Многие, особенно биологи, отрицают полезность методологии. Для плодотворного научного исследования вовсе незачем особенно раздумывать над методами и принципами науки; для правильного мышления знание законов, его определяющих, – не нужно.
И отчасти это верно: исходить из правила невозможно, или бесплодно. Логика не учит заново мыслить, она только исправляет уже работающее мышление. Фактически наука, действительно, всегда развивается раньше своей методологии. «Всякое техническое учение обыкновенно является позже, нежели действительное техническое применение, а оно лишь сводит к правилам то, что мастера с успехом уже испробовали» (Зигварт, II, р. 25). Наука развивается интуитивным применением правильных, но ещё неосознанных методов, изобретаемых по мере надобности в течение работы. Методология не придумывает новых методов, она лишь отыскивает, изучает и классифицирует методы, уже работавшие при накоплении данного материала науки, но недостаточно осознанные и не выделенные как таковые. Таким образом, основной метод самой методологии историко-критический; ее материал – история науки.
Я не буду касаться возможного теоретического интереса и самостоятельного значения методологии как таковой (в этом смысле методология, как часть логики, как одна из наук, изучающих человеческое мышление, дух в его высших проявлениях, тесно граничит с гносеологией и доставляет пищу метафизике). Ограничиваясь более доступной мне областью, я хочу остановиться на практическом значении методологии, на методологии как технологии мысли. Каково ее значение в создании отдельных наук?
Методология не даёт рецептов и не изобретает методов; она не нужна для накопления знаний. Но, прежде всего наука и не есть просто собрание точно установленных сведений; такое собрание легко может оказаться грудой фактов и обобщений, наука же должна быть зданием, наука есть систематическое единство или, по крайней мере, стремится быть таковой. Точность и определённость понятий, единообразие и отсутствие противоречий в употреблении терминов – вот первые условия наукообразности знания. Но выполнимость этого условия прежде всего требует сознательности в употреблении понятий, ничто не должно подразумеваться, потому что в этом случае нельзя установить, все ли разумеют одно и то же.
Далее, в основе всех умозаключений каждой научной дисциплины лежит ряд предпосылок, часто также ясно не формулированных и иногда различно понимаемых разными исследователями. Здесь также необходимо выставить требование полной ясности: в чем заключаются эти предпосылки? Все ли они необходимы? Какова их природа? Являются ли они выводами какой-либо другой дисциплины, и – в таком случае – какова их точность? Или это аксиомы, – какова их самоочевидность? Или, наконец, это постулаты – какова их правомерность и полезность?
Наконец, наука, как и всякое человеческое знание, символична, действительность исчерпывающим образом невыразима. Всякое знание абстрактно, обыденное в ещё большей мере, чем научное, все доступные нам способы описания и изображения искусственны. Мечтать об объективной науке тщетно, слишком много наш ум привносит от себя – способы абстракции, способы анализа и реконструкции. Мы пользуемся материалами опыта как нужно для достижения целей мышления. В этом отношении между наукой и искусством – полный параллелизм. Природой пользуются как словарём – берут из неё только нужные слова (Ch.Baudelaire)2; это в науке прагматический метод.
Но если так – нечего обманывать себя, скрывая участие нашего ума в построении науки: следует точным анализом определить роль явления и роль познающей способности, то есть предпосылки, значение и область применимости наших методов. Только этим путём можно вскрыть и исправить тот обычный в истории биологии род ошибок, в которые незаметно для себя впадает исследователь, приписывая самим явлениям то, что привнесено к ним нашим интеллектом, и принимая за законы природы нормы нашего мышления и его заповеди самому себе.
Итак, накопляется материал науки без помощи методологии, вследствие интуитивного нахождения и бессознательного применения правильных методов. Но превратиться в науку он без критики методов не может, так как только осознанность основных понятий ручается нам за их непротиворечивость, только нахождение и точная формулировка предпосылок позволяет судить о достоверности выводов, только исследование применённых нами способов мышления позволяет различить привнесённое нами от того, что принадлежит самим явлениям.
В начале своего развития каждая научная дисциплина поневоле догматична: рождаясь из какого-либо определенного теоретического или практического интереса, она идёт вперёд без предварительной критики основных понятий и методов, просто хотя бы потому, что новаторы, увлечённые содержанием новых открывающихся им фактов и идей, не имеют ни времени, ни вкуса изучать те формы, в которые они их облекают.
