Метанойя - читать онлайн

Гиренок Евгений Борисович

Моему сну, вызванному отнюдь не полётом пчёлы вокруг граната и далеко не за секунду до пробуждения, тем не менее мог позавидовать любой сюрреалист, ибо навеян он был действием достаточно сильного галлюциногена под названием «пыль ангела». Неправдоподобно яркие и сочные краски фантастических цветов самых вычурных форм сменялись, словно в калейдоскопе, то распускаясь из белой точки в огромный многоцветный ковёр, колышущийся под дуновением невидимого ветерка, то опять сворачиваясь в маленькое, белеющее в кромешной темноте пятнышко, и оставляли ощущение лёгкой грусти от невозможности запечатлеть всю эту красоту. Нежные лучи солнца, изящно вытягиваясь, ласково прикасались к моему лицу, вызывая сладкую дрожь, и, подсознательно понимая, что это всего лишь сон, я отчаянно хотел остаться в нём навсегда. Но словно чья-то безжалостная рука переключила мозг на другую частоту, выдернув меня из волшебного сада и бросив в мрачную преисподнюю, наполненную отвратительными кошмарами, и, совершенно измочаленный неравной борьбой с многотонной громадой мрака, обрушившейся на меня, я сделал сверхъестественное усилие и проснулся, обливаясь вонючим липким потом.

Меня встретили такой же, как вчера, мир и новый день, отличающийся от предыдущего только цифрой в настенном календаре, с которого понимающе и грустно-иронично взирал глянцевый Микки Рурк. Наверное, мне на самом деле уже несколько веков, потому что за три десятка лет так устать от жизни невозможно. С трудом приподняв слипшиеся от гноя веки, я ощущал себя глубоким стариком, приговорённым к бессмертию, на пороге ещё одного дня, без всякой надежды на избавление. Хотелось бы посмотреть на наркомана, которому пробуждение доставило бы искреннюю радость. На мой взгляд, такое даже теоретически невозможно– всё равно, что радоваться изгнанию из рая в грязь земли. Посетивший однажды чудесное многоцветье Эдема стремится вновь и вновь попасть туда, но, так же как луна имеет тёмную сторону, так и рай грозит обернуться адом для проникшего в него украдкой. Билеты туда непрестанно дорожают, и в первую очередь платить приходится своим здоровьем– и физическим, и психическим. Вчерашний полёт утром оказывается только иллюзией, а, на самом деле, это падение на неземную глубину, где отметками служат деления на шприце. Расхожая истина «однажды наркоман– всегда наркоман» вдруг приобретает свою реальность, и как ни пытаешься себя убедить, что не ты для кайфа, но кайф для тебя, зависимость от наркотика неизбежно сводит круг интересов до минимума, сужая мир до острия иглы.

По утрам я частенько ловил себя на подобных мыслях и иногда даже решал прибегнуть к кардинальным мерам, вырваться из этой колеи, но только…завтра. Поэтому усилием воли я выключил свой разум, еле слышным голоском пытавшийся воспользоваться моим состоянием, напоминающим бельё, пропущенное через центрифугу стиральной машины, и втолковать мне, что я живу неправильно. Сейчас у меня нет ни сил, ни желания что-то менять, но ведь это никогда не поздно. Или я ошибаюсь?

Протянув руку, я дотронулся до луча солнца, пробивавшегося сквозь узкую щель между тёмными шторами, словно лазером разрезая их пополам, и поразился, насколько он плотный, хоть кромсай его ножом на куски. Контрастная граница света и тени приковала моё внимание и, как завороженный, я поднимал мгновенно белеющую ладонь к центру луча, отрубая его часть, чтобы тут же, отдернув руку, увидеть его целым и невредимым. Очарованный этими метаморфозами, я не сразу заметил, что по лучу крадётся, гримасничая и злобно ухмыляясь, отвратительный карлик в нелепом шутовском колпаке, старинном камзоле и смешных полосатых носках. Ужас сковал моё тело, но уже в следующее мгновение чётко и ясно сработала мысль, подсказывающая, что нужно делать. Словно подброшенный пружиной, я метнулся к окну, резко задернув шторы и обрубая луч в самом начале. Гном, потеряв площадь опоры, с писком рухнул вниз и, ударившись о валявшуюся на полу видеокассету, лопнул и исчез в маленьком облаке дыма.

Обессиленный после такого бешенного всплеска энергии я повалился обратно на диван и, дрожащими руками вытащив из мягкой чёрной пачки с монограммой «JPS» сигарету, закурил. Табачный дым вызвал лишь отвращение, наполнив пересохший рот противной горечью, и я раздражённо затушил окурок в пепельнице. Тяжко вздохнув, я начал морально настраиваться на изнурительный суворовский марш-бросок в ванную комнату– сколько ни валяйся на диване, а, рано или поздно, вставать всё равно приходится.

Переход мне удался практически без потерь и с первой попытки, но, проползая через прихожую и мельком глянув на своё отражение в огромном зеркале во всю стену, я испытал тихий шок. Конечно, я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро… Вид человекоподобного мутанта на полусогнутых тоненьких ножках и тусклый взгляд заплывших серых глаз на бледном до синевы лице просто убил меня наповал. Этого урода в зеркале вполне можно было использовать в качестве наглядного пособия на лекциях о вреде наркомании– может, кто-то и задумался бы о реальной цене блаженства. Настроение, и без того нулевое, упало в такой минус, что даже зашкаливать стало, и тошнота тугим комком подкатила к горлу. Последние метры до ванной я преодолел одним рывком и, бросившись на колени перед унитазом, долго и тяжко блевал, освобождая отказавшийся работать желудок от остатков весёлого ужина в моем любимом баре «Норд» – воистину, бесплатных пирожных не бывает.

Открыв кран, я подождал, пока вода до половины заполнит белоснежную ванну и, перевалившись через борт, плюхнулся в неё, как рептилия, постепенно приходя в себя. Спору нет, в организме ещё полно скрытых ресурсов, потому что, хорошо отмокнув в течение сорока минут, я почувствовал себя намного лучше и несколько приободрился. В принципе, если наметить план выхода из критического состояния, в котором я пребывал уже не один месяц, то, мне казалось, найдутся силы взять себя в руки. Или это очередной самообман? В любом случае, сейчас мне было не до философии и самобичевания– надо же полностью пройти курс утренней реабилитации.

Тихо скрипнув, распахнулась белая дверь, и я вошёл в своё тайное убежище– комнату, называемую «психоделик», мой затерянный мир, позволяющий выйти в открытый космос фантастических грёз и причудливых гротесков. Здесь не было никакой мебели, за исключением небольшого столика, на котором красовался музыкальный центр, и пары удобных кресел. Казалось, в комнате не было потолка, а вместо него навис чёрный бархат ночного неба с миллионами сигаретных огоньков далёких звёзд. Над этим эффектом потрудился один из талантливейших дизайнеров города, мой хороший друг, умерший от передозировки наркотиков в прошлом году. Пол же являл собой разверзшуюся под ногами бездну– вид пропасти был настолько реалистичен, что у людей слабонервных, впервые попадавших в эту комнату, аж дух захватывало. Да, признаться, я и сам не раз вздрагивал при взгляде под ноги, особенно, если находился под воздействием соответствующих препаратов. А пустые темные стены без окон лишь усиливали иллюзию некой коробки без дна и покрышки.

Здесь, в центре моей галактики, куда не проникает ни один звук извне, а краски дня кажутся фантазмом, порождённым сознанием эфемерным, как сон. Краткий миг, за который тяжёлые веки успевают моргнуть, порой превращается в бесконечность, и столетия безмятежной неподвижности в мягком кресле приносят с собой понимание, раскрывающее тайны основ мироздания, неслышно увлекая в долину покоя. Суета сует, раскрытая Екклезиастом три тысячи лет назад, не может проникнуть сюда, ибо она– тлен, а здесь начинается вечность, которой под силу всю полноту времени стянуть в самую ничтожную долю секунды и все безграничное пространство собрать в одну точку, в мелкие осколки дробя любую реальность. Страсти, бушующие снаружи, теряют здесь свою силу, и в первую очередь достигаешь абсолютной гармонии с самим собой, устраняя казавшиеся неразрушимыми противоречия.

Все сомнения и предательские мыслишки об отступлении, столь характерные для моих утренних пробуждений, остались за дверью. Сейчас я отважный первопроходец, экспериментатор, опытным путём постигающий истину, через тернии взмывающий к звёздам, ангел, парящий над землёй в полном одиночестве. С тихим урчанием чёрный язык заглотил серебристый компакт-диск, и волшебные звуки флейты тонкими ручейками полились со всех сторон– моя «лестница в небо». Две оранжевые ампулы в форме меленьких бутылочек– супертопливо, помогающее преодолеть земное притяжение, и морально устаревший, но работающий без сбоев двигатель– стеклянный шприц с полустёртыми рисками, необходимые аксессуары для полёта, лежали тут же, заранее заботливо приготовленные.

Резким движением отломив кончики ампул, я выбрал из них прозрачный раствор и, резиновым жгутом перехватив руку чуть выше локтя, подождал, пока проявится паутина подкожных коммуникаций. Потом вонзил иглу в чётко обозначенную следами многочисленных уколов «дорогу», буквально услышав, как тонкое острие с хрустом проткнуло стенку измученной вены. Чёрная кровь дымчатым облаком ворвалась в кристальную чистоту раствора, подтверждая «контроль», и, ослабив жгут, я быстро нажал на поршень, вгоняя наркотик.

Словно громада цунами обрушилась на меня, подхватив, как пушинку, а кожу пронзили тысячи мельчайших иголочек, донося волшебный эликсир до каждой клеточки тела. Яркая вспышка молнии ослепительным блеском разорвала мозг и вдавила в кресло, полностью обездвижив меня. Через несколько мгновений волна «прихода» достигла своего пика и, выжав из пересохшего горла стон наслаждения, схлынула, оставляя, как янтарь на песке, состояние блаженной эйфории. Разом отяжелевшие веки упали, закрывая глаза, и, закурив сигарету, я сделал погромче музыку, растворяясь в ней, как кусок сахара в чашке горячего чая.

Обрывки мыслей, цепляясь один за другой, сливались в гружёные товарные составы и бесконечной вереницей текли плавно, неторопливо и совершенно бесшумно в извилистых лабиринтах сознания. Бесформенной медузой расплывшись в кресле, я чувствовал, как совершенно другая реальность неслышно обволакивает меня своей вязкой пеленой, превращая в ничто мою сущность, но в то же время открывая неведомый космос. Время перестало быть плоским. Люди, подобно змее, которая не различает ширины и высоты, а лишь длину, представляют время как прямую, проходящую из прошлого через настоящее в будущее. Но теперь оно приобрело свой объём, соединив оба конца прямой и каждый миг продлив в бесконечность. Я оказался в центре шара, огромного, как Вселенная, заполненного временем, плотным и тягучим, как желе, и не делал ни малейших попыток выбраться их него.

Сигарета, которой я так ни разу и не затянулся, догорела до фильтра и обожгла мне пальцы, резкой болью на мгновение вернув меня в исходное положение, но, отбросив её в сторону, я снова утонул в маслянистых тягучих волнах кайфа.

Поставленный на «Repeat» компакт-диск проиграл уже четыре или пять раз, прежде чем я понемногу начал приходить в себя. В какой-то момент почему-то появилось ощущение, будто за мной пристально наблюдают чьи-то внимательные глаза. Естественно, это только так показалось, ведь в комнате никого не было. Только музыкальный центр подавал признаки жизни, и танцующие зеленоватые столбики шкалы эквалайзера завораживали взгляд повторяющимся ритмом движений. Однако, ощущение неясной тревоги вселилось в меня, тем более непонятной, что никаких видимых причин для неё не было. Словно маленький червячок заполз вглубь души и теперь шевелился там, устраиваясь поудобнее.

И тут, в паузе между песнями, я услышал, как на другом конце земли раздирается на части телефон. Очевидно, кто-то очень желал вызвать меня на связь, потому что звонки не прекращались всё то время, что у меня ушло на раздумья по поводу того, стоит ли тащиться в такую даль и брать трубку. Эта настойчивость неизвестного абонента повлияла на принятие решения. Скрепя сердце и скрипя суставами, как списанный киборг, я поплелся на кухню и, присев на корточки около чёрного «панасоника», лежавшего на полу, нажал кнопку спикерфона и вздохнул, приготовившись слушать.

Голос Лисички, моей верной соратницы в нелёгком деле проведения досуга, усиленный динамиком, ворвался в мои уши, в один момент заставив пожалеть о проделанном пути.

– Ой, Джем, наконец-то! Я уж думала, тебя дома нет. Ты спал, что ли? Полчаса звоню-звоню, никто трубку не берёт.

Я недовольно буркнул.

– Только что пришёл. А ты чего звонишь? Случилось что? – Может, в этом звонке и кроется причина посетившей меня непонятной тревоги? Лисичка недоумевающе протянула.

– Почему сразу «случилось»? Я просто поговорить хотела…

Еле сдержавшись, чтобы не обругать её, я закурил сигарету, смирившись с необходимостью продолжать разговор. В конце концов, было бы невежливо обломать человека, затратившего столько усилий, чтобы дозвониться. Тем более, Лисичка, или как записано в её паспорте, Лийса Виртанен, была одним из самых надёжных звеньёв, связывающих меня с внешним миром в периоды, когда моя жизнь превращалась в сплошной полёт с дозаправкой топливом в воздухе. Если отбросить образность выражений, то на деле всё это выглядит далеко не так привлекательно. Порой приходя в сознание после очередного полёта к звёздам, я был настолько близок к самоубийству, что только полное отсутствие сил удерживало меня от этого шага. И именно в такие моменты особенно проявлялась любовь Лисички ко мне– только её забота возвращала к жизни мешок с костями, обтянутый зеленоватой кожей, на который больше всего я был похож. Почему-то, когда дело касается наркотиков, вакуумный усилитель моих внутренних тормозов напрочь отказывается работать, и очень вероятно, в один прекрасный день мне просто не удастся выйти из штопора. Но вообще-то наши отношения с Лисичкой были далеко не идеальными. Иногда меня до белого каления доводила её откровенная назойливость, вызванная почти маниакальным желанием выйти за меня замуж. Я даже не давал себе труда попытаться понять причины столь пламенной любви к законченному наркоману, но подозревал, что источник её– в моём достаточно приличном финансовом положении. Не исключено, конечно, что я мог и ошибаться, но тогда тем более странной казалась её привязанность. Хотя по большому счёту это было мне в высшей степени безразлично, мы даже не разговаривали с Лисичкой ни разу на эту тему.

