Менялы - читать онлайн

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Многих еще долго будут мучить воспоминания о тех двух днях в начале октября.

Во вторник Бен Росселли – президент банка «Фёрст меркантайл Америкен» – сообщил страшное известие, которое не только изменило общую ситуацию в банке, но и получило широкий резонанс за его пределами.

На следующий день, в среду, на «флагманском корабле» банка – в его центральном отделении – был обнаружен вор, и это событие тоже повлекло за собой череду непредвиденных событий, результатом которых стали разорение, трагедия и смерть.

Итак, по порядку.

Заявление президента банка явилось полной неожиданностью, поскольку – как ни странно – никакой информации заранее не просочилось. Рано утром Бен Росселли позвонил некоторым из старших управляющих; нескольких он застал дома за завтраком, остальных – на работе. Бен обзвонил и тех, кого считал своими друзьями: это были служащие, ветераны банка, не входившие в аппарат управления.

Каждому он говорил одно и то же: «Пожалуйста, будьте сегодня в одиннадцать утра в башне, в конференц-зале».

И вот около двадцати человек собрались в конференц-зале, не хватало только самого Бена; собравшиеся тихонько переговаривались, стоя небольшими группками. Никто не решался первым отодвинуть стул от сияющего стола, за которым заседал совет директоров; стол, рассчитанный на сорок человек, был длиннее площадки для игры в сквош.

– Кто разрешил? – раздался резкий голос.

Все повернули головы. Эти слова были произнесены Роско Хейвордом, исполнительным вице-президентом, и относились к облаченному в белый смокинг официанту из ресторана для администрации. Официант разливал херес в бокалы.

– Распоряжение мистера Росселли, сэр, – ответил официант. – Он велел подать самый лучший херес.

Коренастый человек в модном светло-сером костюме, обернувшись, непринужденно бросил:

– Не стоит отказываться от самого лучшего.

Это был другой исполнительный вице-президент, Алекс Вандерворт. За его добродушной, неофициальной, что называется свойской, манерой держаться скрывались твердая воля и решительность. Оба – Хейворд и Вандерворт – состояли во втором эшелоне управления, который шел вслед за президентским, и хотя каждый из них имел за плечами солидный опыт и служил общему делу, они были соперниками.

Это соперничество пронизывало весь банк – у каждого были группы союзников на более низких ступенях субординации.

Алекс взял два бокала хереса, передав один брюнетке с великолепной фигурой – Эдвине Д’Орси, которая занимала крупный пост в структуре «ФМА».

Эдвина заметила, что Хейворд бросил на нее злобный взгляд.

«Ну и пусть», – подумала она; Роско знал, что Эдвина верно служила лагерю Вандерворта.

– Спасибо, Алекс, – сказала она, взяв стакан.

С минуту в воздухе висело напряжение, затем остальные последовали их примеру. Лицо Роско Хейворда сердито вытянулось. Он как будто собрался что-то сказать, но передумал.

Вице-президент, шеф службы безопасности Нолан Уэйнрайт, высоченный негр с внешностью Отелло, громко объявил:

– Миссис Д’Орси, джентльмены, мистер Росселли.

Гул голосов стих.

Бен Росселли стоял в дверях и, обводя взглядом присутствующих, слегка улыбался. Он, как всегда, являл собой образец эдакого отеческого благодушия и прочной надежности – человека, которому тысячи сограждан могут вверить свои деньги. Этот образ государственного мужа и банкира подчеркивала неизменная черная тройка, а на жилете – золотая цепь от часов, спрятанных в нагрудном кармашке.

Однако сегодня Бен Росселли не излучал своей обычной энергии. Он опирался на трость – такого еще не видывал ни один из присутствующих.

Он протянул руку, по-видимому, намереваясь придвинуть к себе один из массивных директорских стульев. Но его опередил Нолан Уэйнрайт; тихо поблагодарив, президент сел.

– Это неофициальная встреча. Долго я вас не задержу. Пожалуйста, можете садиться. Ах да, спасибо. – Последняя фраза была адресована официанту, который подал ему бокал хереса и вышел, закрыв за собой дверь.

– Мы собрались явно для того, чтобы что-то отпраздновать, – сказал Алекс Вандерворт. – Осталось только выяснить – что.

На лице Бена Росселли вновь мелькнула улыбка.

– Хорошо, если б так, Алекс. Я подумал, что это тот самый случай, когда выпить не помешает.

Он помолчал, и внезапно всех охватила тревога. Было ясно, что это не простое совещание. На лицах отразились неуверенность и беспокойство.

– Я умираю, – сказал Бен Росселли. – Доктора говорят, мне осталось недолго. Я решил, что все вы должны об этом знать. – Он поднял бокал и, помолчав в задумчивости, отпил глоток хереса.

Если до сих пор в конференц-зале царила тишина, то сейчас молчание стало гробовым. Никто не двинулся с места, не проронил ни звука.

Старый Бен подался вперед, опершись на трость.

– Ваше смущение излишне. Мы все старые друзья, потому-то я вас и собрал. И хочу упредить естественные вопросы: то, что я сказал, совершенно определенно – если бы я надеялся хоть на малейший шанс, то не стал бы спешить. Догадываюсь, что еще может вас интересовать: у меня рак легких, и к тому же запущенный. Вряд ли я доживу до Рождества. – Он замолчал, и вдруг стало заметно, как он слаб и изможден. Росселли добавил более мягко: – Сейчас, когда вы все знаете, можете передать остальным.

Эдвина Д’Орси подумала, что не успеет опустеть конференц-зал, как новость разлетится со скоростью степного пожара. Известие не оставит равнодушным никого – одних оно искренне опечалит, другие отнесутся к нему более прагматично; что касается Эдвины, она была потрясена и чувствовала, что все остальные – тоже.

– Мистер Бен, – наконец отважился один из «стариков». Поп Монроу был старшим клерком в отделе кредитования; голос его дрожал: – Мистер Бен, изрядно вы нас озадачили, нечего сказать. По-моему, никто толком и не знает, как реагировать.

Раздался гул голосов, почти стон, выражавший одновременно и согласие, и сочувствие.

Его перекрыл голос Роско Хейворда:

– Однако мы можем и должны сказать, – в его тоне прозвучало нечто похожее на упрек, словно остальным следовало дождаться, пока он заговорит первым, – эта ужасная новость нас ошеломила и опечалила, но нашими молитвами со временем ситуация может измениться к лучшему, и у всех нас появится надежда. Ведь ни для кого не секрет, что мнение докторов редко бывает безошибочным. А медицинская наука может приостановить, даже излечить…

– Роско, я же сказал: через все это я уже прошел, – перебил его Бен Росселли, впервые выказав раздражение. – Что касается врачей, то это были сливки медицины.

– Бен, мы все огорчены, – сказал Алекс Вандерворт. – Мне крайне неловко за свои слова.

– Насчет празднования? Полно! Ты ведь не знал. – Старик усмехнулся. – А кроме того, почему бы и нет? Я прожил хорошую жизнь, не каждому это удается, так что у нас, безусловно, есть повод. – Он ощупал карманы пиджака и огляделся по сторонам. – У кого-нибудь найдется сигарета? Врачи не дают мне курить.

– Может, все-таки не стоит? – спросил Роско Хейворд.

Бен Росселли бросил на него насмешливый взгляд, ничего не ответив. Ни для кого не было секретом, что, хоть старик и ценил способности Хейворда, отношения между ними всегда были весьма прохладными.

Алекс Вандерворт прикурил сигарету и протянул ее президенту. Глаза Алекса были влажными.

– В таких случаях тоже есть чему радоваться, – заметил Бен. – Во-первых, ты получил предупреждение и у тебя есть время довести до конца начатые дела. Хотя, с другой стороны, конечно, есть о чем пожалеть.

Причины для сожаления были всем известны: у Бена Росселли не было наследника. Единственного сына он потерял во время Второй мировой войны, а позднее, во Вьетнаме, погиб внук, на которого он возлагал большие надежды.

Старик зашелся кашлем. Нолан Уэйнрайт, стоявший ближе, взял сигарету из его трясущихся пальцев и затушил. Теперь все увидели, каких физических усилий стоила Бену Росселли сегодняшняя встреча.

То было его последнее посещение банка, хотя тогда никто об этом и не догадывался.

Все подходили к нему по очереди, с нежностью пожимая руку и подыскивая слова. Когда настал черед Эдвины Д’Орси, она поцеловала его в щеку, и старик заморгал.

Роско Хейворд одним из первых покинул конференц-зал. Перед исполнительным вице-президентом стояли две неотложные задачи.

Первая – обеспечить плавный переход власти в другие руки после смерти Бена Росселли. Вторая – добиться собственного назначения на пост президента и главы администрации.

Хейворд и без того был крепким кандидатом. Но таковым был и Алекс Вандерворт, и, возможно, среди служащих банка у Алекса было больше сторонников. Однако Хейворд полагал, что в совете директоров – а это главное – его шансы на успех выше.

Мудрый банковский политик, обладающий аналитическим, хватким умом, Хейворд приступил к составлению плана действий уже во время собрания в конференц-зале. Теперь он направлялся в свой кабинет. Усевшись за стол, он вызвал старшую из двух секретарш, миссис Каллаган, и отрывисто продиктовал ей свои распоряжения.

Во-первых, она должна была обзвонить всех членов совета директоров – Роско Хейворд переговорит с каждым из них по очереди. Список директоров лежал перед ним на столе.

Во-вторых, закрыть дверь к нему в кабинет, что было странно, так как в «ФМА» издавна культивировалась традиция открытых дверей.

Сегодня утром Хейворд сразу обратил внимание на то, что помимо представителей администрации в конференц-зале присутствуют только два члена совета директоров «Фёрст меркантайл Америкен». Оба они были близкими друзьями Бена Росселли, потому, разумеется, он их и пригласил. Однако это означало, что остальные пятнадцать еще не знают о его приближающейся смерти. Хейворд позаботится о том, чтобы все они услышали это известие из его уст.

Он исходил из двух соображений: первое – новость была столь неожиданной и ошеломляющей, что между тем, кто ее сообщит, и тем, кто услышит, непременно возникнет ощущение близости. Второе – некоторых директоров может задеть то, что рядовым служащим «ФМА» в некотором смысле оказали предпочтение. На этом-то и собирался сыграть Роско Хейворд.

Раздался первый телефонный звонок. Он снял трубку и начал говорить. За этим звонком последовал другой, потом еще и еще.

Через полчаса Роско Хейворд серьезно сообщал достопочтенному джентльмену Харольду Остину:

– Конечно, все мы ужасно расстроены и находимся в полном смятении. То, что поведал нам Бен, кажется просто невозможным, нереальным.

– Господи! И самому об этом рассказать!

Харольд Остин был одним из столпов города, он принадлежал к третьему поколению хорошей семьи и когда-то был избран в конгресс на один срок – отсюда и титул «достопочтенный джентльмен», который доставлял ему известное удовольствие. Сейчас он являлся владельцем крупнейшего в стране рекламного агентства и ветераном совета директоров банка, где пользовался значительным влиянием.

Хейворд поспешил ухватиться за последнюю реплику Харольда:

– Я разделяю ваше недоумение. Честно говоря, меня самого это удивило. И наиболее странным мне показалось то, что директоров не известили первыми. Я счел своим долгом незамедлительно довести это до вашего сведения и до сведения остальных.

На суровом лице Хейворда с орлиным профилем появилось сосредоточенное выражение, серые глаза за стеклами очков были холодны.

– Согласен с вами, Роско, – произнес голос на другом конце провода. – Я считаю, что как раз нам следовало бы сообщить в первую очередь, я ценю вашу предупредительность.

– Спасибо, Харольд. В такие минуты никогда не знаешь, как лучше поступить. Правда, одно обстоятельство не вызывает сомнений – кто-то должен взять на себя руководство банком.

Хейворду весьма удавался фамильярный тон. Сам он происходил из хорошей семьи и умел разговаривать с власть имущими. Хейворд гордился своим социальным положением и знакомствами с высокопоставленными лицами, в том числе в Вашингтоне. Кроме того, ему нравилось напоминать окружающим, что он является прямым потомком одного из составителей Декларации независимости.

Он продолжал:

– Необходимость оповещения членов совета директоров диктуется еще одной причиной: эта печальная новость наверняка получит широкий резонанс. Причем в скором времени.

– Несомненно, – согласился достопочтенный джентльмен. – Не исключено, что к завтрашнему дню об этом пронюхает пресса и журналисты будут донимать нас вопросами.

– Вот именно. А неверно поданная информация может сбить с толку вкладчиков и понизить наши акции.

– Хм…

Роско Хейворд почти слышал скрип шестеренок в мозгу своего собеседника. Тресту «Остин фэмили», возглавляемому достопочтенным Харольдом, принадлежал крупный пакет акций «ФМА».

– Конечно, если совет, – продолжал наседать Хейворд, – предпримет энергичные меры, с тем чтобы рассеять сомнения общественности, то все может сойти гладко.

– Но только не для друзей Бена Росселли, – сухо напомнил ему Харольд Остин.

– Я же сейчас совершенно другое имел в виду. Уверяю вас, я скорблю не меньше вашего.

– Что вы предлагаете, Роско?

– Главное, Харольд, – не допустить безвластия. Другими словами, президентское кресло не должно пустовать ни одного дня. При всем нашем уважении и симпатии к Бену этот банк слишком долгое время ассоциировался с единоличным управлением. Разумеется, уже многие годы это не соответствует действительности: банк бы никогда не попал в число двадцати крупнейших банков страны, руководи им только один человек. Благодаря сложившейся ситуации, как бы тяжела она для нас ни была, у совета директоров появляется возможность развеять этот миф.

Хейворд чувствовал, что его собеседник лихорадочно соображает. Он отчетливо представлял себе Остина – немолодой красавец и щеголь, с длинной ухоженной шевелюрой, он словно сошел с обложки рекламного журнала. Наверняка он, как всегда, попыхивал огромной сигарой. Однако и достопочтенного Харольда еще никто и никогда не оставлял в дураках – он имел репутацию проницательного, преуспевающего бизнесмена.

– Что касается безвластия, – наконец отозвался Харольд, – по-моему, вы правы. Согласен, что необходимо решить, кто же будет преемником Росселли, и, может быть, даже объявить фамилию до кончины Бена.

Хейворд напряженно слушал.

– Думаю, что лучшей кандидатуры, чем вы, Роско, нам не найти. Я пришел к этому выводу уже давно. Вы обладаете всеми необходимыми качествами: у вас есть опыт и твердый характер. Так что я намерен голосовать за вас, кроме того, я сумею убедить некоторых членов совета последовать моему примеру. Полагаю, вы не будете возражать.

– Я, конечно, благодарен…

– Не исключено, что взамен я могу попросить quid pro quo[1].

– Логично.

– Вот и славно. Значит, мы поняли друг друга.

Повесив трубку, Роско Хейворд счел состоявшуюся беседу в высшей степени удачной. Харольд Остин был человеком последовательным и умел держать слово.

Не менее удачными были и все предыдущие разговоры. А во время беседы с Филипом Джоханнсеном, президентом компании «Мидконтинент раббер», появилась возможность разыграть дополнительный козырь. Джоханнсен откровенно признался, что всегда недолюбливал Алекса Вандерворта, чьи взгляды, с его точки зрения, были чересчур левыми.

– Алекс действительно таков, – подтвердил Хейворд. – Да и в его личной жизни творится бог знает что. Впрочем, по-моему, это вполне закономерно.

– А что у него за проблемы?

– Женщины.

– Это важно, Роско. Все останется между нами. Говорите.

– Ну, во-первых, у Алекса не все благополучно в семье. Во-вторых, у него есть любовница. В-третьих, она левая активистка, часто попадает в газеты, причем в контексте, который вряд ли может пойти банку на пользу. Иногда я задаюсь вопросом: сколь велико ее влияние на Алекса?

– Хорошо, что предупредили, Роско. Совет директоров непременно должен узнать об этом. Так, значит, левая активистка?

– Да. Марго Брэкен.

– Кажется, я о ней слышал. Причем в восторг меня это не привело.

Хейворд улыбнулся.

Однако когда он дозвонился до Леонарда Л. Кингсвуда, председателя совета директоров компании «Нортэм стил», его радость несколько омрачилась.

Кингсвуд, который начинал чернорабочим на сталелитейном заводе, в ответ на замечание Хейворда, что Бену Росселли следовало в первую очередь собрать директоров, резко его оборвал:

– Не говорите ерунды, Роско. На месте Бена я бы поступил точно так же. Прежде всего такие вещи говорят самым близким людям, а уж потом – директорам и прочим важным птицам.

По поводу же возможного падения акций «Фёрст меркантайл Америкен» Лен Кингсвуд возразил:

– Ну и что? Они наверняка опять поднимутся в цене в течение недели – ведь банк-то в полном порядке, и реальная стоимость акций останется прежней. Это понятно всякому, кто мало-мальски в нашем деле разбирается. Роско, вся ваша игра шита белыми нитками, а потому, дабы не тратить попусту время, выскажусь без обиняков. Вы прекраснейший финансист – лучшего специалиста в банковском деле я не знаю. Если когда-нибудь вы захотите перейти к нам в «Нортэм» – на более высокую зарплату плюс процент, я смещу кого надо и вы возглавите нашу финансовую службу. Это и предложение, и обещание. Я не шучу. Однако при всех ваших достоинствах, Роско, вы по натуре не лидер. Во всяком случае, я так считаю и буду отстаивать свое мнение на заседании совета при обсуждении вопроса о преемнике Бена. Скажу больше, я буду голосовать за Вандерворта. И не намерен это от вас скрывать.

– Спасибо за откровенность, Леонард, – спокойно ответил Хейворд.

– А если вы всерьез отнесетесь к моему предложению, звоните в любое время.

Роско Хейворд вовсе не собирался делать ставку на «Нортэм стил». После жестокого приговора, только что вынесенного Леонардом Кингсвудом, он никогда не согласится на это из самолюбия, хотя деньги и имеют для него значение. А кроме того, он был преисполнен непоколебимой уверенности в том, что ему уготована главенствующая роль в «ФМА».

Вновь зазвонил телефон. Он снял трубку, и Дора Каллаган сообщила, что на проводе еще один директор: «Мистер Флойд Леберр».

– Флойд, – начал Хейворд тихим, серьезным голосом, – с глубоким прискорбием извещаю вас о постигшем нас горе…

Не все покинули конференц-зал с той же поспешностью, что Роско Хейворд. Некоторые задержались в коридоре и тихо беседовали, потрясенные услышанным.

Алекс Вандерворт подошел к Эдвине и указал в сторону своего кабинета, находившегося рядом. Кабинеты руководителей банка располагались на том же этаже, что и конференц-зал, – на 36-м, в административной башне.

– Хочешь заглянуть ко мне на пару минут?

– Да, с удовольствием, – ответила она.

Алекса и Эдвину связывала давняя дружба. И несмотря на то что Эдвина, возглавлявшая центральное отделение «ФМА», стояла на несколько ступеней ниже Алекса в банковской иерархии, он всегда держался с ней на равных, а в вопросах, касающихся ее «вотчины», имел дело непосредственно с ней, минуя бюрократическую машину.

– Алекс, – поддела его Эдвина, – должна заметить, ты совсем отощал.

Добродушная улыбка осветила его гладкое, круглое лицо.

– Бросается в глаза, да?

Алекс Вандерворт был любителем вечеринок и приемов, знал толк в еде и винах. К сожалению, он быстро набирал вес. Периодически Алекс садился на диету, сейчас как раз был один из таких периодов. Словно по негласному соглашению, они нарочито избегали говорить о том, что сильнее всего волновало обоих.

– Как в этом месяце идут дела в отделении? – спросил он.

– Отлично. Я преисполнена оптимизма в отношении следующего года.

– А что Льюис думает по этому поводу?

Льюис Д’Орси, муж Эдвины, был владельцем и издателем популярного среди вкладчиков бюллетеня.

– Он настроен весьма мрачно. Предвещает новое падение доллара.

– Я с ним согласен. Видишь ли, Эдвина, беда американских банков заключается в том, что мы не поощряем вклады в иностранной валюте – швейцарских франках, немецких марках и так далее, – как это делают европейские банки. Мы идем навстречу только большим корпорациям, которые знают, как надавить. Что же касается средних и мелких вкладчиков, для них такие уступки делаются редко, если вообще делаются. Начни мы открывать счета в европейских валютах десять или даже пять лет назад, многие из наших клиентов не проигрывали, а выигрывали бы при колебаниях курса доллара.

– А министерство финансов не будет возражать?

– Вероятно, будет. Но под давлением общественного мнения оно пойдет на попятную. Это уже проверено.

– Ты когда-нибудь затевал разговор на эту тему – чтобы больше вкладчиков имели счета в иностранных валютах?

– Однажды. Но безуспешно. Для нас, американских банкиров, доллар, каким бы слабым он ни был, остается святыней. А это все равно что зарываться головой в песок, люди же теряют при этом деньги. Лишь самые прозорливые догадались открыть счета в швейцарских банках, прежде чем доллар начал обесцениваться.

– Я много об этом думала, – сказала Эдвина. – Всякий раз, когда доллар падал, банкиры знали заранее, что это неизбежно произойдет. И тем не менее клиентов – за исключением избранных – не предупреждали, не рекомендовали им продавать доллары.

– Это считалось антипатриотичным. Даже Бен…

Алекс осекся. С минуту оба молчали.

Сквозь застекленную восточную стену кабинета были видны два огромных, недавно выстроенных небоскреба.

Глядя на них, Эдвина сказала:

– Окажись я сейчас на месте Бена, я была бы счастлива оставить после себя такой след, как «ФорумИст».

– Видимо, ты права. Без него это так и осталось бы неосуществленной мечтой.

«ФорумИст» было названием крупной программы, разработанной городскими властями и направленной на реконструкцию центра города. По решению Бена Росселли «Фёрст меркантайл Америкен» финансировал программу; ответственным со стороны банка был назначен Алекс Вандерворт. Центральный филиал, возглавляемый Эдвиной, выдавал ссуды на строительство и принимал закладные.

– Я как раз думала о переменах, которые произойдут в банке. – Эдвина чуть не добавила: «Когда Бена не станет…»

– Конечно, перемен не миновать, и, вероятно, немалых. Но я надеюсь, «ФорумИст» они не затронут.