Если основные методы были угаданы верно, дисциплина быстро развивается; но вероятность того, что применённые методы будут верны все без исключения, что к верным предпосылкам не припутается ни одной ложной, что нигде не произойдёт путаницы понятий – оказывается невелика; так по крайней мере учит нас история науки. Необходимо рождаются многочисленные ошибки, не фактические только, но методологические. Необходимо, рано или поздно, их начинают чувствовать. А от ошибок, когда они осознаны, падает тень и на добытые истины, так как разница в методах, которые привели к тем или другим, остаётся не вскрытой. Таким образом, догматическая вера ведёт к догматическому скепсису и к упадку духа, к ослаблению интереса в данной области, и только критика метода может вывести из этого тупика, оправдав истинные положения и объяснив происхождение ошибок. Примером такого именно горестного состояния является в настоящее время так называемая морфология организмов. В течение всего почти XIX века, эта наука почти непрерывно находилась в состоянии расцвета, привлекая все время множество лучших умов и создавая иногда атмосферу огромного научного энтузиазма. Достаточно напомнить две наиболее её яркие точки – расцвет сравнительной анатомии в 20-х годах и расцвет эмбриологии в 60-х.
И вот, к концу века наступило разочарование. Увлечение и слепая вера первых исследователей эволюционной школы сменились столь же плохо обоснованным скептицизмом. Произошёл общий отлив научных сил из области морфологии: она уже не лежит на главном русле. Не здесь родится энтузиазм, не здесь производятся сенсации, не сюда устремлены все глаза. Главный интерес отошёл к причинным дисциплинам – генетике, физиологии развития, экологии и проч. – и сюда ушли почти все наиболее трезвые и живые умы современности. Очень верно заметил Э. Радль: всякое новое поколение биологов бросает нерешёнными проблемы, завещанные ему предшественниками и ставит себе собственные, которые ему тоже вряд ли удастся исчерпать до дна3. Но здесь перемена сказалась весьма ярко даже на некоторых из вождей последней великой морфологической школы – A./O./ Ковалевский последние годы занимался главным образом физиологией экскреций4, /И.И./Мечников совершенно забросил морфологию для чисто физиологического учения об иммунитете5, A. Lang занялся генетикой6, О. Нес7 и многие другие – физиологией формы и так далее. Очевидно, для них морфологическое исследование потеряло свою привлекательность, они потеряли интерес к этим вопросам. Ковалевский или Мечников были слишком чутки и талантливы, чтобы не почувствовать, что не все в этой области благополучно, и слишком практиками науки, чтобы разбирать, в чем дело; они предпочли просто уйти на более твёрдую почву методологически лучше обоснованных дисциплин.
И действительно, причиной всеобщего разочарования в так называемой морфологии является в равной мере догматизм ее последователей и ее критиков. Причиной ее падения явилась не критика противников, а недостаточная принципиальность этой критики, не позволившая найти истинные ошибки и сведшая критику к огульному отрицанию и бесплодному, но заразительному скепсису. Обнаружить противоречия в «эволюционной морфологии» было очень легко; гораздо труднее, но и плодотворней, было бы обнаружить ту истину, которая содержится в этом учении и указать источники, из которых проистекает его правота и неправота. Но сделать это можно только основательной критикой всех методов, предпосылок и основных понятий, применявшихся при создании этой дисциплины; такая критика позволит различить правомочные методы от неправомочных и укажет нам с несомненностью, на какие выводы мы имеем право, и какие нам не доступны, и таким образом снимет с окончательных результатов тот одиум сомнительности и неясности, который их сейчас обезображивает. Главная масса фактов и идей верна; надо только проделать нелёгкий труд очищения мёда от дёгтя. В настоящем моя работа и ставит себе целью открыть те методы, которые работали при создании материала морфологической науки, те понятия и предпосылки, которые бессознательно были положены в ее основу, и выделить те из них, которые окажутся в соответствии с целями и условиями правильного познания, и откинуть те, которые находятся с ними в противоречии.