Сейчас, равнодушно выслушивая её мелочные псевдоновости, я бездумно упёрся взглядом в грязную джезву на газовой плите, машинально затягиваясь сигаретой и совершенно не чувствуя вкуса табака. Но вдруг среди потока ничего не говорящих мне имён и событий я уловил знакомое и усилием воли сосредоточился на разговоре.

– Подожди, подожди, я тут отвлёкся на секунду, повтори, пожалуйста, что там с Сидом случилось?

Лисичка несколько снизила скорость подачи информации и отчётливо проговорила.

– Он сошёл с ума, причём на самом деле. Вчера его увезли в психбольницу на «скорой». Говорят, Сид вчера после обеда пришёл домой, закрылся в своей комнате и примерно часа через два помешался. Он расколотил все зеркала в квартире и попытался выброситься из окна. Он никого не узнавал и не мог даже разговаривать– короче, видно, у него отключился мозг. Кстати, если у тебя завтра будет настроение, мы можем съездить к нему в больницу и всё разузнать поточнее. Я бы съездила и одна, но на автобусе слишком долго…

Я неопределённо хмыкнул.

– Посмотрим, до завтра ещё дожить надо. – Честно говоря, ехать на машине с Лисичкой в качестве попутчицы очень– сомнительное удовольствие: уши у меня не казённые, а рот у неё ни на минуту не закрывается. Хотя Сида навестить действительно необходимо, даже просто из человеческого сострадания.

В принципе, мы не были с ним близкими друзьями, скорее приятелями, но некоторая общность интересов в области экспериментов с наркотиками позволяла очень продуктивно, по крайней мере для меня, использовать наши встречи для пополнения своих запасов. Сид учился на медицинском факультете Университета и был очень силён в теории и практике применения самых разнообразных препаратов, тем более, имея к ним доступ в лаборатории. Его можно было назвать полинаркоманом, и я не мог одобрить его чрезмерное пристрастие к психотропным веществам, но временами мне и самому приходилось проводить опыты над собственной психикой, и тогда наши межзвёздные трассы пересекались где-то в глубинах космоса. Иногда он появлялся в маленьком, насквозь прокуренном помещении бара «Норд», и это всегда гарантировало интересное времяпрепровождение, способствовавшее развитию моих теоретических познаний. Когда-то очень давно, ещё в школе, Сид был влюблён в свою огненно-рыжую одноклассницу, которая потом и стала той Лисичкой, что знал я. Но если и осталось что-то у них от такой любви, то это выражалось только в периодическом кредитовании Сидом Лисичке мелких сумм на карманные расходы– она очень любила посещать бары и рестораны и постоянно нуждалась в деньгах.

Устав сидеть на корточках, я распластался на прохладном полу около телефона и прикрыл рукой глаза. Лисичка, видимо, услышав шорох моих движений, стала закругляться.

– Кстати, Джем, у тебя на сегодняшний вечер какие планы? А то я собиралась в «Норд» пойти, могли бы там встретиться…

Я даже нисколько не затруднился, чтобы тут же найти подходящий ответ

– О нет, к сожалению, ничего не получится. Я сегодня занят чрезвычайно. Если только часам к одиннадцати, а то и к полуночи, но не раньше.

Лисичка обрадовалась:

– О’кей, я дождусь тебя.

Что-то похожее на совесть кольнуло меня– приезжать сегодня в «Норд» я и не собирался, но стало немножко жаль Лисичку, прождёт допоздна напрасно, потом по темноте домой идти придётся.

– Ты очень долго не жди, если в одиннадцать я не появлюсь, значит, уже совсем не приду.

Закончив разговор, я ещё некоторое время повалялся на полу пытаясь справиться с подкрадывающимся чувством абсолютной пустоты. Для этого нужно было вызвать в себе хоть какое-то желание– человек, который уже ничего не хочет, напоминает живой труп. В принципе, сам себя я так и воспринимал– с каждым днём мне всё труднее становилось искусственно придумывать себе желания, чтобы хоть как-то создать впечатление полноценной жизни, но в этой игре отсутствовало главное– смысл. Я понимал, что меня уже ничего не может занять так сильно, чтобы во мне пробудился искренний интерес. Фактически, я уже умер и только подпитка синтетическими препаратами поддерживала слабую пульсацию измочаленного организма. Обладая достаточно широкими финансовыми возможностями, я мог позволить себе очень многое, но поскольку мне вполне хватало того, что имел, отпадал всякий смысл тратить деньги на что-то, кроме наркотиков. Сравнение с глубоким стариком не случайно часто приходило мне на ум– я был полон своеобразной мудрости, присущей прожившим жизнь людям, и всю мирскую суету воспринимал как тлен, рассыпающийся при неосторожности прикосновении. Нет ничего настоящего, каждый играет в свои игрушки и из них выстраивает свою реальность, но на поверку оказывается, что это всего лишь миф, заполненный надоедливыми подробностями, уводящими в сторону от основной темы, старой, как сам мир, для чего же вообще живёт человек?

Очень давно, кажется, в прошлой жизни, мне пришлось испытать на себе всю силу желаний, зачастую вырастающих до степени страсти, являющейся и причиной, и следствием всех поступков. Мне хотелось иметь много денег, и я не останавливался ни перед чем, дабы утолить эту страсть. Никакой способ не казался мне неприменимым, даже если он шёл полностью вразрез с законом. Потом пришло понимание, что денег никогда не бывает много: чем больше ты их имеешь, тем больше хочется ещё, и у меня хватило здравого смысла удовольствоваться достигнутым, тем самым удачно избежать неминуемой расплаты. Вовремя уйти в тень– тоже проявление мудрости. Накопленный капитал позволил начать новую жизнь, но в ней не было покоя и счастья– слишком много грязи я намесил на тёмном просёлке, прежде чем вырваться на освещённую автостраду. «Рад был в рай, да грехи не пустили». Уже тогда хищная пустота начала пожирать мою сущность, напрочь уничтожая остатки каких-то идеалов юности. И тогда все мои силы начали уходить на попытки заполнить эту пустоту– но это больше всего напоминало битву с тенями. Именно в тот момент, когда считаешь, что уже победил, вдруг оказывается, что лежишь в глубоком нокауте, а призрачная полнота превращается в разновидность пустоты. Не я первый, не я последний потерпел поражение на этом пути– три тысячи лет назад умный мужик Соломон под псевдонимом Екклезиаст подробно изложил в своей диссертации результаты экспериментов над жизнью. Как-то мне довелось прочитать эту мудрую книгу.

И даже наркотики уже не могли наполнить смыслом моё существование, оказавшись очередной иллюзией. Хотя поначалу я, конечно, так не думал, да, признаться, особо и некогда было. Изо дня в день я покидал землю, улетая всё дальше и дальше с помощью всё более сильных средств, и постепенно мой мозг потерял способность ориентироваться в реальности, утратив контроль над ситуацией. По выражению Лисички он просто отключился. Правда, время от времени, он всё же начинал подавать признаки жизни, к примеру, как сегодня, выдавая целые составы, гружённые вполне здравыми мыслями. Но обычно, прогрохотав колёсами на стрелках, поезда уносились в неведомые дали, а я так и оставался на своём безлюдном полустанке. Грустно это всё, грустно и тошно, когда попросту в тягость жить.

Я уже начал подмерзать, лёжа на полу, и, прервав свои невесёлые размышления, решил, что пора бы начинать сегодняшний день. Тем более что холодное сентябрьское солнце уже скатилось за крыши старых пятиэтажек соседнего микрорайона, а цифры на табло «панасоника» показывали 19:20. К тому же желудок начал настойчиво убеждать меня, что я не верблюд и долго без еды протянуть не смогу, а со времени последнего приёма пищи прошли почти сутки. Заглядывать в холодильник даже не было нужды– я уже и позабыл, когда в последний раз загружал в него продукты, питаясь в основном изумительными человеческими изобретениями, именуемыми «фаст-фуд».

Тяжело вздохнув, я пошёл облачаться в доспехи для вечернего похода– вытертые до белизны джинсы и рыжую замшевую куртку. В плане одежды я консерватор, и мои пристрастия почти не изменились за последние десять лет, хотя я достаточно удобно себя чувствовал и в дорогом костюме, и кашемировом пальто, – просто давно уже не было необходимости их надевать.

Загрузив в карманы полезные мелочи, без которых немыслим выход в открытое пространство, я оглядел себя в зеркале и. оставшись довольным своим внешним видом, сказал своему отражению.

– Vaya con Dios! Ступай с Богом.

* * *

Порывистый ветер заключил меня в свои холодные объятия, вынудив зябко передернуть плечами и доверху застегнуть «молнию» на куртке. Оказавшись в его власти, я не шёл, а плавно парил над красно-жёлтым ковром из кленовых листьев, устилающим серый асфальт двора, а шорох шагов казался всего лишь звуком иглы, дошедшей до центра виниловой грампластинки на старом проигрывателе без автостопа. Последние отсветы спрятавшегося солнца ещё золотили край неба, в то время как с противоположной стороны властно и уверенно надвигалась ночь, огромным удавом заглатывая город, тщетно пытавшийся бороться с ней бледным светом уличных фонарей. Почему мне на ум пришла одна из элегий Эразма Роттердамского, ведь я не помнил в ней ни строчки? Быть может, общий её тон непостижимым образом перекликался с моим настроением, унося в мистическое очарование Средних веков, пронизанное строгим великолепием устремлённых к небу готических соборов, величественными аккордами органной музыки и трогательными романтическими балладами миннезингеров? Гнетущая безлюдность двора с тёмными рядами замерших в ожидании утра машин минором вплеталась в мою меланхолию, углубляя чувство полного одиночества в бескрайней пустоте мира.

И только при виде своего единственного настоящего друга я несколько приободрился. Хищный оскал грациозного чёрного монстра, упруго замершего в луче фонарного света, распластавшись на широченных колёсах с блестящими дисками, невольно внушал уважение. А чуть насмешливая снисходительность, таящаяся в четырёх круглых глазах с хромированной окантовкой, прямо заражала уверенностью, не оставляя места для сомнения в победе над миром. Роскошное спортивное купе– «ягуар» XJRS восемьдесят седьмого года, подаренный мне братом два года назад, с первого же взгляда вызвал у меня целую бурю чувств, со временем выкристаллизовавшихся в самую чистую и искреннюю любовь. Да и возможно ли было не полюбить эти изысканные линии кузова, подчёркнутые серебристыми молдингами, чудесный комфортабельный салон с его светлой мягкой кожей и всеми мыслимыми наворотами? Но, кроме того, и сам «англичанин» оказался надёжным другом, ни разу не подведя меня в бесчисленных вояжах по городам и весям. Полуночный ковбой на чёрном мустанге посреди безлюдной прерии, романтический образ детских грёз, давно перестал тревожить меня, ведь мне подвластны сразу двести таких коней. Их готовность подмять под свои колёса всю бесконечность земных дорог просто не могла оставить равнодушным, пробуждая в душе особый азарт, тайное ощущение превосходства над несовершенными людишками, не изведавшими радости покорения пространств. Возможно, на рубеже веков многие смотрели на него как на устаревший хлам, проносясь на своих новеньких «мерседесах» и «БМВ» с тайной боязнью выбыть из утомительной гонки с прогрессом, но мне в высшей степени было безразлично их мнение. Я точно знаю, что самая большая суета в жизни– пытаться следовать за модой.

Коротко свистнула отключившаяся сигнализация, и, дважды моргнув фарами «ягуар» приветствовал меня электронным голосом: «Здравствуй, хозяин». Ласково проведя рукой по длинному изящному крылу, я буквально нырнул в остро пахнущий кожей салон и поворотом ключа зажигания оживил спящую чудовищную силу мотора, низким размеренным рокотом разорвавшего тишину двора. Теплым зеленоватым светом зажглась приборная панель, а из динамиков квадро-системы заструилась серебряная канитель «Кислорода» Жана-Мишеля Жара. Закурив сигарету, я подождал, пока двигатель чуть прогреется, и медленно вывел машину со двора.

Залитый жёлтым светом центральный проспект немного ошеломил меня своим движением. Выехав из тёмной арки между домами, я не смог сразу решиться влиться в оживленный поток транспорта– моя внутренняя скорость слишком уж не совпадала с общей целеустремлённостью. Уткнувшись в сложенные на руле руки, я некоторое время сидел, исподлобья наблюдая на проносящимися мимо с ужасающим воем троллейбусами и блестящими автомобилями, заполненными весёлыми компаниями. Наверное, причина крылась в музыке, и, немного поколдовав с пультом управления CD-ченджера, я нашёл то, что мне сейчас требовалось. Мощная энергетика «California Love» Тупака Шакура буквально зарядила меня, и, накрутив громкость так, что «ягуар» аж подпрыгнул, когда сабвуфер выдал всё, на что способен, я резко утопил в пол педаль газа, поймав какой-то молодецкий кураж.

Визг резины по сухому асфальту на мгновение даже перекрыл музыку, распугав спокойно идущих по тротуару людей, и я вырулил на проспект перед самым носом возмущенно замычавшего рогатого троллейбуса, который, впрочем, тут же остался далеко позади. Молнией пролетев почти двухкилометровую трассу до озера, я немного успокоился и сбавил скорость, размышляя, куда бы заехать на ужин. Толпы народа в этот субботний вечер просто пугали меня– если на улицах такое столпотворение, то можно было с уверенностью утверждать, что в любом заведении посетителей под завязку, а вливаться в их массу у меня вовсе не было желания. Да и первоначальный план– заехать в бистро на набережной– потерпел фиаско. Уже издалека я увидел, что все подступы к нему буквально заблокированы разномастными автомобилями, а при взгляде на саму гранитную набережную создавалось впечатление, что там собрался весь город. Я с досадой вспомнил, что как раз сегодня отмечался трёхсотлетний юбилей со дня основания города и, стало быть, народные гулянья продлятся далеко за полночь.

