Люси остановила свой «Бьюик» у обочины на Гиббс-стрит перед домом Финна, а потом взглянула на меня, подняв брови.
– Ты точно не хочешь, чтобы я пошла с тобой?
Я закатила глаза.
– Да ладно тебе, Люси. Все с моей новой работой вполне законно. Я даже встречалась с той самой двоюродной бабушкой. Совершенно не из-за чего беспокоиться.
Она выдвинула подбородок.
– Ну когда он попросит тебя называть его по имени, пожалуйста, сообщи мне. Потому что именно тогда действительно надо начинать беспокоиться.
Я сделала вид, что поднимаю с пола сумку, чтобы она не могла видеть моего лица.
– Позвони, если когда-нибудь захочешь, чтобы я для разнообразия отвезла тебя на работу. «Вольво» будет в моем распоряжении, по крайней мере, до конца лета, пока не вернется няня его дочки.
Люси бросила пренебрежительный взгляд на белый «Вольво SUV» с наклейкой частной школы «Эшли-Холл» и презрительно фыркнула.
– Ну нет уж, увольте. Я предпочитаю машины с гораздо более ярко выраженной индивидуальностью.
Я заглянула в машину.
– Зато здесь есть кондиционер.
Люси посмотрела на меня в упор, не мигая.
– Ну тогда я тебе как-нибудь позвоню.
Я захлопнула дверцу, и машина тронулась с места.
– Увидимся завтра на работе. Если ты не появишься, я позвоню в полицию.
Она осуждающе качала головой, пока не скрылась из виду, сопровождаемая невообразимыми звуками неисправного глушителя, крайне нехарактерными для этого престижного района.
Я стояла перед чугунными воротами, покрашенными черной краской, и до меня доносился одуряющий запах листвы и цветов. Как и в большинстве домов Чарльстона, палисадник и сад по обе стороны от дома были полны цветущих растений, являя неожиданные сочетания цветов и запахов, которые неизменно поражали органы чувств. Они не издавали звуков, но я всегда думала, что если бы не была музыкантом, то обязательно стала бы садовником. Правда, мне уже давно не хотелось быть ни тем ни другим.
Я распахнула ворота и ступила на мощенную кирпичом дорожку, ведущую к дому с надстройкой и бетонным крыльцом перед главным входом. Я никогда особенно не увлекалась архитектурой и плохо в ней разбиралась, но, разглядывая дом с дорожки, можно было с уверенностью сказать, что он был очень большой и очень старый. Его фасад выходил на улицу, и, хотя портик отсутствовал, вместо него перед передним входом красовалась полукруглая терраса с двумя колоннами. Рамы застекленной двери были выкрашены в черный цвет, и над ней на цепи висел медный каретный фонарь. Стены дома были желтыми, а внутренний потолок террасы – бледно-голубым, точь-в-точь как у Да Джорджи. Но на этом все сходство и заканчивалось. Этот дом был безупречным в своем совершенстве – от покрывавшей его свежей краски до посаженных в определенном порядке цветов в саду, напоминающих марширующих солдат. Прекрасный дом, но слишком холодный, чтобы служить чьим-то домашним очагом. То, что здесь когда-то за воскресным обедом собирались многочисленные члены семьи, так же трудно представить, как и Финна, сидящего с дочерью на качелях в саду.
Чтобы не успеть передумать, я протянула руку, нажала на звонок и принялась ждать. Ожидание оказалось долгим. Я посмотрела на часы, проверяя, не перепутала ли назначенное время. Финн просил меня встретиться с ним в его доме в половине четвертого. Он отвез бы меня сам, но его срочно вызвали в офис. Что касается меня, я была рада встретиться с ним здесь, не желая объяснять коллегам, почему еду домой в компании мистера Бофейна.