Сколько я знаю, Дриш первый и до сих пор один в общей форме говорит о методе систематики, как одном из основных методов науки. «Как только возникает наука, тотчас перед ней встаёт два рода проблем, которые в последней инстанции сводятся к логической организации человеческого духа. Первая – отыскание всеобщей связи явлений, законов природы. Это – номотетическое или законодательное стремление духа. Второе стремление духа – отыскивать различия, достаточные основания для спецификации явлений; эту сторону науки можно назвать систематической»8. Как видно из этой цитаты, дришевское понятие номотетического уже виндельбандовского; последний номотетическим называет совокупность всего того, что Дриш называет /наукой/. Возможно, /более/ краткое и полное резюмирование доступных человеку восприятий, по Дришу, есть цель всей науки вообще, а не одной номотетики. Но в этом резюмировании мы пользуемся двумя методами: мы можем обратить внимание либо на самые восприятия, либо на их связь во времени. В первом случае мы будем сравнивать восприятия между собой, и соединять их в группы по степени сходства и различия между ними и систематизировать их на основе сходств и различий. Во втором случае мы будем отыскивать наиболее постоянные чередования восприятий, кратчайшее выражение которых и получает название законов природы (подробней, примеры!); оба метода ничего не объясняют, лишь описывают; объяснение есть описание в более общих терминах, то есть анализ явлений до общих элементов и указание способа реконструкции. Различие обоих методов заключается в способе анализа и реконструкции и зависит от различия принимаемой ими связи явлений.
Систематика есть кратчайшее описание всех явлений по степени их сходства, номотетика – по степени постоянства их связей по времени. Систематика создаст классы, номотетика – законы. Цель тех и других – охватить наибольшее количество разнородных явлений с помощью наименьшего количества терминов – экономия мысли. Они составляют два указателя к Природе, составленные по двум различным признакам. Вряд ли кто станет отрицать значение классификационного метода, как вспомогательного, но многие учёные с физическим складом ума склонны считать, что кроме вспомогательного он никакого другого значения иметь и не может. Единственной конечной целью науки им представляется полное знание законов, лапласовская система объемлющих все мироздание уравнений. Нет сомнений, что такая точка зрения является односторонней.
Если для начала сделать максимальные уступки умам этого склада и остаться на почве механической и чисто номотетической, кондицио/наль/ной, мы и здесь, не ограничиваясь выведением законов, должны вывести из этих законов все возможные состояния относительного равновесия, которые обуславливают наиболее прочные и постоянные ряды явлений, и дальше привести эти ряды в обозримый порядок, систематизируя их, как это делает, скажем, кристаллография. Но, помимо этого, замешивается ещё и идеографический элемент знания, начальное состояние, необходимое как малая посылка для всякого вывода из условных суждений номотетики. Вместо начального состояния мы берём состояние мира в любой момент и это состояние мы должны описать, дать моментальный снимок и каталог мира. Если бы мы дали просто положение и направление ускорений всех атомов – эти данные были бы также необозримы, как мир. Описать состояние мира мы можем только методами статистики и систематики, из которых первая может прилагаться только к категориям, созданным второй. (И при этом статистика, «категорическое исчисление», может применяться только к конкретным совокупностями диографической систематики, а не к отвлечённым – чисто номотетической). Идиографическая картина мира, необходимая как дополнение к лапласовской системе уравнений, может быть создана лишь морфологическим методом, который является одним из методов систематики, и только морфология может быть сможет рационализировать эту картину, сделать ее "понятной". Для номотетического знания она навсегда чужеродна и случайна: каждое состояние для номотетики объяснимо и понятно только из прошлого и так до бесконечности. Односторонне номотетический метод теряется в антиномии вечности.
Но этого мало. Значение осуществлённых форм бывания, понятных в их логическом взаимоотношении благодаря их объединению в системе, не ограничивается их участием в создании идиографической второй посылки к условным суждениям номотетики. Если стать на телеологическую точку зрения, они являются и целями, и средствами мирового процесса. Совокупность осуществлённых форм нечто провозглашает. Номотетика обращает внимание не столько на содержание явлений, сколько на их связь, она разлагает объекты на самые общие отношения между наиболее простыми элементами, создаёт законы, при помощи которых можно реконструировать схематические модели событий. Но не говоря о том, что фактически производить эту реконструкцию в ее задачи почти не входит, рассматривать по существу сходства и отличия отдельных рядов она вовсе не может, так как здесь начинается систематика. Изучить законы синтаксиса и этимологии – это не то же самое, что прочесть книгу. Узнать законы природы – это не тоже самое, что понять ее формы. Формы понимаются сравнением, сравнение осуществимо на основе реконструкции и анализа, которые велись, имея в виду сравниваемость объектов. Понимание форм требует методов систематики.