Решение пришло само собой. Я притормозил около стеклянно-пластиковой палаточки и быстро накупил целый пакет «быстрой еды», посчитав за благо уехать в Пески– маленькое курортное местечко на другой стороне озера. Туда вела отличная дорога, и мой друг рад был продемонстрировать свою силу и скорость, разминаясь после вынужденной недельной стоянки, случившейся вследствие моей хандры и абсолютно нетранспортабельного состояния. Изредка попадались встречные машины, на мгновение ослепляя меня светом фар и тут же превращаясь в маленькие красные точки в зеркале заднего вида. Не стоило большого труда представить себя пилотом межзвездного корабля, лавирующего в потоке астероидов, но начавшийся извилистый участок дороги напомнил мне об осторожности, и я поехал помедленнее, сосредоточив внимание на серой асфальтированной змее, разматывавшейся под колёсами «ягуара».

Хвойный лес, плотной стеной подступавший в самой обочине, вдруг раздвинулся, словно занавес в театре, открывая бесподобный вид на чёрный глянец ночного озера, шоколадной массой застывшего в обрамлении стройных сосен. Проехав ещё немного, я свернул на коротенькую грунтовую дорожку и по ней добрался почти до самой воды, остановив машину на мягкой подушке песчаного пляжа в нескольких метрах от большого серого валуна, о который с тихим всплеском разбивались микроскопические волны.

Обычно, в более подходящее время года, это место используется городской молодёжью для романтического уединения, и здесь всегда можно встретить пяток-другой машин, расположенных на приличном расстоянии друг от друга. Но сегодня, к счастью, больше ни у кого не возникло желания посетить этот прелестный уголок. Высокие сосны, окружавшие маленькую сцену пляжа перед зрительным залом озера, тихо перешептывались между собой, обсуждая прибытие неизвестного артиста, и время от времени скептически покачивали кронами под слабым дуновением налетавшего ветерка. И как дебютант, от волнения забывший свою роль, я даже растерялся от величия нерукотворной картины неизвестного художника, представшей моему взору, и, словно ища поддержку, облокотился о тёмный капот «ягуара», вдыхая свежесть влажного воздуха, наполненного ароматом хвои. Наверное, именно в такие моменты понимаешь вдруг всю глубину шекспировской мысли о том, что жизнь – это театр. Казалось бы, только совсем недавно ты вдохновенно и самозабвенно пытался обмануть зрителей, заставить их поверить в то, что ты настоящий, а не какой-то придуманный образ, что это твои собственные мысли и чувства, а не плод воображения драматурга. Но вдруг погас свет, и ты остался один среди грандиозных декораций, прервавшись на полуслове и непонимающе озираясь вокруг. И только тогда вспоминаешь, что это ещё не спектакль, а лишь репетиция, и в зале сидели не зрители, а твои коллеги, изображающие их, и они давно разошлись по своим делам. А единственно, кого удалось обмануть, – так это самого себя. И всё, чем ты жил минуту назад, оказалось таким мелким, смешным и глупым, что сам удивляешься, как можно было всерьёз это воспринимать. И делается неловко и стыдно, словно поскользнулся на ровном месте, выписав нелепый пируэт на глазах у многочисленных прохожих. Каждый старается убедить других, а в первую очередь самого себя, что живёт не зря и его существование имеет смысл, хотя всё, чем он занимается, всего лишь трагифарс с заранее известным финалом. Тысячу раз прав Соломон– всё суета.

Стряхнув оцепенение, я усмехнулся собственной глубокомысленности– временами меня тянуло помудрствовать о смысле бытия, но яд скепсиса и злой иронии не позволяли относиться к этой теме серьёзно. А может быть, у меня просто мозгов не хватает, во всяком случае я уже почти смирился со своим полуживотным существованием и не помышлял о большем, лишь изредка поддаваясь кратковременным неосознанным порывам.

Глаза уже достаточно адаптировались к темноте, и неподалёку на песке я разглядел чёрное пятно костровища и пару-тройку довольно больших обугленных деревяшек около него. Тут же пришла мысль развести огонь– я вспомнил, что уже целую вечность не сидел возле лесного костра. Это показалось мне настолько соблазнительным, что я не поленился поискать сухих веток и вскоре собрал приличный запас. Оживив в памяти навыки, приобретённые в пионерском детстве, и используя бензиновую зажигалку, мне практически сразу удалось добиться положительного результата, и скоро жёлтое пламя весело затрещало, причудливо играя на блестящем боку моей «кошки». Удобно расположившись на небольшом коврике из багажника машины, в приятной близости к теплу костра, успешно справлявшегося с ночной прохладой, я перекусил дарами цивилизации из пластикового пакета, пристально наблюдая за мечущимися огненными языками.

Окончив трапезу, я достал из кармана красивую чёрную трубочку, перевитую тонкой цепочкой, с маленькой золотой чашечкой, предназначенную для курения гашиша. Сам же пакетик с тёмно-зелёными крупинками настоящего индийского «хэша», привезённого одним приятелем-моряком из Бомбея, я на всякий случай держал подальше– в пустой баночке из-под аспирина на дне автомобильной аптечки. Наверное, есть своя прелесть в магическом ритуале приготовлений к курению– руки мои чуть подрагивали в предвкушении кайфа, настолько я проникся этим процессом. И когда к небу потянулось тоненькая струйка ароматного дыма, мне почему-то подумалось, что я похож на индейца, воскуривающего благовония какому-нибудь Гичи-Маниту. Извивающейся змеёй в уши вполз повторяющийся ритм ручных барабанов и вводящий в транс звон шаманского бубна, в такт которому заплясали языки огня. Все вокруг словно преобразилось, будто я в один миг оказался где-то в лесной глуши на берегах озера Гурон и вот-вот должны появиться мои давние друзья из племени шайенна во главе с вождём по имени Последний Напас.

И вот в этот момент я вдруг увидел какую-то тёмную фигуру далеко слева– она приближалась и, казалось, шла прямо по чёрной поверхности озера. Я буквально оцепенел от такого видения, но тут же пришло в голову простое объяснение– не иначе как кто-то шел по берегу, линия которого в этом месте наверняка делает причудливый изгиб, вот и получился такой необычный обман зрения. Это соображение несколько успокоило меня, хотя появление здесь в такое время любителя пеших прогулок само по себе могло вызвать известные подозрения, – далековато от города. Впрочем, разных чудаков хватает.

Фигура между тем ещё приблизилась, и в её облике мне почудилось что-то смутно знакомое, хотя я не мог уловить, что же именно. Пристально вглядевшись, я убедился, что этот человек определённо мне неизвестен. Был он среднего роста, такой же тощий, как и я, только менее сутулый. Выцветший до белизны «ливайсовский» костюм и разношенные кожаные сандалеты выглядели несколько архаично, а длинные тёмно-русые волосы, волнами спадавшие почти до плеч, и борода усиливали это впечатление. Казалось, что незнакомец перешагнул в наше время из самой середины семидесятых годов прошлого века. Сейчас, по-моему, даже самые консервативные рок-музыканты уже так не одеваются. Трудно было сразу понять, сколько ему лет, но я почему-то решил, что едва ли он старше меня. С ленивым любопытством наблюдая, как он неторопливо подходит к костру, я отметил какой-то необыкновенный взгляд серых глаз незнакомца– они, казалось, лучились внутренним теплом, очень по-доброму и чуть-чуть насмешливо. И в то же время, в них не было ни малейшего намёка на хитрость и лукавство– словно он улыбается ими, хотя лицо оставалось серьёзным. Он поднял руку в приветствии и произнёс

– Мир тебе.

Это прозвучало достаточно необычно, у меня в мозгу щёлкнул какой-то тумблер ассоциативного мышления, и я не совсем в тему брякнул:

– И тебе мир, бледнолицый.

Незнакомец непринуждённо рассмеялся и присел возле костра

– Я не помешаю, если посижу немного?

Я пожал плечами:

– Да сиди, пожалуйста, мне не жалко. – Почему-то я обратил внимание, что его сандалеты были насквозь мокрыми, но на мой молчаливый интерес он только махнул рукой.

– Пустяки, высохнут скоро.

Тёплым лёгким облаком гашиш мягко и нежно обнимал меня, с каждой секундой всё крепче и крепче, и я вдруг понял, что вся окружающая обстановка слишком идиллична, чтобы быть натуральной. Скорее она напоминала макет какой-то местности в музее природоведения. Пластмассовый мир, в котором встретились два пластмассовых человека и теперь ведут пластмассовый разговор. Словно желая найти подтверждение этой мысли, я довольно бесцеремонно поинтересовался у незнакомца:

– А ты кто?

Он не удивился и с лёгкой полуулыбкой ответил:

– Ангел.

Я только рукой махнул:

– Да ладно, это тебе только так кажется. У тебя крыльев-то нет, даже пластмассовых. Да и что-то я не видывал ангелов в джинсах… Хотя, если честно, я их вообще не видел, только на картинках… Спустись на землю, старик. Конечно, мы всегда склонны излишне идеализировать самих себя, но ведь не до такой же степени. Если в наше время вполне свободно можно мнить себя кем угодно, хоть ангелом, хоть Бандерасом, то всё равно не очень скромно выставлять это напоказ.

Незнакомец не смутился и пояснил:

– Ангел – это имя.

Мне стало немного неловко, и, желая не показать этого, я грубовато спросил:

– Ты болгарин, что ли?

Он неопределённо качнул головой:

– Да как сказать…– что он имел в виду, я не совсем понял, но уточнять постеснялся. Подвинув поближе пакет, в котором ещё оставалось несколько гамбургеров, я предложил.

– Если есть желание, можешь перекусить. Конечно, разносолов не имеется, но всё-таки…

Ангел благодарно вскинул руки и запротестовал

– Спасибо, спасибо, но я в самом деле не хочу есть. Если только глоточек минералки…

Я подал ему пластиковую бутылку. С видимым удовольствием напившись воды, он кивнул на трубочку, которую я до сих пор вертел пальцами:

– Жертвоприношение инфернальному миру?

Я принял это за шутку и усмехнулся:

– Пожалуй, что так. Великий маг и волшебник по имени Канабис благосклонно отнёсся к своему адепту и обещал показать один из своих фантастических миров. Так что с минуты на минуту я ожидаю транспортации.

Ангел прикрыл глаза ладонью и тихо спросил:

– И ты не боишься?

Я удивился:

– Чего мне бояться?

– А разве не страшно отдавать себя во власть тёмных духов и идти с ними туда, куда человеку вход воспрещён?

Мне стало смешно– настолько его вопрос диссонировал с моим состоянием тёплого спокойствия и воздушной лёгкости.

– Ты, похоже, сам уже хапнул порядочно весёлого дыма, старик. Только что-то тебя, видно, не та волна понесла, гонишь по бездорожью. Ты чуть успокойся, расслабься– ничего страшного не происходит. Мы все на той же старушке-земле, давление в норме, все приборы работают в должном режиме. Ориентируйся на показания тахометра, чуть-чуть сбавь обороты и отдышись. И ты увидишь, что на самом деле жизнь прекрасна, а тетраканабиол придаёт ей неповторимое обаяние. А забивать себе голову различной дребеденью о тёмных духах, поверь, старик, не нужно.

Он возразил, и меня удивила серьёзность и уверенность его голоса.

– Как же я могу тебе поверить, если ты сам не знаешь, о чём говоришь? Ведь мир духов, то есть духовный мир– такая же действительность, как и мир материальный. Разница в том, что его нельзя увидеть обычным зрением. Хотя, наверное, это и к лучшему. Если бы ты смог увидеть, как бесчисленное множество демонов корчатся от злорадного хохота, когда ты утверждаешь, что их не существует, то вряд ли потом был бы способен реально воспринимать материальный мир. Но неужели ты сам не чувствуешь, как демон безжалостно выкручивает твой мозг, пытаясь схватить в кулак все твои мысли?

Не хватало мне ещё этих страшилок. Я проворчал, начиная раздражаться:

– Пока что я чувствую, что именно ты пытаешься выкрутить мне мозг.

Неизвестно почему меня охватила злость на этого человека. Я ведь его не звал сюда, чтобы выслушивать его проповеди, а я уже с полуслова понял, что разговор плавно перетекает в ту сторону и закончится лекцией о вреде наркотиков.

Словно прочитав мои мысли, он заверил меня:

– Я не собираюсь ни в чём убеждать тебя, друг мой. Возможно, скоро ты и сам убедишься, как тонка грань, разделяющая миры. Очень легко попасть во власть к демонам, но очень трудно освободиться от них. В большинстве своем люди воспринимают то, что видят, за действительность– но на самом деле они так же далеки от неё, как от райского блаженства.

Я прищурился, глядя на жёлтые лепестки, пытавшиеся вырваться из огненного цветка в неутомимом желании пожрать всё вокруг, и задумчиво спросил:

– Кто может взвесить огонь?

Ангел понимающе улыбнулся.

– А как измерить объем ветра? Или кто может вернуть прошедший день?

Я перевёл взгляд на него.

– Верно. Так разве дано кому-нибудь узнать то, что сокрыто от глаз?

Он кивнул:

– Дано. Но очень немногим. И в то же время часть этого знания открыто каждому. Было бы желание его постичь. Но люди слишком горды и самонадеянны, чтобы принять его. Они уверены, что до всего могут дойти своим умом, но лишь всё больше и больше запутываются в собственных иллюзиях. Зеркало мира разбито на миллиарды осколков, и каждый из людей смотрит лишь в крошечное отражение настоящего, воображая, что видит всё. Но на самом деле даже себя самого разглядеть способны очень немногие. Поэтому не очень-то разумно отвергать что-то на том лишь основании, что это нельзя увидеть.