Мой слух не уловил никаких приближающихся шагов, но вдруг раздался звук отодвигаемой задвижки, и дверь медленно отворилась. Я опустила глаза и увидела маленькую девочку, которая, впрочем, казалась старше, чем на фотографии на столе у Финна. Светлые, почти белые волосы, коротко стриженные в стиле «пикси», с неровными прядями, были убраны назад с помощью розовой ленты. Большие круглые глаза, пожалуй, слишком большие для такого крошечного личика, были темно-серыми, как у отца, и в них отражалась та же упрямая решимость. Я была изумлена, словно обнаружила жемчужину в устричной раковине, настолько странно было видеть у ребенка такой взрослый взгляд. Я знала, что дочери Финна около десяти лет, но из-за маленького роста она вполне могла сойти за шестилетнюю и была такой миниатюрной, что я запросто могла бы охватить ее талию пальцами рук.
Светлая, нежная кожа девочки казалась почти прозрачной, но крошечная ручонка, которую она протянула мне, оказалась удивительно теплой.
– Вы Элеонор Мюррей? – спросила она, широко и приветливо улыбаясь мне.
– Да, – ответила я, удивленная ее крепким рукопожатием. Она отняла руку и распахнула дверь, чтобы впустить меня в дом.
– А ты, должно быть, Женевьева? – улыбнулась я в ответ.
Тут в холл с мраморными полами, на ходу вытирая руки о фартук, вбежала круглолицая женщина с рыжими волосами и лицом, усеянным веснушками.
– Мисс Мюррей?
Я кивнула.
– Да, это я. Мистер Бофейн назначил мне здесь встречу.
– Рада с вами познакомиться. Я – миссис МакКенна, экономка. Мистер Бофейн позвонил и сообщил, что слегка задерживается. Он сначала хотел, чтобы вы сами взяли машину и поехали, но потом обнаружил, что ключи у него в портфеле. Он спрашивает, не могли бы вы его подождать?
Я бросила взгляд на часы, прекрасно понимая, что выбора у меня на самом деле нет, если только не позвонить Люси и не попросить ее приехать и забрать меня.
– Конечно, ничего страшного. Где я могу подождать?
Прежде чем экономка смогла ответить, в разговор вмешалась Женевьева:
– Если хотите, я могу показать вам свою комнату.
Миссис МакКенна просияла:
– Отличная идея. Вы не возражаете, мисс Мюррей?
Не зная, что следует сказать, я покачала головой.
– Разумеется, нет. Я с большим удовольствием посмотрю ее.
Женевьева снова схватила меня за руку и потащила к изящной спиральной лестнице, которая вела на все три уровня над холлом. Мы прошли мимо большой плоской вазы с цветами, стоявшей на круглом столе в центре облицованного мрамором холла, и я обратила внимание на старинную мебель и явно изготовленные на заказ шторы. Когда мы поднимались по лестнице, я не переставала восхищаться совершенной красотой обстановки, как мне казалось, тщательно воссозданной по картинке с изображением образцового элегантного дома. И снова у меня возникло горячее желание отдернуть шторы и впустить солнечный свет во все уголки дома, чтобы легче представить картины семейной жизни – отца семейства в рубашке с расстегнутым воротом или мать, читающую в постели журнал. Но в тот момент обстановка казалась такой безликой, что невозможно было составить представление об обитавших там людях.
Когда мы поднялись на второй этаж, без устали щебечущая Женевьева повела меня по длинному коридору, устланному бархатным ковром, к открытой двери в ее спальню.
– Можете не называть меня Женевьева, – с серьезным видом произнесла она на пороге комнаты. – Так меня зовет мадам ЛеФлер, моя учительница танцев, но все остальные зовут Джиджи. Ну за исключением мамы и папы.
– А он зовет тебя Горошинка, – сказала я, с улыбкой вспоминая наш разговор в полутемной машине.
Девочка явно была удивлена.
– Он вам сказал? А мама никогда не называет меня иначе как Женевьева, потому что говорит, что прозвища прилипают к людям на всю жизнь, пока окружающие не забудут их настоящие имена. А мне Джиджи нравится больше, поэтому мне все равно, пусть забудут. Но когда мама будет здесь, вам придется называть меня Женевьева.