Она вздохнула:

– И часа не прошло, как Бен сообщил нам…

– А мы обсуждаем будущее банка, хотя могила еще не вырыта. Что ж, никуда не денешься, Эдвина. Бен не стал бы возражать. Есть вопросы, которые требуют безотлагательного решения.

– В том числе: кто займет пост президента.

– Да, в том числе.

– Многие из нас надеялись, что это будешь ты.

– Честно говоря, я и сам надеялся.

Оба умолчали о том, что до сегодняшнего дня Алекс Вандерворт считался наследником Бена Росселли. Правда, в более отдаленном будущем. Алекс работал в «Фёрст меркантайл Америкен» всего два года. До этого он занимал видный пост в «Федеральном резерве», и Бен Росселли переманил Алекса к себе, с тем чтобы со временем сделать его первым лицом.

Тогда старик Бен сказал Алексу:

– Лет через пять я желал бы передать дела не просто блестящему профессионалу. Я хочу, чтобы банком управлял тот, кто всегда будет помнить: мелкие вкладчики, то есть частные лица, во все времена были для нас основой основ. К сожалению, сегодня банкиры слишком далеки от этих людей.

Бен Росселли ясно дал понять, что он ничего твердо не обещает, однако добавил:

– По-моему, Алекс, вы тот человек, который нам нужен. Давайте поработаем вместе, а там видно будет.

Алекс приступил к работе и вскоре благодаря своему опыту и непрестанному поиску нестандартных решений завоевал себе подлинный авторитет. Что же до жизненной философии, то оказалось, что зачастую они с Беном исповедуют одни и те же взгляды.

Алекс соприкоснулся с банковским делом еще в ранней молодости, причиной тому был его отец, эмигрант из Голландии, осевший в Миннесоте и занявшийся фермерством.

Питер Вандерворт-старший взял в банке кредит и, чтобы выплачивать проценты, гнул спину от зари до зари семь дней в неделю. В конце концов он скончался в нищете от непосильного труда, банк же продал его землю, погасив таким образом не только просроченные проценты, но и вернув первоначальную ссуду. Печальный опыт отца убедил Алекса в том, что его место по ту сторону банковской стойки.

Молодой Алекс достиг поставленной цели, получив диплом Гарвардского университета и почетную степень доктора экономики.

– Все еще может свершиться по задуманному плану, – сказала Эдвина Д’Орси. – Ведь президента будет избирать совет директоров. А срок службы – это еще не все.

– Однако фактор немаловажный.

Про себя Алекс взвешивал шансы. Он знал, что ему хватит и опыта, и способностей, для того чтобы возглавить «Фёрст меркантайл Америкен», однако директора вполне могут отдать предпочтение ветерану банка. Скажем, стаж Роско Хейворда почти двадцать лет, и, несмотря на то что у него были разногласия с Беном Росселли, он пользовался прочным авторитетом в совете директоров.

Вчера ситуация благоприятствовала Алексу. Сегодня она изменилась. Он встал:

– Мне пора браться за работу.

– Мне тоже.

Однако когда Алекс остался один, он продолжал сидеть в задумчивости.

С директорского этажа Эдвина спустилась на скоростном лифте в фойе административной башни – ее архитектура представляла собой нечто среднее между Линкольн-центром и Сикстинской капеллой.

Окна фойе выходили на Росселли-плаза. Резкий осенний ветер кружил листья и вздымал пыль, торопя пешеходов к теплу очагов.

Эдвина не любила это время года. Оно навевало тоску, предвещало холода, дышало смертью.

Она невольно содрогнулась и поспешила в тоннель, соединявший административный корпус с центральным отделением банка – великолепным одноэтажным зданием.

То была ее «вотчина».

В центральном отделении банка среда началась как обычно.

На этой неделе Эдвина Д’Орси была дежурным администратором и пришла на работу в 8.30 – за полчаса до того, как массивные бронзовые двери открываются для клиентов.

Как управляющий центральным отделением «ФМА», а также как один из его вице-президентов, она имела право отказаться от обязанностей дежурного. Однако Эдвина предпочитала выполнять эту работу наравне со всеми. Тем самым она доказывала, что может работать не хуже мужчин – она была очень щепетильна на этот счет все пятнадцать лет своей деятельности в «Фёрст меркантайл Америкен». Да и дежурить приходилось всего лишь раз в десять недель.

У бокового входа в здание она поискала среди косметики в коричневой сумочке от Гуччи ключ. Затем, прежде чем вставить его в замочную скважину, она проверила сигнал «засады нет». Сигнал был на своем обычном месте – едва заметная маленькая желтая пластинка, приклеенная к окну. Несколько минут назад ее прикрепил вахтер, который обязан являться в банк первым. Сигнал означал, что внутри все в порядке. Если бы в течение ночи в банк проникли грабители, чтобы захватить заложников, первым был бы захвачен вахтер и предупредительного сигнала на окне не оказалось бы.

Поскольку за последнее время ограбления участились, большинство банков пользовалось сигналом «засады нет», при этом условный знак и его месторасположение часто менялись.

Войдя в здание, Эдвина первым делом открыла откидную панель, вмонтированную в стену. За ней находилась кнопка звонка; два долгих звонка, три коротких и еще один долгий – таков был ее код. Теперь в отделе службы безопасности, находившемся в административной башне, знают, что в банк вошел дежурный администратор. До нее то же самое проделал вахтер, у которого был собственный код.

В аппаратной службы безопасности после получения аналогичных звонков из других отделений банка систему сигнализации переключат с «тревоги» на «готовность».

Если бы Эдвина или вахтер перепутали код, то службой безопасности была бы вызвана полиция. И через несколько минут центральное отделение банка было бы оцеплено.

Коды, как и вся система условных сигналов, часто менялись.

Начали приходить остальные служащие, предъявлявшие пропуск вахтеру.

– Доброе утро, миссис Д’Орси. – К Эдвине присоединился седовласый ветеран банка по фамилии Тотенхо.

Он занимал пост исполнительного директора – в его компетенцию входили кадровые вопросы, а также текущая работа отделения. Они дошли по коридору до широкой, покрытой ковром лестницы, ведущей вниз, в хранилище. Дежурному администратору вменялось в обязанность присутствовать при открытии и закрытии двери в хранилище.

Они ждали, пока отключится автоматический замок, устанавливаемый на определенное время. Тотенхо мрачно спросил:

– Прошел слух, что мистер Росселли при смерти. Это правда?

– Боюсь, что да.

Она вкратце рассказала о вчерашней встрече. Тотенхо угрюмо буркнул что-то невразумительное. Эдвина взглянула на часы: 8.40. Через несколько секунд легкий щелчок внутри массивной двери из хромированной стали возвестит о том, что замок, установленный вчера вечером перед закрытием банка, автоматически отключился. Теперь можно открывать цифровые замки.

Нажав еще на одну секретную кнопку, Эдвина оповестила службу безопасности, что хранилище открывается не по принуждению.

Эдвина и Тотенхо стояли рядом, набирая каждый свою комбинацию. При этом ни один из них не знал комбинацию другого – таким образом, они могли открыть хранилище только вдвоем.

К ним подошел помощник исполнительного директора Майлз Истин. Молодой, красивый, элегантный, он был всегда жизнерадостен, чем выгодно отличался от вечно унылого Тотенхо. Эдвине нравился Истин. С ним был старший кассир хранилища, который будет принимать и выдавать деньги в течение дня. Только наличными за шесть рабочих часов через его руки пройдет около миллиона долларов – банкнотами и мелочью.

Что касается чеков, то за тот же период времени их денежный эквивалент составит еще двадцать миллионов.

Эдвина отступила назад, а старший кассир и Майлз Истин распахнули огромную, сконструированную по последнему слову техники дверь в хранилище. Она будет оставаться открытой до конца рабочего дня.

– Мне только что позвонили, – сказал Истин, обращаясь к исполнительному директору. – Надо где-то найти на сегодня двух кассиров.

Выражение лица Тотенхо стало совсем кислым.

– Что, грипп? – спросила Эдвина.

Вот уже десять дней как в городе свирепствовала эпидемия, и в банке не хватало людей, в первую очередь кассиров.

– Да, – отозвался Майлз Истин.

– Хоть бы мне самому заразиться, – захныкал Тотенхо, – тогда я бы мог остаться дома, предоставив кому-нибудь другому беспокоиться о том, кто будет сидеть за кассами. Вы настаиваете, чтобы мы сегодня открылись? – поинтересовался он у Эдвины.

– По-моему, от нас этого ждут.

– В таком случае нам придется привлечь парочку администраторов. Ты будешь первым, – обратился он к Майлзу Истину, – так что бери ящик и готовься к встрече с клиентами. Ты еще не разучился считать?

– До двадцати сосчитаю, – ответил Истин, – если сниму носки.

Эдвина улыбнулась. Она не сомневалась в молодом Истине – он отлично справлялся с любым делом. Когда в будущем году Тотенхо уйдет на пенсию, скорее всего она назначит исполнительным директором Майлза Истина. Он улыбнулся в ответ.

– Не беспокойтесь, миссис Д’Орси. Я довольно хороший запасной игрок.

Эдвина знала, что у Истина было весьма интересное хобби – он изучал и коллекционировал иностранные банкноты и монеты, и его познания в этой области не раз пригождались банку. Кроме того, Истин был настоящим экспертом по части фальшивых денег – всякий раз, когда банкнота вызывала сомнения, к нему обращались за консультацией.

Все трое – Эдвина, Истин и Тотенхо – поднялись по лестнице из хранилища на первый этаж.

Из бронированного грузовика в здание вносили холщовые мешки с деньгами, при сем присутствовали двое вооруженных охранников.

Огромные суммы наличных доставлялись в банк каждое утро. Такой порядок обусловливался очень простой причиной. Иметь излишки денег в хранилищах считалось нецелесообразным, кроме того, существовала опасность недостачи или ограбления.

Для любого управляющего банком главное – предотвратить дефицит денег, но при этом и лишних держать нельзя.

– Надеюсь, вы привезли денежки поновее, а не то старье, что мы получаем в последнее время, – проворчал Тотенхо, обращаясь к охранникам.

– Я сказал парням в центральной кассе, что вы недовольны, мистер Тотенхо, – отозвался один из охранников. – Вы им, оказывается, звонили. По мне, так любые деньги хороши – что старые, что новые.

– К сожалению, – ответил исполнительный директор, – не все наши клиенты такого мнения.

Каждый банк стремился заполучить новую валюту, поступавшую в «Федеральный резерв» из монетного двора. Как ни странно, но многие клиенты, так называемая придирчивая клиентура, отказывались от истрепанных банкнот, требуя выдать им новые или по крайней мере чистые, которые на банковском жаргоне именовались «качественными». К счастью, среди клиентов были и такие, кому это было абсолютно безразлично, и в подобных случаях кассиры должны были по возможности избавляться от самых грязных, засаленных купюр.

– Говорят, сейчас гуляет много фальшивых денег, причем первоклассных. Может, подсобить – раздобыть для вас мешок-другой, – пошутил второй охранник, подмигнув товарищу.

– Как-нибудь обойдемся. Их и так попадает к нам предостаточно.

Только на прошлой неделе в банке было обнаружено около тысячи фальшивых долларов – источник поступления оставался неизвестен.

Агенты Секретной службы США, обсуждавшие накануне эту проблему с Эдвиной и Майлзом Истином, не скрывали своей озабоченности.

– Еще никогда фальшивые деньги не знали столь высокого качества и не поступали в обращение в таком количестве, – заметил один из них. – По самым минимальным подсчетам, в прошлом году было изготовлено около тридцати миллионов фальшивых долларов.

Основными источниками поступления фальшивой американской валюты являлись Англия и Канада. Агенты также сообщили, что колоссальные суммы фальшивых денег введены в обращение в Европе.

– Там их весьма сложно обнаружить, поэтому предупредите своих друзей, чтобы ни в коем случае не принимали в Европе американские доллары. Они вполне могут оказаться просто бумагой.

Первый охранник взвалил мешок на плечи.

– Не беспокойтесь. Все это настоящие зеленые. Мы не подведем!

Оба охранника спустились в хранилище.

Эдвина направилась к своему столу на возвышении. Банк постепенно оживал. Центральные двери открылись, и начали появляться первые клиенты.

Место, где по традиции работали старшие управляющие, являло собой небольшое возвышение, покрытое темно-красным ковром. По обеим сторонам стола Эдвины, самого большого и элегантного, красовались два флага: чуть сзади справа – государственный американский, а слева – треугольный флаг штата. Иногда у нее возникало ощущение, словно она находится в телестудии и должна сделать важное заявление перед камерой.

Ее стройное, гибкое тело привычно опустилось на вращающийся стул с высокой спинкой, она поправила коротко стриженные волосы, хотя в этом не было нужды – они лежали, как всегда, идеально.

Эдвина протянула руку к папкам с прошениями о предоставлении ссуд; она имела право утверждать более высокие суммы, чем кто-либо из управляющих. До одного миллиона долларов единовременно, правда, требовалось согласие двух других представителей администрации. Согласие она неизменно получала. Прошения на ссуды свыше миллиона передавались в административный корпус, в отдел по вопросам кредитной политики.

В «Фёрст меркантайл Америкен», как и в структуре любого другого банка, статус администратора определяется размерами ссуды, которую тот имел право утверждать. Такого рода полномочия свидетельствовали о месте администратора в иерархии банка. И назывались «качеством инициалов», так как для окончательного утверждения ссуды администратор ставил на документе свои инициалы.

«Качество инициалов» Эдвины было необычайно высоким для управляющего.

Сегодня утром она просмотрела два прошения о предоставлении ссуды, одобрила первое и сделала кое-какие карандашные пометки на втором. Третье прошение ее просто потрясло. Словно громом пораженная, она еще раз прочла все бумаги, прилагавшиеся к прошению.

Администратор, подготовивший дело, ответил на звонок Эдвины по селектору:

– Каслмен слушает.

– Клифф, подойдите, пожалуйста, ко мне.

– Сейчас иду. – Их отделяло друг от друга не больше шести столов, и Каслмен смотрел прямо на Эдвину. – Держу пари, я знаю, зачем вы меня вызываете.

Клифф Каслмен был человеком небольшого роста, аккуратным, с круглым розовым лицом и мягкой улыбкой. Просителям он нравился, так как умел слушать и сочувствовать.

– Я было решила, – сказала Эдвина, – что это прошение не более чем розыгрыш, хотя и отвратительный.

– Я бы даже сказал, омерзительный, миссис Д’Орси. Однако при всей тошнотворности ситуации, уверяю вас, она реальна. – Каслмен указал на папку. – Я заранее собрал всю информацию, предвидя, что вы ее потребуете. А также приложил свою рекомендацию.

– И вы действительно считаете возможным выдать такую колоссальную ссуду на это?

– Я действительно так считаю.

Сорокатрехлетний аптекарь по фамилии Госберн обращался с просьбой о ссуде в размере двадцати пяти тысяч долларов. На эти деньги он намеревался приобрести большую капсулу из нержавеющей стали, чтобы поместить туда тело своей дочери Андреа. Она умерла шесть дней назад в возрасте пятнадцати лет от болезни почек. В настоящее время тело Андреа находилось в морге. Капсула наполнялась жидким азотом минусовой температуры. И в этот раствор погружалось тело, завернутое в алюминиевую фольгу.

– Вам не доводилось слышать об обществах крионистов?

– Нечто псевдонаучное. С довольно плохой репутацией.

– Верно. Однако у крионистов есть множество сторонников, в частности, они сумели убедить Госберна и его жену в том, что, когда медицина достигнет более высокого уровня развития – лет эдак через пятьдесят – сто, – Андреа можно будет отогреть, оживить и вылечить. Кстати, девиз крионистов: заморозить – выждать – вернуть к жизни.

– Какой ужас, – выдохнула Эдвина.

– Согласен. Однако попробуйте взглянуть на все это их глазами. Они искренне веруют. К тому же они взрослые, вполне разумные и глубоко набожные люди. Разве можем мы, банкиры, брать на себя роль судей? С моей точки зрения, вопрос заключается лишь в следующем: сможет ли Госберн выплатить долг? Ознакомившись с цифрами, смею утверждать – сможет и выплатит. Не исключено, что он не в своем уме. Но из его дела явствует, что если он и сумасшедший, то аккуратно оплачивающий счета. Миссис Д’Орси, – добавил Каслмен, – дело пролежало у меня на столе два дня. И по-моему, это оправданный риск.

Оправданный риск. В конце концов Эдвина пришла к выводу, что, по большому счету, Клифф Каслмен прав – только степень оправданности риска и должна интересовать банк. Прав он и в том, что банк не должен выступать в роли судьи по житейским делам.

– Ладно, – сказала Эдвина. – Хоть эта затея мне глубоко отвратительна, я принимаю вашу точку зрения.

Она поставила инициалы. Каслмен вернулся к своему столу.

Таким образом, если не считать ссуды на замораживание тела девушки, день начался как обычно.

Все шло своим чередом до обеда.

В те дни, когда Эдвина обедала одна, она предпочитала «нижний» кафетерий в административной башне. В кафетерии было шумно, еда – так себе, но обслуживали там быстро, и весь обед занимал пятнадцать минут.

Однако сегодня у нее был гость, и потому она воспользовалась одной из привилегий вице-президента, пригласив его в закрытый ресторан для старшего руководства – на одном из верхних этажей административной башни. То был их клиент – распорядитель кредитов в крупнейшем городском магазине, который просил ссуду в размере трех миллионов на короткий срок для покрытия дефицита наличных.

– Ох уж эта инфляция! – вздыхал бухгалтер над суфле из шпината.

Счет магазина имел для банка серьезное значение, однако Эдвина настояла на жестких, выгодных банку условиях сделки. Клиент поворчал, но, когда принесли десерт, согласился. Сумма в три миллиона долларов превышала компетенцию Эдвины, несмотря на это, она не сомневалась, что со стороны «башни» возражений не будет. В случае необходимости – в целях экономии времени – она поговорит с Алексом Вандервортом, который всегда поддерживал ее начинания.

Они принялись за кофе, когда к столику подошла официантка.

– Миссис Д’Орси, – сказала девушка, – вас к телефону мистер Тотенхо. Он говорит, срочно.

Эдвина извинилась и прошла в телефонную кабину.

– Еле вас разыскал, – прохныкал исполнительный директор.

– Ну ведь разыскали же. Что стряслось?

– У нас крупная недостача.

Он рассказал, что кассир сообщил о недостаче полчаса назад. Все это время идет проверка. Помимо обычного уныния в голосе Тотенхо слышалась паника. Эдвина спросила, о какой сумме идет речь. Тотенхо сглотнул:

– Шесть тысяч долларов.

– Иду немедленно.

Не прошло и минуты, как она, извинившись перед гостем, спускалась на первый этаж в скоростном лифте.

– Насколько я понимаю, – мрачно заметил Тотенхо, – ни у кого не вызывает сомнений то обстоятельство, что пропали шесть тысяч долларов наличными.

Исполнительный директор был в числе четверых человек, сидевших у стола Эдвины Д’Орси. Здесь же были Эдвина, Майлз Истин и кассирша Хуанита Нуньес.

Деньги пропали из кассы Хуаниты Нуньес.

Прошло полчаса с тех пор, как Эдвина вернулась с обеда.

– Вы правы, – ответила она на замечание Тотенхо, – но мы пока не исчерпали всех своих возможностей. Я бы хотела еще раз проанализировать ситуацию – тщательно и не торопясь.

Было начало четвертого. В банке не осталось ни одного клиента. Входные двери были заперты.

Каждый занимался своим делом, однако от Эдвины не ускользнуло то, что служащие украдкой поглядывают на них: все понимали – случилось что-то серьезное.

Эдвина приказала себе сохранять спокойствие и трезво оценивать каждую подробность. Сейчас важно не упустить ни малейшего нюанса в интонации, в манере говорить – особенно внимательно надо следить за реакцией миссис Нуньес.

Эдвина прекрасно знала, что очень скоро ей придется заявить о крупной недостаче руководству банка, после чего за дело примется главное отделение службы безопасности, а возможно, и ФБР. Однако пока оставался шанс разобраться во всем своими силами, не пуская в ход тяжелую артиллерию, Эдвина намеревалась его использовать.

– Если не возражаете, миссис Д’Орси, – сказал Майлз Истин, – я начну, поскольку я первым узнал от Хуаниты о недостаче.

Эдвина кивнула в знак согласия.

Истин рассказал, что услышал о недостаче без чего-то два. К нему подошла Хуанита Нуньес и сообщила, что, похоже, в ее кассе не хватает шести тысяч долларов. После чего Истин запер свою кассу и отправился к Тотенхо.

Тут вступил в разговор Тотенхо, который был мрачнее тучи. Он сразу переговорил с миссис Нуньес. Сначала он не поверил, что недостача составляет шесть тысяч долларов, – ведь невозможно определить сумму наобум, не проверив кассу.

Аргументы исполнительного директора были следующими: Хуанита Нуньес работала целый день. Начав с десяти тысяч долларов наличными, она принимала и выдавала деньги с девяти часов утра. В общей сложности она просидела за кассой почти пять часов минус сорок пять минут на обед, и все это время в банке было полно народу. Следовательно, сумма наличных в ее кассе – чеки мы исключаем – могла достичь двадцати – двадцати пяти тысяч долларов.

– Мне непонятно, – заключил Тотенхо, – как миссис Нуньес вообще могла определить, что пропали деньги, а к тому же еще и точно указать сумму?

Эдвина кивнула. Ей и самой это показалось странным.

Эдвина украдкой присматривалась к молодой женщине: миниатюрная, изящная брюнетка, не красавица, но по-своему привлекательная, типичная пуэрториканка с ярко выраженным акцентом. До сих пор она в основном молчала, лишь коротко отвечая на вопросы. Время от времени она о чем-то задумывалась – выражение лица говорило: мне надоело попусту тратить время. Однако она нервничала, беспрестанно сжимала руки и вертела тоненькое золотое обручальное кольцо.

Эдвина Д’Орси знала, что Хуаните Нуньес двадцать пять лет, она замужем, но живет одна с трехлетним ребенком. В «Фёрст меркантайл Америкен» она работает почти два года в одной и той же должности. Эдвина как-то слышала, что женщина воспитывает ребенка одна и испытывает серьезные материальные затруднения, так как бросивший ее муж оставил ей множество долгов.