Я согласился:

– Допустим. Но ведь я не оспариваю существование невидимого мира. Действительно, есть высшая реальность вечных ноуменов вещей, которую невозможно увидеть глазами. А материальный мир– всего лишь отражение этой реальности. И, принимая некий допинг, я расширяю своё сознание, вырываясь из границ обыденности, перехожу на совершенно другой уровень. Таким образом я прикасаюсь к высшей действительности, постигая основы бытия.

Лёгкая тень пробежала по лицу моего собеседника– казалось, его сильно зацепили мои слова. Это меня даже удивило, потому что я, в общем-то, не старался нагружать их особым смыслом,– мне просто понравилось их звучание.

– Звучит красиво, но лишь на первый взгляд. Либо ты пытаешься меня в заблуждение ввести, либо занимаешься самообманом. Давай попробуем разобраться. Что ты имеешь в виду, говоря о высшей действительности?

Самолюбие не позволило мне признаться, что подобно говорящей обезьяне, я лишь с умным видом повторяю фразы, не очень-то постигая их суть. Пришлось запускать бортовой комп и спешно рыться в файлах, а дабы умственные усилия не слишком отображались на лице, я сделал внушительный глоток минералки.

– Если я скажу, что это как раз то, что мы называем истиной, ты ведь не станешь, подобно понтийскому чиновнику, вопрошать: «Что есть истина?»

Ангел внимательно посмотрел мне в глаза.

– Поверь, я вовсе не стремлюсь к какому-то интеллектуальному превосходству и не имею намерения таким образом самоутвердиться. Мы ведь просто беседуем, и я пробую объяснить тебе свою точку зрения.

Его спокойный тон был лишён и намёка на нравоучения, но всё же я внимал ему настороженно– слишком уж подозрительно выглядела его материализация на этом берегу, сопровождающаяся такими заумными разговорчиками. Но и в открытую хамить мне не хотелось, сказывалась привычка уважительно относиться к любому человеку, хотя бы просто внешне. Поэтому я предпочёл продолжить беседу.

– Ну хорошо. Можно определённо сказать, что высшая действительность является истиной. И что же мешает мне её постигать, употребляя некие стимуляторы сознания?

Он немного помолчал и раздумывающе начал объяснять, подбирая слова и стараясь говорить понятно и просто:

– Истина есть то, в чём ничто не упущено, к чему ничего нельзя добавить, более того, чему ничего нельзя противопоставить. Таким образом, истина по своему определению целостна, а стало быть, включает в себя все аспекты. Если брать в общем, то эти аспекты можно поделить на духовные и материальные. Но, конечно, лишь условно, ибо целостность подразумевает единство. А что представляет собой человек? Образ и подобие такого единства– в нём также соединены материя и дух, и это обуславливает его жизнь. Ведь если разделить тело и душу, то это обязательно приведёт к утрате чувства реальности, невозможности воспринимать её должным образом. И понять реальность можно только в целостности жизни, гармонии души и тела. Нарушив эту гармонию, человек тут же оказывается в плену тягостных иллюзий и уже не может адекватно рассматривать проявления действительности и свою роль в этих проявлениях. А этот плен гораздо опаснее, чем может показаться: он приводит к абсурдности восприятия и полному отрицанию реальности бытия.

Он дал мне пару секунд переварить услышанное и продолжил:

– Поэтому, применяя, по твоему выражению, допинг или стимулятор сознания, ты, во-первых, намеренно разрушаешь тело, что в принципе не нуждается в доказательствах. Но главное– ты покорно отдаёшься во власть иллюзий, которые уводят тебя всё дальше от реальности, и ты оказываешься в той области, где уже не принадлежишь сам себе и не понимаешь, что делаешь. А если ты не идёшь к истине, то, естественно, идёшь к её антиподу, третьей дороги здесь нет. Иллюзии, призраки, как вампиры, облепляют твою душу и, высосав из неё часть реальности, все более и более воплощаются. Тем самым они обретают постоянно увеличивающуюся силу и тащат за собой в болото абсурда, лжи и гибельной тьмы. Вот и получается, что на самом деле ты просто бежишь от реальности, как от материального её проявления, так и духовного.

Я почувствовал себя сильно уязвлённым. Конечно, всё это звучало логично и здраво, но тем более неприятно сознавать, что тебя только что выставили дураком, тонко уличив в некоем подлоге. Ещё обиднее было то, что Ангел в общем-то прав, но признаваться в этом сейчас я не стал бы даже самому себе. Моё раздражение забулькало где-то возле горла, норовя вырваться наружу, и тут же предупредительно замигали сигнальные лампочки и тревожно замычал зуммер. Быстро перекрыв соответствующий вентиль, мне всё же удалось подавить прилив гнева, и я лишь с чувством произнёс:

–Да может, мне и на фиг не нужна такая реальность? Вот ведь на самом деле непостижимая тайна бытия– почему всегда, когда тебе хорошо, обязательно найдётся умник, который начинает грузить тебя и доказывать, что тебе очень плохо?

Ангел пожал плечами.

– Да я не сомневался в том, что тебе сейчас хорошо. Но каково тебе по утрам, когда иллюзии на короткое время слабеют и ты возвращаешься в наш бренный мир? Не трясёт от перегрузок? Ведь ты настолько привыкаешь к окружению призраков, что без них ощущаешь лишь пустоту, лишающую смысла и саму жизнь? И что тогда? Призраки заменяют собой реальность и всё настойчивее тянут за собой в своё царство.

Я иронически подхватил:

– Ну да, конечно, царство тёмных духов, демонов, бесов и как ещё их там называют? Дружище, вот именно по утрам и нужно вести такие разговоры, может быть, тогда они и покажутся разумными. Но сейчас, извини, у меня совершенно нет желания продолжать эту тему.

Он ничего не ответил, лишь грустно кивнул. Я уже полностью успокоился и, вытащив из пачки сигарету, закурил, всем видом показывая странному гостю, что продолжения разговора не будет. В наступившем молчании окружающий мир снова стал простым и близким, ненавязчиво вплетаясь в сознание мягким плеском воды и вкрадчивым шорохом мохнатых сосновых лап. С каждой секундой веки становились всё тяжелее, и, глядя на огонь сквозь подрагивающие ресницы, я чувствовал, что глаза мои превратились в щелочки, не хуже, чем у какого-нибудь китайца. Впору было начинать думать нечто глубокомысленное, вроде полезности пустоты колеса.

Неожиданно голос Ангела врезался в мои уши:

– Но ведь, если рассматривать объективно, то пустота Лао Цзы является своего рода точкой перехода, абсолютным минимумом, с которого начинается возврат к полноте. И только полнота обуславливает полезность пустоты и устраняет её бессмысленность.

Я вздрогнул, поражённый до глубины души тем, что ему удалось проникнуть в мои мысли, и в тот же миг чёрный купол неба с золотой россыпью бесчисленных звёзд резко навалился на меня, до звона в ушах сдавив голову невыносимым грузом. Распластавшись на песке, я начал жадно хватать широко открытым ртом прохладный чистый воздух, пытаясь хоть чуть-чуть противостоять ужасающей мощи канабиса, растворённого в ревущих потоках крови, пропитавших мягкую губку головного мозга. Попытки мои оказалиись тщетными, и неведомая сила закружила мысли в лихорадочном хороводе, разбрасывая их во все стороны. С каждой секундой вращение всё ускорялось, пока наконец в голове не образовался огненный шар, крутящийся с такой бешеной скоростью, что бесполезно было даже просто проследить его движение. И тогда я сдался. Ставшее враз невесомым тело полностью потеряло чувствительность, словно вся жизнь заключенная в нем, сконцентрировалась в голове и внезапный взрыв энергии напрочь оторвал её.

На третьем витке вокруг Луны мне навстречу попалась мысль Ангела, летевшая с огромной скоростью куда-то в глубь Вселенной. Я спросил у неё:

– Почему сандалеты были мокрыми? Ангел шёл по воде?

И чей-то голос в лабиринте мозга спокойно проговорил:

– Разве это так важно? Ведь это такая малость по сравнению с тем, что открывается человеку в истинной реальности бытия.

– А как же попасть в эту реальность?

– Она приходит сама, когда внутренне готов её принять…

Голос становился всё тише и тише, пока совсем не затерялся в отдалённых коридорах. Оглянувшись, я увидел лишь прозрачный след, оставленный пролетевшей мыслью Ангела, и поняв, что мне её не догнать, продолжил свой орбитальный полёт, не имея возможности преодолеть силу притяжения и вырваться на открытые просторы космоса. И доселе неизведанное желание хотя бы немного приблизиться к увиденному совершенству, наполнило сердце тоской по неизвестному, превосходному и чудесному Идеалу.

***

Очнулся я от жуткого могильного холода, пробиравшего до костей настолько, что даже показалось– ещё немного, и я умру. Костёр почти прогорел, лишь несколько угольков матово переливались подрагивающим внутренним светом, подавая последние признаки жизни. Погода сильно испортилась, и небо заволокло низкими чёрными тучами, полностью закрывшими мерцание звёзд, а недавно зеркальную гладь воды прорезали морщины коротких быстрых волн, делая её похожей на стиральную доску. Хлесткие порывы холодного ветра с озера стегали деревья, тёмной стеной обступившие меня. И их угрюмый ропот и стоны казались мистическими голосами заколдованного леса призраков.

Холод и непонятный страх, противным комком застрявший в горле – страх маленького мальчика, заблудившегося в мрачной чащобе, – подбросили меня вверх, и одним прыжком я оказался в кресле за рулём «ягуара», с невозмутимым спокойствием взиравшего на явную враждебность природы. Тепло его сердца, размеренно запульсировавшего под капотом, быстро согрело салон, и, оттаяв, я вдруг вспомнил про Ангела. Несколько раз просигналив, я не получил никакого ответа и решил, что он не стал дожидаться, пока я приду в себя, и продолжил свой путь.

Ещё не полностью выветрившееся действие гашиша напрочь отбивало охоту к каким-либо движениям, но часы на приборной панели показывали без четверти двенадцать, и мне очень захотелось побыстрее оказаться дома на своём любимом диване перед волшебным экраном телевизора. Безвольно повиснув на руле, я всё же собрался с силами и вывел машину на трассу, медленно поехав в сторону города, в глубине души надеясь по пути встретить Ангела. У меня было какое-то неясное ощущение, что он может сказать мне нечто важное, то, что мне очень нужно знать. Вообще, эта наша недолгая беседа оставила какой-то непонятный осадок, словно треснула скорлупа, защищавшая мой мир, и в него начали проникать неизвестные беспокойные существа, своей суетой вызывая дискомфорт. Я вспомнил, что сегодня у меня уже было схожее состояние, только теперь оно ещё усилилось. Из глубин памяти выплыло устаревшее словечко томление», наверное, именно оно наиболее точно и емко характеризовало мой душевный настрой. Хуже всего было бы то, что я никак не мог постичь причину этой внутренней маеты– всё равно, как если бы мне приказали: «Поди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что».

Я попытался сосредоточить внимание на дороге, отбросив в сторону все мысли, но безрезультатно – кипящей массой они булькали и пузырились в вязком мозгу, постепенно растворяя его в себе и превращая в отвратительное на вид варево. Разум, изъеденный прожорливым червём канабиса, не выдержал тяжести Вселенной и дрогнул, уронив её на серый асфальт ночного шоссе прямо под колёса надменного «ягуара». Сверкающий дождь разноцветных осколков туго ударил в лобовое стекло, и я совершенно потерялся в бушующем потоке хаотичных слов, обрывков абстрактных идей и гротескных образов. «Ягуар» злобно насторожился и принялся озабоченно рыскать по всей дороге, рискуя свалиться в кювет и совершенно не реагируя на мой настойчивый зов.

И вдруг сквозь непроницаемой мрак низкого неба путеводной звездой вспыхнул бело-жёлтый маяк рекламного указателя: «Открыто 24 часа». Не раздумывая ни секунды, я тут же принял спасительное приглашение и, включив правый поворотник, свернул с трассы в указанном направлении. Проехав метров двести, я остановил машину на овальном «пятачке» перед кукольным белым домиком, очень симпатичным на вид, над входом в который светилась дюралайтовая вывеска «Бар Ярви». Конечно, добрые гномы в барах не живут, но, наверное, я не очень бы удивился, если бы на маленьком крылечке встретил одно их этих загадочных созданий,– настолько сказочно выглядел этот «барби-хауз», казалось бы выточенный из цельного куска белой пластмассы. Мне вдруг стало смешно– надо же, как все перепуталось в голове. Ведь на самом деле с гномами жила не Барби, а Белоснежка, которая пряталась в лесу от злой колдуньи, вроде бы заставлявшей её участвовать в спиритических сеансах или ещё в чем-то в этом роде. Там ещё, по-моему, кого-то яблоками отравили, но в общем, всё закончилось благополучно.

А вообще-то странно: мне казалось, что я знаю все увеселительные заведения в городе, но в этом месте никогда не бывал. Возможно, оно только недавно открылось и ещё не приобрело широкой известности. В таком случае, тем более стоило его посетить. Мне вдруг смертельно захотелось выпить крепкого чая с лимоном и сахаром и съесть целую кучу бисквитных пирожных. Это самый надёжный способ на время забыть обо всех тревогах и заботах.

Войдя в бар, я в нерешительности огляделся– маленькое, на четыре столика, и, очень уютное помещение было абсолютно безлюдным, даже за массивной полированной стойкой отсутствовал бармен. Весело потрескивали дрова в камине, а в углу голубовато мельтешил телевизор с выключенным звуком. Все здесь было сделано просто, без лишних наворотов, но с хорошим вкусом– очевидно, интерьером занимался толковый дизайнер, знающий своё дело. В городе не много нашлось бы заведений, способных соперничать с этим, и я ещё раз удивился, почему же раньше про него не знал. Мне сразу здесь очень понравилось. Будучи отъявленным консерватором в душе, я просто не в состоянии воспринимать огромные современные клубы, оснащённые по последнему слову техники супермощным звуком и лазерным светом. Толпы обезумевшей молодёжи, впадающей в дикий танцевальный транс, угнетающе действуют на меня, ассоциируясь с сонмищем инфернальных духов, истерично бесящихся в сполохах адского огня. А вот подобные маленькие тихие бары как раз кажутся мне надёжным пристанищем, где можно на время укрыться от житейского ненастья, переждав бурю в приятной тёплой компании за ненавязчивой беседой, либо просто посидеть в одиночестве, наслаждаясь покоем.

