысл популярной тогда идеи «диалога школ и подходов».
Это был случай молодой девушки, собиравшейся через месяц выйти замуж за австралийца и уехать из страны. На фоне предсвадебных хлопот и тревог у нее развилась склонность к навязчивым действиям, самым огорчительным из которых было жевание и даже поедание концов своих длинных волос. Терапия была короткой и весьма эффективной, при этом многое в этом кейсе все же оставалось не вполне понятным, в связи с чем он и был выбран для обсуждения. И вот разные специалисты говорили о том, как они видят этот случай, какие вопросы задали бы клиентке, что казалось бы им адекватной терапевтической тактикой. Каждое новое суждение вызывало острое любопытство – ведь даже некоторых вопросов, важных для представителей другого подхода, коллеги просто понять были не в состоянии: а при чем тут это? Было над чем подумать и что прояснить – в том числе и в отношении собственной «терапевтической конфессии».
И тут прозвучал вопрос, который все присутствующие как раз очень хорошо поняли, да и голос, которым он был задан, был знаком. Дама-психолог в больших очках и перманенте очень громко и возмущенно сказала: «А скажите, с какой это стати здоровая молодая девица в данный момент не учится, не работает, а сидит на шее у родителей? Явное нарушение социальной адаптации!» Вздрогнули и замолкли молодые и не очень врачи и социальные работники, а также гомеопаты и народные целители. По возрасту никто из присутствующих не мог быть даже стилягой или тунеядцем и уж тем более – врагом народа. Голос тем не менее узнали все. Перевели дух и начали обмениваться взглядами, улыбочками – мол, что с этой окаменелостью разговаривать, мы-то понимаем, мы-то не из нафталина…
Очень не хотелось нам всерьез думать о том, что где-то в Москве этот язык вовсе даже не мертвый, а вполне живой, на нем думают и говорят. Очень не хотелось также вникать в природу мгновенно возникшей глухой и неловкой паузы, не без труда заглаженной ведущим. И особенно не хотелось признавать, что ни один из нас зачастую не может быть уверен в том, к каким геологическим пластам отсылают слушателя наши собственные «культурные интроекты». Легко увидеть карикатурно заостренное, когда его носителем является чужая, не вполне приятная тетенька, а мы-то с вами все понимаем. Нелегко помнить, что это иллюзия. Как говорил Эйнштейн, «рыба в последнюю очередь обнаружит воду».
Разные культуры (и времена) считают «проблемой» и «решением» – разное. Чувства, душевные состояния, отношения воспринимаются как знакомые или неожиданные, образцово-показательные или неприемлемые, уникальные или универсальные, демонстрируемые или скрываемые – наконец, требующие вмешательства и изменения или нет – по множеству причин. И как минимум некоторые из этих причин явно связаны с духом времени, «умонастроением», атмосферой.
К примеру, в 90-е достаточно общепринятым было утверждение, что люди «стали агрессивнее». Утверждалось это не только в публицистике, но и в интервью психологов и психиатров. В самом ли деле автобус перестроечных времен агрессивнее трамвая Зощенко? Вряд ли, но «наследственность» кажется важнее самого сравнения: последнее доступно либо очень пожилому, внимательному и ничего не забывающему взгляду, либо аналитику, взявшемуся сопоставлять художественные, бытовые и прочие тексты. И возникает вопрос, как соотносится уровень вербальной агрессии с другими ее проявлениями. (А также с возможностью выражать гнев в социализированной форме: на митингах, в прямом эфире, в публикациях.) Небезынтересен также объект агрессии, участие в процессе механизмов психологической защиты, сегодняшняя и вчерашняя «нормы», касающиеся форм выражения…
Стали ли «люди» агрессивнее? Не знаю. Сложно сказать. Но почти каждый кейс, в котором присутствует тема агрессии, добавляет оттенки и детали, делающие саму постановку вопроса непоправимо наивной.
Поэтому – увы – мне не удастся предложить читателю простые выводы. Зато темы и суждения моих уважаемых клиентов склубились именно и точно в воздухе «рубежа веков».
Как и мои, что неудивительно. Мы жили и делали нашу совместную работу «здесь и теперь», не ведая, что еще нас ожидает. Название «Вчера наступило внезапно» как-то раз бросилось в глаза с афиши хорошего маленького театра. И дело не в постмодерне, а в том, что это правда. Лучше не скажешь. Только время – настоящее: это происходит все время и всегда внезапно.
Иногда важно сделать паузу и подумать о том, чем это было для нас. Когда работаешь, не до того: важны контакт, диалог, результат. Написанное по горячим следам, как все работы этой книги, уводит чуть дальше. А сложенное вместе неожиданно оказывается своеобразным архивом, по отношению к которому вся эта книга – только первая попытка взглянуть на протоколы «помогающих практик» как на материал, документ, свидетельство[2].
Важен ли сам профессионал и его метод? До какой-то степени. Как психодраматист[3], я много лет задаю клиентам, работающим над самыми разными проблемами, традиционный для психодрамы вопрос: «Где мы? Что здесь важно для тебя?» Это – неизбежный вход в построение сцены, «контейнирующей» в дальнейшем действие. И здесь следует напомнить несколько важных вещей, касающихся психодрамы.
Первое: тема работы известна, но будущее ее содержание таинственно: оказавшись «на службе» или «на кухне», человек и сам не знает, что именно окажется важным через полчаса, о чем все это. Это проверяется действием, движется и трансформируется им же.
Второе: автором получающейся картины (текстов, действия, мизансцен) является клиент, а терапевт (тренер) – лишь «повитуха» процесса, в котором в одних случаях важнее поддержка, в других – рефлексия, в третьих – что-то еще. Вместе с клиентом и группой мы составляем «временный творческий коллектив» и разделяем ответственность за достижение результата, но «авторские права» и судьба этого результата всегда остаются в руках клиента.
Третье: терапевт (тренер) и группа конечно же влияют на все происходящее, ибо любой человек говорит (действует) – даже и для себя, – учитывая, где и с кем находится.
В нашем случае это не только вполне осознается, но и используется: когда в психодраматической группе участники после чьей-то личной работы говорят о чувствах и собственном опыте, породившем именно такие чувства, это делает наше взаимное влияние до какой-то степени рабочим инструментом. То же и с социометрическим выбором протагониста: его или ее воля к личной работе соединяется с тем, что нечто важно не только для этого человека.
Таким образом, все индивидуальные работы на сугубо личные темы были выбраны теми группами, в которых делались. Протагонист, «ищущий свою правду», – одновременно и уникальный человек со своей единственной жизнью и неповторимой личностью[4], и «голос из хора». Психодраматический метод проявляет и подчеркивает это соотношение, но само оно – отнюдь не специфика метода. Возможно, метод дает этому явлению форму и название, но не более того.
В какой-то мере любая психотерапевтическая или тренинговая группа – как имеющая заранее известную тематику, так и свободная от нее, – всеми своими действиями (спонтанными и довольно непредсказуемыми в каждый данный момент) отвечает все на те же вопросы.
Где мы? Что здесь важно для нас?