Глава 3. ДЕЛО ЗАКРЫТО. ЗАБУДЬТЕ!
– С чего начнём? – профессор Мизгирёв встал, подошёл к портрету жены. В интерьере гостиной картина была самой яркой точкой. Только сейчас Михаил понял – всё вокруг сделано для того, чтобы выделить портрет. Написанный маслом, он отражал не только лицо, но и характер женщины. Она смотрела на мир голубыми с лёгкой грустинкой глазами. Тёмно-русые волосы тяжёлыми прядями ложились на плечи. Выражение лица казалось безмятежным и почти счастливым. Слово «почти» острым коготком карябало Исайчева.
«Терпеть не могу это убогое „почти“. Когда оно возникает, – подумал Михаил, – то всё, что было до него и после становится ущербным. Слово вгоняет в тоску, делает окружающее декорациями к постановке. Жизнь утекает из этого спектакля, превращаясь в ванну с тягучей тёмно-вишнёвой жидкостью!»
Исайчев взглянул на стоящего рядом Петра Мизгирёва. Хозяин тоже всматривался в портрет.
– И всё же она не Купава. – с застывшим на лице выражением безнадёжности выговорил Пётр, – Сонька – Снегурочка! Снегурочка! Никак не сговорчивая, плывущая по волнам обстоятельств Купава.
– Мне кажется, что и Снегурочка не обладала особо решительным характером, – откликнулся Исайчев, – какое-то мятущееся, сонное существо…
– Ну что вы? – решительно не согласился профессор, – Снегурочка предпочла растаять, но не приняла предложенные ей условия существования. Это поступок – прыгнуть в огонь! Так и Соня… – Пётр сглотнул комок в горле и уже спокойнее сказал, – давайте по порядку…
Мизгирёв взял с журнального столика медный колокольчик размером с куриное яйцо, позвонил. Дверь тотчас открылась, прислуга в этом доме была отлично вымуштрована. В проёме появилась заплаканная девушка в тёмно-синем платье и белом, отделанном кружевом переднике. Она вопросительно, не говоря ни слова, воззрилась на Мизгирёва. Лицо Петра Владиславовича исказила гримаса недовольства:
– Вера, к чему этот карнавальный наряд? Переоденься сама и переодень прислугу. В доме траур! Принеси два кофе, папе чай…
– Нет! – воскликнул старший Мизгирёв. – Мне тоже кофе…
– Папа, сердце… – попытался остановить отца Пётр.
– Я сказал кофе! – рявкнул Владислав Иванович, стукнув бадиком о пол.
Профессор поднял обе руки с развёрнутыми вовне ладонями и покивал:
– Как скажешь, папа. Как скажешь. Я всего лишь забочусь о твоём здоровье, – Пётр обиженно вскинул подбородок, обратился к прислуге, – Вера, всем кофе. Папа, я просил тебя не выражать свои эмоции при помощи клюшки. Ты портишь пол…
Девушка кивнула и юркнула за дверь. Мизгирёв жестом руки пригласил мужчин пересесть в другую мягкую зону гостиной, там вокруг журнального столика стояли три кресла. Исайчев и Владислав Иванович последовали приглашению. Разговор предстоял долгий, неприятный. Профессор приступил к нему не сразу, ждал кофе. Когда одетая во все чёрное Вера принесла напиток, он, сделав глоток, прервал молчание:
– Мы с Соней и Игнатом росли в Хвалыне – районном городке близ Сартова. Городок совсем крохотный, но красавец. Сейчас его называют Волжской Швейцарией. Настроили пансионатов, отелей. Раньше было тихо, скучно. Одна школа. Один клуб. Одна церковь. С приходом весны Хвалынь становилась похожей на Берендеев посад. Представьте: полночь, горки, покрытые снегом, кусты и березняк; дальше сплошной частый лес из сосен со снеговыми сучьями; в глубине, под горой, река; полыньи и проруби обрамлённые ельником. Дома деревянные, с причудливой резьбой ставень, в окнах огни. Полная луна. Вдали кричат петухи. Чем не царство Берендея?