Расположившись за одним из столиков поближе к камину, я не очень громко позвал

– Эй, бармен!– и он тут же появился из двери, ведущей, по всей вероятности, в подсобку. Это был молодой парень около тридцати лет, очень высокий и худой, похожий на шланг. На нём были чёрные джинсы от Версаче и дорогая шёлковая тёмная рубаха с золотой брошкой в виде паука под самым горлом. Что-то отдаленно знакомое промелькнуло в его вытянутом бледном лице, хотя я совершенно был уверен, что никогда его раньше не встречал. Скорее всего, он был похож на кого-то из персонажей голливудских фильмов, которые одно время я смотрел просто взахлёб, пачками покупая видеокассеты. Внимательно глядя на меня холодными синими глазами, он на мгновение встретился со мной взглядом, и что-то похожее на интерес шевельнулось в его вице.

Он вежливо поздоровался:

– Добрый вечер,– и в его голосе я уловил слегка вопросительную интонацию. Неизвестно почему с языка сорвалось:

– Слушай, старина, ты не помнишь, почему Белоснежка жила в лесу с гномами?

Бармен не удивился, словно заранее был готов к подобному вопросу, и рассудительно ответил:

– Судя по всему, она была законченной нимфоманкой с совершенно извращёнными эротическими фантазиями.

Я лишь вздохнул, глядя, как чья-то грязная волосатая пятерня смачно раздавила размытый от времени чистый детский образ, запечатлённый в памяти.

– Я не имел в виду порномультик, старина, ты меня не понял. Впрочем, ладно, это не существенно. Дай мне, пожалуйста, очень сладкого чаю с лимоном и несколько бисквитов.

Тень понимающей усмешки быстро скользнула по его губам, как будто отметив какой-то вывод, но вполне возможно, что мне это только показалось. Во всяком случае, он совершенно не изменил свой вежливый тон и спокойно проговорил, поблескивая белыми зубами.

– К сожалению, у нас нет ни чаю, ни пирожных. Могу предложить вам кофе и шоколад.

Я чуть призадумался, но бармен постарался развить перехваченную инициативу, демонстрируя профессиональный класс работы.

– Если у вас есть желание, за три минуты я приготовлю превосходный глинтвейн. У нас имеется отличное вино «Каберне-Совиньон».

Мне ничего не оставалось, как согласиться: глинтвейн был единственным из всех алкогольных напитков, который мог воспринимать мой организм без всяких побочных эффектов. Время от времени в «Норде» я позволял себе некоторое количество негуса, который там мастерски умели готовить.

Здешний напиток оказался ничуть не хуже, я определил это с первого глотка, а красивая вазочка с кусочками шоколада самых разных сортов вполне заменила пирожные. Бармен застыл в режиме «ожидание» за своей стойкой. Казалось, он полностью отключился от окружающей действительности, но я затылком чувствовал его внимательный взгляд.

Я немного передвинул стул и, вполоборота повернувшись к нему, спросил.

– У вас не слишком-то много посетителей?..

Он немного растянул губы в вежливой улыбке:

– Несколько факторов– позднее время, плохая погода, а кроме того, наша реклама ещё не набрала достаточных оборотов. Мы слишком недавно открылись, чтобы про нас знали, поэтому большинство наших посетителей пока оказываются здесь случайно. Но, надеюсь, в ближайшем будущем такое положение изменится в лучшую сторону и у нас будет свой круг постоянных клиентов.

Он немного помолчал и, пристально поглядев мне в глаза, добавил:

– В нашем ассортименте, помимо алкогольных напитков, есть и более интеллектуальные средства приятно провести время.

Я криво усмехнулся– неприятно, когда первый встречный безошибочно угадывает в тебе наркомана.

– Неужели по мне так заметно?

Бармен индифферентно пожал плечами и, ничего не ответив, отсутствующе уставился куда-то в пространство. Я отпил порядочный глоток из своего бокала и, закинув в рот пару долек шоколада, сказал:

– Ладно, старик, давай не будем ходить вокруг да около. Понимаю, что предмет нашего разговора слишком деликатен, чтобы говорить о нём прямолинейно, но учитывая, опять же, позднее время, плохую погоду и отсутствие посетителей, нам, наверное, следует быть более откровенными и конкретными для обоюдной пользы. В противном случае мы рискуем сорваться на скользкую плоскость недомолвок, недопонимания, взаимного напряжения и конфронтации, которая, естественно, не может способствовать конструктивным переговорам. Предпочитая самому сделать первый шаг, своеобразный жест доброй воли, я не желаю оставаться инкогнито, дабы не вызывать известного рода подозрений, и хочу представиться: моё имя Джем, и среда моего постоянного обитания– хорошо известный бар «Норд», где в любое время ты легко можешь навести обо мне справки.

Он заинтересованно спросил:

– Бомбейский гашиш? Суди по твоему красноречию и своеобразному прищуру глаза, у нас есть общие друзья– моряки. Но, помимо этого, мы с тобой давно уже заочно знакомы– человек по имени Сид– мой хороший товарищ. Так что в рекомендациях твоя личность не нуждается.

Ослепительная молния фотовспышки высветила в памяти давно забытую картинку: Сид на широкой лестнице перед университетом прощается с высоким парнем и, небрежно помахивая тоненькой кожаной папкой, подходит к моей машине. Мы тогда вместе собирались отправиться на дачу к одной знакомой, но в последний момент у него изменились планы. Неудивительно, что я не узнал бармена,: с того времени прошло уже полтора года, но по крайней мере стало понятно, почему его физиономия показалась мне знакомой. Предвидя мой вопрос, он представился:

– Меня зовут Эдвард. Эдвард Карвонен.

Желая быть учтивым, я счёл необходимым сделать комплимент этому заведению.

– Мне нравится здесь, Эдвард. Эта обстановка неуловимым образом напоминает какую-то важную часть моего жизненного прошлого. Достаточно трудно ясно и точно выразить словами это ощущение, оно слишком ускользающее, почти несуществующее, чтобы целиком ухватить его. Но я надеюсь, ты понял, что я хочу сказать.

Он важно кивнул головой.

– Учитывая моё профессиональное образование, мой долг с полуслова понимать мысль собеседника. То, что ты имеешь в виду, называется поиском утраченных иллюзий. Реальное прошлое существует для нас только в том виде, в каком мы формируем его в настоящем, противопоставляя будущему. Мы моделируем своё прошлое, приводя его в соответствие со своим настоящим мировоззрением. Эдакий своеобразный конструктор, в котором можно заменить любую деталь безо всякого ущерба для общей картины. Таким образом, любое прошлое существует только в нашем воображении и является частью сугубо личного мира, автором и творцом которого является сам его обладатель. Разрозненные кирпичики реальности мы скрепляем раствором иллюзий, выстраивая сказочный замок, жилище, в котором и обитаем в настоящем. Это очень увлекательный творческий процесс, дающий возможность осознать себя властелином мира, Человеком с большой буквы, по предназначению и своей сущности являющимся подлинным творцом собственной реальности. Следовательно, если этот бар вошёл в твоё настоящее, ты легко можешь поместить его в общую картину твоего бытия, самым естественным образом увязав его с прошлым, по собственному желанию варьируя резкость, чёткость и контрастность восприятия.

На мой взгляд, в его построениях был какой-то алогичный изъян, но я не мог понять, в чём именно он заключается.

– Значит, если наше прошлое– это иллюзия, то тогда и настоящее также является иллюзией? Ведь нельзя провести чёткую границу между прошлым и настоящим.

Эдвард снисходительно улыбнулся.

– Ну конечно же. Ты сделал совершенно правильный вывод. У большинства людей в глубине душе сидит сокровенная тайна, которую они боятся поверять даже своим близким. Они убеждены, что неадекватно воспринимают жизнь, не понимают чего-то главного в ней. Им кажется, что они не живут, а лишь умело блефуют, поэтому и присутствует чувство какой-то незавершённости, отсутствие смысла. Но когда осознаешь абсолютную иллюзорность бытия, то тем самым обретаешь понимание бесполезности поисков смысла там, где его нет и быть не может. Прошлое иллюзорно, будущее эфемерно, и подлинное значение имеет только тот миг, который называется «здесь-и-сейчас», находящийся на стыке временных измерений. Чтобы проиллюстрировать данную мысль, позволю себе сделать такое утверждение: на самом деле вся Вселенная в настоящий момент находится лишь в твоём воображении и как таковой её не существует. Реален лишь этот маленький домик, затерянный в бесконечной пустоте.

Почему-то мне стало очень не по себе после этих слов, хотя я и понимал, что это всего лишь теория.

– Получается, если я выйду за дверь, то рискую также потеряться во времени и пространстве?

Эдвард налил себе в высокий бокал немного вина и сделал глоток.

– В какой-то мере так оно и есть. Всё зависит от состояния ума. Пока мозг работает, он непрестанно поддерживает существование действительности, созданной им же, и ты имеешь возможность более или менее свободно ориентироваться в ней. Но малейший сбой в его работе оборачивается непредсказуемыми последствиями. Это один аспект. С другой стороны, для меня ты в любом случае оказываешься затерянным в пространстве, ибо, выходя за дверь, ты покидаешь и мой мир, мою реальность. Равно как и я для тебя перейду в разряд иллюзорных воспоминаний, лишённых материального воплощения.

У меня уже не осталось сил удержать планку разговора на соответствующем уровне. Очень трудно следить за направлением чужой мысли, когда любое слово вызывает целый поток ассоциативных образов, навеянных действием тетраканабинола. Почему именно сегодня все как сговорились грузить меня рассуждениями на тему бытия, причём высказывая прямо противоположные теории? Я уже запутался в них, словно в липкой паутине. Конечно, точка зрения Эдварда произвела на меня определённое впечатление, и я достаточно ярко представил абсолютную пустоту, отделённую от нас только входной дверью бара. Стимулированное воображение сработало настолько живо, что сделалось жутковато, и я поспешил перевести разговор на более прозаические предметы, чуть формируя события.

– Кстати, это и есть тот самый способ интеллектуально провести время– размышления о тайнах мироздания?

Обнажив в тонкой улыбке белые зубы, Эдвард дал понять, что оценил мой юмор, и вполне серьёзно ответил.

– Это лишь малая его часть. Своеобразная прелюдия к феерическому мегашоу фантазии в театре мечты.

Я вежливо приподнял брови, обозначая искренний интерес, как того требовали правила игры, обусловленной его возвышенным тоном и цветистостью выражений.

– И что это за шоу?

Он чуть прищурился, но не стал злоупотреблять театральными эффектами, испытывая моё терпение, и коротко обронил.

– «Хрустальная мечта».

Я удивился– мне это название абсолютно ничего не говорило, хотя я считал себя если не специалистом, то, во всяком случае, достаточно образованным любителем в области наркотических средств. Видя моё недоумение, Эдвард пояснил.

– Понятно, что ты никогда не слышал об этом веществе. Это новейшая разработка западных учёных, проводящих исследования в области парапсихологии в рамках специальной программы «Октаэдр». На сегодняшний день «хрустальная мечта» является самым совершенным в мире галлюциногенным препаратом. По сравнению с ней ЛСД– это каменный век. «Мечта» не вызывает ни физической, ни психологической зависимости, не имеет никаких побочных эффектов. По сути, это не наркотик, а стимулятор, раскрывающий уникальные возможности человеческого мозга. Это наилучший способ без всякого ущерба для здоровья проникнуть в глубины подсознания, изучить свой внутренний мир, в котором заключена вся Вселенная.

Я недоверчиво хмыкнул.

– Это просто фрутис какой-то. Что-то не очень-то верится мне в безвредные наркотики. Как показывают результаты моих личных исследований, если препарат совершенно безвреден, то в той же степени он беспонтовый.

Сделав ещё глоток вина из своего бокала, Эдвард возразил.

– Напрасно смеёшься. «Мечта»– это качественно новый уровень, на который не распространяются прежние законы фармакологии, и даже уголовные, поскольку этот препарат не включён ни в один список запрещённых наркотических средств. Правда, это не говорит о том, что следует кричать о ней на всех углах.

В последних его словах я услышал намёк– предупреждение в свой адрес и недовольно проворчал.

– Можно было и не акцентировать. Я и сам понимаю, что широкая реклама в таких делах неуместна.

Он примирительно вскинул руки.

– У меня совершенно не было желания задевать тебя, но иногда лучше специально отметить некоторые вещи во избежание всякого рода недоразумений, чем потом пострадать из-за собственной чрезмерной тактичности и деликатности. Как бы иллюзорна ни была действительность, приходится учитывать точки соприкосновения миров её отдельных составляющих, в силу которых следует избегать внимания со стороны определённых структур…

Я довольно невежливо прервал его.

– Ладно, мне всё понятно. Можно взглянуть на это чудо?

Эдвард пожал плечами и выложил на стойку маленький пластиковый пакетик, в каких продают анашу в Амстердаме. Слегка пошатываясь, я подошёл поближе и увидел, что он полон прозрачных бусинок, вытянутых в форме капель, очень похожих на застывшие слёзы.

– Надо же, никогда не видел подобной лекарственной формы. Действительно, прогресс движется семимильными шагами. И как же их употреблять– перорально или внутривенно?

Эдвард покосился на меня, очевидно, уловив в словах долю иронии, и сухо произнёс.

– По кишке. Желательно после еды. Послушай, я ведь тебя не уговариваю и не заставляю её пробовать, поэтому ты напрасно изощряешься в сарказме. Если у тебя есть желание убедиться в правдивости моих слов, то ты убедишься, а если не хочется, то и разговаривать не о чем.

Мне стало немного неловко– я уже знал, что желание таковое у меня есть и, в общем-то, весь этот разговор был скорее для проформы.