Тотенхо продолжал: он сразу же велел ей прекратить работу, после чего ее немедленно «заперли».

«Запереть» означало помочь служащему, попавшему в подобную ситуацию. Кассира попросту оставляли одного в маленьком закрытом кабинете, где, вооружившись калькулятором, он должен был подсчитать приход и расход за день.

Тотенхо ждал за дверью.

Вскоре Хуанита позвала исполнительного директора и подтвердила, что не ошиблась. В кассе не хватало шести тысяч долларов.

Тотенхо пригласил Майлза Истина, и они вдвоем перепроверили кассу в присутствии Хуаниты Нуньес. Все оказалось именно так, как она говорила.

Тогда Тотенхо позвонил Эдвине.

– Итак, мы вернулись к тому, с чего начали, – сказала Эдвина. – Ни у кого не возникло новых идей?

– Если Хуанита не возражает, я бы хотел задать ей несколько вопросов, – вызвался Майлз Истин.

Эдвина кивнула.

– Постарайтесь припомнить, Хуанита, – начал Истин, – в течение дня вы ни с кем из кассиров не производили «ДО»?

Все трое знали, что «ДО» – это денежный обмен. Зачастую у дежурного кассира заканчивались банкноты или монеты какого-то одного достоинства, и если это случалось в горячую пору, то, вместо того чтобы идти в хранилище, кассиры выручали друг друга, «покупая» и «продавая» деньги.

– Нет, – ответила Хуанита. – Сегодня нет. Никаких обменов.

– В течение дня никто из служащих не мог оказаться около вашей кассы, – продолжал доискиваться Майлз Истин, – и позаимствовать некоторую сумму?

– Нет.

– Хуанита, за сколько времени до того, как обратились ко мне, вы обнаружили недостачу?

– За несколько минут.

– К этому моменту, – вмешалась Эдвина, – сколько времени прошло после вашего обеденного перерыва, миссис Нуньес?

На сей раз девушка усомнилась.

– Минут двадцать.

– Давайте попробуем вспомнить, не произошло ли что-нибудь до перерыва на обед, – предложила Эдвина. – Вы не допускаете, что деньги могли пропасть тогда?

Хуанита Нуньес отрицательно помотала головой.

– Почему вы в этом уверены?

– Знаю.

Эдвину начали раздражать беспомощные, односложные ответы девицы. Как и ее хмурая недоброжелательность, переходившая в откровенную враждебность.

Тотенхо повторил ключевой вопрос:

– Почему после обеда вы наверняка знали не только то, что пропали деньги, но и сколько именно?

Девушка вызывающе на него посмотрела:

– Знала.

Остальные недоверчиво молчали.

– А вы, случайно, не могли по ошибке выплатить эти шесть тысяч долларов клиенту?

– Нет.

– Прежде чем уйти на обед, Хуанита, – спросил Майлз Истин, – вы отвезли кассу в хранилище и установили цифровой замок. Верно?

– Да.

– Вы уверены, что не забыли насчет замка?

Девушка утвердительно кивнула.

– А замок исполнительного директора был заперт?

– Нет, открыт.

Что тоже было в порядке вещей.

– Когда вы вернулись с обеда, ваша касса по-прежнему находилась в хранилище и была заперта?

– Да.

– Вашу цифровую комбинацию никто, кроме вас, не знает? Вы ее никогда никому не давали?

– Нет.

На какое-то время поток вопросов прекратился. Повидимому, каждый из присутствующих прокручивал про себя порядок действий в хранилище.

Касса, о которой говорил Майлз Истин, представляла собой портативный сейф, установленный на подставке с колесиками, он был достаточно легким, для того чтобы его можно было без труда перемещать с места на место. За каждым кассиром была закреплена определенная касса с отчетливо проставленным номером. Несколько запасных касс предназначалось для особых случаев. Одной из них сегодня пользовался Майлз Истин.

При ввозе и вывозе из хранилища каждая касса регистрировалась старшим кассиром хранилища. Избежать этой процедуры было невозможно, как невозможно было – преднамеренно или по ошибке – взять чужую кассу. На ночь и на выходные массивная дверь в хранилище опечатывалась надежнее, чем гробница фараона.

На каждой кассе было установлено два особых цифровых замка. Один – для кассира, второй – для исполнительного директора или его помощника. Таким образом, по утрам касса открывалась в присутствии двух человек – кассира и исполнительного директора.

Каждый кассир должен был помнить и держать в секрете свою цифровую комбинацию, которую можно было изменить по его первому требованию. Цифровая комбинация кассира хранилась в специальном сейфе – в запечатанном конверте с двумя подписями, что было единственным письменным свидетельством. Печать на конверте можно было вскрыть лишь в случае болезни, смерти или увольнения кассира.

Современная касса отличалась еще одной особенностью – в нее была вмонтирована система сигнализации. Когда касса устанавливалась у стойки, то через электрическую сеть подключалась к внутренней системе связи. Предупредительная кнопка находилась внутри, под стопкой банкнот, так называемой «приманкой».

По инструкции кассиры не имели права использовать «приманку» для обычных денежных операций, однако в случае налета должны были в первую очередь избавиться от этих денег. Как только деньги были убраны с кнопки, автоматически приходила в действие система бесшумной сигнализации и поднимала на ноги службу безопасности банка и полицию, которая обычно оказывалась на месте через несколько минут; кроме того, сразу включались скрытые камеры. Фиксировались серийные номера «приманки», с тем чтобы потом их можно было использовать в качестве улики.

– «Приманка» на месте? – осведомилась Эдвина у Тотенхо.

– Да, – ответил тот, – «приманка» цела. Я проверил.

«Значит, нет никакой надежды ухватиться за эту ниточку», – подумала Эдвина.

Вновь заговорил Майлз Истин:

– Хуанита, может быть, вы все же припомните кого-нибудь, кто бы мог взять деньги из вашей кассы?

– Нет, – ответила Хуанита Нуньес.

Эдвине, внимательно наблюдавшей за девушкой, показалось, что Хуанита испугана. Ну что ж, у нее есть на то основания – ни в одном банке такая огромная недостача не может остаться безнаказанной.

Эдвина больше не сомневалась в том, что деньги украла Нуньес. Другого объяснения быть не могло. Остается лишь выяснить – как.

Хуанита Нуньес могла передать деньги сообщнику, находившемуся по другую сторону прилавка. Никто бы и не заметил. Либо спрятать деньги и тайно вынести их из банка во время обеденного перерыва, правда, в этом случае она рисковала сильнее.

Об одном Нуньес знала наверняка – она потеряет работу даже в том случае, если не будет доказано, что она украла деньги. Виновника крупной недостачи – и кассирам это было известно – всегда увольняли.

Эдвине было жаль Хуаниту. Очевидно, она была доведена до отчаяния. А возможно, пошла на это ради ребенка.

– Я думаю, мы сделали все, что в наших силах, – сказала Эдвина. – Мне придется проинформировать руководство банка. Расследование продолжат официальные лица. – Все трое встали. – Миссис Нуньес, – обратилась Эдвина к девушке, – останьтесь, пожалуйста.

Хуанита села.

И когда мужчины уже не могли их слышать, Эдвина произнесла с преувеличенной благожелательностью:

– Хуанита, я думаю, нам следует поговорить откровенно, по-дружески.

Эдвина подавила в себе прежнее раздражение. Хуанита напряженно смотрела ей в глаза.

– Вы, несомненно, осознаете два момента. Первый: неизбежно тщательное расследование при участии ФБР, поскольку у нашего банка федеральное страхование. Второй: подозрение неминуемо падет на вас. – Эдвина помолчала. – Я с вами откровенна. Вы понимаете меня?

– Понимаю. Но я не брала денег.

Эдвина заметила, что девушка по-прежнему нервно крутит обручальное кольцо.

– Каким бы длительным ни было расследование, Хуанита, истина все равно восторжествует. Следователи – люди дотошные. Да и опытные к тому же. Они доведут дело до конца.

– Я не брала денег, – с жаром повторила девушка.

– Я не говорю, что вы это сделали. Но если, паче чаяния, вам известно больше, чем вы говорили до сих пор, сейчас самое время открыть правду, ничего не скрывая, пока мы беседуем с глазу на глаз. Потом будет поздно.

Хуанита Нуньес собралась было заговорить. Эдвина подняла руку:

– Нет, дослушайте меня до конца. Я даю вам слово. Если деньги будут возвращены в банк, скажем, не позднее завтрашнего дня, не будет ни официального расследования, ни судебного разбирательства. Кто бы ни взял эти деньги, он не может дольше здесь работать. Однако с вами ничего такого не случится. Ручаюсь. Хуанита, вы хотите мне что-нибудь сказать?

– Нет, нет и нет! – Глаза девушки сверкали, лицо пылало от гнева. – Говорю вам, я не брала деньги, и сейчас и когда угодно это повторю.

Эдвина вздохнула:

– Ну что ж, тогда на сегодня все. Только, пожалуйста, не уходите из банка, предварительно не поставив меня в известность.

Похоже, Хуанита Нуньес хотела опять сказать что-то резкое. Однако лишь слегка пожала плечами и ушла.

Из-за своего стола, стоявшего на возвышении, Эдвина наблюдала за тем, что делается вокруг, – это был ее мир, за который она отвечала.

Все звуки были приглушенными: тихий гул голосов, шелест бумаг, позвякивание монет и пощелкивание калькуляторов.

Она приняла решение: сняв трубку, набрала внутренний номер.

– Служба безопасности, – прозвучал женский голос.

– Мистера Уэйнрайта, пожалуйста, – сказала Эдвина.

Со вчерашнего дня Нолан Уэйнрайт с трудом заставлял себя сосредоточиться на текущей работе в банке.

Шеф службы безопасности был глубоко потрясен известием, которое услышал во вторник утром в конференц-зале, – вот уже больше десяти лет их с Беном Росселли связывала теплая, искренняя дружба.

Их взаимная привязанность крепла день ото дня; а когда умерла жена Бена Росселли, Уэйнрайт стал частенько ужинать со стариком, после чего они допоздна засиживались за шахматами.

Это было своего рода отдушиной и для Уэйнрайта, чей собственный брак закончился разводом вскоре после того, как он поступил на работу в «ФМА».

Они говорили обо всем на свете, сознательно и бессознательно оказывая влияние друг на друга. Именно Уэйнрайт – и только они вдвоем знали об этом – убедил президента банка в том, чтобы тот употребил свой личный авторитет и фонды «ФМА» на осуществление программы «ФорумИст», – ведь Уэйнрайт родился и вырос в этом районе трущоб.

Так что, как и у многих других, у Нолана Уэйнрайта были свои сокровенные воспоминания и своя сокровенная скорбь.

Сегодня он все еще находился в подавленном состоянии и, проведя первую половину дня главным образом за рабочим столом, дабы избежать лишних встреч и разговоров, Уэйнрайт отправился обедать в одиночестве. Вернулся он вовремя, так как у него была назначена встреча с Вандервортом.

Они должны были увидеться в отделении «Кичардж», расположенном в административной башне.

В свое время «Фёрст меркантайл Америкен» выступил инициатором создания системы кредитных карт «Кичардж», в которой сейчас участвовала группа мощных американских, канадских и европейских банков. Карта «Кичардж» шла сразу после «Банк Америкард» и «Мастер Чардж». Руководил этим отделом «ФМА» Алекс Вандерворт.

Вандерворт пришел раньше времени, и Нолан Уэйн-райт застал его в центре управления, где тот наблюдал за ходом работы.

– Глаз не оторвешь, – сказал Алекс. – Лучшее бесплатное шоу в городе.

В большой, похожей на аудиторию комнате с приглушенным освещением и специальной звукопоглощающей обивкой на стенах и потолке у компьютеров сидело около пятидесяти операторов – в основном женщины.

Именно здесь владельцы кредитных карт «Кичардж» получали разрешения или отказы на кредиты.

Когда для оплаты товаров или услуг предъявлялась карта «Кичардж», она принималась безоговорочно, если сумма не превышала установленного лимита. Он мог колебаться в пределах от двадцати пяти до пятидесяти долларов. Для более крупной покупки требовалось разрешение, получить которое можно было в течение нескольких секунд.

Где бы ни был покупатель, он напрямую, через телефонный узел «УАТС», набирал номер центра «Кичардж». Автоматически происходило подключение к любому из свободных телефонов – и первый вопрос оператора был следующим: «Ваш коммерческий номер?»

Названные цифры набирались на компьютере. Затем – номер кредитной карты и сумма требуемого кредита.

На экране высвечивались слова «одобрено» или «отклонено». Пока оператор сообщал эту информацию покупателю, компьютер фиксировал сделку. В среднем в течение дня насчитывалось до пятнадцати тысяч звонков.

Алекс Вандерворт и Нолан Уэйнрайт надели наушники, чтобы слышать разговоры операторов с абонентами.

Тронув Алекса за руку, шеф службы безопасности указал на экран компьютера, где мигала надпись «похищена карта».

В соответствии с инструкциями женщина-оператор спокойно отвечала:

– По данным компьютера, ваша карта похищена. Постарайтесь найти похитителя и сообщите в местную полицию. Карту сохраните. «Кичардж» выплатит вам вознаграждение в размере тридцати долларов.

Уэйнрайт снял наушники, Алекс Вандерворт последовал его примеру.

– К сожалению, в большинстве случаев мошенник успевает воспользоваться картой, прежде чем нас известят о пропаже, – сказал Уэйнрайт.

– Но мы ведь получаем предупреждения о незаконном использовании «Кичардж».

– Верно. Десять покупок, и компьютер нас предостерегает.

Оба знали, что обладатели кредитной карты совершали не более чем шесть-восемь покупок в день. Зачастую, еще до того как настоящий владелец спохватится, компьютер фиксировал информацию: «вероятность незаконного использования».

– В последнее время из-за мошенников мы теряем огромные деньги, – сказал Нолан Уэйнрайт. – Гораздо больше, чем обычно. Вот почему я и хотел поговорить.

Они перешли в отделение службы безопасности «Кичардж». Вандерворт и Уэйнрайт являли собой полную противоположность друг другу: один – светловолосый, коренастый, полноватый, несколько флегматичный; другой – чернокожий, высокий, подтянутый и мускулистый; характеры у обоих тоже были разными, что не мешало, однако, их добрым отношениям.

– Предлагаю вам викторину без приза, – сказал Нолан Уэйнрайт. Одну за другой, словно комбинацию в покере, он выложил на стол восемь пластиковых кредитных карточек «Кичардж». – Четыре из них – фальшивки, – объявил шеф службы безопасности. – Вы можете отличить их от настоящих?

– Конечно. Элементарно. На фальшивках всегда иначе напечатана фамилия владельца и… – Вандерворт умолк, уставившись на лежавшие перед ним карточки. – Господи! Печать на всех одна и та же!

– Почти. Если знать заранее, в чем состоит едва заметное отличие, его можно обнаружить при помощи увеличительного стекла. – Уэйнрайт извлек лупу.

– Теперь вижу, – сказал Вандерворт, – хотя без увеличительного стекла ни за что бы не заметил. А как фальшивки выглядят под ультрафиолетовыми лучами?

– Абсолютно так же, как настоящие.

– Это плохо.

Несколько месяцев назад на каждую подлинную кредитную карту «Кичардж» были нанесены скрытые знаки. Они проступали только под ультрафиолетовыми лучами.

– Да куда уж хуже, – согласился Нолан Уэйнрайт. – Это всего лишь образцы. У меня есть еще десятка четыре; мы их конфисковали уже после того, как ими благополучно воспользовались. Таких великолепных подделок я еще не видел.

– Арестовали кого-нибудь?

– Пока нет. Да и что толку – аресты не помогут обнаружить источник происхождения фальшивок: обычно их продают и перепродают очень осторожно, тщательно заметая следы.

Алекс Вандерворт взял со стола и повертел в руках одну из фальшивок – сочетание синего, зеленого и золотого цветов.

– Пластик тоже подделан идеально.

– Их изготовляют из оригинального пластика – ворованного. Четыре месяца назад на одного из наших поставщиков был совершен налет. Пропали триста пластин.

Вандерворт присвистнул. Из одной пластины выходило шестьдесят шесть кредитных карточек.

Уэйнрайт кивнул в сторону лежавших на столе фальшивок:

– Это только надводная часть айсберга. А сколько еще фальшивок, о которых мы понятия не имеем? Возможно, их в десятки раз больше.

– До меня дошло.

Алекс Вандерворт начал в задумчивости ходить взад-вперед по кабинету.

Первые подделки были грубыми и легко распознаваемыми, но сейчас их качество улучшилось настолько – Уэйнрайт только что это продемонстрировал, – что разницу мог определить лишь специалист.

Как только появлялся новый способ обезопасить кредитки, преступники ловко его обходили или нащупывали другое слабое место. Например, последнее время на кредитных картах печаталась зашифрованная фотография владельца. Невооруженным глазом можно было увидеть лишь расплывчатое пятно, однако в специальном расшифровывающем устройстве фотография отчетливо проступала, что позволяло идентифицировать владельца. В данный момент идея казалась многообещающей, однако Алекс ни минуты не сомневался, что скоро в кругах организованной преступности будет раскрыт и этот способ.

Периодически производились аресты тех, кто пользовался крадеными или поддельными кредитными картами, но то была лишь капля в море. Проблема заключалась в том, что в банках не хватало следователей и представителей правоохранительных органов.

Алекс остановился.

– Что касается этих свежих фальшивок, – спросил он, – за ними могут стоять организованные преступные круги?

– Не только могут, но и стоят. Для того чтобы конечный продукт был столь высокого качества, необходима целая организация. Здесь нужны большие деньги, оборудование, специалисты, система распространения. Кроме того, на это указывает еще ряд вещей.

– Например?

– Как вам известно, – ответил Уэйнрайт, – я поддерживаю контакт с правоохранительными органами. За последнее время на Среднем Западе резко возросло число фальшивых денег, фальшивых туристских чеков, фальшивых кредитных карт – наших в том числе. Требуется серьезное расследование, а у меня на это нет ни людей, ни средств.

Алекс Вандерворт скорбно улыбнулся:

– Я все ждал, когда же мы наконец доберемся до бюджета.

Он знал, с какими трудностями приходится сталкиваться Нолану Уэйнрайту.

За последние годы авторитет службы безопасности банка возрос, ее фонды увеличились, но в целом бюджет по-прежнему оставался низким. Все руководители это понимали. Однако поскольку служба безопасности не являлась прибыльной, то в списке на выделение дополнительных средств она значилась одной из последних.

– Вероятно, у вас, как всегда, есть предложения и расчеты, Нолан?

Уэйнрайт достал прозрачную папку, которую принес с собой.

– Все здесь. Сейчас нам, как никогда, нужны еще два штатных следователя в отделе кредитных карт. Я также прошу выделить фонд зарплаты для секретного агента, который будет заниматься поиском источника фальшивых кредиток, а заодно – и источника утечки информации в банке.

Вандерворт удивленно вскинул брови:

– Думаете, это возможно?

На сей раз улыбнулся Уэйнрайт.

– Почему бы не попытаться? Разумеется, мы не станем помещать объявление в колонке «требуется помощь».

– Я внимательно изучу ваши предложения и сделаю все, что в моих силах. Большего обещать не могу. Можно мне взять эти карточки?

Шеф отдела безопасности кивнул.

– Есть еще какие-нибудь соображения?

– Одно-единственное: по-моему, никто, включая вас, Алекс, не относится к проблеме фальшивых кредиток всерьез. Да, мы поздравляем себя с тем, что наши потери не превышают трех четвертых процента от общего оборота, однако же оборот неизмеримо возрос, а процентное соотношение остается прежним, если не меняется в худшую сторону. Насколько я могу судить, на следующий год оборот «Кичардж» может составить три миллиарда долларов.

– Именно на это мы и рассчитываем.

– В таком случае – при нынешнем процентном соотношении – ущерб, причиненный фальшивками, составит двадцать два миллиона.

– Мы предпочитаем выражать ущерб в процентах, – сухо отозвался Вандерворт. – Тогда это не звучит столь угрожающе и не вызывает беспокойства у директоров.

– Весьма циничный подход.

– Да, пожалуй.

Алекс понимал, что подобное отношение банкиров вряд ли можно оправдать, поскольку в конечном счете убыток покроют сами же клиенты – держатели кредитных карт, – с них попросту будут больше взимать за услуги.

Алекс дотронулся до прозрачной папки, которую Уэйнрайт положил на стол.

– Оставьте это мне. Я уже обещал вам сделать все, что в моих силах.

– В случае вашего молчания я явлюсь к вам в кабинет, чтобы стукнуть кулаком по столу.

Алекс Вандерворт ушел, а Нолан Уэйнрайт задержался из-за только что полученного сообщения. Шефа службы безопасности просили срочно связаться с миссис Д’Орси.

– Я говорил с ФБР, – сообщил Нолан Уэйнрайт Эдвине Д’Орси. – Завтра здесь будут два спецагента.

– Почему не сегодня?

Он широко улыбнулся:

– Трупа нет, стрельбы и той не было. Кроме того, у них свои проблемы. Что называется – нехватка людей.

– В таком случае могу я отпустить персонал? – спросил Майлз Истин.

– Всех, кроме девушки, – ответил Уэйнрайт. – Я хочу еще раз с ней побеседовать.

Наступил вечер. С тех пор как Уэйнрайт связался с Эдвиной и взял расследование в свои руки, прошло два часа. В течение этого времени он переговорил с Хуанитой Нуньес, Эдвиной Д’Орси, Тотенхо и Майлзом Истином.

Кроме того, он опросил других кассиров, работавших по соседству с Нуньес.

Дабы не привлекать к себе внимания, Уэйнрайт расположился в небольшом кабинете в дальнем конце банка. Сейчас здесь находились также Эдвина и Майлз Истин.