– Красиво! – согласился Михаил и подумал, удивляясь, – вероятно, на лекции к нему собирается много студентов и я бы тоже пришёл, если бы не труп его жены в ванной комнате.
Между тем профессор продолжал, всё больше и больше увлекаясь:
– Это наша Хвалынь. Учились я, Соня и Игнат в одном классе. Дружили. Наши с Игнатом фамилии толкали на то, чтобы назваться именами героев сказки о Снегурочке. Я – Мизгирёв. Игнат – Островский. Он главный, заводила. Он Лель. Игнат был похож на Леля. Высокий, хорошо сложённый, с волнистыми русыми волосами и голубыми глазами. Немного расхлябанный, разухабистый… Я Мизгирь. Вы не смотрите на мою голову, похожую на лысую коленку. В семнадцать лет я тоже был кучеряв и рыж. Тогда боялся, что веснушки на всю жизнь. Ан нет! Молодость прошла, а в зрелость они со мной идти не захотели… Соня в нашей компании – Купава. Она сама к нам встряла. Упорная была девчонка. Снегурочки менялись часто. Стоило им к Лелю прислониться, стать чуть ближе, они таяли и исчезали. Правда, перед самой гибелью появилась одна недотрога. Зацепила нашего Леля. Он свадьбу назначил, но не судьба…
– Что? Почему? – не понял Исайчев.
– Погиб! Неожиданно, трагически, глупо…
– Не погиб он! – взъерошился старший Мизгирёв. – Его убила нашенская расхлябанность и непрофессионализм инструкторского состава! Без человеческого фактора там не обошлось. Уверяю вас! А ты, дружок, – Владислав Иванович не по-доброму взглянул на сына, – учись смотреть правде в глаза. Тем более в связи с запиской Софьи господам, служителям закона, всё равно придётся косвенно коснуться катастрофы с Лелем. Пусть им сразу станет всё понятно, чтобы не лезть глубоко. Наша с тобой обязанность им помочь!
– Папа-а-а! – взвыл Пётр, – хватит выдумывать! У Игната не раскрылся парашют. Расследование не касалось нас лично. Мы Игнату, в общем-то, были никто, поэтому нас не привлекали. Но перед отъездом в Исландию я поинтересовался. Следователь довольно недружелюбно сообщил: «Дело закрыто. Забудьте!» по-моему, они списали всё на несчастный случай.
– Вот именно списали! – Владислав Иванович с силой ударил ладонью по колену, – статистику раскрываемости не хотели портить, вот и списали…
– Что случилось с парашютом? – Михаил привалился на спинку кресла. – Он что, занимался парашютным спортом в Хвалыне?
– Нет, здесь в Сартове. И не только он и я, и Соня. – Пётр залпом допил остывший кофе. – Мы втроём приехали поступать в сартовский университет на химико-технологический факультет. Я и Игнат по давней страстной любви к химии, а Соня заодно. Она золотая медалистка – ей везде были рады. После первой сессии решили съездить загород посмотреть авиационный праздник. Воздушная акробатика зацепила. Игнат загорелся, вскоре записался в клуб парашютистов. Меня это не грело, но Соня, которая тут же ухватилась за рискованную идею, так посмотрела, что я, конечно, пошёл тоже. Три года вместе с ними преодолевал страх и ужас, но Соня… – Мизгирёв замолк, опустил голову, а затем резко вскинул её и посмотрел на Исайчева горячечными влажными глазами, – могу вас попросить перенести наш разговор на завтра… Нет сил сегодня… Нет сил.
– Где и когда будет удобно завтра? – Михаил пытался скрыть своё разочарование. – У вас или в Комитете?
– Лучше здесь… – извиняющимся тоном попросил профессор, – и не завтра. Умоляю! Дайте мне немного прийти в себя. Я позвоню как буду готов. Это возможно?
Михаилу не понравилась резкая смена в настроении профессора от достаточно спокойного до полной истерики.
