Санкт-Петербург заметало снегом. Сергей Мефодьевич Колесников аккуратно поставил телефон заряжаться, потом подошел к окну. Ему хотелось рывком распахнуть плотные шторы, одернуть тюль, настежь открыть балконную дверь и вдохнуть влажный воздух, который доносился с Невы. Этот воздух он называл революционным. И сам не понимал, что вкладывал в это определение – одобрение или неодобрение. Сергей Мефодьевич рывком штору не распахнул. Он осторожно, двумя пальцами, нарушил симметрию портьерных складок, чуть приоткрыл балконную дверь и принюхался к холодному воздуху. Обратные действия он совершал с такой же тщательностью. Когда Сергей Мефодьевич отошел от окна, казалось, что к нему никто не прикасался. Затем Колесников прошел на кухню, заварил чай в чашке и вернулся к письменному столу. Он писал лекцию, которую завтра будет читать в училище.
«Это же здорово! Она тоже преподаватель! Много общих тем. Есть чем поделиться. И главное, она поймет меня. Поймет все эти мои истории с Колмановичем», – думал он, рассеянно глядя на лист бумаги. Колесников писал лекции по старинке, вручную. А Колманович, коллега, тоже преподаватель, которого он вспомнил, был его заклятым врагом. Колесникову казалось, что тот спит и видит, как бы его убрать из училища. И только звание, наверное, спасало Сергея Мефодьевича. Звание и предмет, который никто не хотел читать курсантам. Это было нечто среднее между ОБЖ, основами оказания первой медицинской помощи, основами противоэпидемиологических мероприятий… А также в него включались еще более мелкие темы, вроде «Грызуны и инфекции, ими распространяемые». Колесников понимал, что предмет совсем не героический, но в своей традиционной менторской манере говорил студентам:
– Знаете, можно победить врага, а потом умереть от поноса. Давайте не допустим этого!
Курсанты смеялись, но предмет изучали. Знакомым Сергей никогда не раскрывал деталей. Отговаривался чрезвычайной секретностью…
– Итак, инфекционные болезни, возникающие после употребления зараженных и необработанных молочных продуктов… – проговорил он вслух, потом вытянул шею и тщательно списал абзац из медицинской энциклопедии.
Так он работал часа полтора. Потом, закрыв книги, пробежал глазами написанное. Некоторые места зачитывал вслух. Например:
– …особую опасность представляют продукты вяленые и копченные в домашних условиях. Токсин ботулина может содержаться в икре вяленой рыбы…
Ровно в одиннадцать тридцать Колесников лежал в постели. Свет был погашен, форточка открыта, будильник заведен. Сергей Мефодьевич приготовился погрузиться в сон. Он был совершенно убежден, что погрузиться в сон – это примерно то же самое, что на подлодке погрузиться под воду: приказ дан, значит, погружение состоится, внештатные ситуации исключены. Но в этот день так не получалось. Сон не шел, а в голове вертелся разговор с той москвичкой. «Голос красивый. И интонации. Даже не могу сказать какие… Не душевные, нет. Радостные? Нет. Какие же? Ну, такие… Жизнелюбивые! Вот! Хорошая она, по-моему… – думал Колесников, ворочаясь с боку на бок, – только… Как-то быстро телефон дала свой. Не спросила ничего. Как будто привыкла к такому. С другой стороны, красивая же… Привыкла, что на нее обращают внимание», – думал он.
Потом стал вспоминать детали телефонного разговора. Обдумывал каждое слово, но разговор был коротким, а потому мужчина никакого удовлетворения не получил, никаких выводов не сделал. Без выводов Сергею Мефодьевичу жилось плохо – непонятно, как поступать. Он считал, что каждое явление необходимо проанализировать и оценить и только потом принимать решение и действовать. Исходя из жизненного опыта, подход выглядел правильным. Но, если учитывать фактор случайности, такая дотошность могла привести к ошибкам. «Парадокс», – сказал сам себе Колесников и наконец уснул. Случилось это уже под утро.
На работе Сергей Мефодьевич клевал носом, без нужды покрикивал на студентов, запинался. Последнюю фразу лекции про необходимость быть бдительным при выборе продуктов, полную пафоса и предостережений, он не сказал. Она показалась ему дурацкой. «Александра бы такое не сказала, – мелькнуло у него в голове, – она серьезная, современная такая».
В столовой он столкнулся с Колмановичем. Тот выглядел щеголем и смеялся над какой-то шуткой курсанта. Колесников поморщился. Он терпеть не мог популизм и заигрывание с учениками. Он вообще был сторонником субординации, соблюдения дистанции и границ.
– Я бы отлично устроился в старой доброй Англии! – как-то сказал он коллегам. – Я понимаю, что такое страты, и понимаю, что движение социального лифта может буксовать. Вернее, оно, движение, должно буксовать. Незаметно. Чтобы не создавать напряжения в обществе. Я считаю, что социальные группы должны быть автономны.
Тот самый Колманович, прищурившись, поинтересовался:
– Простите за любопытство, уважаемый Сергей Мефодьевич, а вы сами-то в доброй старой Англии из каковских будете? Из герцогов или маркизов?
Колесников растерялся. Не нашел, что ответить. Все присутствующие заулыбались. Сергей Мефодьевич зло посмотрел на Колмановича и мысленно записал его в вечные враги.
«Хуже того, что о вас говорят, может быть только то, что о вас не говорят». Где-то он вычитал эту фразу. Она ему понравилась, он внес ее в особенный блокнот. Там хранились удачные выражения, которые он потом использовал при написании лекций. Эти слова хорошо запомнились Колесникову. На ум опять приходил Колманович. Сергей Мефодьевич представлял, что этот тип о нем думает. «Мерзкий, безнравственный, скользкий!» – думал о враге Сергей Мефодьевич. Колесникову казалось, что такой красивый, общительный, такой веселый, стильный и галантный человек хорошим быть не может. «А форму-то, форму-то носит как?! Чисто оперетта!» – фыркал про себя Сергей Мефодьевич, наблюдая, как Колманович вышагивал по улице в своем точно подогнанном кителе.
В училище Колесникова не любили, и он знал это. Знал, что за спиной смеются и шутят из-за того, что он, капитан первого ранга, за всю жизнь ни разу не выходил в поход. Ни на военном корабле, ни на подводной лодке. Но во всем остальном он мог быть примером для подражания. Ведь он такой аккуратный, такой педантичный, трудолюбивый, такой порядочный и честный. Он морально устойчив, не признает пошлости, скабрезных намеков и анекдотов, двусмысленности в отношении полов и всей этой новомодной «толерантности». Что же с ним не так?! Ах, как он хотел понять! Ах, как ему важно было мнение окружающих! Только узнать его было невозможно. Именно поэтому Сергей Мефодьевич часто провоцировал людей, показывал себя с той стороны, с которой не всякий бы отважился показать…
Этот рабочий день длился долго. Или так Сергею Мефодьевичу казалось после бессонной ночи. Про себя он даже посетовал, что затеял эту историю с «московской красавицей». Так он обозвал про себя Архипову. «Здесь, на берегах Невы, мне женщин мало!» – попрекал он самого себя. Около пяти часов Колесников позвонил дочери.