– Ну хорошо. И сколько же таких капель нужно принять для достижения результата?

Эдвард осторожно извлёк из пакетика одну «слезинку» и, прищурив один глаз, посмотрел через неё на свет.

– Каждая из капелек таит в себе новую жизнь и новый мир. Достаточно всего одной штучки, чтобы испытать самые невероятные ощущения, с которыми не сравнится ни один из ныне существующих наркотиков. Все твои представления о кайфе покажутся тебе безнадёжно устаревшими, да, по сути, они и являются таковыми. Анаша? Детский сад. Героин? Ублюдочный, бычий кайф для тупых плебеев. Кокаин? Для истеричных дамочек и экзальтированных дегенератов. О синтетике я даже говорить не хочу– это удел безмозговых камикадзе.

Я почувствовал себя оскорблённым, но сдержался и лишь проворчал.

– Можно подумать, твоя «мечта» на деревьях растёт, эдакий экологически чистый продукт. Конечно, глупо было бы не хвалить свой товар, но надо всё-таки меру знать. Сколько же стоит это твоё чудо?

– Сотню «грин», то есть сто американских долларов.

Видно, у меня сильно вытянулась физиономия от удивления, потому что он заулыбался.

– Это, поверь, совсем недорого. Кроме того, одну дозу я дам тебе бесплатно на пробу, если ты оплатишь две другие. Короче, получишь три дозы по цене двух– это очень хорошее предложение.

Я озадаченно почесал затылок.

– Да уж, ничего не скажешь, по крайней мере, в плане цены это действительно круче всех наркотиков. А вдруг проба мне не понравится, что я буду делать с двумя оставшимися? Может, проще заплатить за одну дозу, а если что, потом ещё приехать?

Эдвард неопределённо пожал плечами.

– Мне разницы нет никакой– оба варианта меня вполне устраивают. «Мечта» не может не понравиться, скорее всего, ты приедешь снова в любом случае. Наша, скажем так, маркетинговая политика ориентирована на формирование эксклюзивного, но стабильного круга постоянных клиентов, а вовсе не на широкие массы плебса. Нам не нужны толпы невменяемых кретинов, ничего не смыслящих в подлинно интеллектуальном наслаждении жизнью. И мы лишь приветствуем эгосинтонический взгляд на предлагаемый нами стиль, являющийся своего рода эзотерией, откровением для посвящённых.

Едва ли есть способы более тонко польстить самолюбию человека, нежели подчеркнуть его избранность, интеллектуальную утонченность. Приятно сознавать себя принадлежащим к некоей конгрегации, занимающей особое положение среди безликой серой массы безымянных людишек. Лет пять назад я бы тут же повёлся на эту приманку, но накопившийся жизненный опыт, выработавший критический взгляд на многие вещи, отучил мазаться таким откровенно дешевым маслом. Поэтому со спокойной душой я пропустил слова Эдварда мимо ушей, не заостряясь на них, хотя и не показал виду. Если вступаешь в новую игру, то всегда нужно придерживаться уже существующих правил, или по крайней мере создавать видимость этого. Поэтому я не стал больше спорить, тем более что лишняя сотня особой погоды не делала, и, достав из бумажника две купюры, протянул их Эдварду.

– Надеюсь, старик, что не придётся предъявлять рекламации по качеству товара.

Эдвард с ловкостью фокусника упаковал три слезинки в пустой пакетик и, отдавая его мне, заверил.

– За это не беспокойся, как говорится, фирма гарантирует.– И в этот момент, глядя, как он хищно изогнулся над стойкой, я почему-то вспомнил, что Сид как-то рассказывал о своём знакомом по прозвищу Змей, и понял, что он говорил об Эдварде.

На улице послышался шум подъехавшего автомобиля, и я вернулся за свой столик к недопитому и почти остывшему глинтвейну, не поленившись убрать пакетик подальше в потайной карман куртки,– на всякий случай. При теперешней жизни никогда не стоит забывать про отдел по борьбе с наркотиками, хотя я и понимал, что данная предосторожность никоим образом бы мне не помогла, эти ребята умеют обыскивать.

Но ничего неприятного не произошло– дверь открылась и закрылась, впустив в бар мужчину и женщину средних лет, оказавшихся здесь, по всей вероятности, таким же случайным образом, что и я. Никакого интереса они у меня не вызвали. Парочка самых заурядных обывателей, из того разряда людей, что десятилетиями живут по установленному распорядку, но в какой-то момент отлаженный механизм даёт сбой. И тогда начинаются ночные загулы с чужими женами, разбрасыванием денег во все стороны и тяжким похмельем. А может, я ошибаюсь: это самая добропорядочная семейная пара возвращается из поездки к дальним родственникам, и, соблазнившись рекламой, эти добрые люди заехали выпить по чашечке кофе.

Внезапно я расхохотался, правда, мысленно– надо же, какая дичь лезет в голову. Ну какое мне дело до этих людей? Ведь это не более чем случайное пересечение разных миров, на короткое время сошедшихся в одной точке пространства. Они так же быстро уйдут из моей реальности, как и появились в ней, даже толком не успев материализоваться, будучи всего лишь полнообъёмной галлюцинацией, родившейся в напрочь одурманенном варварской смесью наркотиков мозгу. Так стоит ли уделять им столько внимания, наполняя внешнюю оболочку каким-то реалистичным содержанием, когда не знаешь, как удержать собственную сущность, с каждой секундой всё быстрее растворяющуюся в едкой пустоте? Откуда-то примчалась подозрительно отчётливая мысль, что на самом деле я какой-то биомеханический робот, внутри которого сидит крошечный некто, управляющий этим супермеханизмом при помощи сложнейшей кибернетической системы. И этот некто сейчас находится в настолько невменяемом состоянии, что у него даже нет сил повернуть джойстик в нужную сторону, и теряющее контроль тело превращается в желеобразную массу, аморфно расплываясь по стулу. Нет, определённо нужно пробираться в сторону дома, а то ещё немного– и я, скорее всего, упаду прямо на пол подле камина, тем самым зарекомендовав себя в глазах Эдварда-Змея как самозванец и кретинствующий псевдоинтеллектуал, недостойный посвящения в эзотерические тайны бытия. Конечно, мне не привыкать оказываться полной свиньёй для абсолютного большинства окружающих, но если остаётся возможность не наплевать в колодец, из которого, быть может, ещё не раз придётся пить, то надо стараться использовать её. Так что мне просто необходимо собраться с силами и поскорее валить отсюда, тем более что до города осталось едва ли три километра.

С трудом поднявшись из-за столика, я расплатился с Эдвардом за вино и шоколад и, дружески с ним распрощавшись, вышел на улицу, где уже вовсю накрапывал противный колючий дождь. К счастью, пустота ещё не успела целиком поглотить Вселенную, во всяком случае мой «ягуар» стоял на том же месте. Рядом с ним припарковался старенький «москвичонок», при взгляде на который я расхохотался уже по-настоящему– уж больно разителен был контраст. Нет, всё-таки это, по-видимому, добропорядочная семейная пара, вряд ли какой-то донжуан осмелился бы катать чужую жену на такой развалюхе. Почему-то меня вдруг охватил приступ человеколюбия и стало радостно оттого, что где-то у кого-то ещё живы какие-то идеалы,– словно на самом деле это я создавал этих милых простых людей, и теперь мне доставляет подлинное удовольствие сознавать, что они именно такие, как я хотел. Мне даже захотелось вернуться в бар и просто поговорить с этими очаровательными существами, добрыми и милыми, как гномы, только побольше ростом, к которым я по своей внутренней гнилости отнесся с незаслуженным пренебрежением. Правда, я подозревал, что им будет просто непонятен мой душевный порыв, да и вряд ли удастся объяснить весь очень запутанный процесс их сотворения. Я очень хорошо представил себя на их месте, выслушивающего бредовые фантазии убитого в хлам идиота, и снова расхохотался, поняв, что лучше пытаться осчастливить их своим общением. Нет, все, надо брать себя в руки, чертов гашиш совсем мне мозги задурил, да и глинтвейн я напрасно пил. Давно доказано учеными, что алкоголь– это яд. Меня опять обуял приступ безудержного хохота, и, усевшись за руль, я долго не мог попасть ключом в замок зажигания, трясясь от смех, и от этого ещё больше веселился.

Наконец я немного успокоился и смог отъехать от этого уютного заведения и добраться до трассы. А дальше будто тот самый невменяемый некто, управляющий мной, нажал кнопку «power» на панели приборов, выключив сознание. Пару раз остаточное напряжение в сети ещё позволяло мне выглянуть из чёрного экрана, отмечая постепенное приближение к родному микрорайону, но почти весь путь я проделал на автопилоте и окончательно вырубился за три квартала до дома.

***

…Дождь. Косые холодные плети воды хлестали по сильно поредевшим кронам задумчивых кленов, сбивая причудливо изрезанные жёлто-красные листья, которые, вскружась на несколько мгновений в истеричном беспорядочном хороводе, обреченно падали на мокрый асфальт. Мрачный оскал ненастной сентябрьской ночи навис над безлюдным бульваром, освещенным прозрачно-матовым светом стилизованных под петровскую старину фонарей, бесформенными бледными пятнами расплывавшихся в белёсых клочьях тумана, дрожащих и извивающихся под порывами ветра. Тени деревьев, переплетаясь неслышными змеями, ползли по земле, выжидающе замирая у границы неверного света, бессильного победить осеннюю мглу. Город, чернеющий безжизненными глазницами окон мокро-серых домов, невидимо притаился вокруг, ничем не выдавая своего присутствия, словно отрезав от себя этот пустынный бульвар, ведущий в никуда.

Лисичка, в душе проклиная всё на свете– и погоду, и ночь, и отсутствие денег на такси, и подлого Джема, который уже, наверно, десятый сон досматривает, а она, дура, напрасно дожидалась его– торопливо цокала каблуками, испуганно вслушиваясь в каждый треск деревьев. Свежий ветер с озера так и норовил забраться под плащ, своими ледяными прикосновениями заставляя зябко поёживаться и убыстрять шаг. Раздражение, владевшее Лисичкой, усугубленное отсутствием зонта, под влиянием мрачноватой окружающей обстановки постепенно сменялось противным липким страхом. И чего потащилась, дура, через бульвар, ведь известно же, что кажущаяся самой короткой дорога оказывается, как правило, самой длинной. Тем более, на проспекте был бы шанс каких-нибудь знакомых встретить, так нет, домой торопилась. Лисичка отбросила с лица мокрую прядь рыжих волос и попыталась успокоиться. В конце концов, чего ей бояться почти в центре города, в пяти минутах ходьбы от собственного дома? Это все-таки не какая-нибудь средневековая Англия, кишащая ведьмами и привидениями. Но в памяти уже, против желания, проносились воспоминания о прочитанных или слышанных леденящих кровь историях. Вампиры, зловещие оборотни, ожившие мертвецы и прочая нечисть просто обожаю творить свои злодеяния именно в такую погоду.

Впереди в тумане показалась чья-то фигура, и Лисичка даже вздрогнула от неожиданности, чувствуя, как страх судорожно вцепился во внутренности, стягивая их в тугой узел. Она чуть не застонала, ощутив внезапную тянущую слабость в ногах и сильную дождь пальцев. О, Господи! Всё, как в плохих ужасниках: ночь, дождь, туман и наводящая гнетущую тоску фигура, приближающаяся с фатальной неизбежностью. Развевающиеся от быстрой ходьбы полы не застегнутого длинного черного пальто, черный костюм, мистический блеск золотой пентаграммы на груди– и лицо, скрытое странной тенью, словно слабый свет фонарей не достигал его, в то же время освещая всё остальное. Казалось, ещё шаг– и тень отступит, давая возможность увидеть лицо, но только в тот момент, когда человек почти поравнялся с ней. Лисичка узнала его и чуть не закричала от разом наступившего облегчения.

– О, это всего лишь ты?! Какой же ты негодяй! Мерзавец! Если бы ты знал, как меня напугал! Что ты здесь делаешь в такое время?

– Я ждал тебя,– голос словно не принадлежал человеку– ровный, холодный, безжизненный, безо всяких эмоций. Беспокойство вновь охватило Лисичку, но не успела она осознать его причину, как жесткая ладонь, затянутая в чёрную кожу перчатки, резко развернула её и намертво запечатала ей рот. В тот же миг тускло блеснувшая сталь узкого стилета вонзилась в спину между пятым и шестым ребром, наполнив тело всплеском пронзительной боли. Глупый и бесполезный вопрос «Почему?» молнией пронесся в затухающем сознании, и, так и не найдя на него ответа, Лисичка беззвучно упала на землю и, два раза конвульсивно дернувшись, замерла, а на светлом плаще медленно расплылось кровавое пятно.

Убедившись в её смерти, человек повернулся и размеренно зашагал в ту сторону, откуда пришёл, и его чёрная фигура скрылась в сгустившемся тумане.

***

Судорожно вскрикнув, я вынырнул из обволакивающей мозг своей реальностью жути кошмара и в тот же момент услышал протяжный вой автомобильного сигнала где-то спереди от себя. Сильно дернув головой, я крепко обо что-то ударился и, на мгновение выхватив целый сноп ослепительных искр, окончательно проснулся. Сумасшедшими глазами обозрев пространство вокруг, я убедился, что нахожусь за рулём «ягуара» в двух шагах от родного подъезда и спросонья случайно нажал на клаксон, испугав сам себя и ударившись головой о боковое стекло. Мелкая колючая дрожь пробирала всё тело, чувство какой-то безысходной тоски обдало душу безумно жестоким холодом, словно снежная королева зацепила её краем своей ледяной мантии. В черной фигуре убийцы я узнал себя, а моя правая рука ещё сохраняла фантомное воспоминание об изящной рукоятке тонкого стилета. Детали сна так отчётливо врезались в память, что я даже засомневался: был ли это в самом деле сон? Шорох листвы, влажный запах ночного тумана– и судорожный всхлип боли, и глухой стук упавшего тела, и безобразная алая клякса, испортившая дорогой плащ… Всё было так явственно, будто я действительно только что вернулся с безлюдного бульвара, безжалостно убив Лисичку. Меня даже передёрнуло от этой мысли, и я с трудом подавил приступ тошноты. Голова слегка кружилась от жуткой слабости, до такой степени выкачавшей из меня жизнь, что я, наверное, был похож на резиновую игрушку, из которой выпустили воздух. Где же ты носилась, душа моя, где ты видела столь мрачную и ужасную картину? Будучи излишне суеверным, я всегда придавал неоправданно большое значение снам и, понимая всю нелепость этого, ничего не мог с собой поделать. Иногда скверный сон был способен на целый день ввергнуть меня в пучину минорного настроения: давно замечено, что это как цепная реакция, и чем больше грузишься мрачными предчувствиям, тем больше появляется поводов для беспокойства.