Рациональна ли форма мира в каждый данный момент, каждое из данных состояний? Имеет ли форму мировой процесс, взятый в целом, и можем ли мы ее рационализировать? Вне положительного ответа на эти вопросы здание науки принципиально не может быть достроено, а какой бы то ни было ответ на эти вопросы выходит за пределы действия номотетического метода. Это – идиографическая часть систематики.
В сущности – оба метода, номотетический и систематический, неразделимы, так как и систематика сравнивает и классифицирует не отдельные восприятия, а объекты опыта, то есть понятия, выведенные из опыта при помощи некоторого знания причинных связей; и номотетика для отождествления отдельных восприятий и целых объектов пользуется сравнением их сходств и различий. Но каждый метод в одном случае является чисто служебным, в другом определяет собой всю конструкцию науки.
Физика является почти чисто номотетической дисциплиной, атомистика, химия или кристаллография содержат значительный элемент систематики, все отделы биологии необходимо имеют наряду с номотетической также и систематическую часть. Большее или меньшее развитие систематической классификационной части в каждой науке зависит: во-первых, от природы объектов, и во-вторых, от степени их изученности, и определяется степенью прагматической полезности применения к данным объектам, на данной ступени развития науки классификационного метода. Вопрос в том, достаточно ли постоянство, то есть повторяемость объектов для того, чтобы стоило создавать для них отдельные классы, и достаточны ли многочисленность и многообразие этих классов, чтобы описание их и группировка заслуживали бы выделения в самостоятельную дисциплину, а не осуществлялись бы мимоходом. Классификация имеет смысл только там, где многочисленные сходства выделяют определенные группы объектов, и где такие классы различаются между собой достаточно многообразно; лишь там, где много сходств и много отличий, имеет смысл описывать объекты по степени сходств и отличий.
Итак, первое условие целесообразности применения классификационного метода, первое основание для его применения – это наличие достаточного количества сходств внутри определенных объектов, то есть постоянство в соединении определенных признаков, специфичность их сочетаний.
Совокупностью всех признаков объекта определяется его форма в самом широком смысле этого слова, то есть его способ бывания (его Sosein, по терминологии Дриша). В таком случае, первое условие целесообразности разработки классификационного метода в самостоятельную дисциплину – это достаточная повторяемость форм, которые в силу повторяемости становятся отличительными для возникающих таким образом видов, становятся специфическими.
Второе условие – это достаточное разнообразие специфических форм. Если формы даже вполне специфичны, но малочисленны, как, например, формы энергии, нет основания для систематики как отдельной дисциплины. Но многочисленными специфические формы могут быть только при значительной степени сложности, то есть при достаточном многообразии, при достаточном числе признаков объекта. Только многообразие внутри каждого объекта создаёт возможность достаточного разнообразия между отдельными объектами, только сложность специфических форм обусловливает необходимость сложной таксономической группировки их.
Итак, систематический метод применим в меру сложности и специфичности объектов. Поверхность волнующегося моря – в высшей степени сложный объект, но систематизировать такие объекты по степени их сходств и различий очень трудно, так как здесь слабо выражена повторяемость, слабо выражены виды; групповые сходства и специфические отличия должны быть сбалансированы для того, чтобы имела смысл классификация. В дальнейшем, рассмотрение особенностей объектов биологической систематики покажет нам, что в них и сложность, и специфичность форм достигают высшей меры, и потому биология является основным полем применения систематического метода.
Итак, систематический метод состоит в группировке объектов на основе сходств и различий, цель систематики наиболее краткое и полное описание данной группы объектов в порядке их сходств и различий. Но сходства и различия устанавливаются на основании сравнения объектов между собой. Чтобы сравнивать, мы должны сличить, сопоставить все признаки двух объектов, то есть описания двух объектов. Первая задача систематики – описание отдельных форм, /тогда/ как последней ее задачей является описание всех форм. В сущности, мы сначала создаём описания отдельных объектов, затем группируем возникшую совокупность описаний так, чтобы по возможности сократить ее без потери полноты; такая, сокращённая до минимума совокупность описаний, и есть осуществлённая цель систематики.
