Корридон никогда не жил подолгу на одном месте и поэтому не мог похвалиться уютным гнездышком. После возвращения в Лондон он занимал трехкомнатную квартиру над гаражом, расположенным позади больницы Святого Георгия. Квартиру он снял с мебелью, чистоту и порядок поддерживала приходящая каждый день прислуга, а питался он всегда вне дома, так что маленькой, скудно обставленной кухонькой практически не пользовался.
В комнатах было темно и сыро, постоянный грохот машин, лай собак и другие уличные шумы не утихали ни на минуту, не давали сосредоточиться. Окно спальни, тоже темной и сырой, выходило на высокую, загораживающую свет стену. Но отсутствие покоя и уюта мало тревожило Корридона: он просто не замечал своего окружения. Квартира – это место, где спят; как таковая, она отвечала своему назначению и, кроме того, имела определенные преимущества: находилась неподалеку от Уэст-Энда, все ее окна были забраны решетками, а прочная дубовая дверь запиралась на тяжелый засов. Все остальные помещения дома занимали различные конторы. В шесть вечера служащие уходили, и до девяти утра Корридон оставался один, как в крепости, вдали от назойливых и любопытствующих ушей.
Корридон вернулся домой раньше, чем обычно. Он пообедал в маленьком ресторанчике, дошел не спеша по Пикадилли до площади Гайд-парк-Корнер и оказался у себя немногим раньше девяти. Отпирая дверь, он услышал перезвон Большого Бена и остановился, чтобы посчитать удары. Эти звуки неизменно будили в нем ностальгические чувства, вызывая в памяти военную Францию: укрывшись в каком-нибудь потайном месте, он слушал девятичасовой выпуск новостей из Лондона и успокаивал себя мыслью о том, что Большой Бен на месте и будет на месте завтра…
Когда прозвучал последний удар часов, Корридон вошел в квартиру, запер дверь на ключ и засов, включил свет и поднялся по крутой лестнице в гостиную. Сырой затхлый воздух и стерильная чистота напоминали приемную в лечебнице для неимущих.
Прежде чем снять плащ, Корридон опорожнил карманы и обнаружил конверт, который дал ему Ренли; он совсем забыл о нем. Корридон небрежно расправил конверт, прошел в спальню, зажег свет, закурил и повалился на кровать, с удовольствием вытянув ноги. Удачный день – семьсот пятьдесят фунтов!.. Он отнес эти деньги в банк – кассир еще бросил на него удивленный взгляд, – а потом отправился в некий симпатичный домик в фешенебельном районе Кенсингтон, где жил хирург, специалист по пластическим операциям, у которого он лечился после гестапо. И рассказал об Эффи. «Мне плевать, сколько это будет стоить, доктор. Только сделайте». Хирург согласился.
Корридон позвонил Эффи, сообщил о назначенном приеме у врача и торопливо повесил трубку, стесняясь выслушивать восторженные благодарности.
Еще он встретился с одним человеком в Уайтчепеле и с другим человеком на Балхем-Хай-стрит, и два маленьких пакета, тайком привезенные из Америки в подкладке плаща, перешли из рук в руки. На автобусе вернулся в Уэст-Энд, пообедал и пошел к себе. Теперь, лежа на постели и устремив глаза в потолок, он чувствовал себя удовлетворенным.
В тиши комнаты, за надежными стальными решетками, Корридон вспомнил вдруг о Жанне Персиньи. Интересно, что она сейчас делает?.. Завтра вечером в клубе он скажет ей, что не намерен браться за эту работу. Можно вообразить их реакцию! В глазах Жанны вспыхнут презрение и ярость. Ренли смутится, как человек, случайно уличивший друга в неприличном поступке. Ян схватится за маузер…
Корридон криво усмехнулся: пускай судятся! Что они могут?..
Он вспомнил про конверт Ренли, открыл его и стал рассеянно читать машинописный текст. Ему было неинтересно. Ну кто такой Мэллори? Ничего не значащее имя… Корридон читал от скуки – надо же чем-то заняться перед сном.
«Брайан Мэллори. Родился 4 февраля 1916 года. Рост – метр восемьдесят шесть. Вес – восемьдесят пять килограммов. Волосы темно-каштановые, глаза карие, кожа светлая.