Но понемногу жесткая хватка острых когтей кошмара стала слабеть, позволяя робко дышать в надежде на жизнь, и наконец я набрался сил, чтобы открыть дверь, впустив в салон сырую сентябрьскую ночь. Словно тяжелобольной, с трудом вылез из машины, чувствуя, как вместе с налетевшим ветром толпы навязчивых призраков плотно подступили ко мне, ужасно гримасничая и пытаясь устрашить своим видом. И, понимая, что это всего лишь плод моей фантазии, я ощутил себя совершенно беззащитным, лишившись дружеского покровительства «ягуара», пока, пошатываясь, брёл до тёмного подъезда и поднимался на свой этаж.

И только когда запертая на два замка дверь отрезала меня от внешнего мира, а мягкий свет залил прихожую с зеркалом во всю стену, я смог облегченно вздохнуть, испытывая неподдельную радость оттого, что наконец-то добрался домой. Пристально поглядев в глаза своему отражению, я усмехнулся и пробормотал.

– Capre diem, amicus, sed memento mori! Срывай день, дружище, но помни о смерти.

Серенький рассвет, незаметно подкравшись к окошку, застал меня на любимом диване, обложившегося пуховыми подушками, словно приличный махараджа. Рядом на маленьком столике дымилась внушительная пиала с крепко заваренным, сладким, как сироп индийским чаем, а по комнате лениво плыл аромат изысканного лакомства индусов– пиццы с грибами, заказанной по телефону. Мне так и не удалось уснуть в эту ночь. Несмотря на дикую слабость сон бежал от меня под мощным натиском самых противоречивых мыслей, безжалостно разламывающих изнутри тесную черепную коробку в стремлении вырваться наружу. И будучи не в состоянии справиться с этим бешеным роем, я призвал на помощь магический ящик со стеклянным окошком, способный убить любую мысль ещё на стадии её зарождения.

Поставив кассету с совершенно безмозглым боевиком, я равнодушно наблюдал за кровавой бойней, устроенной каким-то отмороженным по колено суперменом, даже не реагируя на явные сюжетные нестыковки и безобразные спецэффекты. Главное, что меня привлекает в подобного рода фильмах – полное отсутствие малейшего намёка на смысл, когда любое слово звучит, как жалкая пародия на пародическое изображение жизни. Не надо корчить из себя эстетствующего философа, тонкого ценителя искусства и рассуждать о высоких материях там, где высшим достижением цивилизации, её тайным идолом является внушительной формы кусок мяса, потрясающий оружием и не раздумывая пускающий его в ход.

Хотя, по большому счету, весь кинематограф является огромным, важным, красиво переливающимся мыльным пузырём и воспринимать его всерьез так же нелепо и абсурдно, как рассуждать о содержательности пустоты. Изначально будучи лишь эффектным обманом чувств, ложью, закамуфлированной в привлекательную обёртку, кино собирает в этом безумном мире миллионы поклонников, жаждущих вновь и вновь быть обманутыми вымышленным подобием жизни. И поразительно до мерзости, как вся эта ложь возводится на специальный пьедестал для поклонения, а тем, кто лучше всех научился обманывать людей, вручают особые награды, вполне официально признавая их кумирами, на которые тут же готовы молиться толпы их жертв. Впечатляет масштаб происходящего и страшно оттого, с какой внутренней покорностью и подобострастием мир падает ниц перед своими надменными, капризными и развратными богами, с тайным благоговением взирая на их жизнь и считая дурным тоном не знать их в лицо. Недаром кто-то из сатанистов тонко подметил, что кино важнее всех остальных искусств, ибо трудно найти более изящную и привлекательную форму поклонения князю лжи и обмана. Меланхолически глядя на горы трупов в телевизоре, я нисколько не сомневался, что все они принесены в жертву повелителю пустоты.

Кассета наконец закончилась, и пиала с чаем опустела, и от пиццы осталась лишь пустая картонная коробка, а настроение почему-то не поднималось. Одиночество жестко накрывало меня, вызывая тягостную маету, и в какой-то момент я даже решил позвонить Лисичке и позвать её на помощь. Время от времени мы проделывали с ней известные упражнения, дабы совсем не потерять форму, хотя признаться, это происходило все реже и реже.

Почему-то телефон у неё не отвечал. Выждав семнадцать гудков, я раздраженно бросил трубку, гадая, куда бы она могла податься в такую рань в воскресенье. Все нормальные люди в такую погоду по домам сидят. Снова в памяти всплыл странный сон, замысловато вплетаясь в действительность и потянув за собой цепочку самых фантастических предположений, от которых я поспешил избавиться решительным образом, включив погромче музыку.

Вот ведь воистину нерешаемая проблема– бежишь, бежишь от людей, но как только на самом деле оказываешься один, сразу наваливается такая тоска, что кажется, никаких сил не хватит справиться с ней. В тяжкой битье вырвав финансовую независимость от мира, я всё равно остаюсь связанным по рукам и ногам крепчайшими узами, не имея возможности разорвать душевную преданность ему. Наверное, Ангел прав– тягостный плен мирских иллюзий, в котором пребывает душа, со временем оказывается настолько привычным и естественным, что она уже не предпринимает попыток убежать от него. Всецело предаваясь во власть своего поработителя, ей по-настоящему страшно лишиться этого сладкого рабства. Лелея призрачную мечту о побеге из своей темницы и даже совершая внешне бунтарские поступки, демонстрируя протест против заключения, хитрый узник предусмотрительно привязывает к ноге длинную верёвку, чтобы легче было найти дорогу назад. Себя-то не обманешь: кто хочет уйти, тот просто тихо уходит, а для остальных подобный бунт против мира– лишь один из способов привлечь его внимание и утвердиться в нем. Даже в тяжких условиях плена каждому хочется устроиться с максимальным комфортом, а когда он уже обеспечен, то стоит ли убегать от него? Но кто может признаться в этом не то, что другим, а самому себе? И приходится делать вид, что борешься с миром, когда на самом деле эта борьба изначально фальшива и ты уже побежден, потому что, воюя против всех и вся, ты забыл выпустить из тюрьмы собственную душу. Казалось бы, вот она свобода, один только шаг, но… Судорожный рывок заботливой верёвки, и весь твой побег оказывается очередной фикцией, гнилым плодом извращенного воображения. И вдруг понимаешь, что на самом деле тебе очень нравится роль эдакого парии, непонятого миром и отверженного им, которую ты вдохновенно играл все это время. Такое вот кино с эффектом присутствия. А что за кино без зрителей? И в этом свете стоит ли так ханжески осуждать кинематограф, когда, в общем-то, занимаешься тем же самым, только на другом уровне? Или это вполне объяснимая ревность к конкуренту, обладающему неизмеримо большими возможностями в производстве иллюзий? Разве не хотелось бы, чтобы этот нескончаемый сериал с тобой в роли тебя выдвинулся на первые строчки в мировых рейтингах? А может, ты мнишь себя непризнанным гением, стоящим выше скотских желаний и чувств грубой толпы, и твое кино лишь для избранных, способных оценить тонкость и чуткость твоей души? Но ведь нет коренного различия в градациях лжи, по своей сути она так и остается ложью, где отдельные детали не имеют значения, даже если кажутся правдоподобными. Твой фильм всегда будет лишь жалким подобием реальности, которую ты потерял в погоне за призраками. Красочный мираж глумливо растворится, и ты вновь окажешься в пустоте, обреченный снова заполнять её неверными грёзами. Суета сует, все суета.

Я раздраженно ткнул пальцем в кнопку дистанционки, заставив умолкнуть назойливую музыку, и какое-то время просто лежал, наслаждаясь тишиной, перед которой почтительно расступились все мысли. Внезапно меня словно катапультой выбросило с дивана– я вспомнил, что в кармане моей куртки лежит настоящее чудо, нуждающееся в апробации. Как я мог забыть про «хрустальную мечту»? Видно, потихоньку выходят из строя микрочипы памяти, это уже очень тревожный симптом.

Вернувшись из прихожей с маленьким пакетиком в руке, я высыпал «слезинки» на подушку и внимательно их рассмотрел, как будто одним взглядом мог проникнуть в тайну их состава. Три капли, похожие на стеклянные, в жизни бы не поверил, что они обладают такими свойствами.

Неожиданно голос Ангела тихо вопросил:

– И ты не боишься?

Я вздохнул и сварливо ответил:

– Чего мне бояться, Ангел? Веревка-то привязана к ноге, так что в любом случае я вернусь, хоть и не Шварценеггер.

– Но ведь ты попадаешь в ту область, где уже не принадлежишь сам себе и не ведаешь, что делаешь.

– Да я уже давно не принадлежу сам себе. Из этой сети мне никогда не выбраться, если бы я и захотел. Но, веришь, у меня нет даже малейшего желания хотеть этого, потому что тогда у меня не останется даже иллюзий, только пустота. И не надо говорить мне, что в ней и скрыт смысл всего. Пустота по определению бессодержательна и бессмысленна.

– Но именно с неё начинается возврат к полноте!..

Сколько можно уже смотреть на эти капли, зная, что все эти колебания– не более чем кокетство перед самим собой? Усмехнувшись, я вслух сказал.

– Короче, отдыхай, Ангел! – и, осторожно взяв одну «слезинку», быстро проглотил её, залив остатками чая, а две другие убрал обратно в пакетик.

Удобно устроившись на диване, я стал ждать, пока начнет действовать «мечта», внутренне приготовившись к самым поразительным эффектам. Но прошло десять минут, потом пятнадцать и двадцать, и я с разочарованием констатировал, что ничего, ровным счетом ничего не происходит. Я уже начал строить планы, какой скандал устрою этому прощелыге Змею, но внезапно почувствовал легкое головокружение. С каждой секундой оно усиливалось, а к горлу подступила тошнота и, чтобы не проблеваться прямо здесь же, я вскочил и, шатаясь, как при качке, и раскинув для поддержания равновесия руки, побрел в туалет.

В прихожей я бросил взгляд в зеркало и сначала даже не понял, что происходит, но тут же дикий ужас сковал меня с головы до ног. Я стоял в одних трусах и футболке и смотрел на свое отражение, одетое в длинном черном пальто и дорогой костюм, с золотой пентаграммой на груди, висевшей на красивой витой цепочке. Мой двойник смотрел мне прямо в глаза и усмехался. Я почувствовал, что схожу с ума и, желая потрогать зеркало, чтобы убедиться в реальности происходящего, протянул руку, но она не встретила ожидаемой преграды и провалилась в пустоту. Ослепительно вспыхнув, беззвучно взорвался мозг, и, отчаянно закричав, я медленно опустился на пол, погружаясь в хищную тьму, а в меркнущем сознании стояла наводящая ужас усмешка моего отражения.

***

Восхитительная музыка, чистая и мелодичная, плывущая серебряной нитью в прозрачном, как слеза, воздухе услаждала мой слух, и я понимал, что ангелы где-то здесь. Струны невидимой арфы тихонько дрожали под нежными пальцами, и хрустальный ручеек льющихся звуков уносил прочь все тревоги, даруя неизъяснимую радость. Сладостный аромат царства волшебных снов, источаемый изящными красными цветами, доносился со всех сторон, наполняя меня чудесной истомой, и я не сомневался, что это и есть рай. Упиваясь неземным блаженством, я дышал полной грудью, вбирая в себя бескрайнюю синеву неба, с каждым вдохом приближаясь к нему и становясь его частью. Воспарив над янтарными полями, я летел, раскинув руки и смеясь от восторга, ощущая себя властелином Вселенной, хозяином мира, способным заключить его в свои объятия. Безбрежный океан любви ласково покачивал меня на своих волнах, поднимая все выше и выше и открывая моему взору все страны земли в едином мгновении времени. И глядя на все это великолепие, я слышал чей-то голос, проникновенно шепчущий мне в ухо: «Я дам тебе власть над этими царствами, и славу их, потому что она предана мне, и я хочу, чтобы она стала твоей». И я знал, что будет так. Ощущение собственного могущества пьянило, как вино, и хотелось кричать от сумасшедшей лавины абсолютного счастья, обрушившейся на меня. Сверкающим дождем звезды сыпались к моим ногам, озаряя небо разноцветными вспышками, и не было сомнений, что они чествуют своего повелителя. С тихим звоном растворились ажурные золотые ворота, и трубный глас позвал меня за собой в изумрудную зелень чарующего сада. И величаво ступая по шелковистому ворсу ковра из трав, я чувствовал, что это и есть вершина жизни.

Внезапно черная тень нависла над садом, застилая солнечный свет, и, подняв голову, я увидел свинцово-серую птицу, из клюва которой сыпались белые шарики, тут же распускающиеся куполами парашютов. Сразу же безоблачное доселе небо потемнело, засверкали молнии, и сплошной стеной встали косые струи дождя, с грохотом водопада ударившие в землю. И еще не успев толком разобраться, что происходит, меня вдруг пронзила стрела полнейшей обреченности, и ледяной вакуум пустоты обжег сердце жутким холодом. И в отчаянном порыве гибнущей души я закрыл лицо руками и горько зарыдал, оплакивая потерянный рай. Все исчезло, ничего не осталось– чудесное видение сада растаяло без следа, и во все стороны простиралось лишь мокрое поле с пожухлым бурьяном под мрачно нависшими тучами, яростно извергающими потоки воды.