Я кивнула.
– Конечно. А ты можешь называть меня Элеонор.
Она нахмурилась, и в глазах появилось еще более серьезное выражение.
– Вам не идет имя Элеонор.
– А как, по-твоему, должна выглядеть Элеонор?
Она пожала худенькими плечиками.
– Даже не знаю. Думаю, она должна быть повыше… Может быть, с вьющимися волосами. И она умеет хорошо играть в теннис. – Девочка нахмурилась, призывая на помощь свое воображение. – И по ночам ей никогда не снятся сны.
Джиджи отпустила мою руку и проскользнула в комнату. Я собиралась было спросить, что она имела в виду, но, войдя в комнату, остановилась, на время потеряв дар речи. Большая белая кровать с балдахином на четырех столбиках целиком занимала один из углов огромной комнаты. И кровать, и окна, и несколько мягких кресел, образующие уютный уголок для чтения, были покрыты воздушной розовой кружевной тканью, лежавшей причудливыми складками. Ярды розовых облаков свешивались со столбиков кровати, с карнизов в форме балетных туфелек. В центре комнаты на шнуре из того же материала была подвешена керамическая люстра в виде сказочного замка. Картина во всю стену напротив кровати, по-видимому, представляла сцену из «Щелкунчика». Рассмотрев ее поближе, я увидела, что девочка на сцене, изображенная там, точь-в-точь похожа на Джиджи.
– Мне очень нравится розовый цвет, – заявила она, нисколько не смущаясь.
Я заметила, что стены тоже были покрашены в бледный оттенок ее любимого цвета, и даже ковер был нежно-розовым. Я почему-то не выдержала и повернулась к маленькой девочке спиной – меня охватило странное чувство. Что это? Раздражение, зависть? Я не могла понять природу этих эмоций, но призналась себе, что это была комната, о которой я всегда мечтала в детстве и которую обещал мне отец, если ему удастся накопить денег, чтобы отправить меня в школу, и при этом еще немного останется. Это была комната, которую любящий отец сотворил для своей дочери. Такая могла быть и у меня, если бы судьба сложилась по-другому.
Я делала вид, что разглядываю изображение на стене, по-прежнему стоя спиной к Джиджи и пытаясь обуздать свои чувства. Мне отчаянно не хватало отца, и воспоминания о нем, вызванные пребыванием в этой комнате, отзывались острой болью, словно кто-то проводил лезвием ножа по моей коже.
– Тебе здесь нравится?
Я с усилием кивнула.
– Да… я тоже люблю розовый цвет, – с небольшой заминкой произнесла я. Мой взгляд упал на магнитную доску, висевшую на стене по соседству с картиной. На ней было несколько фотографий Джиджи в балетной пачке и в компании отца, а на одной она была рядом с красивой стройной женщиной с темными волосами, видимо, своей матерью. Тут до меня дошло, что я впервые в этом доме вижу что-то, связанное с личной жизнью хозяев. Насколько я могла судить по обстановке в холле, на первом этаже все было безупречно – никаких разбросанных тапочек, рюкзаков или открытых книг, создающих впечатление, что читавший их человек только что вышел. Складывалось такое ощущение, что душа этого дома была ограничена этой детской комнатой.
К краям магнитной доски были прикреплены аккуратно сложенные в несколько раз разноцветные шарфики с орнаментом в виде турецких огурцов, и среди них были, разумеется, несколько штук разных оттенков розового.
– Это моя коллекция, – раздался голос девочки у моего локтя, и я вздрогнула от неожиданности. Я не слышала, как она подошла.
– Я их больше не ношу, но они такие красивые, поэтому и храню.
Я посмотрела вниз, на нее, чувствуя, что что-то упускаю.
– И вправду очень красивые. Какой из них твой любимый?
Маленький пальчик с ногтем, покрытым облупившимся светло-розовым лаком, указал на платок цвета фуксии.
