Утром после Хеллоуина Макс встал рано. Я услышал, как он сбросил одеяло и на цыпочках прошёл по коридору в ванную. По трубам побежала вода.
В молодости я обожал утро так же сильно, как дети – Рождество. Я вскакивал, слыша движение, облизывал спящие лица, лаял возле задней двери: гулять, гулять, гулять! И в конце концов Папа сдавался, бурчал: «Ладно, Космо, ладно», и мы бродили по мокрой от росы траве, глядя на медленно поднимающееся солнце. Но теперь я уже не бегун. Сегодня болят даже кости.
Я осторожно поднимаюсь, вытягиваю задние лапы, а потом медленными, просчитанными шагами спускаюсь с мягкой постели, которую Мама сбрызнула цветочной водой. Люди очень болезненно относятся к запахам животных – всегда пытаются их скрыть другими ароматами, куда менее богатыми или приятными. У меня такая теория: поскольку люди облегчаются в туалетах, а не на улице, у них остаётся очень мало мочи, чтобы помечать территорию. А ароматизированная вода – это такая неудачная попытка замены.
Опять звуки: вода сливается в туалете, потом будильник, Мама что-то бормочет.
Еда. Эта мысль всё-таки приходит мне в голову. Я горжусь тем, что редко поддаюсь примитивным стремлениям, но вместе с тем нахожу, что еда – а также открытие и закрытие двери в гараже – лучший способ отсчёта времени. Я измеряю свои дни событиями, которые предшествуют уходу Макса в школу и возвращению из неё. Я мечтаю о лете, когда Макс никуда не уходит, и мы целые дни проводим у озера, бросая палки, готовя бургеры на гриле и прыгая с пирса в воду, где наши тела становятся невесомыми и свободными!
Мама заглядывает в комнату Макса и смотрит на меня.
– Доброе утро.
Я виляю хвостом и пытаюсь подбежать к ней, но слегка поскальзываюсь на твёрдом дереве и скребу по нему когтями. Мне очень нравится, как все в этой семье разговаривают со мной – словно я тоже человек. С некоторыми собаками их люди общаются только командами: Сидеть! Лежать! Место! Никаких разговоров. Никакой человечности.
Вы вот когда-нибудь пробовали какать по команде? Это, знаете ли, непросто, совсем непросто.
– Хороший мальчик, – говорит Мама, присаживается и гладит руками мои щёки, которые, как говорят, уже совершенно белые. – Да, ты такой хороший пёс. Как спалось, а?
Она целует меня в лоб, и я иду за ней на кухню, где до сих пор сохраняется какая-то странная атмосфера. Стресс. Тревога. Печаль. Готов поспорить, люди даже и не знают, что у всех эмоций есть свои запахи, но несколько мгновений только их я и чувствую.
Передо мной ставят миску, и я быстро съедаю свой корм, а потом заедаю ложкой арахисового масла. Когда Мама отворачивается, я прижимаю арахисовое масло к нёбу и громко чавкаю, чтобы извлечь из него гладкую, круглую витаминку (Мама всегда так маскирует её) и тайком прячу в щель между шкафами и холодильником. Потом в кухню заходит Эммалина, всё ещё в пижаме, и мама торопливо ставит перед ней тарелку хлопьев. Словом, нас с Эммалиной кормят примерно одинаково.
Сегодня утром все куда-то торопятся, замечаю я. Всё идёт слишком быстро. Макс вбегает в кухню, его волосы ещё мокрые, и, едва успев попрощаться, убегает на большой жёлтый автобус. Папа забирает из холодильника ланчбокс с оставшимися со вчерашнего дня спагетти и уходит, вообще не сказав ни слова. А Мама, махнув рукой, показывает, что мне пора на задний двор; я немного там брожу, делаю свои дела, и меня почти мгновенно зовут назад. Я разочарован, потому что успел унюхать сразу несколько интересных запахов: что-то гнилое под кучей листьев, дым в воздухе, жёлтое пятно на траве, которое, может быть, оставил я сам, а может быть, и нет.
Я и сам начинаю тревожиться.
Позже Мама говорит: «Будь сегодня хорошим мальчиком, хорошо, Космо?» и уходит через переднюю дверь вместе с Эммалиной. Макс оставил мне включённый телевизор, и за это я ему очень благодарен. Дни без телевизора – всё равно что без кислорода: мне приходится бесцельно бродить по дому, и тишину нарушают лишь стук моих когтей по полу да редкие телефонные звонки. Я сплю, чтобы убить время, потом просыпаюсь, пошатываясь, и пытаюсь найти себе хоть какое-нибудь развлечение. Игрушки для жевания надоедают где-то за неделю. Кота, с которым можно было бы поиграть, в доме нет. Двери туалета всегда запирают после того, как много лет назад я открыл для себя туалетную бумагу и в припадке безудержной радости размотал и разорвал с десяток рулонов. Так что телевизор – моё единственное спасение.
Макс по очереди включает несколько каналов, чтобы у меня было разнообразие. Меньше всего я люблю новости. Я не понимаю, как люди вообще их выносят, да и, если честно, как люди вообще выносят друг друга; иногда кажется, что весь мир полон злых людей, которые творят зло. (Моя семья, конечно же, исключение.) Канал «Дискавери» мне нравится куда больше: рассказы о пустошах на Аляске, выживании в экстремальных условиях и рыбах, которые больше меня! Но, должен признаться, самый мой любимый канал – «Классическое кино от Тёрнера».
Именно там я впервые посмотрел «Бриолин»[2].
То был вечер пятницы под конец зимы, моя семья заказала пиццу из ресторана рядом с продуктовым магазином: три большие пиццы с пепперони, колбасой и двойным сыром. Мы впятером устроились в кабинете; я занял стратегическую позицию поближе к пиццам и заработал несколько корочек за свои усилия и непревзойдённую скрытность.
– О, переключи обратно на тот канал! – вдруг сказала Мама.
– На этот? – спросил Макс.
– Да! Я так давно не смотрела «Бриолин». Поверь, он тебе понравится.
И он мне понравился. Очень, очень понравился.
«Бриолин» – настоящий шедевр кино с чудесными песнями, в том числе «Ты – то, что мне нужно» и «Мы идём вместе». На экране не появляется ни одной собаки, но я не в обиде, потому что там есть всё, за что я люблю людей: страсть, танцевальные номера, стойкость человеческих сердец. Сердца – это самое сложное, что есть у людей; я узнал об этом от Сэнди и Дэнни, главных персонажей «Бриолина», которые сначала расстаются, а потом снова сходятся. После первого просмотра я почувствовал в себе необычайную лёгкость. Я пытался не вести себя слишком возбуждённо, слишком непохоже на себя, но перед сном я сунул нос в миску с водой и несколько раз фыркнул, наблюдая, как пузырится и разлетается жидкость, – пожалуй, это было очевидным знаком того, что меня вдруг настигло полнейшее счастье. Той ночью я быстро уснул. И мне снились танцы.
В каком-то смысле я никогда по-настоящему не останавливался.