«Вероятно, придётся иметь дело с хроническим алкоголиком» – подумал Исайчев и с надеждой спросил:
– Хорошо. Но я думаю в ваших интересах не затягивать дело. Может быть, всё-таки завтра?
Профессор так яростно замотал головой, что Михаил понял – на завтрашнюю встречу рассчитывать не приходится, да и послезавтрашнюю тоже. Прежде чем пойти на выход, Исайчев положил на столик свою визитную карточку:
– На всякий случай, если вдруг вам захочется пораньше… Хотя ладно, звоните…
Уже выезжая из усадьбы, в кармане Михаила завибрировал телефон, номер был незнаком:
– Это Владислав Иванович Мизгирёв. Хочу поговорить с вами без сына. Это возможно? Завтра приду к вам часиков в одиннадцать, примите?
– Да. Жду! – торопливо ответил Исайчев.
* * *
Дома, после ужина, глядя, как жена рассматривает свои драгоценности, коими были старинные монеты из её нумизматической коллекции, Михаил вспоминал незаконченный разговор с мужем погибшей, анализировал детали. Ольга в это время неспешно вытирала специальной тряпочкой монеты, сверяла каждую с каталогом. Михаил долгое время не мог понять – зачем в течение стольких лет, каждый раз она с завидным терпением отыскивала в перечне свои монеты и каждый раз благостно улыбалась, увидев их там. Однажды он всё же спросил Ольгу: может ли что-то измениться в каталоге со временем и, получив отрицательный ответ, изумился настойчивости жены ещё больше. Позже понял – она каждый раз, увидев их там, испытывает счастье обладания. А счастье не бывает вчерашним, оно всегда сегодняшнее, иначе это не счастье, а послевкусие от него. «Какая удача, что я могу наблюдать её не только на портрете» – подумал Михаил, любуясь Ольгой.
Познакомился майор Исайчев со своей женой шесть лет назад в её кабинете. Ольга Ленина, именно эту фамилию она носила тогда, была в городе известным и успешным адвокатом2, одним из участников сложного запутанного процесса.
– Оль, – Михаил решил прервать занятия жены, – тебе ничего не говорит имя – профессор Петр Владиславович Мизгирёв?
Ольга оторвала взгляд от монеты и задумалась:
– Слышала. У меня год назад было дело о некачественном бензине. Одному моему клиенту запороли двигатель на заправке. Она принадлежала жене профессора химии Мизгирёва, если мне не изменяет память Софье Мизгирёвой. Дело мы тогда выиграли, двигатель перебирали за счёт хозяйки, но она упиралась до последнего. Подозреваю, что бензин бадяжили по её приказу, а профессор ей подкидывал идейки – как, куда и сколько. Свалили инициативу на заправщиков. Хозяйка прошла боком. Хотя было понятно, что без её участия невозможно разбодяжить бензин на всех её заправках в одинаковых пропорциях. Один из управляющих до хрипоты выгораживал владелицу. Готов был взять всё на себя, но не срасталось. Он в это время уже месяц как отсутствовал, ездил к поставщикам продлять договора. Думаю «герой» был в хозяйку влюблён. Хотя не знаю, утверждать не буду. И всё же её непосредственное участие доказано не было. Письменных приказов не отдавалось, а всё остальное к протоколу не пришьёшь. А что?
– Вены она себе вскрыла…
– Да ты что-о-о! – Ольга резко развернулась к мужу. – Никогда не подумала бы, что такая особа, как Софья Мизгирёва может что-либо подобное выкинуть!
– Почему?
– На всю жизнь запомнила как она вошла в мой кабинет! Будто не я, а она в нём хозяйка, а я недоразумение, не более… И потом всё время нашего общения безостановочно хамила. У неё это здорово получалось. Пришлось осадить, но не вышло. Представляешь, первый раз в жизни верный способ дал осечку. Мои слова не произвели на госпожу Мизгирёву должного впечатления. Она продолжала разговаривать, переплёвывая через губу.