– Вот этот, – уверенно сказала она, открепила его от доски и вручила мне, чтобы я смогла рассмотреть его получше.
– Мама сказала, что надо носить разные цвета, но я всегда возвращаюсь к розовому. Хотя и стараюсь носить другие. На прошлой неделе я надела зеленые колготки с розовым балетным костюмом. Но мама сказала, что это не сочетается, так как колготки были в розовый горошек. Манера одеваться так же отражает наш внутренний мир, как и танец.
Я почувствовала, что не могу удержаться от улыбки. Эта девочка не могла не вызывать симпатию. Она еще совсем ребенок, но суждения ее были неожиданно глубокими, а манера держаться и выражение лица – такими серьезными, что можно было подумать, что она намного старше своих лет.
Глядя ей в лицо, я спросила:
– Неужели ты сама до этого додумалась?
Ее лицо осветила озорная улыбка.
– Да нет. Мадам ЛеФлер сказала это первой. Но я уверена, что думала об этом еще до того, как она произнесла это вслух.
Я невольно рассмеялась.
– Вот в этом я ничуть не сомневаюсь, Джиджи.
– Пора принимать витамины, Джиджи. Миссис МакКенна ждет тебя на кухне.
Финн в своем темном костюме на фоне дверного проема выглядел словно тень, и я понятия не имела, как долго он там уже стоял.
– Папочка! – Джиджи побежала к отцу, раскинув руки, и он поднял ее, поцеловал в лоб и снова опустил на пол.
– Очень рад, что вы познакомились. А теперь попрощайся с Элеонор и беги скорее вниз. Ты снова увидишься с ней в субботу, когда мы поедем на Эдисто.
Девочка почти степенно подошла ко мне и протянула ручку.
– Было очень приятно с вами познакомиться, мисс Элеонор. Буду с нетерпением ждать нашей встречи в субботу.
Несмотря на показную церемонность, глаза у нее весело блестели, словно она хотела мне намекнуть, что устраивает этот небольшой спектакль специально для отца.
Я пожала ее протянутую руку и улыбнулась в ответ.
– Я тоже рада была с тобой познакомиться, Женевьева, и с удовольствием увижусь снова в выходные.
Она расплылась в улыбке и вместо того, чтобы повернуться к отцу, стояла, вопросительно глядя на меня.
– А можно я буду называть тебя Элли? Ты больше похожа на Элли, чем на Элеонор, правда, папочка?
Я испугалась, что он услышал мой невольный вздох.
– Думаю, ты права, Горошинка.
Его спокойные глаза холодного серого цвета пристально смотрели на меня поверх головы дочери.
– Но пусть Элеонор сама решает, как тебе следует ее называть.
Элли. Никто не называл меня так с того момента, как отец попрощался со мной тем утром и навсегда исчез в море. И до настоящего времени я даже не понимала, как мне этого не хватает.
Я улыбнулась.
– Мне нравится, когда меня называют Элли. Если тебе нравится это имя, я не буду возражать.
Ее улыбка стала еще шире.
– Как здорово! Увидимся в субботу! – Девочка выскочила из комнаты и, махнув на прощание рукой, скрылась в коридоре.
Я обнаружила вдруг, что смущенно смотрю на шарфик цвета фуксии, зажатый в руке, и кожа на затылке начала покалывать.
– Почему у Джиджи так много платочков?
– Когда ей было пять лет, у нее обнаружили лейкемию. Вот уже четыре года она в состоянии ремиссии. Должен пройти еще год, прежде чем мы сможем вздохнуть спокойно.
– Простите, – сказала я. – Я не знала… – Я вспомнила свои недостойные эмоции, когда увидела ее спальню, зависть к этому благополучному невинному ребенку. У нее лейкемия.
Я резко повернулась к магнитной доске, ища кнопку, прикреплявшую шарф, и боясь, что если Финн увидит мои глаза, то все поймет.