– Полина, может, отменим сегодня встречу? Что-то я не выспался.
Но дочь только фыркнула:
– Знаешь, я потом буду занята. Договорились встречаться по вторникам, значит, по вторникам. И еще. Не клади в салат лук. У меня встреча еще потом…
– Ночью, что ли? – не удержался Колесников.
– Ночью, – отрезала дочь, – но это никого не касается.
Сергей Мефодьевич хотел напомнить ей про неудачное замужество. Когда они с матерью слышали примерно то же самое, а потом выселяли пьющего разбитного зятя из квартиры дочери. «Господи, да в кого она такая?! В родню Веры, не иначе. Какие-то слабые, бесхребетные, падкие на чувства и эмоции. Приголубь, приласкай, и можно на веревочке водить, как бычков. А они и будут молчать, в рот смотреть!» – думал он, проверяя тесты учеников.
Когда в аудиторию постучались, он приспустил очки на кончик носа и ответил:
– Заходите, не томите.
В дверь протиснулся парень. В руках у него была стопка учебников и яркий рюкзак.
– Сергей Мефодьевич, я Поспелов, третья «А» группа. А можно мне тему пересдать сегодня? Я не смогу в другой день.
Колесников выразительно посмотрел на него, а потом ответил:
– Ну, действительно, если вы не можете в другой раз, отчего бы преподавателю не отменить все свои дела и не пойти вам навстречу. Это вместо того, чтобы вы нормально занимались каждый день и вовремя все учили?!
Парень промолчал.
– Что за тема? – поинтересовался Сергей Мефодьевич.
– Это даже не тема, это раздел один, – зачастил парень, – меня не было, когда писали тест…
– Какая тема? – подчеркнуто терпеливо повторил Колесников.
– Венерические заболевания, – бойко ответил парень.
– Угу, – пробормотал Сергей Мефодьевич.
– Так можно я тему расскажу?
– Ну давайте…
Парень положил учебники и рюкзак на парту и бойко затараторил:
– При беспорядочных половых связях есть опасность заражения венерическими заболеваниями. К ним относятся… гонорея, сифилис…
Колесников смотрел на парня и удивлялся тому, как просто, спокойно и без неловкости тот произносит слова.
– …признаки гонореи у мужчин проявляются… выделения… цвета… при мочеиспускании… у женщин… при сифилисе… шанкр… при оральных половых… – чеканил парень.
– Все, хватит, – поморщился Колесников, – я, по-моему, таких подробностей не читал. Вы что, медики будущие?
– Так я не знаю, что вы читали, меня же не было. Я в книжках разных изучил.
– Знаешь, мне вот даже слушать это противно. А ты с такими подробностями.
Парень растерянно воззрился на Колесникова:
– А как же учить и сдавать, если не говорить подробности? Например, если надо сказать, что при сифилисе твердый шанкр появляется на пенисе, то надо так и сказать, а иначе как мы суть проблемы изложим? А проявление гонореи у женщин? Как не описать, что происходит с вагиной при возникновении заболевания.
– Иди, хватит. Зачет. Я проставлю завтра. – Колесников чувствовал, что его распирает злость и одновременно мутит.
– Вам напомнить? – участливо спросил парень.
– Я не забуду такое, – буркнул Колесников.
Парень подхватил учебники, рюкзак и выскочил за дверь. Через какое-то время до Сергея Мефодьевича донесся смех, похожий на ржание молодых жеребцов.
– Ах, сволочи малолетние! Ни ума, ни чести! Развели и посмеялись! – взорвался Колесников. – Вот погоди, Поспелов.
Домой Колесников приехал поздно. В руках у него был пакет с хвостом форели. Дома уже была Полина.
Она открыла дверь своим ключом, но вместо того чтобы, дожидаясь отца, накрыть на стол, она валялась на диване.
– Полина, включи чайник и ставь чашки на стол, – попросил Колесников.
– Ну па-а-ап, – протянула дочь, – я так устала… Сегодня наша клуша устроила нам целых два совещания. Сидели как дуры, слушали всякую пургу.
Полине было тридцать пять лет, и она, имея журналистское образование, по меткому замечанию отца, «где-то работала и чем-то занималась».
– Полина, а ты можешь представить себе, что отец твой немолод и после работы может устать?
– Уйди с работы, – пожала плечами Полина, – у тебя есть еще одна квартира. Ты ее сдаешь, получаешь деньги. Нехилые. Так и живи в свое удовольствие.
– У тебя тоже есть еще одна квартира. Ты ее тоже сдаешь, но почему-то тоже работаешь!
– А мне надо куда-то ходить. Что я дома буду делать? Куда я все свои тряпки носить буду? На свидания? Так и свиданий не будет, если дома сидеть буду.
– Вот, а мне советуешь дома сидеть, – машинально пробурчал Сергей Мефодьевич.
Полина расхохоталась:
– Папа, кроме твоей морской формы, которая в идеальном состоянии, ты свою гражданскую одежду видел? Это же мама все тебе покупала, а она умерла семь лет назад. А форму ты не носишь, потому что ты в отставке. Вот и делай выводы…
– Я аккуратно, достойно одет, – возразил Колесников. – И не буду таким, как этот хлюст Колманович.
– Кстати, интереснейший мужик, – оживилась Полина, – я его видела на одном мероприятии. Красивый, статный, одет со вкусом!
– Он ненамного моложе меня, учти!
– А кажется, что намного моложе, – задумчиво протянула дочь.
Колесникову захотелось, чтобы день быстрее закончился. Ужинали они в тишине.
– Вот скажи, обязательно надо было сегодня ко мне приезжать? Сидишь, молчишь, ничего не рассказываешь…
– Как же? – оторвала взгляд от смартфона Полина. – А кто тебе открыл глаза на Колмановича? Ты же его видишь только в стенах училища. И не замечаешь, какой у тебя коллега.
Сергей Мефодьевич так и не понял, был ли это стеб или дочь говорила серьезно. Он предпочел лишь иронично выразить признательность:
– Спасибо, родная. Я понял, что люди в этом мире гораздо лучше, чем кажутся.
Теперь наступила очередь Полины гадать, насколько серьезен ответ отца.
Попрощалась дочь сразу после кофе.
– Поехала, мне надо еще переодеться.
– Ты не очень там… Знаешь… Отношения людей…
– Папа, ты мне еще про половые инфекции расскажи, – рассмеялась на пороге Полина.
– Господи! Иди уже! – Колесников прикрыл за ней дверь.
На кухне царил беспорядок. Дочь даже чашку в раковину не поставила. Колесников засучил рукава и принялся мыть посуду. Посудомоечной машины у него не было. Он тщательно тер ершиком каждую чашку и каждую тарелку, споласкивал под сильной струей воды, потом ставил посуду на полотенце. Когда на полотенце образовалась пирамида, он принялся вытирать посуду. Тер до скрипа. Затем все аккуратно поставил в шкаф.