Ничего нового он не выяснил, разве что стала более очевидной вероятность кражи, а значит, по федеральным законам необходимо было поставить в известность ФБР. Уэйнрайт прекрасно знал, что в подобных случаях закон соблюдался далеко не всегда. В «Фёрст меркантайл Америкен», как, впрочем, и в других банках, слово «кража» зачастую заменялось выражением «таинственное исчезновение», что позволяло не выносить сор из избы, то есть обходиться без расследования и шума. Служащего банка, подозреваемого в воровстве, просто-напросто увольняли с работы под благовидным предлогом. А поскольку провинившиеся были не очень-то склонны к разговорам на эту тему, то о большинстве хищений ничего не было известно даже в банке.

Однако эта недостача, а скорее всего кража, была слишком велика и возмутительна, чтобы ее замалчивать.

Выжидать в надежде на то, что всплывет новая информация, тоже казалось бессмысленным. Уэйнрайт знал, что, если пустить ФБР по уже остывшему следу, это вызовет серьезное недовольство. Однако до появления агентов из Федерального бюро он намеревался до конца исчерпать собственные возможности.

Когда Эдвина и Майлз Истин выходили из маленького кабинета, помощник исполнительного директора предложил:

– Я пришлю миссис Нуньес.

Вскоре в дверях появилась изящная, легкая фигурка Хуаниты Нуньес.

– Входите, – сухо произнес Нолан Уэйнрайт. – Закройте дверь. Садитесь.

Он выбрал официальный, деловой тон. Чутье подсказывало ему, что на фальшивое дружелюбие девушка не клюнет.

– Я хочу еще раз выслушать ваш рассказ. Подробный и последовательный.

Хуанита Нуньес по-прежнему смотрела исподлобья, однако сейчас помимо враждебности появились и признаки утомления. Тем не менее она возразила с неожиданной запальчивостью:

– Я рассказывала уже трижды. От начала до конца!

– Вы могли что-нибудь упустить во время предыдущих рассказов.

– Ничего я не упустила!

– Значит, сейчас расскажете в четвертый раз, агентам из ФБР – в пятый, а если понадобится, то и в шестой. – Он произнес это властным тоном, не повышая при этом голоса и глядя ей в глаза.

– Я знаю, чего вы хотите, – сказала девушка. – Вы хотите поймать меня на лжи, думаете, сейчас я скажу что-нибудь новое.

– А вы лжете?

– Нет!

– Так о чем же тогда беспокоиться?

Голос ее дрогнул.

– Я устала. И мне пора идти.

– Мне тоже. Если бы не пропавшие шесть тысяч долларов, я бы уже закончил работу и ехал домой. Однако деньги исчезли, и мы должны их найти. Так что опишите мне сегодняшний день – с того момента, когда вы заметили неладное.

– Как я и говорила, это произошло через двадцать минут после обеда.

Он прочел в ее глазах презрение. Когда он начал первый допрос, он почувствовал, что девушка расположена к нему несколько больше, чем к остальным. Несомненно, она решила, что раз он черный, а она пуэрториканка, то она может рассчитывать по крайней мере на взаимопонимание. Откуда ей было знать, что, когда дело касалось расследования, он превращался в дальтоника. Не мог он проникнуться сочувствием и к ее личным проблемам. О них упомянула Эдвина Д’Орси, но, по убеждению Уэйнрайта, никакие личные обстоятельства не могут оправдать воровства или обмана.

Разумеется, Нуньес была права – он и в самом деле хотел подловить ее на каком-нибудь несовпадении. И это при всей ее осторожности могло-таки произойти. Как опытный следователь, Уэйнрайт знал, что от усталости виновники преступлений допускают ошибки на допросах – сначала мелкие, потом еще и еще, пока наконец не запутываются в паутине собственных измышлений.

Разговор продолжался три четверти часа – версия Хуаниты Нуньес оказалась совершенно идентичной прежней.

– Ну что ж, на сегодня все, – сказал наконец Уэйн-райт. – Завтра вам предстоит проверка детектором лжи.

Он произнес это как бы невзначай, однако внимательно следил за реакцией девушки. Он никак не ожидал, что реакция будет столь внезапной и бурной.

Смуглое личико Хуаниты запылало. Она резко выпрямилась на стуле.

– Нет! Я не буду проходить эту проверку!

– Почему?

– Потому что это унизительно!

– Ничего унизительного здесь нет. Многие соглащаются на это испытание. Если вы невиновны, машина это подтвердит.

– Не доверяю я таким машинам. Вам тоже.

– У вас нет причин не доверять мне. Все, чего я хочу, это докопаться до истины.

– Я говорю истину! А вы не понимаете! Вы, как и остальные, думаете, будто я взяла эти деньги. И бесполезно вам что-нибудь доказывать.

Уэйнрайт встал и открыл перед девушкой дверь.

– Я советую вам до завтрашнего дня пересмотреть свое отношение к предстоящему тестированию. Если вы откажетесь, это будет не в вашу пользу.

Она посмотрела ему прямо в глаза:

– Ведь я не обязана проходить эту проверку?

– Нет.

– Ну так я и не буду.

Она вышла из кабинета мелкими, быстрыми шажками. Минуту спустя Уэйнрайт не спеша последовал за ней.

Хуанита Нуньес зашла в гардеробную взять пальто и вернулась. В сторону Уэйнрайта она даже не взглянула. Майлз Истин, дожидавшийся с ключами, выпустил ее через главный вход.

– Хуанита, – спросил Истин, – могу я чем-нибудь помочь? Отвезти вас домой?

Она лишь отрицательно покачала головой и вышла. Нолан Уэйнрайт наблюдал из окна, как она пересекала улицу по направлению к автобусной остановке.

Он не сомневался, что денег при девушке не было. Она слишком умна, чтобы так рисковать; кроме того, такую огромную пачку не спрячешь. Во время и после разговора он не спускал глаз с Хуаниты – одежда плотно облегала ее миниатюрную фигурку, ничего подозрительного он не заметил. Из банка Нуньес вышла с маленькой сумочкой. Ни пакетов, ни свертков она не выносила.

Уэйнрайт был убежден, что здесь не обошлось без сообщника.

Виновность Хуаниты Нуньес почти не вызывала сомнений. Ее отказ подвергнуться проверке детектором лжи лишь укрепил Уэйнрайта в этом мнении. Вспомнив ее недавнюю вспышку гнева, он решил, что это был подготовленный, а может, и отрепетированный спектакль. Вероятно, девица догадывалась, что зайдет такой разговор, и потому не была застигнута врасплох.

Уэйнрайт вспомнил ее презрительный взгляд, которому предшествовала невысказанная надежда на союзничество, и его охватила ярость. Ему вдруг захотелось, чтобы завтра люди из ФБР задали ей жару и вытрясли из нее всю правду. Хотя это будет непросто. Она крепкий орешек.

Майлз Истин запер центральную дверь и вернулся.

– Ну что ж, – бодро сказал он, – пора и душ принять.

Шеф службы безопасности кивнул:

– Денек выдался не из легких.

Истин собрался было что-то сказать, но передумал.

– Хотите поделиться какими-то соображениями? – спросил Уэйнрайт.

После некоторых сомнений Истин все же признался:

– Пожалуй, да. До сих пор я помалкивал, поскольку это может оказаться просто игрой воображения.

– Это имеет отношение к пропавшим деньгам?

– Вполне вероятно.

– В таком случае, – серьезно произнес Уэйнрайт, – вы должны мне все рассказать, невзирая на ваши сомнения.

Майлз кивнул:

– Кажется, миссис Д’Орси вам говорила, что Хуанита Нуньес замужем. Муж ее бросил. Она осталась с ребенком.

– Да, помню.

– Когда они жили вместе, то муж Хуаниты время от времени заглядывал в банк. Встречал ее после работы. Пару раз я с ним разговаривал. Если мне не изменяет память, его зовут Карлос.

– И что?

– По-моему, он был сегодня в банке.

– Вы уверены? – резко спросил Уэйнрайт.

– Почти, хотя не настолько, чтобы присягнуть на суде. Просто я заметил некоего человека, решил про себя, что это он, и тут же выкинул это из головы. Я был занят. И продолжать думать о нем мне было ни к чему, по крайней мере до определенного момента.

– Когда вы его видели?

– В первой половине дня.

– Вы видели, как этот человек подошел к стойке?

– Нет. – На красивом юном лице Истина была написана тревога. – Я же сказал, я к нему не присматривался. Правда, я заметил, что он, если это был он, находился неподалеку от Хуаниты.

– И это все?

– Все. К сожалению, – извиняющимся тоном добавил Майлз Истин, – ничего другого сказать не могу.

– Молодчина, что вспомнили. Это может оказаться очень важным.

«Если Истин не ошибается, – раздумывал Уэйн-райт, – то присутствие мужа вписывается в мою гипотезу о сообщнике. И уж конечно, ФБР должно проработать эту версию».

– Теперь я о другом хочу сказать, – прервал его размышления Истин, – все в банке только и говорят о мистере Росселли – мы слышали о его вчерашнем сообщении. Большинство из нас очень расстроены.

Шеф службы безопасности прочел в глазах Истина неподдельное горе.

Из-за этого расследования Уэйнрайт совершенно забыл о Бене Росселли. Сейчас он вспомнил, и его вновь охватила ярость: почему это грязное преступление должно было осквернить такую минуту?

На другой стороне улицы Хуанита Нуньес все еще ждала автобуса.

Она видела, что шеф службы безопасности наблюдает за ней из окна; когда его лицо исчезло, она испытала чувство облегчения, хотя здравый смысл подсказывал ей, что самое страшное еще впереди – сегодняшние испытания повторятся завтра и, может статься, будут еще тяжелее.

В своем тонком пальтишке она дрожала от холодного, пронизывающего ветра. Она пропустила свой автобус и надеялась, что следующего не придется ждать слишком долго.

Хуанита знала, что дрожит не только от холода, – ей было страшно, никогда в жизни она не боялась так, как сейчас.

Она не видела выхода из создавшегося положения, и это пугало ее больше всего. Она понятия не имела, куда могли деваться деньги. Она их не украла, не передала по ошибке через стойку и никуда не спрятала.

Беда в том, что они ей не верят.

Она осознавала, что на их месте вряд ли бы и сама поверила. И потому все время думала: «Каким образом могли исчезнуть шесть тысяч долларов? Ведь это же невозможно, невозможно. И тем не менее денег нет».

После обеда она беспрестанно старалась восстановить в памяти каждую подробность сегодняшнего дня, чтобы найти какое-то объяснение. И не находила.

Она была совершенно уверена, что заперла кассу, прежде чем отвезти ее в хранилище перед обедом, и когда она за ней вернулась, касса была по-прежнему на замке. Свой цифровой код она никогда никому не сообщала и даже никуда не записывала, полагаясь, как всегда, на свою память.

В некотором смысле память-то и сослужила ей плохую службу.

Когда она сказала, что точно знала, сколько пропало денег, никто ей не поверил: ни миссис Д’Орси, ни мистер Тотенхо, ни Майлз – этот хоть вел себя дружелюбнее. У них не укладывалось в голове, как это можно было определить.

Но она действительно определила. Она всегда знала – хотя не могла объяснить как и почему, – сколько у нее наличных.

На протяжении всей ее жизни сложение, вычитание, умножение и деление были такой же легкой и естественной частью бытия, как воздух.

Принимая и выдавая клиентам деньги, она проделывала эти действия автоматически. Иногда в конце тяжелого рабочего дня, когда Хуанита проверяла кассу, цифра, которую она держала в уме, могла не совпадать с реальной на несколько единиц, не более.

Откуда у нее эта способность? Она не знала.

Наконец пришел переполненный автобус. Ей удалось в него втиснуться и ухватиться за поручень; пока автобус катил по городским улицам, она все силилась осознать, что же произошло.

Что будет завтра? Майлз предупредил, что придут люди из ФБР. При этой мысли она вновь содрогнулась от страха, и ее лицо приняло то напряженное выражение, которое Эдвина Д’Орси и Нолан Уэйнрайт приняли за враждебность.

Она постарается отмалчиваться, как отмалчивалась сегодня, когда поняла, что никто ей не верит.

А на детектор лжи не согласится ни за что на свете. Она не имела ни малейшего представления о том, как он работает, но если никто ее не понимал, не верил ей и не хотел помочь, то неужели это сделает машина?

До детского сада, где сегодня утром по пути на работу она оставила Эстелу, надо было пройти пешком три квартала. Хуанита спешила, зная, что опаздывает.

Садик помещался в цокольном этаже жилого дома; дом, как и все прочие постройки в этом районе, был старым и обшарпанным снаружи, однако комнаты были чистыми и светлыми – Хуанита не зря выбрала именно этот детский сад, хотя платить ей приходилось изрядно. Когда Хуанита вошла в маленькую игровую комнату, девочка бросилась ей навстречу.

Эстела, как всегда, была весела и полна энергии.

– Мамочка! Мамочка! Посмотри, что я нарисовала. Это поезд.

По царящей здесь тишине Хуанита поняла, что других детей уже забрали. Вошла нахмуренная мисс Ферроу, владелица и директор детского сада, и демонстративно взглянула на часы.

– Миссис Нуньес, в порядке исключения я разрешила Эстеле остаться, однако это слишком поздно, чтобы…

– Пожалуйста, извините меня, мисс Ферроу. Непредвиденное происшествие в банке.

– У меня есть и личные дела. Другие родители помнят, в котором часу мы закрываем.

– Этого больше не повторится. Обещаю.

– Очень хорошо. Пользуясь вашим присутствием, миссис Нуньес, позволю себе напомнить, что за минувший месяц счет за Эстелу не оплачен.

– Я погашу долг в пятницу. Получу зарплату.

– Мне жаль, что я вынуждена об этом говорить. Эстела – прелестная малышка, и все мы ее любим. Но я должна платить за…

– Я понимаю. В пятницу я обязательно все сделаю. Обещаю.

– Два обещания, миссис Нуньес.

– Да, я знаю.

– Тогда спокойной ночи. Эстела, спокойной ночи, крошка.

Хуанита решила, что заплатит за детский сад из своей следующей недельной зарплаты, а потом надо будет как-то дотянуть до пятницы. А вот как, она слабо себе представляла. Ее заработок составлял 98 долларов в неделю, чистыми выходило – 83. Этих денег должно было хватать на еду, детский сад и квартплату за крошечную квартирку в доме без лифта.

До того как Карлос ее бросил – год назад он просто вышел из дому и исчез, – Хуанита по наивности оформила все кредиты на них обоих. Он накупил себе одежды, приобрел подержанный автомобиль и цветной телевизор, которые и забрал с собой. Хуанита же до сих пор выплачивала бесконечные долги.

По дороге домой Эстела радостно подпрыгивала, держа Хуаниту за руку. В другой руке Хуанита несла бережно свернутый рисунок. Скоро они будут дома, где обычно после ужина они смеялись и играли. Однако сегодня вечером Хуаните было не до смеха.

Ей стало еще страшнее, когда она вдруг четко поняла, что может потерять работу. Она отдавала себе отчет в том, насколько это серьезно.

А найти другую работу будет чрезвычайно трудно. Ее не возьмут ни в один банк, после того как наведут справки.

А как ей быть без работы? Как воспитывать Эстелу?

Хуанита внезапно остановилась и, наклонившись, крепко прижала к себе девочку. Она молила Бога, чтобы завтра ей кто-нибудь поверил.

Кто-нибудь, кто-нибудь. Но кто?

У Алекса Вандерворта тоже было тяжело на душе.

Днем, после встречи с Ноланом Уэйнрайтом, Алекс долго мерил шагами свой кабинет, пытаясь осмыслить последние события. Основным предметом для размышлений было вчерашнее сообщение Бена Росселли. А стало быть, и неизбежные перемены в банке. Думал он и о своей личной жизни, которая резко изменилась за последние несколько месяцев.

Мысли его занимали также проблемы кредита и кредитных карт – не только поддельных, но и настоящих.

На столе у него лежали рекламные гранки, подготовленные рекламным агентством «Остин эдвертайзинг».

Зачем беспокоиться о деньгах?

Пользуйтесь картой «Кичардж»,

и мы будем за вас беспокоиться!

Или:

Чего вы ждете?

Мечта о завтрашнем дне

может осуществиться сегодня!

Пользуйтесь картой «Кичардж» сейчас!

И еще с десяток примерно того же содержания.

Алексу Вандерворту не нравился ни один из этих текстов. Но он ничего не мог предпринять. Реклама была уже утверждена отделением «Кичардж» и послана Алексу лишь для ознакомления. В целом идею одобрил и совет директоров банка на заседании, состоявшемся несколько недель назад.

Однако директора вряд ли могли предположить, что рекламная кампания будет вестись столь агрессивно.

Алекс сложил гранки в папку. Он еще раз просмотрит их дома вечером и выслушает мнение Марго – вероятно, весьма категоричное.

Марго…

Мысль о ней вызвала воспоминания о вчерашнем сообщении Бена Росселли. Алекс задумался о недолговечности жизни, о ее извечной непредсказуемости, о том, как мало времени осталось впереди, о неизбежности конца. Мало того что Алекс был искренне опечален участью Бена, так старик еще заставил его в очередной раз задасться вопросом: следует ли Алексу начать новую жизнь с Марго? Или подождать? Чего?

Селии?

Этот вопрос он тоже задавал себе тысячи раз.

Алекс посмотрел на город – в том направлении, где находилась Селия. Что, интересно, она делает, как она?

Почему бы не выяснить это самым простым способом. Он вернулся к столу и набрал номер телефона, который помнил наизусть.

– Оздоровительный центр, – прозвучал женский голос.

Алекс представился и попросил к телефону доктора Маккартни.

Минуту спустя мужской голос, спокойный и твердый, осведомился:

– Где вы, Алекс?

– У себя в кабинете. Сижу и думаю, как там моя жена.

– Я позволил себе задать этот вопрос, потому что намеревался вас сегодня разыскать и предложить вам навестить Селию.

– В прошлый раз вы мне сказали, что это нежелательно.

Психиатр мягко поправил:

– Я сказал, что, с моей точки зрения, визиты на некоторое время лучше прекратить. Вы же помните, что предыдущие посещения скорее расстраивали вашу жену, чем шли ей на пользу.

– Да, помню. – Помолчав, Алекс спросил: – Есть какие-нибудь изменения?

– Боюсь, не в лучшую сторону. Ваша жена все больше и больше замыкается в себе. Она полностью отгородилась от реальности. Вот почему я и подумал, что ваш визит мог бы помочь. По крайней мере вреда он не причинит.

– Хорошо. Я приду сегодня вечером.

– В любое время, Алекс, и загляните ко мне. Вы же знаете, у нас нет никаких ограничений для свиданий с больными.

Именно отсутствие формализма в этом заведении и привлекло Алекса, когда четыре года назад он должен был принять это страшное решение. Даже само название «Оздоровительный центр» вместо пугающего «Психиатрическая лечебница» как-то успокаивало. Это была частная клиника. И хотя лечение здесь стоило безумно дорого, Алекс твердо решил во что бы то ни стало обеспечить Селии самый лучший уход. Это все, что он мог для нее сделать.

На весь остаток дня он с головой погрузился в работу. В начале седьмого он вышел из административного корпуса «ФМА», назвал водителю адрес Оздоровительного центра и, пока они ползли в веренице машин, занялся чтением вечерней газеты.

Снаружи Оздоровительный центр можно было принять за большой частный особняк: никаких вывесок, только номер дома.

Дверь открыла привлекательная блондинка в цветастом платье. По маленькому значку на левой стороне груди он понял, что это медсестра. Значок был единственным формальным различием, допускавшимся между пациентами и персоналом.

– Доктор предупредил меня о вашем приходе, мистер Вандерворт. Я провожу вас.

Она повела его по красивому коридору в желтых и зеленых тонах. В нишах вдоль стены стояли живые цветы. Медсестра остановилась у одной из дверей.

– Ваша жена у себя в комнате, мистер Вандерворт. Сегодня у нее был трудный день.

В Оздоровительном центре пациентов помещали в одноместные или двухместные палаты в зависимости от того, как влияло на их состояние общество другого человека. Поначалу Селия находилась в двухместной палате, но ничего хорошего из этого не вышло, и сейчас она жила одна. Ее комнатка, хоть и маленькая, была очень уютной и совсем не казенной. Здесь стояла кушетка, глубокое кресло, карточный столик и книжные полки. Стены украшали репродукции картин импрессионистов.

– Миссис Вандерворт, – мягко сказала сестра, – вас пришел навестить муж.

Никакой реакции – ни движения, ни ответа – не последовало.

С тех пор как Алекс в последний раз видел Селию, прошло полтора месяца, и хотя он ожидал ухудшений, сейчас, увидев ее, ужаснулся.

Она сидела – если так можно охарактеризовать ее позу – на кушетке. Полубоком, отвернувшись от двери. Сгорбленная, голова опущена, руки сложены на груди крест-накрест, ладони сжимают плечи. Ноги она поджала под себя и была абсолютно неподвижна.

Он подошел к ней и нежно положил руку на плечо.

– Привет, Селия. Это я, Алекс. Я все думал о тебе и вот пришел навестить.

– Да, – произнесла она тихим, безразличным голосом, не шевельнувшись.

Он сильнее сжал ее плечо.

– Ты бы повернулась ко мне. Тогда мы сможем поговорить.

В ответ она лишь напряглась и еще больше съежилась.

Алекс заметил у нее на коже пигментные пятна.

И все же ее нежная, хрупкая красота до сих пор не стерлась, хотя недалек тот день, когда от нее не останется и следа.

– Она давно в таком состоянии? – тихо спросил он сестру.

– Сегодня с самого утра, вчера – полдня, в прежние дни такое тоже бывало. В этой позе она чувствует себя более комфортно, – сказала девушка как о чем-то само собой разумеющемся, – так что постарайтесь этого не замечать, просто посидите с ней и поговорите.

Алекс кивнул. Когда он устроился в единственном кресле, сестра на цыпочках вышла из комнаты, неслышно затворив за собой дверь.

– На прошлой неделе я смотрел балет, Селия, – начал Алекс. – «Коппелию». Я вспомнил, как тебе нравилась «Коппелия», это был один из твоих любимых балетов.