Особые приметы: голос – вследствие ранения во время бегства из лагеря – тихий, сдавленный. Не в состоянии кричать, но говорит отчетливо и ясно.
Привычки: когда злится, имеет обыкновение бить правым кулаком в ладонь левой руки. Когда доволен, потирает руки. Сигарету держит всегда между большим и указательным пальцами. Спички зажигает о ноготь большого пальца. Гордится своей невозмутимостью, смеется и улыбается редко».
Корридон нетерпеливо хмыкнул и заглянул наугад на следующую страницу.
«Единственная родственница – тетка, мисс Хильда Мэллори, воспитывала его с четырехлетнего возраста, после смерти матери. С отцом отношения были плохие, встречались редко. Тем не менее отец сделал его своим наследником и оставил большое состояние…»
Корридон зевнул и, скомкав листки, бросил их в угол комнаты.
«Надо раздеться и лечь по-настоящему», – подумал он, закрывая глаза. Прошло несколько минут. Он не шевелился. Его лицо постепенно разгладилось и утратило выражение жестокости. Корридон заснул.
Ему снилось, что на краю постели, сложив на коленях изящные белые руки, сидит Мария Гауптман. Ее лицо разбито и окровавлено – как тогда, когда она лежала мертвая у его ног. Она пытается что-то сказать, но от ее головы остались лишь широко раскрытые глаза над зияющим провалом с несколькими торчащими зубами. И все же он твердо знает: она пытается что-то сказать.
Не первый раз ему снился этот сон, и всегда у него складывалось впечатление, что Мария собирается сказать что-то очень важное… Но она ничего не говорила – просто сидела на постели, вселяя в его сердце ужас; сидела и не уходила.
Корридон проснулся от стука в дверь. Он оторвал голову от подушки, чувствуя, как ноют челюсти – опять во сне скрипел зубами, – и прислушался. Когда стук повторился, он бесшумно скользнул в гостиную, не зажигая света, отодвинул занавески и выглянул в окно. Она едва виднелась в лунном свете – стояла все в тех же черных брюках и черном свитере, засунув руки в карманы, с непокрытой головой, с сигаретой в губах.
Корридон застыл на миг, не сводя с нее глаз, потом включил свет и спустился по лестнице. Он понятия не имел о причинах столь позднего визита, но открыл дверь, не колеблясь.
– Входите. Вы одна?
– Да, – ответила Жанна, ступив в маленькую прихожую.
– Поднимайтесь наверх, – сказал Корридон и закрыл дверь, но лишь после того, как выглянул во тьму и убедился, что Ян или Ренли не прячутся в тени поблизости.
Жанна поднималась по лестнице, а он следовал за ней, глядя на ее прямую спину, на покачивающиеся бедра. Девушка вошла в гостиную и остановилась возле камина.
– Что привело вас сюда в такой поздний час? – спросил Корридон с порога. – Я уж собирался ложиться – плохо выспался прошлой ночью.
Она отвела от него взгляд и стала рассматривать комнату – ничего не упуская, впитывая каждую деталь. Наблюдая за ней, Корридон впервые обратил внимание на убогую скудость обстановки: на потертый ковер, кресло с выпирающей пружиной, старый, с пятнами, стол…
– Выпьете немного? – резко спросил он, сняв с полки бутылку джина. – Где-то должен быть и вермут.
Корридон скрылся на кухне, раздраженный тем, что ему понадобился предлог уединиться, прийти в себя от ее тревожащего присутствия. Когда он, найдя вермут, вернулся в комнату, беспокойное чувство улеглось, но скованность и напряжение остались.
Жанна все так же стояла у камина – безмолвно, недвижно, настороженно. Насвистывая сквозь зубы нехитрый мотивчик, Корридон смешал коктейль и поставил на стол бокалы.
– Чувствуйте себя как дома. Эту дыру, конечно, трудно назвать домом, но лучшего у меня нет. – Он сел в кресло, и то затрещало под его тяжестью. – За ваше здоровье! – Корридон сделал глоток и поморщился. – Паршивый вермут, надо сказать…