– Это для меня больная тема. Я часто отсутствовал на работе, когда ей поставили диагноз, но это было до того, как вы начали работать у нас, так что естественно, что вы ничего не знали. – Он замолчал. – Это было действительно тяжелое время.
Я наконец нашла кнопку и прикрепила шарф на место, а потом повернулась к нему лицом.
– Я вас понимаю. Просто… Я рада, что вы мне все рассказали. Она такая чудесная малышка!
Он улыбнулся той своей редкой теплой улыбкой, от которой в уголках глаз собирались морщинки.
– Я тоже так думаю. – Он кивком указал на коридор. – Пойдемте вниз. У меня голова начинает кружиться от обилия розового цвета.
Я с готовностью кивнула, обрадованная тем, что можно покинуть спальню маленькой девочки. Я ждала в холле, пока Финн искал что-то в портфеле, который положил на стол, стоявший в центре комнаты, потом он извлек ключи от «Вольво» и вручил их мне.
– Я попросил специалистов из сервисного центра «Вольво» отладить машину, поэтому она полностью готова к использованию. Прошу прощения, что на это ушло больше времени, чем я ожидал.
Я сжала ключи в руке.
– Никаких проблем. Поверьте, я действительно ценю, что вы столь любезно предоставили мне машину. – Я улыбнулась, пытаясь скрыть вновь нахлынувшее смущение. – Полагаю, мне пора. Пока движение на улицах еще не… – Я не закончила фразу, пытаясь открыть задвижку на двери.
– Не хотите ли остаться и пообедать с нами? Миссис МакКенна всегда готовит еду с запасом на тот случай, если вдруг у меня в гостях будет клиент. Хочу компенсировать вам то, что вы опоздаете на обед с вашей семьей.
Я задержала руку на дверной ручке и повернулась к Финну.
– Спасибо за приглашение, но мне действительно надо возвращаться. Семья будет ждать, чтобы я приготовила обед.
Его лицо оставалось бесстрастно-вежливым.
– Ну что ж, в таком случае вам действительно надо возвращаться домой. Извините, что задержал.
Я потянула на себя дверь и вышла на крыльцо, потом снова повернулась к нему.
– Простите за любопытство, скажите, Джиджи сама придумала убранство своей комнаты?
– Да нет, это сделал я, не без помощи знакомой декораторши. Но я точно знал, что ей понравится.
Я кивнула, пытаясь сдержать улыбку при мысли о Финне Бофейне, придирчиво рассматривающем рулоны розового тюля и кружев.
– А почему вы спрашиваете?
Я не представляла, что ответить. Похоже, что пробудилось почти забытое стремление раздвигать пределы дозволенного, до поры до времени скрытое за завесой сомнения в собственных силах и неизменного чувства вины.
– Просто интересно. О такой комнате мечтает каждая девочка. Вот я и подумала, что, может быть, в этом участвовала ее мама, отчасти воплощая собственные детские мечты.
Его глаза внезапно потемнели.
– Харпер совершенно не разбирается в таких вещах.
Я испытала легкий испуг, словно жена Синей Бороды, которую муж застал подглядывающей в замочную скважину запретной двери, и сделала шаг назад.
– Что касается субботы, постараюсь успеть к одиннадцати часам. Летом движение на дорогах бывает непредсказуемым.
– Вот и отлично. Мы с Горошинкой приедем туда в пятницу ночью, поэтому можете не спешить. Встретимся уже там.
– Ну что же, тогда до свидания, – сказала я.
Он молча кивнул в ответ и смотрел, как я шла через ворота к машине. Я не стала оглядываться, не желая разрушать запавший мне в душу образ Финна Бофейна, стоящего посреди моря розового тюля и творящего спальню мечты для своей маленькой дочки. Я открыла дверь машины и помедлила минуту, вспоминая, как Джиджи назвала меня Элли. Интересно, что она имела в виду, когда говорила, что люди с именем Элеонор не видят по ночам сны?