Потом Колесников чистил зубы после душа и внимательно разглядывал в зеркало свое лицо. Оно показалось ему серым, несвежим, унылым.
– Таким должен быть Колманович! Это он ведет разгульный образ жизни, – подумалось Сергею Мефодьевичу.
А следующий день оказался солнечным. Колесников проснулся рано, бодрый и легкий. «Сегодня пятница, день короткий. Вечером сделаю уборку и послушаю концерт Вивальди. А еще надо сделать салат. Выходные все же», – думал он, размахивая гантелями.
И в училище все было хорошо. Слушали лекцию спокойно, без перешептываний. Того самого Поспелова ему удалось слегка унизить:
– Я помню, что поставил вам вчера зачет. На меня произвело впечатление ваше знание предмета. Ведь эта тема – венерические заболевания – весьма сложная. Не иначе, ваш личный опыт… – проговорил Колесников.
Поспелов дернулся. Сергей Мефодьевич удовлетворенно крякнул про себя. Но внешне остался неколебим – только блеснули стекла очков. Настроение, и без того хорошее, стало просто прекрасным.
Колмановича он встретил в коридоре.
– Привет, – весело бросил Сергей Мефодьевич, – с дочерью вчера виделся. Встречала тебя где-то. Говорит, вы, старички, хоть и смешные, но еще ничего. Только посоветовала валидол с собой носить.
Колманович нахмурился, как бы вспоминая что-то.
– Дочь? Твоя? У тебя есть дочь? Предупреждать надо! А то соблазню, и станем родственниками. Это ж не дай бог! – ответил Колманович, посмеиваясь. Колесников поморщился, но не дал врагу испортить настроение.
– Не допустим, не допустим мезальянса, – отвечал Сергей Мефодьевич.
– Да кто ж тебя, герцога, спрашивать будет! – расхохотался Колманович.
После работы Колесников поехал в магазин. Ему нравились пятничные хлопоты. На службу он приезжал на метро, в пятницу же за продуктами он отправлял на своем «Рено». Машинка была небольшой, неновой, но Колесников чувствовал себя в ней этаким буржуа.
В магазине он следовал собственным правилам. Не ходил с тележкой или пластиковой корзиной, а складывал покупки в большую спортивную сумку. Уже в конце, на кассе, он выгружал товары, пробивал и убирал в пластиковый пакет. А пакет – в спортивную сумку. Ему так было удобно.
В эту пятницу на него нашел хозяйственный раж. В отделе хозяйственных товаров он приобрел силиконовые рукавицы, машинку для нарезки салатов и две безумно дорогие формы для тех же салатов. Одна была круглая, другая – квадратная. «Отлично, будет как в ресторане!» – подумал он, разглядывая упаковку, иллюстрированную фотографиями сервированных блюд. Еще он купил новый коврик в ванную комнату, мочалку и… искусственные цветы. Колесников выбрал маки. Большие, лопоухие. Алые лепестки нежно колыхались, пока он нес их на кассу. Из продуктов он приобрел немного деликатесов – банку крабов, икру, баночку анчоусов. «По-моему, гадость редкостная, но как красиво звучит!» – подумал он, разглядывая мелкую рыбешку, утрамбованную под стекло.
Кассирша выразительно посмотрела на него, когда он вынул покупки из спортивной сумки.
– Это все? – уточнила она.
– Все? Вам требуется показать сумку? – гневно блеснул очками Колесников.
Женщина смутилась. Мужчина был приятен лицом, благообразен, одет скромно, старомодно, но продукты взял дорогие. «Наверное, юбилей. Или… поминки…» – почему-то подумала она. Кассирша лихо пробила чек, выдала пакет, терпеливо ждала, пока Сергей Мефодьевич все сложит. Тот поблагодарил и пошел к выходу. Очки его блестели, на лице застыла полуулыбка. В сумке кроме вошедших в чек продуктов лежали две упаковки жевательного мармелада. Каждая по тридцать рублей. Он их не пробил – сознательно не вытащил. «А если бы попросили раскрыть сумку? – подумал он, усаживаясь в машину. – Я бы сказал, что забыл. Мелочь такая. Никто бы не подумал, что я специально. Типа икру и крабы показал, а эту мелочь – нет!» Выезжая с парковки магазина, он рассмеялся вслух.
Дома Колесников быстро пропылесосил пол, поправил золотистые подушечки на диване, вытер пыль и занялся цветами. Купленные искусственные маки на длинных стеблях не сочетались с искусственными лианами, которые давным-давно спускались с книжных полок. Сергей Мефодьевич переставлял вазы, подбирал длинные отростки лиан, менял их местами, но все было не то. Уютная атмосфера не складывалась. Не возникало «милоты», как иногда любил говорить Колесников. Наконец он вытащил из шкафа огромную хрустальную вазу, опустил ее на пол и поставил маки. «Вот, другое дело! – удовлетворенно подумал он. – Что-то свежее, яркое появилось в обстановке».
Ужин он готовил под музыку Вивальди. Найдя запись концерта из консерватории, принялся делать салат с крабами и фаршировать яйца икрой. Стол он накрыл парадно – вытащил из сервиза тарелки, приборы столовые взял мельхиоровые. Когда все стояло на столе, он вдруг сообразил, что нет ничего сладкого. «Ну не торт же печь!» – подумал Сергей Мефодьевич. Потом вспомнил про конфеты, которые когда-то ему подарили. Достал коробку и поставил на стол. Спиртного не было: Колесников пить не любил, а уж в одиночестве тем более. Он просто полюбовался на накрытый стол, вздохнул, но вместо вилки взял в руку телефон.
– Добрый вечер! – сказал он.
– Добрый! – донесся до него голос Архиповой. Голос у нее был звонким, но при этом оставался грудным.
– А я сажусь ужинать. И очень жаль, что вас со мной нет! – искренне сказал Колесников. – Я так старался, готовил, словно жду гостей. Или гостью.
Архипова растерялась.
– Я тоже ужинаю. И тоже одна, – произнесла Александра, но не соврала: не добавила, что жалеет об отсутствии гостей. Ужин Архиповой был незамысловат – на красивой тарелке шипела и источала копченый дух толстая сарделька. Рядом – свежий огурец и кусок черного хлеба. Архипова лежала на диване, тарелка стояла рядом, на экране телевизора маньяк в черном плаще охотился на блондинку.
– У меня крабовый салат, фаршированные яйца и шоколадные конфеты, – рассказывал Колесников.
– Ого! – искренне восхитилась Архипова.
– Да, все готовил сам, – гордо сказала Сергей Мефодьевич.
– Икру тоже сами метали? – осведомилась Архипова.
Повисло молчание. Александра расхохоталась.