Основные методы описания в систематике, как и в номотетике, это анализ на элементы и синтез, то есть обратная реконструкция объекта из элементов, обнаруженных в нем анализом. Поэтому систематика, прежде всего, является конструктивным учением о форме, то есть конструктивной морфологией. Морфология является не самостоятельной по отношению к систематике биотактической дисциплиной, как полагал Чулок9, а ее органической составной частью. Биологическая систематика – конструктивная наука. Она не более описывает формы реального мира, чем математика, лежащая в ее основе (по крайней мере – в идеале), или чем другая конструктивная наука – механика. Разница между механикой и конструктивной морфологией, главным образом, в способах анализа и реконструкции. В конструктивной морфологии основная задача систематики, часть которой она составляет, определяет собой и направление анализа отдельных форм: мы отвлекаемся по возможности от причинной связи явлений, а отыскиваем в сложной форме все те комбинации элементов, те компоненты, которые являются общими для неё с другими сравниваемыми формами, чтобы таким образом облегчить сравнение. Объектами биологической систематики являются процессы (так как процессами, потоками изменений представляются все явления мира), которые можно назвать, вообще говоря, органическими морфопроцессами (обычно их называют морфогенезами, но я избегаю понятия генезиса, так как речь идёт не о порождении какой-либо окончательной формы, а о постоянном осуществлении форм). Подробней об этом дальше; теперь достаточно заметить, что каждый морфопроцесс представляет чередование стадий, между которыми существуют эмпирически необходимые причинные связи[3]. Номотетические науки обращают главное внимание на эту причинную обусловленность и по отношению к ней ведётся анализ на компоненты; в таком случае мы отыскиваем компоненты сложного целого, взятого совершенно само по себе, и совокупность их в каждый данный момент должна представлять условия для возникновения следующей за ней по времени совокупности; здесь направ/лени/ем анализа руководит степень постоянства связей по времени (подробнее о методах анализа и реконструкции физики и механики!). Наоборот, морфология обращает главное внимание на содержание изменений, на то, что и чем отличается друг от друга: во-первых, последовательные стадии одного морфопроцесса и, во-вторых, разные морфопроцессы, разные потоки подобных, необходимо между собой связанных стадий; и здесь направление анализа обусловлено наибольшим постоянством сходств и отличий, взятых совершенно вне связей по времени. Итак, первая задача систематики, описание и сравнение отдельных форм, осуществляется той ее частью, которая может быть названа в отличие от причинной морфологии – морфологией сравнительной, или по методу своему – конструктивной. Вторая задача осуществляется второй ее частью, которую можно назвать таксономией.
Цель таксономии – сократить по возможности совокупность описаний, созданных морфологией для всех объектов, и таким образом дать кратчайшее описание всех объектов. Для этого существует несколько методов; в классификации случа/и/ сходств и различий между объектами создают иерархическую систему соподчинённых родовых понятий. Существует бесконечное множество индивидов с чрезвычайным богатством признаков, и между ними нет тождественных. Но мы отвлекаемся от части признаков, слишком редких, и создаём понятие вида, в которое вводим лишь общие для составляющих его индивидов признаки.
Группы видов, позволяющие повторить ту же абстракцию и создать общее понятие, достаточно содержательное, мы объединяем в роды, и так далее, вплоть до высшего понятия – организмов вообще.
При помощи такой классификации, или иерархической системы, достигается то, что общие для всех организмов признаки налагаются только раз, при диагнозе понятия организма, и таким образом избегается тысячекратное повторение этих признаков; общее для всех представителей данного каждого типа излагается только при диагнозе этого типа, общее для всех представителей класса – при диагнозе класса и т. д. Очевидно, идеал системы состоит в избежание повторений, полное описание каждой особи совершается путём все более тесных определений ее при спускании по иерархической лестнице, и диагнозы взаимно подчинённых понятий не содержат общих признаков. Мало того, общих признаков, не вошедших в диагноз высшего рода, не должны, по возможности, содержать и диагнозы соподчинены видов, так как иначе при описании всех видов повторения возникают многократно и система теряет значительную часть своей экономичности [– своего… |. Это обстоятельство, как мы увидим, чинит максимальные затруднения в систематике и окончательно его элиминировать до сих пор не удаётся, хотя на это направлены все методы таксономии, и прежде всего основное правило образования систематических категорий. Правило это гласит |так|: каждый класс должен представлять понятие, которое при наибольшем возможном объёме обладает наибольшим возможным числом признаков; только при этом условии сводится к минимуму повторение тождественных признаков в различных систематических единицах, соподчинённых высшему роду, в диагноз которого этот признак не входит. Особенно наглядно результат применения этого правила выступает при употреблении methode universale Адансона11