Через пару секунд десант неведомых человекоподобных существ в уродливых скафандрах приземлился поодаль, и повсюду зазмеились языки пламени, с тугим шумом вырывавшиеся из сопла огнемета. Щупальца страха плотно обвили меня, и, камнем свалившись в высокую траву, я беззвучно притаился в надежде, что меня не заметили. Но уже приближались гортанные голоса, вызывавшие отвращение, и нервы мои не выдержали. Вскочив, я изо всех сил помчался по мокрому полю, не обращая внимания на плети дождя, злобно хлеставшие по лицу. Ноги вязли в раскисшей земле, путались в длинных стеблях травы, издевательски цеплявшихся за одежду, и, казалось, вся природа восстала против меня. Краем глаза я заметил, что несколько существ бросилось за мной в погоню, и с полнейшим отчаянием понял, что мне не уйти. Безнадёжный бег в никуда, стимулированный невыносимым ужасом, заранее обречен на неудачу, но я продолжал бежать.

Однако силы быстро покидали меня, и расстояние между преследователями катастрофически сокращалось. Несколько метров я ещё преодолел по инерции, слыша за спиной яростное дыхание, и наконец в изнеможении свалился в скользкую грязь, больно ударившись о какой-то предмет под одеждой. Не успев ничего сообразить, я сунул руку в карман и, ощутив успокоительную тяжесть рукоятки пистолета, выхватил его, и крик торжества непроизвольно вырвался из моего горла. Я снова получил надежду на жизнь! У меня есть шанс спастись! Волна безумной радости гулко ударила в грудную клетку, наполняя бешеной энергией, и, распрямившись, как пружина, я, не целясь, на вскидку, разрядил пол-обоймы в ближайшие ко мне фигуры двоих врагов. Автоматически отметив стопроцентное попадание, я вспомнил компьютерные игры и молниеносно послал ещё две пули прямо в голову третьего. Аллея Хогана– ведь это так просто, только нужно успеть выстрелить первым. Словно споткнувшись, мой враг прервал свой бег и, нелепо взмахнул руками, подлетел вверх, чтобы тут же рухнуть ничком на землю. Но пальцы его, толстые и противные, в последней судороге сжались на металлическом обрубке, и сухой треск автоматной очереди разорвал сгустившийся воздух. Мою левую руку обожгла острая боль, вспыхнув в глазах мириадами ослепительных искр, и когда спустя несколько мгновений ко мне вернулось зрение, я понял, что сошёл с ума.

Холодные капли дождя, шипя кислотой, падали на моё пылающее лицо, совершенно не освежая его, по мокрым волосам стекали за воротник дорогого кашемирового чёрного пальто, купленного в Бельгии в прошлом году. Мои лакированные ботинки и концы брюк были забрызганы жидкой грязью, а я стоял во дворе ресторана «Максим» с ещё дымящейся после выстрелов тяжелой «ТТшкой» в руке, тупо уставившись на распростертые у моих ног трупы трех человек в милицейских камуфляжах. Трагическую тишину, обволакивающую этот сюрреализм, вдруг разорвало яростное шипение одного из них, и далекий голос тревожно вопросил: «Семнадцатый, семнадцатый, что там у вас? Приём!»

Нечеловеческий вопль, исполненный ужаса, многократно отразился эхом от выжидающе замерших мокрых стен безлюдного двора-колодца и рассыпался глумливой насмешкой режиссёра: «Не верю!» На секунду я оцепенел в неистовой надежде, что сейчас это наваждение сгинет, но взгляд мой упал на слишком алое для кетчупа пятно, расползавшееся около лежавшей на асфальте короткостриженой головы, и электрическим током пронзило понимание, что это не театр. Острой болью разорвало грудь, и в кровь выплеснулось такое количество адреналина, что перехватило дыхание и волосы на голове встали дыбом. Но уже в следующее мгновение сработал древний инстинкт самосохранения, невидимой рукой крепко сжав в кулак все мысли, шумным роем пытавшиеся прорваться в мозг, и, повинуясь движению джойстика, управляющего мной, как виртуальным человеком, я опрометью бросился бежать от этого страшного места.

На ходу заменив обойму в пистолете и спрятав его в карман пальто, я не понимал, зачем это сделал, как не понимал, куда бегу. Некая сила, уверенно завладевшая пультом дистанционного управления, сама выбирала мой путь, безошибочно ориентируясь в лабиринте проходных дворов и серых переулков. Сознание фрагментарно фиксировало мелькающие с калейдоскопической быстротой разрозненные куски пространства, выхватывая из него коробки незнакомых домов, настороженные двери подъездов, угрюмые арки, обшарпанные стены. Я даже не пытался определить своё местонахождение в этих безлюдных джунглях, гонимый страхом все дальше и дальше. Как там назывался фильм про человека, бегущего по лезвию бритвы, каждый шаг которого транслировали по телевидению в прямом эфире на всю страну? Теперь у меня была прекрасная возможность побывать в его шкуре, и в каждом окне, стеклянно взиравшем на сумасшедшего спринтера в длинном пальто, мне чудились пара злорадных глаз и рука, тянущаяся к телефону. Оглушительный грохот ботинок казался невыносимым, гулко отдаваясь в окружающей тишине, и я не сомневался, что его слышит весь город.

Но мало-помалу пришлось сбавить темп. Подкашивающиеся колени дрожали от усталости, оказываясь повиноваться, и в конце концов я не выдержал и мешком свалился на мокрую скамейку в маленьком скверике, упиравшемся в глухую кирпичную стену темного дома. Я узнал это место – по-крайней мере, оно находилось достаточно далеко от «Максима», и меня даже удивила собственная прыть. Тяжелое дыхание со свистом рвалось из пересохшего горла, в котором, казалось, застрял острый осколок. Сердце колотилось в бешеном ритме, отбойным молотком отдавалось в готовой лопнуть голове, и все тело сотрясала крупная дрожь, которую я тщетно пытался унять.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось более или менее успокоиться и отдышаться после этой безумной гонки. Я находился в состоянии какого-то ступора, отключившись от действительности, словно робот, у которого произошёл сбой программы. Машинально сунув руку в карман пальто, я обнаружил зажигалку и мятую пачку сигарет. Мокрыми негнущимися пальцами с трудом вытащил одну, кривую и сморщенную, и долго щелкал отказывавшейся работать зажигалкой, пока наконец удалось прикурить. Делая глубокие затяжки и абсолютно не накуриваясь, я тупо смотрел в одну точку перед собой, не видя ничего вокруг. Какие-то далекие, будто чужие, обрывки мыслей высвечивались на тусклом дисплее, давя и мешая друг другу, и в этой каше возможно было разобрать лишь отдельные слова. …Не поддаваться панике…взять себя в руки…операция «Паутина»…поиск и перехват преступников…усиленные патрули…ОМОН и СОБР…убит при задержании…срочно нужно убежище…нельзя оставаться на улицах…чердаки и подвалы проверяются в первую очередь…фоторобот…город перекрыт…72 часа…пожизненное заключение…не паниковать…упасть на дно…

Стук лёгких каблуков по асфальту неожиданно ворвался в сознание, и, мгновенно насторожившись, я резко обернулся, чувствую, что начинаю паниковать. Ничего хорошего от людей ждать не приходилось, и рука сама скользнула в карман, крепко сжав холодную рукоять пистолета. Однако я увидел всего лишь какую-то девушку в очках, озабоченно куда-то спешившую, низко наклонив голову с длинными светлыми волосами и пряча лицо от холодных капель. Очки были с довольно толстыми стёклами в старомодной круглой оправе, красноречиво свидетельствуя о сильно испорченном зрении их обладательницы. И зная, сколько неудобств они доставляют в дождь, я мог с уверенностью предположить, что меня девушка просто не заметила. Я было успокоился, удовлетворенный этим обстоятельством, но тут же в работу включилась память, с быстротой молнии перелистывая расхожие сюжеты американских боевиков, устроив настоящий ретроспективный показ, и вдруг стало ясно, что нужно сделать.

В одну секунду выстроился простой до банальности план, и, не имея времени колебаться и раздумывать, я отчётливо понял, что при удачном раскладе эта девчонка может стать моим пропуском обратно в жизнь, если только… Если только фильм не голливудский– там плохих парней всегда в конце убивают. Подобная перспектива представилась настолько живо, что парализующая слабость одним вдохом высосала все остатки энергии и я на мгновение провалился в ватную тишину, тут же сменившуюся шумом усилившегося дождя. И властный шепот перекрыл вдруг все мысли: «Чего ты медлишь, идиот? Лучшего шанса не будет!» Откуда-то появилась спокойная уверенность, что все получится, и, стараясь ничем себя не выдать, я двинулся вслед за девушкой. На некотором расстоянии, цепко держа взглядом её худенькую фигуру в дешевом драповом полупальтишке. Она явно торопилась и почти не обращала внимания на мутные реки воды и пузырящиеся лужи, лишь изредка приподнимая, чтобы не забрызгать, подол длинной юбки.

Конечная цель её следования оказалась неподалеку. Миновав ещё один двор, она устремилась к угловому подъезду старого трехэтажного дома послевоенной постройки с облезлыми грязно-белыми рамами и серой штукатуркой, покрытой паутиной трещин. Я вспомнил, что как-то погожим майским днем привозил в этот двор Сида и тогда всё здесь имело совершенно другой вид. Весело блестело солнце, нежно зеленели первые листья, лавочки у подъездов оккупировали довольные старушки, с детским любопытством взиравшие на красивую черную машину с двумя беспричинно смеющимися бездельникам. Интересно, к кому приезжал Сид? Тогда я даже и не спросил, мне было безразлично, куда ехать и зачем – хотелось просто покататься по весеннему городу, радуясь теплу и свету… Каким недосягаемо прекрасным и счастливым показалось мне вдруг то время– словно узник, брошенный в бездонный чёрный колодец, я поднял голову и с тоской взглянул на ярко-голубой круг неба, понимая всю невозможность дотянуться до него. И тем мерзостнее стала мокрая серая пустота двора, безжалостно смывшая красочную картину.

Я судорожно вздохнул, чувствуя, как растёт внутреннее напряжение, и быстро поглядел по сторонам. Ничего подозрительного я не заметил, и это отсутствие свидетелей придало мне сил. В тот момент, когда раздался щелчок кодового замка и девчонка распахнула дверь, я оказался у нее за спиной и резко втолкнул ее в гулкое чрево тёмного подъезда. Левой рукой я жестко зажал ей рот, буквально раздавив все попытки издать какие-то звуки, а правой уткнул ей в бок вороненый ствол пистолета. Она даже не дернулась, и я прямо физически ощутил волну парализовавшего ее волю ужаса. Крепко прижав девчонку к себе, я наклонился к самому её уху и, не узнавая собственного голоса, со змеиным присвистом прошептал, отчётливо и веско выговаривая каждое слово.

– Слушай меня внимательно. Это не ограбление и не изнасилование. С тобой ничего не случится, если не будешь дергаться. Не будь дурой. Малейший звук– и я стреляю. Тебе понятно?

Она едва условно кивнула и, удовлетворенный этим, я продолжил.

– Смотри, я тебя предупредил. Всё зависит от тебя. Я не причиню тебе вреда, если ты всё сделаешь правильно. Ты живёшь в этом доме?

Девчонка снова утвердительно кивнула. Я быстро спросил.

– Кто-нибудь есть в квартире?

Она явно замешкалась с ответом, и мне пришлось резко ткнуть пистолетом ей под рёбра.

– Не вздумай врать. Сделаешь хуже себе. Отвечай быстро, дома кто-нибудь есть?

Девушка поспешно мотнула головой, и я понял, что она не обманывает.

– Хорошо. Сейчас мы пойдём к тебе в гости. Очень тебя прошу, не дёргайся. Какой этаж? Первый? Нет? Второй? Хорошо. Идём потихоньку. Медленно, спокойно. Помни про пистолет.

Нервы мои звенели натянутыми струнами, и тридцать две ступени на второй этаж показались мне нескончаемо лестницей на эшафот, ведущей во мрак и неизвестность. Вселенная словно сжалась до размеров этого грязного тёмного подъезда и в ней не осталось ничего, кроме шарканья шагов, сдерживаемого дыхания и волн страха, разливавшихся вокруг нашего странного тандема. Наконец мы остановились возле обитой коричневым дерматином высокой двери, на которой криво висел алюминиевый номерок «17».

– Здесь? Открывай, только медленно, без резких движений.

Девушка осторожно достала из кармана ключи и, не сразу попав в замочную скважину сильно дрожащей рукой, открыла дверь. Вдруг этажом выше послышался громкий щёлчок замка, прозвучавший пистолетным выстрелом, и звонкий детский голос крикнул кому-то.

– Мамочка, я пошла! Закрой за мной дверь!

В ту же секунду, почти не замахиваясь, я сильно ударил девчонку по шее рукояткой тяжёлой «тэтэшки» и, подхватив разом обмякшее тело, втащил его в квартиру, одновременно толчком ноги захлопнув дверь. Опустив на пол свою пленницу, я одним прыжком пересёк прихожую, ворвался в единственной комнату и, окинув её взглядом, убедился, что в ней никого нет. Тут же метнулся на кухню, держа пистолет, как какой-нибудь спецагент из американского фильма. Там тоже никого не оказалось. Испытав страшное облегчение на грани истерики, я бессильно сполз по стене на пол, чувствуя, как сильно дрожат ноги, но времени расслабляться не было, и, чуть переведя дух, я вернулся обратно в прихожую. Прижав ухо к двери, я некоторое время прислушивался, но в подъезде стояла полная тишина, успокоившая меня. Повернув замок на два оборота и нажав кнопку блокиратора, чтобы его нельзя было открыть снаружи, я положил «тэтэшку» на подставку для обуви и, найдя какой-то пояс, крепко связал всё ещё находящейся без сознания девчонке руки за спиной. Очки, свалившиеся с её лица, я поднял и, убедившись, что они не разбились, положил рядом с пистолетом. Потом, собравшись с силами, втащил безжизненное тело в комнату, оставив его на полу, прикрытом дешевым синтетическим паласом, а сам рухнул в старое продавленное кресло.