– Понимаете, когда работаешь со студентами, набираешься от них вольности и простоты. Иногда это граничит с невоспитанностью. Но что делать, побочный эффект нашей благородной профессии. Вы же понимаете. Мы с вами коллеги. – Архипова попыталась исправить ситуацию. Колесников, хоть и был обескуражен дурацкой шуткой, но все же ответил:
– Понимаю вас. У меня тоже такие попадаются экземпляры. Например, некто Поспелов…
И Сергей Мефодьевич, поедая салат, поведал историю сдачи теста Поспеловым.
– Вы представляете? Вот так у них все просто! Мы некоторые слова произнести вслух не могли. Некоторые понятия нам были неведомы! А они…
– Ага, – было слышно, как Архипова смачно откусила кусок своей сардельки, – только статистика советского периода свидетельствует об огромном количестве маньяков. Не приходит ли вам в голову, что замалчивание некоторых вопросов приводит к ненормальности в восприятии обычных явлений? А ваш этот самый Поспелов вообще молодец. Вы что же хотели, чтобы он сказал, что твердый шанкр появляется на цветочном пестике? А тычинки начинают болеть? Глупость. Детей не находят в капусте, не надо их обманывать. А у вас вообще уже почти взрослые люди учатся.
Сергей Мефодьевич ничего не ответил. Он дожевал салат и спросил:
– Вы какую музыку любите?
– Приятную, – сказала Архипова.
– Я люблю классику. Сейчас у меня звучит Вивальди. Прозвище его было «Рыжий священник».
– Знаю, – вздохнула Архипова. Она доела сардельку. Захотелось еще – но для этого надо было встать с дивана.
– А еще он не любил ноябрь. Поэтому ноябрьская часть его «Времен года» такая сильная.
– И это знаю, – сказала Александра. Она была недовольна ужином.
Колесников промолчал. Потом налил себе кофе.
– А с чем вы кофе пьете? С конфетами? – спросила его Архипова.
– Да, пралине. Два вида. Темный шоколад и белый шоколад, – обстоятельно ответил Сергей Мефодьевич.
– Не кладите трубку, – попросила Архипова, – я на минуту отлучусь.
– Конечно!
Через минуты две она вернулась.
– Нашла!!! Нашла! – воскликнула она.
– Что вы нашли? – Колесников немного поморщился – голос собеседницы оглушил его.
– Нашла конфету. Халва в шоколаде! Буду пить чай с молоком и с конфетой. Представляете, я ее спрятала в банку из-под кофе. Чтобы не сожрать.
– Как интересно! Вот где вы храните конфеты, – улыбнулся Колесников, – приятного аппетита.
– Спасибо! Вам тоже!
Воцарилось молчание. Наконец Сергей Мефодьевич спросил:
– Съели конфету?
– А? Да, – как-то рассеянно ответила Александра, – подождите, у меня маньяк сейчас ошибку сделает и его поймают!
– Кто? – не понял Колесников.
– Маньяк! Понимаете, ему только блондинки нравятся. Но вот теперь он сделал ошибку – напал на брюнетку. Ему казалось, что так он заметет следы, но комиссар полиции разгадал его маневр.
Сергей Мефодьевич только хотел заметить, как это хорошо, что они вместе поужинали, и как это здорово – обменяться дневными новостями, услышать голоса друг друга… А оказывается, все это время она смотрела кино и не слушала его.
– Я прощаюсь с вами, – сказал он сухо, – позднее время. Пусть завтра и выходной, но из режима выбиваться нельзя.
– А, да, конечно, спокойной ночи! – проговорила Александра, следя за погоней. Ей хотелось увидеть на экране торжество справедливости – как маньяка хватает полиция.
Колесников помедлил и отключился. «Странная. С ней человек вечер провел, а она со своим маньяком», – подумал он. Ему самому казалось, что они с этой женщиной наяву сходили в ресторан – так приятно было ужинать и переговариваться. В ванной комнате, разглядывая себя в зеркало, Александр Мефодьевич опять некстати вспомнил Колмановича. «А вдруг он… того… с Полиной… Встречается. Или даже… спит! – подумал он. – С него станется. Он такой редкий говнюк!»
Засыпал он тяжело – то ли салат с крабами мешал, то ли Архипова обидела, то ли Колманович настораживал.
Как известно, восемьдесят процентов решений семья принимает за обеденным столом. Семьи, в полном смысле слова, у Колесникова не было. Полина, дочь, бывала в его доме нечасто. Конечно, случись что с отцом, она бы и выходила его, и поддержала. Но пока он был здоров и работал, она предпочитала держаться подальше. Уж больно много нравоучений приходилось слышать от отца. Семь лет назад его жена умерла от онкологии. Ее фотографии висели в спальне Колесникова и стояли на книжной полке, но что он думал про ее уход – никто не знал. Ни в дни ее болезни, ни после похорон он и словом не обмолвился о происходящем. Ничего не сказал о трагедии… Не было сетований, не было страха перед будущим одиночеством. Все время, пока болела жена, Колесников был роботом – исправно доставал лекарства, искал врачей, возил в больницу домашнюю еду. Он рассказывал жене про работу, делился новостями, жаловался на дочь. Он вел себя так, словно Вера болела ангиной: будто бы ждал, что ее скоро вылечат, она вернется домой и снимет с него часть домашних хлопот.
– Ты ей скажи, что так ходить нельзя. Это неприлично для девушки! – говорил он, рассказывая, что Полина ходит в прозрачной блузке.
Жена слушала, кивала головой, соглашалась, что-то отвечала, но было понятно – мысли ее далеко. Колесников это чувствовал, но изменить поведение не мог. Не мог сгрести в охапку, обнять, погладить по голове и произнести: «Все будет хорошо!»
Наверняка Сергей Мефодьевич переживал, но внешне казалось, что он сердился на жену, которая так некстати заболела. Когда ее не стало, родители Веры прекратили с ним все общение. Колесников опешил, когда это понял, но выяснять ничего не стал. «Не хотят – ну, значит, и не надо! Хотя интересно, почему они избегают меня. Впрочем, семья Веры всегда была странной. Вечно губы поджимали. А с чего? Я приличный, перспективный был. О пенсии уже тогда думал. Недаром в военные пошел. Они же вели себя так, будто жалели, что Вера замуж за меня вышла».
Как часто бывает, один человек служит связующим звеном и основой отношений разных людей. Вера была именно таким человеком. С ее уходом семья фактически распалась. И Колесников вдруг почувствовал себя несчастным. Но пожалеть его было сложно – столько раздражения, обиды и даже злости он выливал на окружающих.
В народе говорят: «За гробом мужа идет вдова, за гробом жены идет жених». А еще кто-то сказал, что «За вдовой надо начинать волочиться еще у гроба мужа». Так случилось, что Колесников, оставшись вдовцом, подвергся атаке немногочисленных подруг Веры. Всего их было три – Люся, Сима и Надя. Все они были одинокими, а потому на Колесникова времени и внимания тратили много. Они забыли, что Сергей Мефодьевич готовит сам, что у него собственные принципы в подборе продуктов, забыли (а может, и не знали), что и к выбору спутницы он относится крайне ответственно. Завалив его картофельными запеканками, жареными курочками и пирогами, они не учли, что Колесников крайне амбициозен и просто хорошей кулинарией его не возьмешь. Как-то он сказал дочери:
– На что рассчитывают эти Верины клячи?!