– Осадила? Верный способ? Ты что, плюнула в неё, что ли? – рассмеялся Михаил.
– Зачем плюнула? Я всегда говорю хамам: «Погодите, погодите я включу диктофон. И вот эту фразу повторите, пожалуйста». Обычно это приводит особо борзых в чувство. Никто не хочет оставлять после себя мусор в истории.
– Ты её записывала? – заинтересованно спросил Михаил, – может быть и запись сохранилась?
– А то! Я ничего не выбрасываю, – Ольга вскочила со стула и быстрым шагом пошла в кабинет. Минут через пять вышла и победно заявила, – вот, получай!
Она протянула мужу диск и компактный СД-проигрыватель. На диске значилась надпись: «Бадяжный бензин. Софья Мизгирёва и дата» Михаил нажал кнопку «воспроизведение»: Женский голос:
– Господи, испугали, да пожалуйста… (Голос низкий, с трещинкой. «Много курила». – решил Михаил). – У вас что, есть на примете такой осёл, который нассыт мне целую цистерну на разбадяжку всего объёма бензина? У меня в городе пять заправок!
Голос Ольги:
– У вас муж…
Голос Софьи:
– Да бросьте вы! Даже мой муж не может напрудить столько мочи… (пауза) … Хотя стоит попробовать, вероятно, сможет (смеётся) … Он у меня сыкло, наверное, сможет!
Окрик Ольги:
– Ну, хватит паясничать! Ваш муж химик?
Голос Софьи:
– Ну и что? Я тоже химик, правда, ни дня не работающий, но все же химик… Вы думаете, у химиков мочи больше?
Спокойный голос Ольги:
– Вы завтракали? Может быть, кофе?
Звук падающего предмета.
Голос Софьи:
– Не надо меня лечить! Я леченная!
Шаги. Стук двери.
– Она что-то бросила? – сделал брови домиком Михаил, – откуда звук падающего предмета?
– Смела со стола блокнот, – нехотя пояснила Ольга. – Хлопнула дверью и ушла.
– И что? Почему ты её не вернула?
– Миша, я была адвокатом потерпевшего, а не её. – Ольга опять раскрыла каталог старинных монет. – Всё, что могла тогда – сделала. Я ведь приглашала Софью заключить мировое соглашение… Получила то, что получила! Потом, правда, ободрала её по полной и даже за моральный ущерб по верхней границе отыграла. Она меня запомнила… Как видишь, я её тоже… Ты уверен, что она сама? – Ольга недоверчиво посмотрела на мужа, – такие особы редко причиняют вред себе любимой…
– Сама. Правда, из предсмертной записки следует, что её
к этому краю подвели…
– Понятно … – вздохнула Ольга, – чистая 110-я. Про злодея написала?
– Написала… Злодей семнадцатый год в могиле лежит…
Ольга присвистнула, отложила в сторону каталог и подсела ближе к мужу:
– Повествуй!
Закончив рассказ, Михаил ещё раз включил диктофон с записью разговора Ольги и Софьи, смешно шевельнул ухом, поднёс к нему проигрыватель и, прослушав запись, резюмировал:
– Уверенная. Строптивая. Вины не чувствует. Обычно с представителями Фемиды рядовые граждане, не «урки», так себя не ведут. А тут вон тебе, лезет на рожон… – Михаил оперся на спинку кресла, вытянул ноги. – Знаешь, закрываю глаза и вижу её лицо там, на кромке ванны. Глаза голубые и виноватые. Никак с тем, что сейчас услышал, не вяжется.
– Хочешь я тебе расскажу притчу из истории монет?
– С подтекстом? – открыл один глаз Михаил.
– Конечно, что зря языком молоть…
– Давай!
– На аудиенции у правителя Цейлона оказались купцы из Персии и Византии. На вопрос о том, чей государь сильнее и богаче перс долго славил своего царя. Византиец молчал. Когда же купцов попросили показать монеты, местный правитель сразу получил ответ на свой вопрос: у перса монета оказалась серебряная, мелкая, а у византийца – золотая, большая, чёткая, качественная.