Тогда он ничего, ничего не соображал! Если бы он не был таким толстокожим, то бы понял, что Селия получила совершенно другое воспитание, не имевшее ничего общего с его собственным, – когда они встретились, она была совершенно не подготовлена к той социальной и семейной жизни, которую он воспринимал как нечто естественное. Селия была единственным ребенком в семье, родители ее жили скромно и уединенно, училась она в церковных школах и не ведала бурных университетских развлечений. Замужество усугубило ее природную нервозность, развило неуверенность в себе, она находилась в постоянном эмоциональном напряжении, пока наконец комплекс вины и груз неудач не привели к необратимым изменениям в психике. Оглядываясь назад, Алекс терзался угрызениями совести. Ему казалось, что тогда он легко мог помочь Селии – дать совет, рассмешить, вселить уверенность. Но он пренебрегал этим, хотя это и было важнее всего. Он был слишком безответствен, слишком занят, слишком честолюбив.

На самом деле Алекс смотрел «Коппелию» с Марго, с которой был знаком уже полтора года и которая охотно заполняла пустоту, давно образовавшуюся в его жизни. Иногда Алекс внушал себе, что Марго – или какая-то другая женщина – была ему необходима, иначе бы он – живая плоть и кровь – сам превратился в душевнобольного. А что, если это самообман, помогающий смягчить чувство вины?

– Ах да, Селия, недавно я видел Гаррингтонов. Помнишь, Джона и Элизу? Они недавно вернулись из Скандинавии, ездили навестить родителей Элизы.

– Да, – вяло произнесла Селия.

Она оставалась все в той же позе, но было видно, что она слушает, и он продолжал говорить; в его мозгу непрерывно пульсировал вопрос: «Как это случилось? Почему?»

– Знаешь, вчера произошло печальное событие. Бен Росселли, наш президент, сообщил нам, что умирает. Он собрал нас и…

Алекс продолжал описывать сцену в конференц-зале и то, что за ней последовало, и вдруг умолк.

Селия дрожала всем телом. Внезапно она издала вопль, похожий на стон.

Неужели на нее так подействовало упоминание о банке? Или о Бене Росселли?

Бен скоро умрет. Сколько же лет пройдет, прежде чем умрет Селия? Алексу пришла мысль, что она может запросто его пережить, так вот и будет прозябать.

Она походила на животное!

Вся его жалость исчезла. Его охватил гнев, то самое яростное нетерпение, которое отравило их брак.

– Ради бога, Селия, возьми себя в руки!

Она по-прежнему тряслась и стонала.

Он ненавидит ее! Она больше не человек и вместе с тем непреодолимая преграда, мешающая ему жить полноценной жизнью.

Встав, Алекс с силой нажал на кнопку звонка, призывая на помощь. Он шагнул к двери, с тем чтобы уйти.

И оглянулся. Перед ним была Селия, его жена, которую он когда-то так любил. Боже, во что она превратилась! Между ними разверзлась пропасть, и ее уже не преодолеть. Он остановился и заплакал. Он плакал от жалости, горя, вины – гнев и ненависть бесследно исчезли.

Он вернулся к кушетке, опустился на колени и взмолился:

– Селия, прости меня! О господи, прости меня!

Он почувствовал на плече чью-то ласковую руку и услышал голос юной медсестры:

– Мистер Вандерворт, я думаю, вам лучше уйти.

– Воды или содовой, Алекс?

– Содовой.

Для человека его комплекции – рост шесть с половиной футов, грудь и плечи футболиста – Тим Маккартни двигался с удивительной легкостью. Директор клиники был молод – между тридцатью и сорока, – однако по его голосу и манере держаться ему можно было дать значительно больше, тем более что зачесанные назад каштановые волосы были тронуты сединой. «Наверное, оттого, что ему часто приходилось присутствовать при подобных сценах», – подумал Алекс. Он с благодарностью отхлебнул виски.

Кабинет с деревянными панелями был мягко освещен, здесь – по сравнению с коридорами и палатами – цветовая гамма была более приглушенной. Одну стену полностью занимали книжные шкафы и стеллажи с журналами.

Алекс еще не пришел в себя после свидания с Селией, однако сейчас трагизм только что пережитого казался уже нереальным.

– Прежде всего хочу вам сказать, что общий диагноз остается прежним – шизофрения кататонического типа. Помните, я объяснял вам когда-то.

– Да, всю эту терминологию я помню.

– Постараюсь вас ею больше не перегружать.

Алекс встряхнул кусочки льда в стакане и сделал еще глоток, от виски ему стало тепло.

– Расскажите мне о теперешнем состоянии Селии.

– Вам трудно будет в это поверить, но, несмотря на все внешние проявления болезни, ваша жена относительно счастлива.

– Да, – отозвался Алекс, – в это действительно трудно поверить.

Психиатр продолжал говорить спокойно и ровно:

– Счастье ведь штука весьма относительная. В определенной степени Селия чувствует себя в безопасности – она полностью избавлена как от всякой ответственности, так и от необходимости иметь взаимоотношения с окружающими. Она может замкнуться в себе настолько, насколько того требует ее психика. Поза, в которой она последнее время сидит и которую вы наблюдали, – классическая поза зародыша. В таком положении Селия чувствует себя более комфортно, хотя это вредно с точки зрения физического здоровья, и по возможности мы стараемся выводить ее из этого состояния.

– Комфортно она себя чувствует или нет, – сказал Алекс, – суть в другом, в том, что после четырех лет самого лучшего лечения и ухода ее состояние продолжает ухудшаться. – Он в упор взглянул на своего собеседника. – Так это или нет?

– К сожалению, так.

– Есть реальная надежда на выздоровление? Сможет ли Селия жить нормальной или почти нормальной жизнью?

– Медицина всегда допускает…

– Я же сказал: реальная надежда.

Доктор Маккартни вздохнул и покачал головой.

– Нет.

– Спасибо за ясный ответ. – Помолчав, Алекс продолжал: – Насколько я понимаю, она полностью отгородилась от внешнего мира. Кроме нее самой, ее никто больше не интересует.

– Не совсем так, во всяком случае, пока. У нее еще сохраняются слабые представления о том, что происходит за этими стенами. К примеру, она знает, что у нее есть муж, да и мы ей о вас напоминаем. Однако же она убеждена, что вы сами, без нее, можете о себе позаботиться.

– Так что, обо мне она не беспокоится?

– В общем, нет.

– А как она отреагирует, если узнает, что ее муж с ней развелся и женился во второй раз?

После короткой паузы доктор Маккартни ответил:

– Это будет означать одно – порвется единственная нить, связывающая ее с внешним миром. Что может повлечь за собой полную потерю рассудка.

В воцарившемся молчании Алекс подался вперед, закрыв лицо руками. Затем он опустил руки и поднял голову.

– Прямые вопросы, – сказал он с оттенком иронии, – предполагают прямые ответы.

Психиатр кивнул с серьезным выражением лица:

– С моей стороны это было данью уважения вашей искренности, Алекс. Я далеко не со всеми так откровенен. К тому же я могу ошибаться.

– Тим, что же человеку делать в такой ситуации, черт побери?

– Вопрос риторический или нет?

– Нет. Можете включить его в счет.

– Сегодня счета не будет. – Молодой доктор коротко улыбнулся, затем задумался. – Вы спрашиваете меня: что делать человеку при ваших обстоятельствах. Для начала он должен по возможности все выяснить – что вы и сделали. Затем принять решение, наиболее благоприятное для всех, включая и его самого. Принимая решение, он должен иметь в виду два момента. Первый: если он человек порядочный, его чувство вины, вполне возможно, преувеличено, поскольку совестливые люди имеют излишнюю склонность к самобичеванию. И второй: мало кто из нас рожден для святости.

– И это все? – спросил Алекс. – Более конкретно вы не ответите?

Доктор Маккартни покачал головой:

– Решение можете принять только вы сами. Каждый из нас проходит в одиночку свои несколько последних шагов перед принятием решения.

Посмотрев на часы, психиатр встал. Минуту спустя они пожали друг другу руки и распрощались. У входа в Оздоровительный центр Алекса дожидался лимузин с шофером, в машине было тепло и уютно.

– Это же просто гнусный набор пустословия и лжи, – провозгласила Марго Брэкен.

Она уставилась на пол, воинственно уперев руки в изящные бедра и решительно наклонив вперед точеную головку. Алекс Вандерворт исподволь ею любовался – этой «женщиной-подростком» с правильными острыми чертами лица, волевым подбородком и довольно тонким, но чрезвычайно чувственным ртом. Самым привлекательным были ее глаза – большие, золотисто-зеленые, опушенные густыми, длинными ресницами. Сейчас они сверкали. Ее ярость и внутренняя сила будили в нем желание.

Объектом нападок Марго были разложенные на коврике гранки, рекламирующие кредитные карты «Кичардж». Энергичность Марго была особенно необходима Алексу после пережитого им несколько часов назад потрясения.

– Я так и думал, Брэкен, – сказал он, – что эта реклама тебе скорее всего не понравится.

– Не понравится? Да она отвратительна!

– Почему?

– Взгляни хотя бы вот на это! – Она указала пальцем на страницу, начинавшуюся словами: «Чего вы ждете? Мечта о завтрашнем дне может осуществиться сегодня!» – Ведь это же беззастенчивое вранье, рассчитанное на дураков. Завтрашняя мечта любому из нас не по карману. Потому она и мечта. И никто не сможет ее осуществить, не имея денег или, во всяком случае, не получив их в ближайшее время.

– А может, стоит дать людям возможность самим разобраться?

– Нет! Те люди, на которых вы пытаетесь надавить, уже отравлены рекламным ядом. Эти простаки верят каждому печатному слову, и им легко можно заморочить голову. Уж я-то знаю. Я слишком часто с ними сталкиваюсь в своей адвокатской практике. За которую, кстати, ничего не получаю.

– А ты не допускаешь, что нашими кредитными картами «Кичардж» пользуются другие социальные слои?

– Полно, Алекс, ты сам знаешь, что говоришь чепуху! У кого сейчас нет кредитной карты? Вы же чуть ли не насильно их всем впихиваете! Осталось только начать раздавать их на улице, я не удивлюсь, если вы и до такого докатитесь.

Алекс улыбнулся. Ему нравилось спорить с Марго и нравилось ее подзадоривать.

– Я скажу в банке, чтобы это приняли к сведению, Брэкен.

Он вздохнул – нельзя, чтобы этот спор зашел слишком далеко. Взгляды Марго в области экономики, политики да и вообще чего бы то ни было отличались максимализмом, а ее прямота и профессиональные знания зачастую меняли его собственные воззрения. Вдобавок по роду своей деятельности Марго имела дело с людьми, о которых он знал только понаслышке: в основном она помогала городской бедноте.

– Еще коньяку? – спросил он.

– Да, пожалуйста.

Близилась полночь. В небольшой уютной комнате весьма роскошного холостяцкого жилища догорал камин. Свет был включен только над рекламными образцами.

Алекс взял свой бокал с коньяком обеими руками, затем, сделав глоток, подбросил полено в огонь.

– Ты принимаешь этот пустяк слишком близко к сердцу.

Перепалка с Марго, как это часто бывало, возбудила в нем желание. Иногда обоим казалось, что чем жарче спор, тем сильнее их влечет друг к другу.

– Объявляю собрание акционеров закрытым, – пробормотал он.

– Значит, – Марго озорно на него взглянула, – ты не допустишь, чтобы эта дребедень увидела свет в таком виде?

– Нет, – ответил он, – едва ли.

Реклама «Кичардж» была откровенным надувательством, настолько откровенным, что завтра утром он воспользуется своими полномочиями и наложит на нее запрет. Пожалуй, он поступил бы так и без Марго. Она лишь укрепила его в собственном мнении.

Они сидели на коврике перед камином и, глядя на языки пламени, наслаждались теплом. Марго положила голову Алексу на плечо.

– Не такой уж ты старый и скучный меняла, – сказала она ласково.

Он обнял ее за плечи.

– Я люблю тебя, Брэкен.

– Честное слово? Слово банкира?

– Клянусь учетной ставкой всех банков мира.

– Тогда докажи это сейчас же. – Она начала раздеваться.

– Здесь? – изумленно прошептал он.

– А почему бы и нет?

– Действительно, – счастливо выдохнул Алекс: ему были дарованы радость и облегчение, вознаградившие его за пережитую сегодня муку…

– Останешься на ночь? – спросил он.

Она часто оставалась у него, впрочем, как и он у нее. Иногда он подумывал, что им ни к чему иметь две квартиры, однако съезжаться не спешил, поскольку прежде хотел, если посчастливится, жениться на Марго.

– На всю ночь остаться не смогу, – сказала она. – Рано утром мне надо быть в суде.

Они прошли в спальню, где она вынула из комода, который Алекс предоставил в ее полное распоряжение, ночную рубашку. Облачившись в нее, Марго выключила свет.

Какое-то время они молча лежали в темноте, прижавшись друг к другу. Затем Марго спросила:

– Ты сегодня был у Селии?

Он удивленно повернулся:

– Откуда ты знаешь?

– Это всегда видно. По твоему подавленному настроению. Не хочешь рассказать?

– Пожалуй, хочу.

– Ты все еще винишь себя?

– Да.

Он рассказал ей о своем свидании с Селией, о последующем разговоре с доктором Маккартни, о том, как, с точки зрения психиатра, его развод и второй брак могут подействовать на Селию.

– Значит, тебе нельзя с ней разводиться, – выпалила Марго.

– Если я этого не сделаю, у нас с тобой не будет ничего прочного.

– Вздор! Я тебе много раз говорила – прочность наших отношений зависит всецело от нас самих. Брак перестал быть незыблемым. Кто, кроме священников, серьезно относится к браку в наше время?

– Я, – ответил Алекс. – Достаточно серьезно для того, чтобы хотеть на тебе жениться.

– Ну так давай сами все и устроим. Чего мне совсем не нужно, милый, так это официального свидетельства о браке – через мои руки прошло столько официальных бумаг, что я успела потерять к ним интерес. Я буду счастлива жить с тобой и любить тебя. Но я не хочу брать грех на душу и твою совесть тоже не хочу отягощать – мы не можем столкнуть Селию в пропасть полного безумия.

– Знаю, знаю. Ты говоришь вполне разумно, – произнес он не слишком уверенно.

– Я счастлива тем, что есть между нами, – никогда в жизни мне не было так хорошо.

Алекс вздохнул и скоро уснул.

Убедившись, что он крепко спит, Марго оделась, тихонько его поцеловала и ушла.

В отличие от Алекса Вандерворта Роско Хейворду предстояло провести одному всю ночь.

Хейворд был дома – в своем огромном, трехэтажном особняке в окрестностях Шейкер-Хайтса. Он сидел за обтянутым кожей столом с разложенными на нем бумагами в небольшом, скромно обставленном кабинете.

Его жена Беатрис поднялась к себе почти два часа назад и заперла на ключ дверь своей спальни – она проделывала это вот уже двенадцать лет, с тех пор как с обоюдного согласия они стали спать врозь.

В общем-то Хейворд был здесь ни при чем, то была воля Беатрис. Даже в первые годы супружества она ясно давала понять, что умом отвергает эту мерзкую потребность плоти. Подразумевалось, что рано или поздно разум одержит верх над низменной природой, и в конце концов это произошло.

Порой Хейворду казалось, что их единственный сын Элмер унаследовал материнское отношение к способу, которым был зачат и рожден, как к оскорбительному, недозволенному посягательству на таинство тела. Элмеру было без малого тридцать, он имел диплом бухгалтера и презирал почти все на свете – он шествовал по жизни, зажав пальцами обе ноздри, чтобы не чувствовать житейского смрада. Иногда даже Хейворд считал, что Элмер перебарщивает.

Что же до самого Хейворда, то он безропотно принял отказ в супружеском ложе – к тому времени стремление к карьере, вытеснившее остальные желания, стало основной движущей силой его жизни. И подобно отказывающему мотору, его сексуальная энергия постепенно сошла на нет. Случались редкие, слабые всплески, когда он с грустью вспоминал о той стороне бытия, перед которой для него так рано опустился занавес.

Однако во всех прочих отношениях Беатрис его вполне устраивала. Семья, где она родилась, принадлежала к бостонскому высшему обществу, и Беатрис как положено стали «вывозить» в свет в качестве дебютантки. На одном из балов, куда Роско явился во фраке и в белых перчатках, их официально представили друг другу. Затем они стали встречаться в сопровождении пожилых дам и через два года – ровно столько, сколько приличествовало после помолвки, – поженились. На свадьбу, о которой Хейворд до сих пор вспоминал с гордостью, пожаловал весь цвет бостонского общества.

Беатрис, как и Роско, всегда ставила во главу угла респектабельность и социальный статус. Только вот одного недоставало Беатрис и ее блистательному семейству – денег. И сейчас Роско Хейворд в очередной раз горько пожалел о том, что его жене никогда не получить наследства.

На протяжении всей их совместной жизни самую большую проблему составляло то, что им приходилось существовать лишь на жалованье Роско. В этом году, как показывали сегодняшние подсчеты Роско, расходы Хейвордов грозили значительно превысить доходы. В апреле ему опять придется влезать в долги, чтобы уплатить подоходный налог, – так было и в прошлый, и в позапрошлый годы. Так будет и впредь, если ему не повезет с акциями.

Многие бы только улыбнулись, услышав, что исполнительный вице-президент, получавший 65 000 долларов в год, с трудом сводит концы с концами, не откладывая ни цента на черный день. Однако дело обстояло именно так.

Во-первых, почти треть годового жалованья съедал подоходный налог. Затем надо было выплачивать кредит за дом – это еще 16 000 долларов в год; 2500 долларов уходило на городские налоги. Итого, оставалось 23 000 долларов – то есть около 450 долларов в неделю – на все прочие расходы: ремонт, страховку, еду, одежду, машину Беатрис (в распоряжении Роско был лимузин с шофером от банка), кухарку, благотворительные пожертвования и множество других, более мелких, трат, составлявших в результате колоссальную сумму.

В такие моменты Хейворд неизменно приходил к выводу, что их дом – непозволительное расточительство. Такой огромный особняк был им ни к чему даже тогда, когда Элмер жил с ними, а уж сейчас и подавно. Вандерворт, получавший такое же жалованье, снимал квартиру, что было гораздо разумнее; однако Беатрис, дорожившая именно размерами и престижем дома, о квартире и слышать бы не захотела, да и сам Роско вряд ли бы на это пошел.

А потому приходилось экономить, что страшно раздражало Беатрис, которая не желала мириться с отсутствием денег. Ее привычка к расточительству была видна во всем. Она никогда не пользовалась полотняной салфеткой дважды – даже если салфетка оставалась чистой, ее непременно надо было отдать в стирку. То же самое происходило с полотенцами, так что счета из прачечной были непомерно велики. Она часто звонила в другие города и редко выключала за собой свет. Несколько минут назад Хейворд спустился на кухню налить себе стакан молока, и, хотя Беатрис легла спать два часа назад, везде на первом этаже горел свет.

Тем не менее в чем-то им все же приходилось себе отказывать. Например, в путешествиях во время отпуска – последние два года Хейворды никуда не ездили.

Другая неприятность заключалась в том, что у них не было никаких сбережений, кроме нескольких акций «ФМА», которые, вполне возможно, скоро придется продать. Впрочем, вырученных денег вряд ли хватит на покрытие денежного дефицита за этот год.

Сегодня вечером Хейворд пришел к единственному выводу: после того как он займет денег, они должны максимально сократить расходы в надежде на скорые перемены к лучшему.

В частности, он рассчитывал на то, что станет президентом «ФМА».

В «Фёрст меркантайл Америкен», как и в большинстве других банков, разница между зарплатой президента и представителей следующего эшелона управления была чрезвычайно велика. Бен Росселли получал 130 000 долларов в год. Его преемник, безусловно, унаследует и его жалованье.

Если Роско Хейворд добьется своего, он станет получать в два раза больше. Даже при больших вычетах оставшихся денег хватит на то, чтобы решить все насущные проблемы.

Наступила пятница.

Эдвина и Льюис Д’Орси завтракали в своей роскошной квартире на крыше небоскреба.

Прошло три дня после трагического сообщения Бена Росселли и два дня – после обнаружения недостачи в центральном отделении «ФМА».

Пока ничего нового выяснить так и не удалось. Весь вчерашний день два специальных агента ФБР дотошно допрашивали сотрудников банка, но, увы, это ни к чему не привело. Главным подозреваемым лицом оставалась Хуанита Нуньес, которая по-прежнему все отрицала, упорно настаивала на своей невиновности и отказывалась пройти проверку детектором лжи.

Подобное упрямство лишь усиливало подозрения, однако вот что сказал Эдвине один из агентов ФБР: «Мы можем подозревать ее сколько угодно, но у нас нет ни малейших доказательств ее вины. Что же касается денег, то даже если они спрятаны у нее на квартире, для получения ордера на обыск нам нужны серьезные улики. У нас же нет никаких. Разумеется, мы будем за ней следить, но это не та слежка, какую ФБР устанавливает в других случаях».

Сегодня агенты ФБР снова будут в банке, но вряд ли им удастся продвинуться дальше.

Администрации банка ничего другого не оставалось, кроме как уволить Хуаниту Нуньес с работы. Эдвина решила, что сделает это сегодня. Но от такого финала никому легче не станет.

Эдвина сосредоточилась на еде – омлете и гренках, – которую только что подала горничная. Льюис сидел напротив, уткнувшись в «Уолл-стрит джорнэл», и, как обычно, ворчал по поводу очередной глупости, допущенной Вашингтоном. Сверкая глазами поверх полукруглых очков в металлической оправе, Льюис Д’Орси швырнул газету на пол, где уже валялись просмотренные «Нью-Йорк таймс», «Чикаго трибюн» и лондонская «Файнэншл таймс».

Эдвина листала «Крисчен сайенс монитор».

С виду Льюис был тщедушным человечком, напоминавшим ивовый прутик, – можно было подумать, что это следствие недуга или недоедания, на самом же деле он не страдал ни тем ни другим. Его худое, почти изможденное лицо полностью соответствовало фигуре. Иногда Льюис подшучивал над своим тщедушием. Он стучал пальцем по лбу и приговаривал: «Природа обделила меня мускулатурой, зато с лихвой восполнила этот недостаток здесь». Что было поистине верно – даже недруги признавали его блестящий ум, особенно когда дело касалось финансов.

Он издавал частный дорогостоящий «Деловой листок», предназначавшийся для узкого круга подписчиков в США и за рубежом; бюллетень содержал информацию относительно выгодного помещения денег; кроме того что он обеспечивал Льюису высокий уровень жизни, он служил еще чем-то вроде копья, которым Льюис пронзал правительства, президентов, премьер-министров и политиков, проводивших неуклюжую финансовую политику. С точки зрения Льюиса, она почти всегда была именно таковой.