Дочь чуть не поперхнулась. В ее понимании отец, с его любовью к брюкам и пиджакам, вышедшим из моды еще десять лет назад, выглядел стариком.
– Папа, ты хочешь красивую, умную, с хорошей фигурой и работящую?
– Да, чтобы с такой не стыдно было показаться! Я себя не на помойке нашел – связываться со всякими старухами-неудачницами! – с вызовом ответил отец.
Полина промолчала о том, что подруги матери все имели высшее образование, владели квартирами и машинами. Просто были одиноки.
В это же время произошла комичная история со сватовством. Все тот же Колманович как-то подошел к Сергею Мефодьевичу и сказал:
– Слушай, у меня есть знакомая. Очень хорошая дама. Образованная, красивая, вкус есть и… хозяйка хорошая. Просит познакомить с мужчиной.
– А что это она такая замечательная и одна? – с подозрением спросил Колесников.
– Овдовела, – запросто ответил Колманович. Колесников задумался. Он не мог не признать, что все время, пока болела Вера, Колманович вел себя безукоризненно: не задевал словом, интересовался здоровьем, предлагал помощь и даже деньги. Казалось, острослов, балагур и насмешник вошел в положение коллеги. «А может, и вправду познакомиться? – подумал Сергей Мефодьевич. – Одному ужасно тоскливо».
– Да, – ответил он Колмановичу, – встречусь с ней.
– Отлично! – обрадовался тот. – Вот ее телефон. Звони, только не очень поздно. Все же она работает.
Колесников выжидал два дня. Потом сходил в парикмахерскую, сделал себе любимую «военную» стрижку, побрил шею, удалил волосы в носу и отправился на свидание.
Женщина – ее звали Леной – и впрямь была хороша. Ничего яркого, но черты лица милые – аккуратный носик, глаза зеленые, верхняя губа чуть вздернута. Встречались они в кафе, и пока она читала меню, он просто залюбовался ею. «Какая славная!» – думал он и чувствовал, что его охватывает волнение.
– Можно мне мороженое с вареньем? – спросила Лена.
– Конечно, можно. Но мне хочется вас покормить. Надо, чтобы вы съели что-нибудь существенное. Вон вы какая худенькая!
– Что вы! – улыбнулась застенчиво женщина. – Это я так одета. Одежда чуть свободная.
– Вы прекрасно одеты, – с энтузиазмом одобрил Колесников ее наряд. И тут же изложил свою точку зрению на женскую моду. – Понимаете, я люблю во всем умеренность… И скромность. Что это за мода с брюками, висящими ниже…
– Попы, – подсказала Лена и покраснела.
– Да, – Колесников увидел румянец на щеках женщины и совершенно потерял голову, – именно.
Он хотел еще что-то сказать, но не смог. «Так. Нужно сделать в доме генеральную уборку и пригласить ее. Не в гостиницу же вести!» – думал Сергей Мефодьевич.
Остаток вечера он невнимательно слушал ее рассказ про умершего мужа, про работу, про любимого художника и любимую музыку. Все эти детали ему были уже не очень интересны – перед ним была милая, притягательная женщина. Он совершенно растаял от ее сексуальности. Колесников, правда, про себя назвал это «уютом и нравственностью». Провожая ее до метро, он взял с нее слово, что она приедет к нему в гости.
В этот же вечер Сергей Мефодьевич, начиная генеральную уборку, первым делом вытащил из шкафа упаковку нового дорогого постельного белья.
В день их свидания в квартире Колесникова все горело, блестело, сверкало. В ванной комнате ярким пятном выделялось полотенце с тигром. Когда-то, лет десять назад, Колесников купил его на рынке и считал роскошным. Из кухни доносился запах ванили – в духовке стояла ватрушка. Он заехал за Леной на такси, потом они гуляли по городу, Колесиков осторожно держал ее под локоть. Он не любил ходить «за ручку», но эту женщину хотелось оберегать и опекать. А еще у нее были очень хорошие духи – чуть сладкие, с апельсиновой горчинкой. У Колесникова кружилась голова.
Потом они приехали домой – он ее кормил, подкладывал кусочки побольше. Поил шампанским, рассказывая винодельческие истории. Было видно, что Лена смущается, но ей приятно внимание и забота мужчины.
Наконец, когда на столе стоял кофе, Колесников накрыл ее руку своей ладонью.
– Леночка, ты такая…
– Обычная я, – серьезно и просто ответила та.
– Нет, что ты! – взвился Колесников. – Ты такая… Понимаешь, я давно не видел такую женщину. Ты и трудишься, и умница, и такая нежная.
Он перегнулся через стол и клюнул ее в щеку. Так выглядел его поцелуй. Сергей Мефодьевич пытался сообразить, как бы ловчее перейти в спальню. Лена разрумянилась, зеленые глаза ее блестели, она протянула руку и погладила Колесникова по щеке.
– Ты тоже… Вернее, ты такой необыкновенный, – прошептала она.
– Это ты, – пробормотал Колесников и как-то неловко попытался поднять Лену со стула. – Пойдем, пойдем… На кухне жарко… А там… там, в спальне…
Лена подчинилась, они прошли в спальню, где Колесников наконец смог ее нормально поцеловать.
– Пожалуйста, разденься, я не умею раздевать женщин… – сказал он тихо и принялся стаскивать с себя рубашку.
– Да, конечно, – Лена изящно выскользнула из платья.
Колесников рывком стянул покрывало с постели, обнажив белоснежное белье.
– Знаешь, я благодарна Эдуарду Сигизмундовичу. Если бы не он, мы бы и не встретились, – вдруг тихо произнесла Лена.
– А кто это? – не сразу сообразил Колесников.
– Колманович Эдуард Сигизмундович…
– Ах да… – вспомнил Сергей Мефодьевич, расстегивая брюки. – Вы давно знакомы?
– Три года. Я же у них в семье домработница. Убираю, готовлю, в магазины хожу…
– Что? – не понял Колесников.
– Я говорю, что работаю у них. Как в Питер приехала, так к ним и устроилась. Они мне доверяют, у нас очень хорошие отношения.
– Ты домработница? – Колесников успел подхватить скользнувшие вниз брюки.
– Да. – Лена рассмеялась, глядя на его возню с брюками. Она успела уже лечь под одеяло. – Я говорила, что по образованию экономистка, но… Просто нет сил устраиваться на работу. Понимаешь… Собеседования, рассказы о себе, о своей жизни… Коллеги, отношения с ними. Все это требует душевных сил. А после смерти Игоря, мужа, меня только на механический труд хватает. Он отвлекает. Особенно если тяжелый. Ночью спишь без сновидений… Ты прости, что я сейчас об этом заговорила… Мне казалось… Нужно что-то объяснить.
Колесников все так же топтался у кровати, придерживая брюки. «Она домработница! Прислуга Колмановича! Он что, спятил?! Предлагать мне такое!» – подумал Колесников. На его лице заиграли желваки.
