В метро на обратном пути Паоло просматривал фотографии из дома престарелых. Он догадался, что этот ад начался не вчера. Вероятно, по этой причине Берди и покинула родительский дом в день своего совершеннолетия, не найдя ни поддержки, ни защиты, которые должны были обеспечить ей предки. Его распирает желание задушить бабку собственными руками и бросить ее под поезд. В жилах бурлит лава. Берди ублажает стариков за деньги. Это печально и гадко. Но что организатор этих визитов, оказывается, ее бабушка – это уже совсем другая история. История семьи, в которой грязь копилась годами, десятилетиями, и расползлась до этого сада при доме престарелых, где праздность на восьмом десятке засасывает, как вонючее болото.
Теперь ему ясно, что мечты о новом усилителе обойдутся куда дороже, чем он ожидал. Дороже, чем десятки часов ходьбы за этой девушкой с бездонными глазами. Они будут стоить ему изрядной дозы ненависти и многих бессонных ночей, неугасающей ярости. Игла под солнечным сплетением уже пронзает его до нутра, и растекается яд.
Пальцы его руки, держащей телефон, побелели от напряжения, он не может разжать челюсти, с тех пор как обошел развалины колодца. Ему уже больно. Сидящая напротив женщина поглядывает на него встревоженно. Паоло смотрит на свое отражение в окне вагона и видит, что ненависть трудно не заметить в его глазах. Он убирает телефон и выходит на «Ламарк-Коленкур», дальше пойдет пешком. Ему необходим простор.
От самого дома престарелых все его тело постепенно охватывает напряжение. Надо избыть эту ярость, утопить ее, растворить в опускающейся на город ночи.
Он позвонил Виновалю, сказал, что есть новости, что это не терпит, и назначил ему встречу в агентстве. Паоло хочет удалить фотографии из своего телефона и не видеть их больше никогда. Он старается избегать всех улиц, на которых рискует встретить знакомых, а потом, ничего сознательно не решая, вдруг замедляет шаг и пропадает в асфальтовых дебрях на добрый час и не отвечает, когда потерявший терпение патрон звонит ему четыре раза за десять минут. Он бродит, полузакрыв глаза, в парах дизельного топлива, шарахается от фонарей, уже зажигающихся на улицах Монмартра.
На каждом шагу он мысленно произносит статью своего кодекса. Как мантру, как молитву. И чувствует, как поднимается с каждой секундой сильнейшая волна, готовая его поглотить. Он идет, загипнотизированный этими образами, запечатлевшимися в каждой складочке его мозга картинками на обоях с запахом смерти. Такое чувство, будто он взломал дверь в подвал, где гниют трупы. Куча трупов. Тысячи мух липнут к мутным, засаленным стеклам. Пахнет смертью. Пахнет ненавистью. Он уже не знает, закрыты ли его глаза, реальны ли эти мелькающие перед ним картины, эти встречные тени. Они рассеиваются, поравнявшись с ним, одна за другой. У каждой третьей черты Берди, и всякий раз ночь засасывает ее, поглощает. Картины, в которых он перерезает горло, ломает руки и ноги этим вампирам, жгут ему сетчатку. Он снова повторяет кодекс, но на этот раз вслух.
Компания шалопаев на двух скутерах перегородила тротуар и пристает к прохожим. Они умолкают при виде его. Он останавливается. Закрывает глаза. Немая сцена. Никто не издает ни звука. Он стоит среди них, излучая ярость. Стоит прямо, опустив руки, похожий на зверя, спокойного и готового напасть.
Он чувствует их дыхание, угадывает запах косяка слева, пивной душок справа. Прямо перед ним догорает сигарета. Звонит его телефон, и он идет дальше, слыша, как за его спиной снова звучат голоса и возобновляется мало-помалу прерванный разговор. Этой минуты не было. Ни для кого.
Улицы тянутся перед ним, словно нарисованные углем. Жирные размытые штрихи. Эскиз. Монмартр утратил свои цвета. Серый, черный, серый. Потом, медленно, шаг за шагом, кровь города снова начинает течь в его жилах, руки и плечи расслабляются. Он поднимает глаза – ноги сами привели его к подъезду агентства.
На фотографии Виноваль никак особо не отреагировал. Он просматривал их со свойственным ему отрешенно-профессиональным видом, позволяющим дистанцироваться от таких вещей. Глядя теперь на своего нового сыскаря, он чувствует, что эти снимки нанесли ему рану, которая долго не затянется. Под кожаной курткой болит обнаженная плоть.
Ему сразу понравился Паоло, юный обормот с чистым сердцем. Но сегодня вечером лицо у парня серое, словно помятое, он дошел до предела.
Нанимая его, Виноваль прикинул на глазок, что он сдуется через две недели максимум, однако до сих пор мальчишка справлялся неплохо. Если он переборет себя в ближайшие сорок восемь часов, это станет решающим для его дальнейшей судьбы. Виноваль садится за стол и, сложив ладони одну на другую, начинает говорить:
– Паоло, гнусность рода человеческого превосходит все наши опасения. Придется тебе научиться с этим жить, если хочешь продолжать работать здесь. Ты отлично справляешься, но тебе надо беречь себя и не принимать это близко к сердцу, иначе никогда не сможешь спать. Вымыслу порой далеко до реальности, мы должны дистанцироваться от нее, чтобы не сойти с ума.
Он достает два стакана, наливает в них виски «Лафройг», протягивает один Паоло и залпом выпивает свой.
– Возьми два дня выходных, увидимся после. Я звонил матери, она зайдет завтра, позвоню тебе, если ей захочется узнать подробности.
Оба знают наверняка, что ей не захочется.
ВОСКРЕСЕНЬЕ – 23.51
Я скомкала платье. Швырнула его в стену и остальное шмотье туда же. Сижу голая на паркете. Скрестив ноги. Лотос. Я поставила диск с электронным дроун-металом, мой любимый, сувенир из Амстердама, все в сквоте говорят, что я слушаю только нью-эйдж. Они ни черта в этом не петрят. Плевать я хотела, мне нравится. Музыка из пустоты. Тягучая музыка. Синтетические потоки, которые уносят меня далеко. В Бирму или еще куда, не важно. Я закрываю глаза. Сосредотачиваюсь на дыхании. Звук создает преграду между миром и мной. Теперь мне все нипочем. Вот только тело мое воняет. Я трижды вымылась под душем, а оно все равно воняет. Я терлась до красноты. Рукавичкой из конского волоса. Никак не смыть этот невидимый слой. Я отдираю его, а он опять нарастает. Тру как сумасшедшая. И не могу оттереть, он здесь. Я воняю. Соседи уже ругаются, я истратила всю горячую воду.