– Ну? – Михаил открыл оба глаза и привстал.
– У Софьи Мизгирёвой тоже есть своя монета, которой она себя оценила. Её надо найти и тогда ты сможешь понять, чего она стоила и почему так закончила. И ещё… – Ольга на секунду запнулась, будто решила говорить или нет, – хочу поведать тебе, муж, о своём ещё одном давнем увлечении… Дай слово, что не будешь смеяться.
Теперь уже Исайчев не только привстал, а сел окончательно и встревоженно уставился на жену.
– Ой, да не бойся! – засмеялась Ольга, – ничего криминального! Я всего лишь стала коллекционировать запахи…
– Фух! – радостно выдохнул Михаил и опять улёгся на диван, принимая прежнюю расслабленную позу, – духи собираешь? Французские небось!
– Нет, Ваше Величество, я коллекционирую запахи эмоций.
Лицо Исайчева опять посуровело.
– Ну-у-у?!
– Ты помнишь Стефанию?3
– Неужели, – поморщился Михаил, – такую разве забудешь! И что?
– Она пахла бабушкиным сундуком. Вроде духи себе позволяла новомодные и вещи фирменные, а тянуло барахолкой. Старушечьим запахом тлена. Для меня так пахнет зависть.
Михаил опять привстал и уже с интересом спросил:
– Ну, и?! Ну, и?! Как пахнет злость?
– Злость пахнет болотом и металлической стружкой. Исайчев задумался, переваривая полученную информацию:
– Мне казалось злость пахнет сероводородом, как в преисподней!
Ольга легонько отмахнулась:
– Ну, уж сероводородом! Сероводородом пахнет мужской грех, а женский пахнет домашней фиалкой, такой вкрадчивый, фиолетово-розовый, игриво-глазастый…
Михаил удивлённо заметил:
– Точно! Я когда вошёл в спальню Софьи там пахло фиалкой. Все подоконники обыскал – не было ни одного цветочного горшка, а запах был. Поинтересовался у прислуги, может, это освежитель воздуха? Они аж руками засучили: «Что вы! Что вы! У Софьи Константиновны аллергия на запахи. Никаких цветов и освежителей!» Но пахло ведь… Пахло… Ты говоришь грехом?
Михаил снял очки и, как всегда, в минуты раздумий, помассировал указательным пальцем переносицу, посмотрел на Ольгу наивным детским взглядом:
– Наверное, женщина, ты права. Научи, как это делать?
– Что это?! – хихикнула Ольга.
– Как нюхать эмоции? Мне позарез нужно.
– Учись! Вдохни ноздрями как можно больше воздуха и задержи дыхание. – Ольга вдохнула и задержала дыхание.
Михаил повторил, ко всему ещё надул щёки, а когда выдохнул, разочарованно произнёс:
– Чую только пахнет котлетами. Это какая эмоция? А ты что почувствовала, когда вдохнула?
– Это не эмоция, это запах обеда, который ждёт тебя на плите. А я сейчас почувствовала, как пахнет любовь. Она пахнет тобой и маленьким ребёнком. Я учуяла этот запах на нашей первой встрече и поняла ещё тогда – так пахнет для меня любовь. Пойдём в кухню. Накормлю тебя или дождёмся дочь. Она скоро придёт.
– Откуда знаешь? Что тоже унюхала? Зоська не приходит так рано.
– Унюхала! – воскликнула Ольга и мечтательно, слегка прикрыв веки, произнесла, – Зоська пахнет тёплыми только что скошенными травами, сладковатыми с горьковатыми нотками…
В замке входной двери послышалось шевеление ключа.
– Зоська! – ахнул Михаил, – ну ты даёшь, жена…
Михаил удивлённо посмотрел на спешащую навстречу дочери Ольгу, подумал:
«Ох, не зря ты мне именно сейчас рассказала о своём давнем увлечении. Ох, не зря… Ты ведь ничего не делаешь просто так, умница моя…»