– Сергей, что с тобой? – Лена увидела гримасу Сергея Мефодьевича.
– Со мной? Со мной плохо. Давай-ка на потом перенесем все. – Он застегнул наконец брюки и вышел из комнаты. Лена в растерянности замерла. Потом встала, оделась, взяла сумку и в полной тишине прошла к двери. Из квартиры Лена выскользнула мышкой. На улице спокойным шагом пересекла двор, но, оказавшись на проспекте, расплакалась.
На следующий день Колесников отозвал Колмановича в сторону.
– Ты что придумал? Ты зачем мне прислугу подогнал? Чтобы я на ней женился, а она в благодарность будет тебе бесплатно дом убирать?
– Что?! – опешил Колманович. – Ты, герцог, и впрямь больной! Где ты прислугу нашел? Барин тоже мне выискался. От сохи недалеко уехал, а туда же… Ты вообще что мелешь?! Какая она тебе прислуга?! Да она способнее и умнее тебя в сто раз. Жизнь у нее так сложилась, дубина ты! И если я узнаю, что ты обидел ее, по морде дам. Хочешь – судись потом со мной!
Колманович даже задыхался от гнева. Колесников не ожидал такой реакции и струхнул.
– Ты должен был предупредить…
– Кто тебе что должен? Очнись! Капитан первого ранга, не видевший моря, не обедавший с матросами в одной кают-компании! Ты кем себя возомнил?! Какой такой голубой кровью?! – Колмановича было не остановить. К их разговору прислушивались курсанты. Небольшая группа даже остановилась неподалеку, делая вид, что читают конспекты. Колесников стал нервничать.
– Ты что орешь?.. Нас слышат…
– А ты чего боишься? Пусть знают, какой ты на самом деле! – орал в ответ Колманович.
Спас ситуацию звонок на пару. Они разошлись по аудиториям и еще очень долго не общались. Наедине с собой Колесников вел диалоги и споры с Колмановичем – конечно, всякий раз одерживая победу.
После этой истории Колесников очень долго не знакомился с женщинами. Его быт был налажен, работа отнимала много душевных сил, к тому же с некоторых пор он возомнил себя богатым женихом.
– Посуди сама, – сказал он как-то дочери, – у нас с тобой на двоих четыре квартиры.
– Я бы сказала, что у тебя две квартиры и у меня две квартиры, – ответила дочь строго.
Колесников внимательно посмотрел на Полину.
– Папа, я к тому, что к моим квартирам твои планы никакого отношения иметь не будут. Я бы даже сказала просто: у тебя две квартиры. Меня в этой связи и упоминать не надо.
– В какой связи?
– Я сразу поняла, о чем ты. О личной жизни. Если хочешь знать мое мнение – заведи подругу, и живите интересно и счастливо. Необязательно официально оформлять отношения.
– А если она захочет? – спросил Сергей Мефодьевич, и сразу стало ясно, что его так волновало.
– Брачный договор. Брачный контракт.
– Фу, даже как-то звучит отвратительно.
– Папа, отвратительно звучит «она его обобрала». А брачный договор звучит современно.
Колесников покачал головой. Сергей Мефодьевич осторожничал, но взять на вооружение современные подходы к семейной жизни не мог. Как бы то ни было, знакомиться легко и без затей у него не получалось. Самому себе он объяснял это так: «Я не Петрушка базарный, чтобы прыгать и завлекать. Я при живой жене был примерным семьянином и сейчас свои принципы не нарушу!» Обычно больше чем одного похода в кино с дамой у него не случалось.
Однажды Полина спросила отца об одной его знакомой:
– Почему ты с ней не встречаешься? Она симпатичная, работает, живет одна. И веселая такая.
– Злобная, – односложно ответил отец.
– Что? – удивилась дочь. – Она злобная?! А с виду такая милая.
Сергей Мефодьевич помялся и рассказал следующую историю. Они сидели в кафе, когда туда вошла семья – папа, мама и сын. Лицо женщины было обезображено ожогом. Рубцы были заметны и портили миловидную внешность. Колесников пристально вгляделся в женщину и сообщил своей спутнице:
– Баба какая страшная, рябая вся!
Спутница вскинула глаза на Сергея Мефодьевича и медленно произнесла:
– Ты тоже не красавец. Нос, как клюв у попугая. А ведь эта, как ты выразился, «рябая баба» пострадала, с ней произошел несчастный случай. А ты с таким носом уродился.
Ложечка звякнула о вазочку с мороженым – это Колесников опешил. Ему захотелось тотчас взглянуть на себя в зеркало. Он не услышал главного, что ему только что сказали. Вечер этот не удался, да и больше на свидания милая женщина не приходила.
– Папа, ты дурак?! – воскликнула Полина. – Как вообще можно было так выразиться о женщине?!
– Я правду сказал! – спокойно ответил Колесников.
– Ты гадость сказал. Впрочем, это твоя жизнь, ты и разбирайся.
– И разберусь! – огрызнулся Сергей Мефодьевич.
Больше они никогда не разговаривали на подобные темы. Но Полина, которая съехала от родителей еще в свои двадцать, впервые задумалась – от чего же все-таки умерла мать. «Ведь он всегда думал о нас, о семье. В доме всегда все было. Он работал, работал, работал. Квартиры покупал. Машины покупал, в доме всегда был достаток. Мама была хорошей хозяйкой. Одна дача чего стоит – несчетное количество банок с солеными огурцами, – думала Полина, разбирая запасы в гараже, – черная смородина с сахаром, яблоки сушеные. И это все она. Зачем? Если мы все всегда могли купить! Отец эти правила завел, а она им следовала. Даже не возражала. Но сколько же сил на это уходило! Интересно, он хоть когда-нибудь сказал ей: “Брось! Не гни спину на этих грядках, сколько нам того надо? Купим в магазине!”»
Полина пришла к выводу, что ее отец никогда не говорил матери ничего подобного. Ведь это были раз и навсегда заведенные им правила. Он был хозяином положения. «Как это у него получилось – стать главным? При жене – кандидате наук с хорошей зарплатой, ведущем специалисте управления? Как случилось, что она безропотно пахала на этом бесконечном домашнем поприще?» – Полине не давали покоя эти вопросы. В ее глазах отец превращался в человека загадочного и малоприятного. Когда он обмолвился, что во время командировки в Москву познакомился (тут он слегка преувеличил) с красивой женщиной, Полина новость одобрила, а про себя вздохнула: «Будем надеяться, что она не только красивая, но и с характером!»
Архипова и Колесников общались почти каждый вечер. Около восьми часов, когда Александра только выходила у себя на Соколе из метро, раздавался звонок.