«Если вы поставили перед собой цель сделать деньги, – говорила Эдвина, – то обратитесь за советом к Льюису». Он не раз доказывал ее правоту – те, кто следовал его рекомендациям, бывали щедро вознаграждены. В последнем выпуске «Делового листка» он писал: «Доллар США – когда-то гордая и честная валюта – доживает свой век, как и нация, которую он представляет. Благодаря безумию финансовой политики, проводимой несведущими и продажными политиканами, сосредоточенными на собственном пупке и на результатах выборов, нас постиг финансовый кризис, из которого нет выхода.

Если у вас есть доллары, оставьте себе на такси, еду и почтовые марки. Да еще на билет до какой-нибудь более благополучной страны.

Не можете улететь сами – переведите свои деньги за океан. Обратите доллары – пока есть еще такая возможность (скоро ее не будет!) – в немецкие марки, швейцарские франки, голландские гульдены, австрийские шиллинги, ливанские фунты – в любую валюту.

И положите их в какой-нибудь европейский банк, лучше всего в швейцарский – вне досягаемости американских бюрократов…»

Льюис Д’Орси трубил об этом на все лады вот уже несколько лет.

У Льюиса были потрясающие друзья и потрясающие связи – во многом залог его успеха. Он внимательно следил за всеми изменениями в системе налогообложения и давал советы читателям бюллетеня, как употребить себе во благо тот или иной закон.

Сам Льюис платил чисто символический подоходный налог, который никогда не превышал нескольких сотен долларов, в то время как его реальные доходы исчислялись семизначным числом.

Несмотря на пример своего мужа, Эдвина придерживалась на сей счет собственной точки зрения и платила в государственную казну значительно больше со своих относительно скромных доходов. Однако их общими счетами – за квартиру и все ее содержимое, «мерседесы»-близнецы и прочие удобства – занимался Льюис.

Эдвина вышла эамуж за Льюиса и сумела к нему приспособиться – что уж тут лукавить – ради того уровня благосостояния, который ей так нравился. Их «брачный контракт» – каждый жил своей жизнью и делал свою карьеру – оказался удачным.

– Было бы очень хорошо, – сказала Эдвина, – если бы твоя прозорливость помогла нам отыскать те деньги, что пропали в среду.

Льюис оторвался от еды, на которую набросился так неистово, словно омлет был его злейшим врагом.

– Разве деньги до сих пор не найдены? Доблестное ФБР со своими неуклюжими кулаками в очередной раз ничего не обнаружило?

– Да, пожалуй, дело обстоит именно так.

Она рассказала ему о том, в какой они зашли тупик, и о своем решении сегодня же уволить кассиршу.

– Теперь она скорее всего никуда не сможет устроиться.

– Уж в банк-то, во всяком случае.

– Кажется, ты говорила, у нее есть ребенок.

– К сожалению, да.

– Еще двое новобранцев в и без того огромной армии социальных иждивенцев, – мрачно заметил Льюис.

– Ради бога! Прибереги свой праведный гнев для техасских читателей!

Физиономия ее мужа расплылась в улыбке, что бывало крайне редко.

– Извини. Я не привык, чтобы ты спрашивала совета. Такое нечасто случается.

Эдвина расценила это как комплимент. Наряду со всем прочим ей нравилось в их союзе то, что Льюис относился к ней как к равной.

– Разумеется, я не могу тебе сказать, где находятся пропавшие деньги, – задумчиво продолжал Льюис. – Но я дам тебе совет, который не раз был полезен мне в подобных головоломках.

– Давай.

– Он прост: очевидное бывает обманчиво.

Эдвина была разочарована. Вопреки здравому смыслу она надеялась на мановение волшебной палочки. А Льюис произнес замшелую, старую как мир банальность.

Она взглянула на часы. Было без малого восемь.

– Спасибо, – сказала она. – Мне пора.

– Да, кстати, сегодня вечером я улетаю в Европу, – сообщил Льюис. – Вернусь в среду.

– Приятного путешествия. – Эдвина чмокнула его на прощание.

Это неожиданное известие ее не удивило. У Льюиса были филиалы в Цюрихе и Лондоне, так что его частые отлучки были делом привычным.

Она спустилась в гараж на частном лифте.

По дороге в банк, несмотря на то что она отвергла совет Льюиса, его слова «очевидное бывает обманчиво» не шли у нее из головы.

Несколько позже состоялся короткий разговор с двумя агентами ФБР, который не дал никаких результатов.

В нем принимали участие Эдвина и Нолан Уэйнрайт.

Агент Иннес, старший по званию, говоривший с легким новоанглийским акцентом, сообщил им обоим следующее:

– Мы сделали все, что в наших силах, продолжать дознание в банке не имеет смысла. Дело пока остается открытым, и, если всплывет что-то новое, мы с вами свяжемся. Разумеется, если новости появятся у вас, немедленно сообщите в Бюро.

– Само собой, – сказала Эдвина.

– Кстати, вот вам новость со знаком минус. – Агент ФБР заглянул в блокнот. – По поводу мужа Нуньес Карлоса. Кто-то из ваших сотрудников дал показания, что видел его в банке в тот день, когда исчезли деньги.

– Майлз Истин, – подтвердил Уэйнрайт. – Он сообщил об этом мне. А я – вам.

– Да, мы задали этот вопрос Истину, он допускает, что может ошибаться. Так вот, нам удалось найти Карлоса Нуньеса. Он в Фениксе, штат Аризона; устроился там автомехаником. Наши люди в Фениксе имели с ним беседу. Они утверждают, что в среду, как, впрочем, и всю эту неделю, он был на работе, – стало быть, мы исключаем его из возможных сообщников.

Нолан Уэйнрайт проводил агентов ФБР к выходу. Эдвина вернулась к своему столу.

За все утро ничего примечательного не произошло.

Незадолго до полудня Эдвина поручила Тотенхо довести до сведения бухгалтерии, что Хуанита Нуньес уволена с завтрашнего дня и что чек с ее выходным пособием нужно прислать к ним, в центральное отделение. Когда Эдвина вернулась с обеда, чек, доставленный нарочным, лежал у нее на столе.

Одолеваемая тягостными сомнениями, Эдвина повертела его в руках.

В тот момент Хуанита Нуньес еще работала. Вчера, когда Эдвина сообщила Тотенхо о своем решении, он хмуро буркнул: «Чем быстрее мы от нее избавимся, тем лучше – другим неповадно будет». Даже Майлз Истин, уже сидевший на своем обычном рабочем месте, удивленно вскинул брови, но Эдвина настояла на своем.

Она недоумевала, почему у нее на душе так неспокойно, когда пора положить делу конец и выкинуть из головы всю эту историю.

Это же очевидно. Очевидное решение проблемы. И опять всплыла фраза Льюиса: «Очевидное бывает обманчиво».

Где же тут собака зарыта?

«Обдумай все еще раз, – сказала себе Эдвина. – Начни с самого начала».

Каковы были очевидные стороны этого происшествия? Во-первых, исчезли деньги. Сомнению не подлежит. Во-вторых, сумма равнялась шести тысячам долларов. Это было засвидетельствовано четырьмя служащими: самой Хуанитой Нуньес, Тотенхо, Майлзом Истином и, наконец, старшим кассиром хранилища. Не оспаривается.

В-третьих, Нуньес утверждала, что в 13.50, то есть по истечении почти пяти рабочих часов, как она проверила кассу, она точно знала сумму недостачи. Все посвященные в это дело сотрудники, включая Эдвину, были убеждены, что это совершенно невозможно, и с самого начала их подозрения основывались именно на этом.

Убеждены… невозможно… совершенно невозможно.

А почему, собственно, невозможно?.. Эдвину осенило.

Стенные часы показывали 14.10 пополудни.

Исполнительный директор все еще находился на своем рабочем месте. Эдвина встала:

– Мистер Тотенхо, вы не пройдете со мной?

На ходу поздоровавшись с несколькими клиентами, она пересекла зал, Тотенхо понуро семенил следом. Хуанита Нуньес принимала вклад.

Эдвина тихо сказала:

– Миссис Нуньес, как только закончите, пожалуйста, поставьте табличку «закрыто» и заприте кассу.

Хуанита Нуньес ничего не ответила; закончив операцию, она молча выставила маленькую металлическую табличку. Когда она повернулась, чтобы запереть кассу, Эдвина увидела, что по ее щекам струятся слезы.

О причине нетрудно было догадаться. Она ждала увольнения, и внезапное появление Эдвины подтвердило ее опасения.

– Мистер Тотенхо, – сказала Эдвина, не обращая внимания на слезы, – если не ошибаюсь, миссис Нуньес работает с кассой с самого утра. Верно?

– Да, – ответил он.

«Значит, – подумала Эдвина, – период времени приблизительно тот же, что и в среду, правда, народу сегодня было больше».

Она указала на кассу:

– Миссис Нуньес, вы утверждаете, что всегда знаете сумму денег в кассе. Можете сказать, сколько здесь сейчас?

Девушка помолчала в нерешительности. Затем кивнула – слезы все еще мешали ей говорить.

Эдвина взяла со стойки листок бумаги и протянула ей.

– Запишите сумму.

После некоторых сомнений Хуанита Нуньес взяла карандаш и вывела: 23 765 долларов.

Эдвина передала листок Тотенхо.

– Пожалуйста, идите с миссис Нуньес и оставайтесь с ней до тех пор, пока она не проверит кассу. Затем перепроверьте сами. И сравните результат с ее цифрой.

Тотенхо бросил на листок скептический взгляд.

– У меня полно работы, и если я буду сидеть с каждым кассиром…

– Здесь случай особый, – оборвала его Эдвина.

Через три четверти часа Тотенхо подошел к ее столу.

Он явно нервничал. Эдвина заметила, что у него дрожат руки. Он положил перед ней пресловутый листок. Рядом с цифрой, написанной Хуанитой Нуньес, стояла лишь карандашная галочка.

– Если бы я не увидел собственными глазами, не поверил бы, – сказал исполнительный директор.

– Цифра оказалась точной?

– Абсолютно точной.

Эдвина старалась упорядочить поток своих мыслей. Теперь все, что касалось расследования, внезапно и существенно изменилось. До настоящего момента все предположения основывались на том, что Нуньес не могла точно определить сумму, – этот довод был только что убедительно опровергнут.

Когда Тотенхо вернулся к своему столу, Эдвина придвинула к себе блокнот и записала основные выводы.

Насчет Нуньес до конца не ясно, хотя более правдоподобно. Возможно, она невинная жертва.

Если не Нуньес, то кто?

Кто-то из служащих мог выждать удобный момент.

Персонал? Кто-то из своих? Но каким образом?

«Каким образом» – потом. Сначала выяснить мотив, затем искать человека.

Мотив? Тот, кому позарез нужны деньги.

Она приписала печатными буквами: НУЖНЫ ДЕНЬГИ. Потом добавила: проверить долгосрочные и текущие счета всех сотрудников отделения – СЕГОДНЯ!

Эдвина начала быстро листать телефонный справочник администрации «ФМА» – она искала номер начальника ревизионной службы.

По пятницам все филиалы банка «Фёрст меркантайл Америкен» закрывались на три часа позже.

Вот и сегодня охранник запер центральные двери только в шесть часов вечера.

В пять минут седьмого снаружи раздался резкий, повелительный стук. Обернувшись, охранник увидел молодого мужчину в деловом костюме и темном пальто, с дипломатом в руке.

Когда охранник подошел к двери, человек с дипломатом прижал к стеклу удостоверение. Внимательно изучив документ, охранник открыл дверь.

Не успел он опомниться, как откуда ни возьмись, словно по волшебству, нахлынули люди.

Вместо одного их было уже шестеро, потом еще шестеро, а там – следующая группа. В мгновение ока они наводнили банк.

Самый старший – по возрасту и явно по званию – коротко отрекомендовался:

– Центральная ревизионная служба.

– Да, сэр, – произнес охранник, продолжая рассматривать предъявляемые удостоверения, – он давно в банке и видел такое не впервые.

Всего их было двадцать человек, в основном мужчины и только четыре женщины. Все они быстро растеклись по банку.

Старший направился к возвышению – к столу Эдвины. Она встала ему навстречу, наблюдая за происходящим с нескрываемым удивлением.

– Мистер Бернсайд, это что же, ревизия по полной программе?

– Разумеется, миссис Д’Орси.

Глава ревизионного департамента снял пальто и повесил его на вешалку рядом с возвышением.

На лицах коллег Эдвины было написано замешательство, то там, то здесь слышались жалобные восклицания: «О господи, ну надо же, чтобы именно в пятницу!.. Черт возьми, у меня назначена встреча в ресторане!.. Ревизорам определенно чуждо все человеческое».

Большинство служащих прекрасно знали, что означает визит ревизионной группы. Кассиры не уйдут из банка до тех пор, пока не будут заново пересчитаны деньги, перепроверке подвергнется и резерв наличных в хранилище. Бухгалтерам придется дожидаться окончания сверки всех ведомостей. А управляющие освободятся в лучшем случае к полуночи.

– Когда я обратилась с просьбой проверить счета персонала, – сказала Эдвина, – я никак не ожидала такого.

Обычно банковская ревизия проводилась раз в восемнадцать месяцев, а то и раз в два года – сегодняшнее нашествие было вдвойне неожиданным, поскольку с момента последней проверки не прошло и восьми месяцев.

– Это наше дело – решать как, где и когда проводить ревизию, миссис Д’Орси. – Хэл Бернсайд держался с присущей ему холодностью и отчужденностью.

Как и во всяком крупном банке, ревизионная инспекция являлась независимой и как бы сторонней контролирующей службой.

– Знаю, – покорилась Эдвина. – Я просто удивлена, что вам удалось так быстро все организовать.

Начальник ревизионной инспекции заговорщически улыбнулся:

– У нас есть свои способы и возможности.

Однако он умолчал о том, что на сегодняшний вечер была запланирована «облава» на другое отделение «ФМА». После звонка Эдвины – три часа назад – прежний план отменился, спешно были предприняты необходимые организационные меры и вызван еще целый ряд сотрудников.

Подобная «облавная» тактика применялась довольно часто. Одна из главных особенностей работы ревизионной службы заключалась в том, чтобы время от времени как снег на голову «обрушиваться» на то или иное отделение банка. Разрабатывались тщательнейшие меры по соблюдению секретности, и того, кто ее нарушал, ждали серьезные неприятности.

Члены ревизионной группы уже принялись за дело.

Служащие отделения, смирившись со своей участью, заканчивали каждый свою работу, чтобы, освободившись, помогать ревизорам.

Проверка продлится еще недели полторы. Однако основные результаты будут выявлены в ближайшие несколько часов.

К восьми часам вечера шок, вызванный внезапно нагрянувшей инспекцией, прошел; большая часть работы была закончена, и служащие центрального отделения один за другим покидали банк.

Из представителей администрации задержались Эдвина, Тотенхо и Майлз Истин.

Несколько членов ревизионной комиссии занимались личными счетами сотрудников; время от времени кто-нибудь из них приносил письменное заключение начальнику ревизионной службы, восседавшему за столом Эдвины. Он всякий раз бегло просматривал бумагу, кивал и прятал ее в дипломат.

Без десяти девять он получил более обстоятельное заключение, к которому прилагались несколько других документов. На сей раз Бернсайд тщательно его изучил и сказал, обращаясь к Эдвине:

– Миссис Д’Орси, пожалуй, пора передохнуть. Пойдемте выпьем кофе и перекусим.

Уже на улице, извинившись, он объяснил:

– Простите, но это было маленькое театральное представление. Боюсь, что с ужином придется повременить, а то и вовсе обойтись без него. – Увидев замешательство на лице Эдвины, он добавил: – Мы направляемся на совещание, но я не хотел, чтобы об этом кто-то узнал.

Вечер был холодным, и Эдвина поплотнее запахнула пальто – почему было не пройти через «тоннель»: и быстрее, и теплее? К чему вся эта таинственность?

В административном корпусе Хэл Бернсайд заполнил журнал регистрации вечерних посетителей, после чего охранник сопроводил их в лифте на одиннадцатый этаж. Табличка на двери гласила: «Служба безопасности». Там их ждали Нолан Уэйнрайт и два агента ФБР, которые вели следствие по пропаже денег.

Почти сразу же к ним присоединился еще один человек из ревизионной группы, который, по-видимому, вышел следом за Эдвиной и Бернсайдом.

Это был молодой человек по фамилии Гейн – его холодный, настороженный взгляд из-под очков в массивной оправе придавал ему неприступный вид. Именно Гейн принес Бернсайду последнее обстоятельное заключение с подколотыми к нему документами.

Нолан Уэйнрайт предложил перейти в комнату для совещаний с овальным столом.

– Надеюсь, – заявил Бернсайд, обращаясь к агентам ФБР, – наша находка объяснит вам, почему вас потревожили в столь поздний час.

Эдвина догадалась, что встреча была назначена заранее, несколько часов назад.

– Так, значит, вы что-то обнаружили? – осведомилась она.

– К сожалению, даже больше, чем сами того ожидали, миссис Д’Орси.

Бернсайд кивнул Гейну, и тот принялся раскладывать на столе бумаги.

– По вашей просьбе, – начал Бернсайд тоном школьного учителя, – были проверены текущие и долгосрочные счета всех служащих центрального отделения. Мы искали доказательства чьих-либо финансовых затруднений. Должен сказать со всей определенностью, мы их нашли. Вероятно, следует пояснить, – обратился глава ревизионной службы к агентам ФБР, – что, как правило, банковские служащие открывают личные счета в своем же отделении банка. Одна из причин состоит в том, что эти счета «бесплатные», то есть без вычетов за банковские операции. Но есть и другая, более веская причина – служащим предоставляется особый кредит на льготных условиях: на один процент меньше, чем в других случаях.

Иннес кивнул:

– Нам это известно.

– Значит, вам должно быть понятно, что служащий, полностью исчерпавший свой льготный кредит, начинает искать другие источники, в частности, прибегает к помощи финансовых компаний[2], хотя их процент велик. И таким образом он по уши увязает в долгах.

– Все это понятно, – откликнулся Иннес с оттенком раздражения.

– Так вот, с одним из служащих вашего банка именно это и произошло.

Он кивнул Гейну, и тот перевернул несколько погашенных чеков, до сих пор лежавших лицевой стороной вниз.

– Как видите, эти чеки были выписаны на имя трех различных финансовых компаний. С двумя из них мы успели связаться по телефону – выплаты были сильно просрочены. Есть все основания полагать, что утром то же самое нам ответят и в третьей компании. Причем эти чеки только за текущий месяц. Завтра мы проверим микрофотокопии за последние несколько месяцев. Чрезвычайно важно еще одно обстоятельство, – продолжал начальник ревизионной службы. – Человек, о котором идет речь, не мог выплатить обозначенные здесь суммы, – он указал на чеки, – из своего банковского жалованья, которое нам хорошо известно. А потому мы стремились найти доказательства внутрибанковских хищений, и нам это удалось.

Гейн вновь начал раскладывать на столе какие-то бумаги.

«…доказательства внутрибанковских хищений… нам это удалось…» Больше Эдвина почти ничего не слышала, она впилась глазами в подпись, стоявшую на каждом чеке, – подпись, которую она видела изо дня в день и которую так хорошо знала – четкую и стремительную. Сейчас эта подпись ее ужаснула и… опечалила.

Подпись принадлежала Истину, молодому Майлзу, который был ей так симпатичен, всегда безотказный и неутомимый, он прекрасно справлялся со своими обязанностями, и не далее как на этой неделе Эдвина решила назначить его на место Тотенхо, когда тот уйдет на пенсию.

Начальник ревизионной службы продолжал:

– Наш подлый воришка занимался тем, что «доил» «забытые» вклады. Раскрыв эту схему на одном примере, нетрудно было выявить и остальное.

Все тем же менторским тоном он разъяснил фэбээровцам, что значит «забытый» вклад. Так назывался долгосрочный, или текущий, счет, которым вкладчик почти или вовсе не пользовался. У каждого банка были клиенты, по тем или иным причинам не трогавшие своих счетов в течение долгого времени – иногда по многу лет, – и там скапливались весьма крупные суммы.

Когда в банке замечают, что текущий счет остается без движения – деньги на него не кладут и не снимают, – то выписка из счета посылается клиенту не ежемесячно, а раз в год. Порой даже такие конверты возвращаются обратно с отметкой «изменено местожительство, новый адрес неизвестен».

Существует целый ряд мер по предотвращению незаконного использования «забытых» вкладов. Лицевые счета таких вкладчиков хранятся отдельно, и если вдруг происходит движение денег, то его законность тщательно проверяется исполнительным директором. Подобные меры себя оправдывают. Майлз Истин, будучи заместителем исполнительного директора, обладал полномочиями санкционировать движение денег на таких счетах. Прикрываясь своим служебным положением, он беззастенчиво обворовывал «забытые» вклады.

– Истин подходил к делу с умом – он выбирал наиболее безопасные счета. У нас тут есть несколько фальшивых расходных ордеров, по которым деньги переводились на его счет, открытый на вымышленную фамилию, – правда, подделаны они не очень-то искусно: без труда прослеживается его почерк. Сходство почерка налицо и здесь, хотя для официального заключения без экспертов не обойтись.

Каждый из присутствующих по очереди сличал расходные ордера с чеками, которые были предъявлены раньше. Несмотря на все старания хитреца, сходство в почерке сразу бросалось в глаза.

Все это время второй агент ФБР Далримпл делал подробные записи.

– А чему равна общая сумма? – спросил он, подняв голову.

– На сегодняшний день, – ответил Гейн, – по нашим подсчетам, она составляет приблизительно восемь тысяч долларов. Однако завтра мы получим доступ к микрофотокопиям и компьютеру с банком данных за более длительный период, и не исключено, что сумма окажется больше. Когда мы предъявим Истину уже имеющиеся доказательства его вины, он может облегчить нашу задачу, сознавшись во всем. Иногда таким способом удается вывести растратчиков на чистую воду.

«Как же он упивается своей ролью», – подумала Эдвина; почему-то ей стало обидно за Майлза Истина.