– Не помешал? – спрашивал Сергей Мефодьевич, но ответа не ждал, сразу принимаясь делиться новостями. Александра очень быстро привыкла к его звонкам. И не обижалась, что собеседник совсем не интересуется ее делами. Более того, она с трудом представляла, как в этот час, после лекций и дороги, найти силы что-то кому-то рассказывать. А тут можно даже не слушать, а поддакивать и выражать чувства междометиями. Она шла по вечерней улице, ловила снежинки рукавицей, наслаждалась зимой. А в то же самое время Сергей Мефодьевич в лицах изображал сцену с «мерзким» Колмановичем. Эдуард Сигизмундович был по-прежнему врагом номер один. Архипова уже привыкла слышать эту фамилию – а еще заметила, что в деяниях этого персонажа нет ничего криминального. Его поступки в пересказах Колесникова даже казались забавными. И однажды она не выдержала.
– Кажется, я скоро влюблюсь в этого легендарного персонажа! – рассмеялась она.
– В какого? – не понял Колесников.
– В этого самого ненавистного вам Колмановича.
– Почему ненавистного? – разозлился Колесников. – Просто я считаю, что у человека должна быть мораль. Принципы. Человек должен быть порядочным.
– Да? Ну а вы сами? Когда при всех насмешничали над курсантом Поспеловым. Ваша шутка была неприличной. Вы намекнули, как мне помнится, на венерические заболевания.
Архипова давно хотела вернуться к этой истории. Ей не давало покоя то, что Колесников воспользовался своей силой. Студент ему ответить не мог. Но к огромному удивлению Александры, Колесников ничего не ответил, а перевел разговор на другую тему.
Но было в разговорах и много интересного. Оказалось, когда-то Сергей Мефодьевич стоял перед важным выбором: в молодости ему хотелось заниматься музыкой. «Понимаешь, я очень любил петь, сочинял мелодии. Простенькие, но мне самому они нравились. Хотелось сочинять душевную музыку, добрую. Конечно, подводило знание классической музыки. Невольно “цитировал”», – рассказывал Колесников Александре.
– А ты хорошо знаешь классическую музыку? – переспросила она.
– О да! На слух могу узнать концерты Брамса. Хорошо знаю Мусоргского. Люблю Моцарта, Вивальди.
– Кто же этих двоих не любит, – произнесла Архипова. Ее знакомый представал в новом свете. Если сначала ей казалось, что перед ней добросовестный, исполнительный служака, поклонник уставов и правил разного толка, то теперь он оказывался человеком, способным переживать. Александра всегда считала, что музыку любить и понимать может лишь человек эмоционально одаренный. «А так сразу и не скажешь… Иногда он поражает скупостью чувств», – подумала Архипова и решила повнимательней приглядеться к этому человеку. А Колесников продолжал удивлять. В разговорах он цитировал философов, обнаруживал широкие познания в медицине, судил об актерах и театре, обсуждал политиков и моду. Сергей Мефодьевич поражал широтой знаний и… категоричностью суждений. Архипова пока слушала и не спорила – хотя многие взгляды собеседника ей казались странно несовременными. Она никак не могла составить мнения о нем – каждая беседа преподносила сюрпризы. Одно было понятно: мужчина заслуживал внимания. Он был умен, интересен, умел делать комплименты. Они были неброскими, но в них обнаруживалась наблюдательность и стремление быть приятным. Очень скоро Архипова поймала себя на том, что ждет его звонков – общение разжигало любопытство. Но сама она не звонила. Было у нее такое правило – не звонить мужчинам, которым нравилась. А она, несомненно, нравилась Колесникову: он так часто звонил, так подолгу с ней разговаривал. В конце каждой беседы непременно следовала фраза: «Я не исчезаю. Завтра выйду на связь. Прошу, сними трубочку, когда увидишь мой номер!» Архипова умилялась: «В его жизни были случаи, когда женщины не хотели с ним разговаривать. Как это грустно!» И вот в ее душе появилось не только любопытство и сочувствие, но и понимание. И даже нежность. Архипова принялась анализировать эти разговоры – за каждым предложением ей виделся глубокий смысл. По этому поводу подруга Таня Степанова сказала:
– Подруга, судя по тому, что ты занимаешься фигней, ты влюбилась.
Архипова опешила. Потом рассмеялась. А потом призадумалась. Они общались уже несколько месяцев. Два раза в день, утром и вечером. Рассказывали друг другу обо всех событиях и происшествиях. Давали друг другу советы. В конце концов жизнь обоих стала немыслима без этого общения. И тогда Сергей Мефодьевич купил билеты на поезд Москва – Санкт-Петербург.
Одним апрельским вечером, когда на ветках уже орали пьяные от весны воробьи, он позвонил Архиповой. Звонил позже обычного, а голос сбивался на фальцет.
– Александра! – начал он и замолчал.
– Сергей! – в тон ему ответила смешливая Архипова, ее развеселила интонация конферансье.
– Не перебивай, – приказал Колесников.
– Не буду, – ответила Архипова.
– Саша! – не выдержал Сергей Мефодьевич и хихикнул. – Не смеши меня.
– А ты меня еще Шурой назови, – отвечала Архипова.
– Извини, знаю, ты не любишь эти варианты. Ты – только Александра.
– Что сказать-то хотел? – спросила Архипова.
– Ах да, ты меня сбила.
– Я не тебя сбила, а пафос.
– Я билеты купил тебе. Сейчас вышлю на почту. Выезжаешь в пятницу вечером. Возвращаешься в воскресенье вечером. Но поздно. Мне хотелось, чтобы ты дольше побыла у нас.
– Сергей?! – Архипова растерялась. – Но… спасибо! Ты бы предупредил. Я и сама могу билеты купить. Не люблю в долг жить… И… вообще. Деньги тебе переведу сейчас же.
– Ты едешь в бизнес-классе. А остановишься у меня дома, – как-то снисходительно произнес Колесников, и Архипова поняла, что цена на билеты заоблачная, а идея совместного проживания обсуждению не подлежит. Архипова растерялась. Во-первых, она всегда пользовалась эконом-классом, а проживание с кем-то под одной крыше вообще было для нее мукой. «Я его знаю всего несколько месяцев. Маньяк, может быть, какой-нибудь. Кто так поступает?! Он же меня, наверное, и не помнит», – думала она.
– Я и бизнес-класс могу оплатить, – сухо сказала Александра. Что-то в этой ситуации ей не нравилось. Вернее, ей не нравилось все. И то, что не учли ее планов и возможностей, что не поинтересовались ее привычками, что пытаются ею распоряжаться. «Здорово! В пятницу выезжай, в воскресенье возвращайся, живи там, где я сочту нужным. Ваше мнение нам интересно, но во внимание мы его не принимаем! Как это там: “Демократия у нас есть, но мы ее не практикуем”», – подумала Александра.
Колесников, замерший на том конце провода, ждал ее реакции. Он чувствовал, что огорошил Архипову: эффект был несколько иным, чем он ожидал.
– Я должна поразмыслить, – наконец произнесла Александра.
– Конечно, конечно. Я понимаю, – заторопился Сергей Мефодьевич. – Мне хотелось сюрприз устроить, но я не подумал о твоей работе.