– Как по-вашему, сколько времени он этим занимался? – спросила она.

– Судя по тому, что нам удалось обнаружить, – ответил Гейн, – где-то с год, а то и больше.

Эдвина повернулась к Хэлу Бернсайду:

– Значит, во время прошлой проверки вы это прозевали. Разве ревизия «забытых» вкладов не входит в вашу компетенцию?

Она словно наступила Бернсайду на больную мозоль. Он сделался пунцовым и признал поражение:

– Выходит. Но искусному мошеннику иногда удается даже нас обвести вокруг пальца.

– Понятно. Хотя минуту назад вы утверждали, что почерк выдает его с головой.

Иннес прервал воцарившееся молчание:

– Однако это обстоятельство не проливает свет на то, куда делись пропавшие в среду деньги.

– Разве что теперь главным подозреваемым лицом становится Истин, – откликнулся Бернсайд. Он был рад сменить тему разговора. – Не ровен час, он сам признается в краже.

– Ни за что он не признается! – рявкнул Нолан Уэйнрайт. – Слишком уж он хитер! А потом, с какой стати? Мы так толком и не знаем, как он это обстряпал.

Хэл Бернсайд поднялся и закрыл дипломат.

– Ревизоры свою миссию выполнили, теперь – очередь блюстителей закона.

– Нам понадобятся эти бумаги и подписанные вами показания, – сказал Иннес.

– Здесь остается мистер Гейн, он полностью переходит в ваше распоряжение.

– Еще один вопрос. Истин не мог заподозрить, что его разоблачили?

– Вряд ли. – Бернсайд взглянул на своего помощника, который отрицательно помотал головой.

– Уверен, что нет. Мы постарались скрыть от него истинный объект поиска и для отвода глаз задавали другие вопросы.

– Мне тоже кажется, что нет, – подтвердила Эдвина. Она с грустью вспомнила, с какой жизнерадостной неутомимостью Майлз Истин работал весь сегодняшний вечер. Зачем он это натворил? О боже, зачем?

Иннес одобрительно кивнул:

– Тогда давайте поступим следующим образом. Как только закончим с формальностями, допросим Истина, но предупреждать его заранее нельзя. Он все еще в банке?

– Да, – сказала Эдвина. – Уж нас-то он точно дождется, а кроме того, он всегда уходит одним из последних.

– Внесите в план поправку, – неожиданно вмешался Нолан Уэйнрайт. – Задержите его как можно дольше. А потом пусть отправляется домой, ничего не подозревая.

Присутствующие с недоумением и испугом взглянули на шефа службы безопасности. Особенно пристально смотрели на него оба агента ФБР. Похоже, они молча обменялись какой-то информацией.

После некоторых раздумий Иннес согласился:

– Хорошо. Пусть будет так.

Через несколько минут Эдвина и Бернсайд спускались в лифте.

– Прежде чем вы начнете писать показания, – вежливо обратился к оставшемуся в комнате ревизору Иннес, – не могли бы вы ненадолго оставить нас одних?

– Разумеется. – И Гейн вышел.

Иннес в упор взглянул на Нолана Уэйнрайта:

– Вы что-то задумали?

– Да. – Уэйнрайт помолчал в нерешительности. Опыт подсказывал ему, что улики против Истина изобиловали пробелами, которые следовало заполнить. Это означало, что вопреки его же собственным принципам закон придется немного потеснить. – Вы уверены, что вам следует об этом знать?

Они смотрели друг другу в глаза. Агенты работали с Уэйнрайтом не один год и питали к нему уважение.

– Добиться показаний в наше время – дело непростое, – сказал Иннес. – Мы не можем позволить себе того, что позволяли в прежние времена, иначе нам же и не поздоровится.

– Скажите только то, что считаете нужным, – произнес второй агент ФБР после некоторого молчания.

Уэйнрайт нервно сцепил пальцы.

– Ну ладно. У нас достаточно улик, для того чтобы упрятать Истина за решетку по обвинению в воровстве. Допустим, общая сумма хищений составляет приблизительно восемь тысяч долларов. Сколько, по-вашему, ему присудят?

– За первое преступление ему вынесут приговор с отсрочкой исполнения, – ответил Иннес.

– Ясно. – Уэйнрайт сильнее сжал пальцы. – А если мы сумеем доказать, что исчезновение тех шести тысяч в среду – тоже его рук дело и что он преднамеренно пытался подставить девушку, и, черт побери, ему это почти удалось…

– Если вы действительно сумеете это доказать, любой здравомыслящий судья сразу отправит его за решетку. Но вот сумеете ли?

– Я намерен это сделать. Я лично заинтересован, чтобы этот сукин сын видел небо в клеточку.

– Вполне вас понимаю, – задумчиво произнес агент ФБР. – Я тоже был бы не против.

– В таком случае давайте поступим, как я предложил. Не трогайте Истина сегодня. Дайте мне время до утра.

– Я не уверен… – Иннес колебался. – Не уверен, что имею на это право.

Все трое молчали, раздираемые противоречивыми чувствами. Оба агента догадывались, что замыслил Нолан Уэйнрайт.

– Если мы отложим допрос до утра, – предостерег второй агент, – нельзя допустить, чтобы Истин сбежал. Тогда у нас будет полно неприятностей.

– Кроме того, он должен остаться цел и невредим, – добавил Иннес.

– Он не сбежит. И останется цел. Даю слово.

– Ну что ж, – сказал Иннес. – До утра так до утра. Но только запомните, Нолан: никакого разговора между нами не было. – Он встал и открыл дверь. – Можете войти, мистер Гейн. Мистер Уэйнрайт уходит, а мы готовы принять ваши показания.

На случай чрезвычайных обстоятельств в отделе безопасности имелся список телефонов и адресов служащих банка, в том числе и Майлза Истина. Нолан Уэйнрайт выписал и адрес и телефон.

Район был ему знаком. Находился он примерно в двух милях от центра, и жили там люди среднего достатка. Квартира 2Г.

Шеф службы безопасности подошел к телефону-автомату на Росселли-плаза и набрал номер – никто не ответил. Уэйнрайт уже знал, что Майлз Истин не был женат. И уповал на то, что Истин живет один.

Если бы в квартире Истина сняли трубку, Уэйнрайт извинился бы за ошибку и разработал другой план действий. Поскольку этого не потребовалось, он отправился к машине, оставленной в подземном гараже.

Прежде чем сесть за руль, он открыл багажник, достал маленький замшевый мешочек и спрятал его во внутренний карман пиджака. Затем поехал по нужному адресу.

С непринужденным видом подходя к крыльцу, он внимательно оглядел дом. Это было трехэтажное строение приблизительно сорокалетней давности, которое нуждалось в ремонте. Квартир двадцать, не больше. Привратника не видно. В вестибюле рядом с почтовыми ящиками – кнопки звонков. Входные двери двустворчатые, стеклянные, однако внутри дверь более массивная и, похоже, на замке.

Было 22.30 вечера. Улица почти пуста – ни машин, ни пешеходов. Он вошел.

Рядом с почтовыми ящиками расположены в три ряда кнопки звонков и микрофон. Уэйнрайт нашел фамилию Истин и нажал на кнопку. Как он и ожидал, ответа не последовало.

Догадавшись, что 2Г обозначает второй этаж, он наугад нажал на кнопку с цифрой 3. Раздался мужской голос: «Кто там?»

Рядом с кнопкой значилась фамилия Апплби.

– Телеграмма для Апплби, – сказал Уэйнрайт.

– Хорошо, поднимайтесь.

Раздался щелчок, означавший, что тяжелая внутренняя дверь открылась. Уэйнрайт быстро вошел в подъезд.

Прямо перед ним находился лифт, но он и не подумал им воспользоваться. Справа он увидел лестницу и взбежал по ней на второй этаж, перепрыгивая через две ступеньки.

Квартира 2Г находилась в конце коридора; дверной замок выглядел довольно простым. Уэйнрайт начал пробовать одно за другим тонкие лезвия из замшевого мешочка, и с четвертой попытки цилиндрический замок поддался. Уэйнрайт вошел и захлопнул дверь.

Он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, затем подошел к окну и задернул шторы. Нащупал выключатель и включил свет.

Квартирка была небольшая, рассчитанная на одного человека – единственная комната была поделена на несколько уголков различного предназначения. Пространство, отведенное под гостиную, занимали диван, кресло, портативный телевизор и столик для еды. Кровать была отделена перегородкой, кухонька – раздвижной дверью. Еще одна дверь вела в ванную, другая – в кладовку. Все было чисто прибрано. Несколько книжных полок и репродукций в рамах создавали некую личностную атмосферу.

Не теряя времени, Уэйнрайт приступил к тщательному обыску.

За незаконные действия, которые он совершал в тот вечер одно за другим, Уэйнрайта мучили угрызения совести. Ему никак не удавалось от них освободиться. Нолан Уэйнрайт осознавал, что попирает собственные моральные принципы. Но его подстегивала ярость. Ярость и злость на себя за то, что четыре дня назад он поступил как подлец.

Даже сейчас он видел перед собой полные мольбы глаза девушки-пуэрториканки. Но он отринул от себя эту мольбу, отринул с презрением, а потом прочел презрение и в ее взгляде.

Это воспоминание и досада на то, что он позволил Майлзу Истину одурачить себя, придавало Уэйнрайту решимости – он должен во что бы то ни стало вывести Истина на чистую воду, пусть даже преступая закон.

А потому он методично, по всем правилам, продолжал обыск, будучи уверенным, что неминуемо наткнется на улики, если таковые существуют.

Спустя полчаса неосмотренных потайных мест почти не осталось. Он проверил кухонные шкафы и выдвижные ящики, ощупал мебель, перерыл чемоданы, заглянул под картины на стенах и снял заднюю стенку телевизора. Он пролистал книги, отметив, что целая полка была посвящена истории денежного обращения – он как-то слышал, что Истин этим увлекается. Кроме книг, здесь была папка с рисунками и фотографиями старинных монет и банкнот. Однако никаких следов преступления не было и в помине. Наконец он сдвинул в угол мебель и скатал ковер в импровизированной гостиной. Затем с помощью фонарика принялся осматривать каждый дюйм пола.

Без фонарика он бы не заметил аккуратно выпиленную дощечку, которую выдавали две почти невидимые белесые полоски. Он осторожно вынул этот кусок доски – под ним была спрятана небольшая черная общая тетрадь и пачка денег двадцатидолларовыми купюрами.

Уэйнрайт быстро вставил дощечку на место, расправил ковер и расставил мебель.

Он пересчитал деньги – сумма составляла шесть тысяч долларов. Затем он быстро пролистал общую тетрадь и присвистнул от удивления – здесь были записи ставок пари.

Он положил тетрадь и деньги на столик перед диваном.

Уэйнрайт не ожидал, что найдет деньги. Сомнений быть не могло – это те самые шесть тысяч долларов, однако странно, что Истин до сих пор их не обменял или не положил на какой-нибудь счет. Опыт полицейского научил его тому, что преступники порой вели себя глупо и непредсказуемо. Пример тому он увидел сейчас.

Оставалось выяснить, как Истин вынес деньги из банка.

Уэйнрайт оглядел квартиру и выключил свет. Он приоткрыл шторы, поудобнее устроился на диване и стал ждать.

Он почти задремал, когда его разбудил звук вставляемого в замок ключа. Он подался вперед. Светящиеся стрелки часов показывали начало первого.

Хлопнула дверь, и Уэйнрайт услышал, как Истин шарит по стене в поисках выключателя. Вспыхнул свет.

Истин сразу увидел Уэйнрайта и от удивления потерял дар речи. Он попытался что-то сказать, но не смог выдавить ни слова.

Уэйнрайт встал, глаза его метали молнии.

– Сколько ты сегодня наворовал? – Он словно полоснул Истина ножом.

И прежде чем тот успел опомниться, Уэйнрайт схватил его за лацканы пальто и с силой толкнул на диван.

Когда изумление уступило место возмущению, парень полушепотом произнес:

– Кто позволил вам войти? Какого черта вы… – Тут он осекся, так как взгляд его упал на тетрадь и на стопку денег.

– Вот именно, – отрезал Уэйнрайт. – Я пришел изъять принадлежащие банку деньги или по крайней мере то, что от них осталось. – Он указал на пачку банкнот на столике. – Мы уже знаем, что это те самые деньги, которые ты украл в среду. Тебе небезынтересно будет узнать, что и про «забытые» вклады, и про все остальное нам тоже известно.

Потрясенный Майлз Истин смотрел на Уэйнрайта остекленевшими глазами. Он содрогнулся всем телом. Затем опустил голову и закрыл лицо руками.

– Нечего разыгрывать этот спектакль! – Уэйнрайт оторвал руки Истина от лица и задрал ему голову, помня при этом свое обещание фэбээровцам. Истин должен остаться цел и невредим. – Нам предстоит разговор, так что давай начнем.

– А как насчет тайм-аута? – взмолился Истин. – Хоть минуту на размышление?

– И не мечтай!

Уэйнрайт вовсе не намеревался дать Истину время для раздумий. Малый был не дурак и мог смекнуть, что самый лучший выход для него – помалкивать. Шеф службы безопасности понимал, что в данный момент обладает двумя преимуществами. Первое – он застиг Майлза Истина врасплох, второе – он играл без правил.

Если бы здесь были агенты ФБР, они бы непременно просветили Истина насчет его законных прав – не отвечать на вопросы и пригласить адвоката. Уэйнрайт же действовал уже не как полицейский, развязав себе таким образом руки.

Перед шефом службы безопасности стояла одна задача – добиться доказательств того, что кража шести тысяч долларов была совершена Майлзом Истином. Другими словами, ему нужны были письменные показания Майлза.

Он сел напротив Истина, сверля его глазами.

– Может получиться долго и трудно, а может – быстро и легко.

Ответа не последовало, тогда Уэйнрайт взял со стола тетрадь и открыл ее.

– Давай начнем с этого. – Он ткнул пальцем в список сумм и дат – напротив каждой записи стояла зашифрованная цифра. – Это ставки. Верно?

Истин безразлично кивнул.

– Вот это – что такое?

Майлз Истин пробормотал, что он поставил двести пятьдесят долларов на футбольный матч между командами «Техас» и «Нотр-Дам». Он ставил на «Нотр-Дам». Выиграл «Техас».

– А это?

Еще один футбольный матч. Еще один проигрыш.

– Дальше, – не отставал Уэйнрайт, водя пальцем по странице.

Истин отвечал медленно. Некоторые записи относились к баскетбольным матчам. Иногда Истин выигрывал, хотя поражений было гораздо больше. Минимальная ставка равнялась ста долларам, максимальная – тремстам.

– Ты играл в одиночку или в компании?

– В компании.

– Кто в нее входил?

– Еще четверо парней. Все работают. Как я.

– В банке работают?

Истин помотал головой:

– В других местах.

– Они тоже проигрывали?

– Бывало. Но им везло больше, чем мне.

– Как их фамилии?

Молчание. Уэйнрайт не стал допытываться.

– Ты не играл на бегах. Почему?

– Всем известно, что бега – дело грязное, там все куплено. В футбол и баскетбол играют честно. Мы разработали систему.

О качестве системы говорило количество поражений.

– Ты имел дело с одним букмекером или с несколькими?

– С одним.

– Фамилия?

Молчание.

– Деньги, которые ты крал из банка, где они?

Уголки рта Истина опустились. Он жалобно пролепетал:

– Уплыли.

– Остальные тоже?

Утвердительный понурый кивок.

– Мы вернемся к этому позже. Сейчас давай закончим с нашими деньгами. – Уэйнрайт коснулся шести тысяч долларов, лежавших между ними. – Мы знаем, что это ты украл их в среду. Каким образом?

Истин помолчал, потом пожал плечами:

– Вы, наверно, и об этом знаете.

– Да, ты прав, – резко ответил Уэйнрайт, – поэтому не тяни резину.

– В прошлую среду, – начал Истин, – из-за гриппа не хватало людей. И я был за кассира. Перед открытием банка я вошел в хранилище, чтобы взять запасную кассу. Там была Хуанита Нуньес. Она открывала замок на своей кассе. Я стоял рядом. Хуанита не заметила, что я подсмотрел ее комбинацию.

– И что?

– Я ее запомнил. И как только представилась возможность, записал.

Под нажимом Уэйнрайта всплывали все новые и новые факты.

Помещение банковского хранилища было огромным. В течение дня контролер хранилища работал в похожей на клетку кабинке у самой двери, в которую был вмонтирован замок-таймер. Контролер был постоянно занят – он пересчитывал, выдавал и принимал деньги, регистрировал ввоз и вывоз кассовых сейфов. Никто не мог войти или выйти из хранилища без его ведома, однако на тех, кто там уже находился, он не обращал никакого внимания.

В то утро Майлзу Истину позарез нужны были деньги. На прошлой неделе он проиграл пари, да с него еще требовали уплаты старых долгов.

– Ты уже выбрал льготную ссуду в банке. Задолжал финансовым компаниям. А тут еще букмекер? Так?

– Так.

– Ты еще был кому-нибудь должен?

Истин утвердительно кивнул.

– Ростовщику-акуле?

– Да, – признался юноша.

– Ростовщик тебе угрожал?

Майлз Истин облизнул губы.

– Да, букмекер тоже. Их угрозы остаются в силе. – Его взгляд скользнул по шести тысячам долларов.

Постепенно фрагменты головоломки складывались в единую картину. Уэйнрайт кивнул на деньги:

– Это ты обещал уплатить акуле и букмекеру?

– Да.

– Сколько каждому?

– По три тысячи.

– Когда?

– Завтра. – Нервно взглянув на стенные часы, Истин поправился: – Сегодня.

– Вернемся к среде. Итак, ты запомнил цифровую комбинацию кассового сейфа Хуаниты Нуньес. Как ты ею воспользовался?

Когда Майлз Истин рассказал подробности, все оказалось до смешного просто. Он пошел обедать одновременно с Хуанитой Нуньес. Перед обедом они вкатили свои сейфы в хранилище. Обе кассы были на замке и стояли рядом.

Истин быстро поел и вернулся в хранилище. Контролер зарегистрировал приход Истина и продолжал работать. В хранилище больше никого не было.

Майлз Истин направился прямо к кассе Хуаниты Нуньес и открыл ее, сверяясь с записанным на бумагу цифровым кодом. Вынуть три пачки денег, закрыть и запереть сейф оказалось делом считаных секунд. Он рассовал деньги по внутренним карманам пиджака – нигде ничего не оттопыривалось. Затем он покинул хранилище, отметившись у контролера, и возобновил работу.

Помолчав, Уэйнрайт спросил:

– Значит, все то время, пока мы беседовали с девушкой – кстати, ты тоже задавал ей вопросы, – и позже, когда мы разговаривали с тобой наедине, деньги были при тебе?

– Да, – ответил Майлз Истин, и при воспоминании о том, как легко ему это удалось, он слабо улыбнулся.

Увидев это, Уэйнрайт резко подался вперед и ударил Истина по обеим щекам. Сначала внутренней, потом тыльной стороной ладони. На лице Истина остались два ярких пятна. Он весь сжался, а на глазах у него выступили слезы.

– Я не вижу ничего смешного в твоем поступке. Абсолютно ничего, – угрюмо произнес шеф службы безопасности. От его внимания не ускользнуло то, что Майлз Истин боялся физической боли.

Был час ночи.

– Следующий этап, – провозгласил Нолан Уэйн-райт, – письменные показания. Ты собственноручно должен изложить на бумаге все то, что только что рассказал.

– Нет! Ни за что! – В Истине проснулся инстинкт самосохранения.

Уэйнрайт пожал плечами:

– В таком случае мне здесь больше делать нечего. – Он принялся рассовывать по карманам шесть тысяч долларов.

– Вы не имеете права!

– Серьезно? Попробуй мне помешать. Я сдам их в банк – ночному дежурному.

– Слушайте, вы не докажете… – Истину слишком поздно пришло в голову, что серийные номера купюр нигде не были зафиксированы.

– Возможно, мне удастся доказать, что это те самые деньги, которые ты спер в среду, а возможно, и нет. Если нет, ты всегда сможешь востребовать их обратно.

– Они нужны мне сейчас! Сегодня! – взмолился Истин.

– Да-да, конечно, для букмекера и для акулы. А может, для дюжих парней, которых они пришлют. Ну что ж, постараешься им объяснить, куда делись деньги, хотя вряд ли они станут тебя слушать. – Шеф службы безопасности впервые взглянул на Истина с нескрываемым злорадством. – Ты действительно попал в переплет. Они ведь и вдвоем могут заявиться, один переломает тебе руки, другой – ноги. С них станется. Или это для тебя новость?

Страх, жуткий страх отразился в глазах Истина.

– Нет, не новость. Вы должны мне помочь! Пожалуйста!

Уже стоя в дверях, Уэйнрайт холодно произнес:

– Я подумаю. После того, как ты дашь письменные показания.

Истин покорно писал под диктовку шефа службы безопасности.

«Я, Майлз Бродерик Истин, даю настоящие показания по собственной воле. Меня к этому не принуждали. Сила или угроза силы применены не были…

Признаюсь в том, что в среду … октября, около 13.30 я украл шесть тысяч долларов в банке «Фёрст меркантайл Америкен»…

Я похитил и спрятал деньги следующим образом…»

Через четверть часа после того, как Уэйнрайт сделал вид, что уходит, Майлз Истин превратился в послушного ягненка.

А пока он писал свою исповедь, Уэйнрайт звонил домой Иннесу, агенту ФБР.

В течение первой недели ноября состояние Бена Росселли заметно ухудшилось.

Те, кто навещал Бена, были потрясены, с какой быстротой прогрессировала болезнь. Сомневаться не приходилось – ему осталось совсем недолго.

Он утратил всякую способность управлять банком, и высшее руководство «Фёрст меркантайл Америкен» постановило на закрытом совещании провести собрание совета директоров, с тем чтобы назначить нового президента. Решающее заседание совета директоров было назначено на четвертое декабря.

Директора начали собираться к десяти часам утра. Они тепло приветствовали друг друга – с легким налетом самоуверенности, свойственной преуспевающим бизнесменам среди себе подобных.

Правда, сегодня – отдавая дань умирающему Бену Росселли – они вели себя более сдержанно, чем обычно. Но будучи адмиралами и маршалами коммерции, каковым являлся когда-то и сам Бен, они понимали: что бы ни произошло, бизнес – стержень цивилизации – неизменно требует своего.

Совет директоров любой крупной корпорации представляет собой нечто вроде клуба для избранных. Помимо трех-четырех штатных директоров, сюда входят около двадцати крупных бизнесменов, как правило, председателей правлений или президентов различных компаний.

Для солидного бизнесмена стать членом совета директоров какой-либо компании чрезвычайно престижно, и чем значительнее компания, тем больше чести.

Директора рассаживались вокруг длинного овального стола; с точки зрения Алекса Вандерворта, многие из них были людьми совершенно бесполезными. Если он станет президентом, одной из его главных задач будет скорейшее превращение совета директоров «ФМА» из уютного престижного клуба в надежный рабочий механизм.

Но вот кто пройдет в президенты? Он или Хейворд?

Сегодня будут рассматриваться кандидатуры обоих. Скоро каждый из них, как заведено в подобных случаях, изложит свою программу.

Хейворд, и на сей раз не изменивший своему стилю, заранее подготовил текст выступления. Острый как скальпель ум Хейворда обладал особой способностью оперировать цифрами. Наверняка в своей сегодняшней речи Хейворд не преминет обратиться к арифметике.

Алекс сомневался, стоит ли ему прибегать к помощи чисел. Ведь он не захватил с собой никаких материалов, значит, цифры придется приводить по памяти. Накануне вечером он допоздна размышлял над своим выступлением и в конце концов решил, что будет следовать интуиции, пусть слова и идеи сами о себе позаботятся.

Он вспомнил, что совсем недавно в этой самой комнате Бен сказал: «Я умираю. Доктора говорят, что мне осталось недолго». Эта фраза служила подтверждением недолговечности жизни.

Однако несмотря на тщету всего земного, ему очень хотелось стать президентом. Как и Бен в свое время, он стремился к тому, чтобы определять направления, разрабатывать концепции, выделять главное и в результате своей деятельности оставить после себя заметный след.

На свое обычное место – напротив Алекса – опустился достопочтенный Харольд Остин. Он держал толстую сигару, собираясь закурить. Алекс кивнул Остину. Тот наклонил голову с подчеркнутой холодностью.

Неделю назад достопочтенный Харольд явился к Алексу, чтобы опротестовать его вето на рекламу кредитной карты «Кичардж» – реклама была подготовлена агентством Остина. Алекс знал, что нажил себе врага. Однако вряд ли сегодня это имело какое-либо значение – достопочтенный Харольд всегда откровенно симпатизировал Роско Хейворду и все равно был бы на его стороне.

Алекс рассчитывал на сильную поддержку в лице Леонарда Л. Кингсвуда, открытого, энергичного человека, сидевшего у края стола и о чем-то увлеченно говорившего со своим соседом. Именно Лен Кингсвуд позвонил Алексу несколько недель назад и сообщил, то Роско Хейворд вовсю обрабатывает директоров.

Алекс поблагодарил Лена Кингсвуда за информацию, но и не подумал взять на вооружение тактику Хейворда.

Однако он осознавал всю необходимость и важность сегодняшней встречи.

Гул разговоров в конференц-зале стих. Джером Паттертон, сидевший во главе стола, постучал молоточком и провозгласил: «Джентльмены, объявляю заседание совета директоров открытым».

Паттертон, председательствовавший на сегодняшнем заседании, обычно держался в тени и не пользовался особым влиянием в эшелонах управления. По мнению Алекса Вандерворта, Паттертон обладал превосходным умом, который, подобно заглохшему мотору, в последние годы бездействовал.

Как и следовало ожидать, Паттертон начал с того, что сказал несколько теплых слов о Бене Росселли и зачитал последний бюллетень о состоянии его здоровья: «…ослабление организма и провалы в сознании». Кто-то скривил рот, кто-то покачал головой.

– Однако жизнь нашего сообщества идет своим чередом.

Затем он перечислил цели сегодняшнего заседания, главная из которых состояла в том, чтобы назначить нового главу исполнительной власти «Фёрст меркантайл Америкен».

– Большинство из вас, джентльмены, знакомы с установленной процедурой.

И он объявил повестку дня, о которой все и так знали, – Роско Хейворд и Алекс Вандерворт выступят каждый со своей речью, после чего оба удалятся, а совет приступит к обсуждению их кандидатур.

– Что касается очередности, мы прибегнем к старому как мир алфавитному порядку. – Джером Паттертон подмигнул Алексу. – Временами моя «П» мне дорого обходилась. Надеюсь, ваша «В»[3] – не слишком тяжелая ноша.

– Напротив, господин председатель, – ответил Алекс. – Иногда благодаря ей за мной остается последнее слово.

За столом прокатился смешок, ненадолго нарушивший серьезный настрой. Роско Хейворд тоже улыбнулся, хотя и натянуто.

– Роско, – обратился к нему Джером Паттертон, – если не возражаете, то начнем.

– Спасибо, господин председатель. – Хейворд поднялся, отодвинул стул и спокойно оглядел всех собравшихся – девятнадцать человек. Он сделал глоток воды из стоявшего перед ним стакана, слегка откашлялся и заговорил четко и ровно: – Уважаемые директора, поскольку наше заседание является закрытым – о нем не узнают ни пресса, ни даже держатели акций, – я со всей откровенностью выскажусь относительно того, что считаю нашей с вами первоочередной задачей, – о прибыли банка «Фёрст меркантайл Америкен». – И еще раз подчеркнул: – Прибыль, джентльмены, – наша первейшая цель. – Хейворд заглянул в бумаги. – Позвольте мне развить мысль. Я полагаю, что банковское дело, да и бизнес вообще, слишком часто ставятся в зависимость от социальных и прочих проблем современной жизни. Как банкир, я полагаю, что это неверно. Мы должны оставаться в стороне от социально-политических явлений, они могут интересовать нас лишь в той степени, в какой отражаются на материальном благосостоянии наших клиентов. – Оратор позволил себе улыбнуться. – Думаю, что подобная точка зрения, высказанная публично, вызвала бы множество нареканий. Я бы никогда не решился произнести это вслух в каком-либо другом месте. Однако в нашем кругу, где принимаются реальные решения и определяется реальная стратегия, скажу: я убежден, что такой подход наиболее реалистичен.

Кое-кто из директоров одобрительно кивнул. Один – в сердцах ударил кулаком по столу. Другие, в том числе Леонард Кингсвуд, сохраняли полную невозмутимость.

Значит, размышлял Алекс Вандерворт, Роско Хейворд решил открыто пойти на конфронтацию, объявить войну его взглядам. И действовал он сознательно: все, сказанное Хейвордом до сих пор, полностью противоречило убеждениям как Алекса, так и Бена Росселли, который в последние годы взял курс на либерализацию банка. Ведь «ФМА» включился в общественную деятельность по воле Бена, причем не только на уровне города, но и штата – свидетельством тому являлся проект «ФорумИст». Но Алекс не питал иллюзий. Далеко не все члены совета одобряли или даже соглашались с политикой Бена – они-то и будут поддерживать жесткую, сугубо деловую линию Хейворда. Вопрос заключался в том, насколько сильна группа сторонников жесткой линии?

Правда, с одним утверждением Роско Хейворда Алекс был полностью согласен: «Наше заседание является закрытым… где принимаются реальные решения и определяется реальная стратегия».

Ключевое слово – «реальные».

Позже держателям акций и широкой публике будет подсунута убаюкивающая, подслащенная версия банковской политики, но здесь, за закрытыми дверями, вещи назывались своими истинными именами. Вот почему директора должны быть осмотрительны и уметь держать язык за зубами.

– В качестве примера, – продолжал Хейворд, – приведу церковь, где я являюсь прихожанином и принимаю участие в социальной благотворительности. В шестидесятые годы наша церковь жертвовала деньги на социальные нужды, затрачивала время и усилия главным образом на улучшение условий жизни черного населения. Отчасти это происходило под давлением общественного мнения, отчасти потому, что некоторые прихожане считали это своим долгом. И постепенно наша церковь превратилась в агентство по социальным вопросам. Однако через некоторое время группа прихожан, решив, что подобная деятельность является неуместной и что пора вернуть церкви ее истинное предназначение, взяла бразды правления в свои руки. Благодаря этому церковные богослужения – то есть то, ради чего и была создана церковь, – стали проводиться подобающим образом; социальщиной же пускай занимаются правительство и соответствующие учреждения.

Алекс никак не мог согласиться с утверждением о «неуместности» социальной благотворительности в лоне церкви. Интересно, что думают по этому поводу другие директора?

– Как нашему банку добиться максимальной прибыли? Начну от обратного – что лишит нас прибыли, – продолжал Роско.

Мы останемся без прибыли, если будем участвовать в программах, которые при всем величии их целей либо финансово не обоснованы, либо обрекают банк на получение низкого процента интереса в течение многих лет. Понятно, что я имею в виду бесприбыльное жилищное строительство. Лишь самая минимальная часть банковских фондов должна выделяться под те виды закладных, которые приносят низкий доход.

Другой способ лишить себя прибыли – это идти на уступки и смягчение условий при предоставлении займов, например, бизнесменам из так называемых национальных меньшинств. Сегодня банки подвергаются сильному давлению общественного мнения, которому мы должны противостоять, руководствуясь отнюдь не расистскими предубеждениями, а деловой прозорливостью. Я за то, чтобы по возможности выдавать ссуды представителям национальных меньшинств, но условия и требования должны оставаться теми же, что и для всех остальных.

Нам также не следует чрезмерно беспокоиться по поводу туманных проблем защиты окружающей среды. Не наше дело судить о том, как клиенты ведут свои дела относительно экологии; для нас главное, чтобы были «здоровы» их финансы.

Короче говоря, мы лишим себя прибыли, если будем филантропами, судьями или тюремщиками для своих ближних.

Конечно, время от времени не возбраняется поддерживать такие социальные инициативы, как дешевое жилье, реабилитация города, улучшение окружающей среды, сохранение ресурсов и так далее, но делать это нужно при помощи голоса. В конце концов, наш банк имеет и влияние, и престиж, которые мы можем использовать без материального ущерба для себя. Допустимы даже символические денежные пожертвования; тем более что у нас есть отдел информации и связи с общественностью, который сумеет оповестить широкие массы о нашей благотворительной деятельности, – он усмехнулся, – а порой и преувеличить ее значение. Но для получения настоящей прибыли мы должны сосредоточить свои усилия на другом.

«Одно достоинство в выступлении Хейворда неоспоримо, – думал Алекс Вандерворт, – он предельно четко сформулировал свою позицию. Его речь была чем-то вроде откровенной декларации. Умно, если не сказать цинично, просчитанной от начала до конца.

Многие киты в области бизнеса и финансов, в том числе и многие присутствующие, противились тем ограничениям, которые мешали им свободно делать деньги. И сейчас они с облегчением услышали, как их собственные тайные мысли были высказаны вслух.

Наверняка Роско Хейворд это учел. И наверняка предварительно просчитал возможное количество голосов в свою пользу».

Свои шансы взвесил и Алекс. Он по-прежнему был уверен, что среди директоров есть группа умеренных – это достаточно сильные люди, которые могли бы завалить Хейворда. Но их предстоит убедить.

– В первую очередь, – провозглашал Хейворд, – наш банк, как и в прежние времена, должен идти рука об руку с американской промышленностью. В настоящее время «Фёрст меркантайл Америкен» выделяет под крупные промышленные ссуды крайне малую часть своих фондов – не мешкая мы должны приступить к реализации программы по финансированию промышленных предприятий…

Старая песня: Роско Хейворд, Алекс Вандерворт и Бен Росселли часто спорили на эту тему. Аргументы Хейворда были не новы, но, подкрепленные цифрами и таблицами, звучали убедительно. Алекс видел, что на директоров это произвело должное впечатление.

Хейворд говорил еще добрых тридцать минут. И наконец закончил призывом к «здравому смыслу».

– Сегодня банк испытывает самую что ни на есть насущную потребность в прагматичном руководстве. Сейчас важно не отступить от жесткой линии на использование финансов ни под влиянием эмоций, ни под давлением общественного мнения. Будучи банкирами, мы должны говорить твердо «нет», когда дело представляется нам невыгодным, и «да», когда оно может принести прибыль. Мы не имеем права зарабатывать дешевую популярность за счет наших вкладчиков.

Хейворд закончил под аплодисменты.

– Господин председатель! – Глава сталелитейной корпорации Леонард Кингсвуд подался вперед, подняв руку. – У меня есть ряд вопросов и возражений.

Тут раздался голос достопочтенного Харольда Остина:

– Это для протокола, господин председатель, – у меня нет вопросов, и я согласен с каждым словом выступавшего.

Раздался смех, и другой голос – голос Филипа Джоханнсена, президента компании «Мидконтинент раббер», – произнес:

– Присоединяюсь к тебе, Харольд. Пора нам занять более жесткую позицию.

– И я того же мнения! – выкрикнул кто-то еще.

– Джентльмены, джентльмены! – Джером Паттертон легко постучал молотком. – Продолжаем работать. Вопросы будете задавать потом; что касается возражений, я предлагаю высказать их после того, как Роско и Алекс покинут конференц-зал. А сейчас давайте послушаем Алекса.

– Большинство из вас хорошо меня знают и как человека, и как банкира, – начал Алекс. Он стоял в непринужденной позе около стола, как обычно, слегка ссутулившись. Говорил он тоже непринужденно, по-приятельски. – Вам должно быть известно, что как банкир я отличаюсь жесткостью. Доказательством тому могут служить финансовые операции, которые проводились «ФМА» под моим руководством – все они принесли банку прибыль, ни одна не оказалась убыточной. Разумеется, в банковском, как и в любом другом деле, прибыль равнозначна силе.

Я рад, что Роско коснулся этой темы, дав таким образом мне возможность поделиться своими взглядами на проблему прибыли. А также на свободу, демократию, любовь и материнство.

Кто-то хихикнул. В ответ Алекс коротко улыбнулся. Он подальше отодвинул стул, чтобы иметь вокруг себя несколько шагов свободного пространства.

– Необходимо резко повысить размеры прибыли «ФМА». Но об этом позже. Я считаю, что в нынешнем десятилетии цивилизация меняется круче и стремительнее, чем когда бы то ни было со времени промышленной революции. Мы не только наблюдатели, но и участники переворотов, происходящих в гражданском сознании и поведении.

Некоторым эти процессы не по душе, лично я их приветствую. Но как бы мы к ним ни относились, они – объективная реальность, и их невозможно ни повернуть вспять, ни остановить. Ибо движущей силой в данном случае является непреодолимое стремление масс улучшить качество жизни, прекратить загрязнение окружающей среды, сохранить оставшиеся ресурсы. А посему к промышленности, как и к остальным видам бизнеса, предъявляются новые требования, требования «коллективной ответственности». Более того, высокий уровень ответственности достижим без особых потерь в прибыли.

Алекс сделал паузу, раздумывая, стоит ли ему принять и другой вызов Хейворда, и решил, что стоит.

– Говоря о коллективной ответственности, Роско затронул проблему церкви. Он поведал нам, что люди, «взявшие бразды правления в свои руки», придерживаются политики невмешательства. Что ж, по-моему, так и Роско, и его собратья-прихожане твердой поступью шагают назад. Подобный подход способен принести вред и христианству, и банку.

– Это откровенный выпад в мою сторону и передергивание фактов! – воскликнул Хейворд.

– Ничуть не бывало, – спокойно ответил Алекс.

Харольд Остин громко постучал по столу костяшками пальцев:

– Господин председатель, Алекс перешел на личности – я протестую.

– О церкви завел речь Роско, – возразил Алекс. – Я же только прокомментировал.

– Вам-то как раз стоило бы воздержаться от комментариев, – резко и враждебно произнес Филип Джоханнсен. – Как говорится, скажи мне, кто твой друг, и я скажу, кто ты, – как бы преимущество не оказалось на стороне Роско и его церкви.

– Могу я спросить, что конкретно вы имеете в виду? – вспыхнув, спросил Алекс.

Джоханнсен пожал плечами:

– Как я слышал, ваша подруга, заменяющая вам жену, левая активистка. Не потому ли вам так нравится бурная социальная деятельность?

Джером Паттертон на сей раз с силой ударил молотком по столу.

– Джентльмены, вопрос принципиальный. Как председатель, я требую прекратить подобные реплики в чей бы то ни было адрес.

Джоханнсен улыбался. Несмотря ни на что, он вставил свое слово.

Алекс Вандерворт задыхался от ярости, он собрался было твердо заявить, что его личная жизнь никого не касается, но в последний момент передумал. В другой раз. Не сейчас. Он понимал, что допустил грубую ошибку, сославшись на церковь Хейворда.

– Я хотел бы вернуться к своей первоначальной идее… – продолжал он.

Алекс видел, что, несмотря на тактический промах, он разыграл верную карту – акцент на практических действиях привлек внимание аудитории.

– В Соединенных Штатах насчитывается четырнадцать тысяч банков, обладающих колоссальными возможностями финансирования. И конечно же, финансирование какой-либо отрасли промышленности или бизнеса накладывает на нас определенную ответственность! Наряду с прочими критериями в выборе партнера мы непременно должны учитывать и его общественное лицо! Если мы предоставили ссуду заводу, не будет ли он загрязнять окружающую среду? С нашей помощью производится новый продукт, а безопасен ли он? Насколько соответствует действительности содержание рекламы той или иной компании? Если мы выбираем между компаниями А и Б, кому отдадим предпочтение? – Подавшись вперед, он обвел взглядом присутствующих. – И что важно: лучше вовремя сделать добровольный выбор, чем потом подчиниться закону.

Алекс помолчал, шагнул от стола, затем – обратно.

– В каких еще сферах деятельности наш банк может принять на себя часть коллективной ответственности? Я согласен с Беном Росселли – мы должны способствовать улучшению условий жизни нашего города и штата. Самый прямой путь – финансирование жилищного строительства; и ведь наш совет директоров уже принял на себя такие обязательства на первых этапах реализации проекта «ФорумИст». Я надеюсь, что со временем наш вклад в эту программу станет еще более значительным.

Он бросил взгляд в сторону Роско Хейворда.

– Я, конечно, понимаю, что закладные на дома – не самое прибыльное дело. Однако и в данном случае существуют различные способы извлечения выгоды. Как правило, фонды на обеспечение закладных создаются на базе долгосрочных вкладов. Поэтому увеличение объема таковых позволит существенно выиграть в прибыли. Таким образом мы убиваем сразу трех зайцев – прибыль, финансовая стабильность, участие в социальных программах.

Продолжая активно жестикулировать, он предложил конкретный план реорганизации различных отделений банка. Большинство этих предложений содержалось в проекте, написанном Алексом несколько недель назад по просьбе Бена Росселли. Насколько Алексу было известно, проект еще никто не читал.

В заключение он вернулся к своей изначальной идее.

– Разумеется, мы, как и прежде, должны работать в тесном контакте с промышленностью. Стержнем нашей деятельности остаются промышленные ссуды и коммерческий бизнес. Но не единственным стержнем.

Основатель этого банка преследовал цель помочь людям скромного достатка, которые не могли пользоваться услугами других банков. Разумеется, за сто лет существования банка масштабы его задач стали много шире, однако ни сын, ни внук его основателя никогда не забывали о первоначальном предназначении банка, придерживаясь заповеди: объединенные мелкие капиталы являют собой самую могущественную силу.

Я призываю совет директоров избрать в качестве главного стратегического направления быстрое и значительное расширение отдела долгосрочных вкладов, что послужит делу основателей банка, укрепит нашу финансовую мощь и в свете современных веяний будет способствовать общественному благу, а значит, и нашему процветанию.

Так же как и Хейворд, Алекс сел под аплодисменты. Алекс не обманывался – некоторые аплодировали лишь из вежливости, однако, похоже, около половины директоров искренне одобрили его речь. Стало быть, его шансы не уступали шансам Хейворда.

– Спасибо, Алекс. – Джером Паттертон оглядел присутствующих. – Вопросы, джентльмены?

Вопросы заняли еще примерно с полчаса, после чего Роско Хейворд и Алекс Вандерворт покинули конференц-зал. Каждый вернулся в свой кабинет в ожидании решения совета.

Дебаты в конференц-зале продолжались до обеда, но директора так и не пришли к единодушному мнению. Они перенесли заседание в закрытый ресторан и продолжили обсуждение за едой. Дискуссия была в самом разгаре, когда официант подошел к Джерому Паттертону, держа в руках небольшой серебряный поднос. На нем лежал свернутый листок бумаги.

Вице-председатель прочел то, что там было написано. Затем медленно встал и дождался, пока за столом стихли все разговоры.

– Джентльмены. – Голос Паттертона дрогнул. – С прискорбием сообщаю вам, что наш дорогой президент Бен Росселли скончался несколько минут назад.

Вскоре после этого, не возобновляя обсуждения, директора разошлись.

О смерти Бена Росселли сообщала вся международная пресса – некоторые журналисты, любители клише, называли ее «символом конца эпохи».

Справедливым было это утверждение или нет, но уход Бена Росселли из жизни означал, что и в последнем из крупнейших американских банков будет создана структура управления, характерная для второй половины двадцатого столетия, – комитет директоров и штатный аппарат руководства.

Назначение главы штатного руководства было отложено до следующего заседания правления, которое состоится после похорон Бена Росселли.

Бена хоронили в среду второй недели декабря.

Согласно предварительной договоренности, ни Роско Хейворд, ни Алекс Вандерворт не присутствовали на повторном заседании совета директоров. Каждый ждал результата у себя в кабинете.

Их пригласили в конференц-зал около полудня, через два часа после начала заседания. Здесь также присутствовал вице-президент, возглавлявший отдел информации и связи с общественностью, Дик Френч, который сообщит средствам массовой информации о назначении нового президента.

Решение совета огласил старший из его членов, достопочтенный Харольд Остин.

– Джером Паттертон, доныне занимавший пост вицепредседателя совета, с сегодняшнего дня объявляется президентом банка «Фёрст меркантайл Америкен».

Похоже, что и сам назначенный был весьма обескуражен этим заявлением.

Позже в тот же день Джером Паттертон встречался сначала с Хейвордом, затем с Вандервортом.