«И моей жизни вообще!» – подумала про себя Архипова. Раздражение не проходило, но сейчас к нему примешалась жалость. Она вдруг поняла, что этот мужчина, который вот уже несколько месяцев исправно общается с ней по телефону, страшно одинок. «Будь у него подруга или дочь, которая внимательна к нему, вряд ли бы на такое пошел. А у Колесникова, видимо, друзей нет, а с дочерью особо не общается… Не позавидуешь», – размышляла Александра, слушая объяснение Колесникова.
– Хорошо, завтра дам ответ, – наконец произнесла она. – Я хотела поработать над лекциями, а еще в пятницу у нас встреча с представителями Управы. Постараюсь как-то все это утрясти.
– Пожалуйста, постарайся, – в голосе Сергея Мефодьевича слышались умоляющие нотки. «Куда делся гонор?!» – удивилась Архипова. У нее, конечно, не было особых дел на эти выходные, но нужно было все обдумать и… посоветоваться с подругами.
Первым делом она набрала телефон Тани Степановой. Степанова, словно это она звонила Архиповой, а не наоборот, тут же воскликнула:
– Я же говорила, что надо приезжать к нам! В лесу пошли сморчки. Все потому, что теплый апрель. Почти как май.
Архипова поморщилась – она не терпела грибы.
– Таня, мне совет нужен, – начала она.
– Зачем тебе совет, если глупость ты уже сделала?! Я по голосу слышу, – тут же ответила Степанова.
– Нет, еще не сделала. Поэтому тебе звоню.
– Странно! Ты же обычно делаешь, а потом совета просишь.
Архипова вздохнула и рассказала про Колесникова. Степанова призадумалась и спросила:
– Как он общается? Как ненормальный?
– Да нет, обычный, – поморщилась Александра.
– М-да, – вздохнула Степанова, – вопрос. Что до меня – я бы поехала. Но прежде затребуй у него все паспортные данные, точный адрес и… СНИЛС.
– Что? – фыркнула Архипова.
– СНИЛС, самый обычный. Он же пенсионер? Между прочим, это документ документов!
– Таня, он военный пенсионер. Они не обязаны иметь никаких СНИЛСов.
– Ах, черт, я забыла, ты говорила. Что-то морское там…
– Ну, так он утверждает.
– Точно не знаешь?
– Откуда? Так и общаемся по телефону вот уже сколько месяцев.
– Езжай, ничего он с тобой не сделает А так, может, наконец замуж выйдешь, – сказала Степанова и тут же перешла к своим сморчкам: – Ты приедешь или нет к нам? Сморчки пошли. В сметане готовить буду!
– Таня, я поеду в Питер к странному человеку, который тратит безумные деньги на железнодорожные билеты.
– Хорошо, а потом к нам, на дачу! – Степанова отключилась.
Архипова походила по кабинету, взглянула в окно и различила серые льдины на Москве-реке. «А в Питере Нева еще подо льдом и ветер пронизывающий, а на Фонтанке лодки моют и чистят. Поеду я к этому странному человеку, но жить буду не у него». – Архипова подошла к столу, взяла телефон и набрала номер отеля.
Пока она разговаривала с администратором, в кабинет заглянул Лушников.
– Александра Львовна, у нас опять небольшой скандал.
– Давай угадаю. Опять Юна Ильинична Титова? – улыбнулась Архипова.
– Верно. Она поставила несправедливые оценки тем, кто не разделяет ее взглядов.
– Ох уж мне эти либералы. Вот теперь разберись, это Титова предвзято относится к студентам или студенты решили не заниматься и свалить все на преподавателя.
– А может, разбираться не надо. Пусть пересдачу устроит.
– Ну точно, – отмахнулась Архипова. Ей сейчас не хотелось вникать в этот пустой конфликт. – Слушай, Евгений Петрович, а ты бы поехал в гости к почти незнакомому человеку? В другой город. Причем к такому, который приглашает остановиться у него.
– В смысле к женщине? – заинтересовался Лушников.
– В моем случае – к мужчине.
– Вы нам дороги, Александра Львовна, а потому поезжайте, конечно, но остановитесь в отеле.
– Правильно! – кивнула Архипова.
Чуть позже она позвонила еще одной приятельнице. Та себя считала непрактичной, влюбчивой, эмоционально зависимой особой. Архипова же видела ее жесткой, практичной, обладающей мужским умом и даже повадками. Два брака приятельницы закончились разводом и прекрасными дружескими отношениями между бывшими супругами. Третий брак был почти случайным и пока самым долгим. Приятельницу звали детским именем Леля.
– Леля, ты поехала бы к незнакомому человеку в гости в другой город? И остановилась бы у него? – спросила Архипова.
– Нет, – ответила, не удивившись вопросу, Леля. Ее вообще почти невозможно было застать врасплох.
– Почему?
– Независимость, независимость и еще раз независимость.
Архипова поморщилась: Леля, даже будучи в ресторане с мужчиной, пыталась заплатить за себя. Подругам казались такие взгляды слишком радикальными, но Леля считала это залогом независимости.
– И все же… – продолжила Александра, – и все же… Ты видишь здесь опасность…
– Физического уничтожения? – хмыкнула Леля. – Нет. Я вижу в этом столкновение с чужой, возможно чуждой мне, культурой. Поверь, это намного страшнее. Поскольку требует выдержки, терпения и понимания. Я уже не в том возрасте, чтобы выдержать такое испытание.
Архипова задумалась. Леля была права. Она зрила в корень. «А вдруг этот самый Сергей Мефодьевич чавкает, чашки у него грязные, а в туалете пахнет», – подумала Архипова.
– А вдруг он маньяк? – спросила она Лелю.
– Не думаю. Маньяки обычно более изощренно действуют.
– Как именно?
– Приезжают к таким, как ты, и лузгают семечки, бросая шелуху на пол. Страшная пытка, доложу тебе, – серьезно отвечала приятельница.
Архипова засмеялась.
– Если серьезно: повторюсь, я бы не поехала. Мне тесно рядом с людьми. Особенно с незнакомыми. Быстро раздражаюсь и не могу правильно их оценить.
– Я поеду, – сказала Архипова, – мне интересно. Вам со Степановой оставлю телефоны и адреса. Будете меня спасать.
– Договорились, – совершенно спокойно ответила Леля. – Если он будет снимать тебя на видео и требовать выкуп, дай нам понять жестом, что ты в опасности.
– Каким жестом? – опешила Александра.
– Каким? – задумалась Леля. – Ну, например, облизни губы три раза. Мы поймем.
– Ты серьезно?
– Господи, нет, конечно… – хмыкнула Леля. – Но про жест опасности помни!
– Сумасшедшая, – сказала Архипова.
– Реалистка, – парировала Леля.
Дорогу домой Александра не заметила – думала о путешествии. Вместе с вопросом «Ехать или не ехать?» ее мучил вопрос «Какое пальто надеть в Петербург?». Когда она вышла из метро, то пришла к выводу, что поедет в клетчатом, любимом. «Оно и теплое, и легкое!» – сказала она сама себе и рассмеялась. Решив вопрос с пальто, она решилась и на поездку.