«Доктора велели ему полностью забыть о проводах. Их было четыре, они тянулись от его затылка на пол и дальше под плотную штору, в соседнюю комнату. «Не обращайте на них внимания, – сказали доктора, – расслабьтесь – сосредоточьтесь на текущей задаче». Это будет непросто – он еще никогда не был с женщиной. И хотя эту «встречу» они планировали целые месяцы, он не мог избавиться от навязчивой мысли: «Все это категорически неправильно».
Он огляделся. Доктора сделали со стерильной белой комнатой все возможное. Они развесили занавески и положили ковры, чтобы придать ей хоть немного домашней атмосферы. И приглушили резкий потолочный свет, что помогло ему почувствовать себя чуть-чуть свободнее. Разумеется, они поставили в комнату кровать, пусть это была всего лишь обычная больничная койка с белым металлическим каркасом. Он не мог не видеть женщину, сидящую там на покрывале. Она похлопала рядом с собой, приглашая его присоединиться. Он знал, что это скорее призыв, требование участвовать в эксперименте. Он подобрал свои провода и поплелся к кровати.
У них было два часа. Ей заплатили именно за столько, так ему говорили. Она сказала расслабиться и вести себя естественно. Спешки нет. Почему бы ему сначала не рассказать немного о себе?
Теперь он рассматривал ее вблизи. Платье она уже сняла, но, по счастью, белье все еще было на ней. Она сказала, что ей только-только исполнился двадцать один год, но он чувствовал, что она в некотором роде старше своих лет. Самому ему было двадцать четыре, но здесь и сейчас он чувствовал себя намного младше и неопытнее. Ему трудно было смотреть ей в глаза. Когда он наконец смог заговорить, он обращался куда-то в пространство, сначала тихо, затем с большей силой. Словно бы вся его жизнь разом хлынула из него наружу: проблемы с семьей, наркотики, тайные встречи с мужчинами старше его, отвращение к тому, что он представлял из себя… и чего не представлял.
Пока он говорил, женщина придвинулась. Она уже скинула лифчик, который лежал теперь на полу, словно сдутый шарик. Смотреть на ее обнаженное тело было неловко, но это почему-то будоражило. Наконец он почувствовал то, что привело его сюда. То чувство, которое ученым удалось вызвать в нем за те несколько месяцев, что он приходил в лабораторию. Волна тепла – «это и есть желание?» – разлилась по телу сверху вниз и увлекла за собой.
Он подумал, что эксперимент, возможно, удался, и это придало ему смелости протянуть к ней руку. Он перевел взгляд на узор одной из занавесок и позволил своим пальцам войти в контакт с ее незнакомым телом. Ее кожа была неожиданно теплой, мягче и податливее, чем то, к чему он привык. Он услышал несколько звуков, произнесенных ею, и дал рукам волю.
Теперь это стало походить на танец – танец, который танцует себя сам. Но его то и дело поражала внезапная мысль, словно кто-то подталкивал его в плечо, понукал, требовал продолжать. Он периодически вспоминал о проводах и о соседней комнате за дверью. Там сидят четыре человека, и они наблюдают за всем, что он делает, записывают каждое его движение, хотя не видят и не слышат его – по крайней мере, напрямую. Прямо сейчас они пристально следят за данными девяти электродов, погруженных глубоко в его мозг. С каждым движением его руки, каждым касанием кожи сигналы из области компактно упакованного серого вещества бежали по проводам в чувствительные устройства докторов».
Сначала, когда я прочла отчет об эксперименте с B-19, я подумала, что это чья-то дурная шутка, пародия на взбесившихся безумных ученых. Но чем дальше я читала, тем становилось яснее: некий психиатр действительно попытался сделать гомосексуального мужчину гетеросексуалом через стимуляцию мозга, и оба, врач и пациент, искренне желали, чтобы эксперимент удался. В центр удовольствия мужчины внедрили электроды и стимулировали их, пока пациент проходил под наблюдением врачей «сеанс» с женщиной-проституткой. Каким бы невероятным – не говоря уже о неэтичности – ни выглядел этот эксперимент, исходная статья заняла семь страниц научного журнала Journal of Behavioral Therapy and Experimental Psychiatry в 1972 году. Все это было изложено там черным по белому, хотя текст и графики оставляли большой простор для воображения.
Статья была написана сдержанным научным языком, что еще больше усиливало диссонанс. «Давно известно, что удовольствие – важнейшее эмоциональное состояние, необходимое для приобретения и закрепления нового поведения у животных и человека, – буднично сообщалось в предисловии. – В последние годы значительный интерес был также вызван тем фактом, что состояние удовольствия может быть вызвано прямой стимуляцией мозга, и это позволяет надеяться, что данный метод может применяться для лечения нарушений поведения человека». Они реально изучали способ лечения сексуальной ориентации через несколько лет после того, как Стоунволлские бунты запустили движение за свободу гомосексуализма? Но научная логика была сурова и точна, а режим лечения – гибок и хитроумен. Встреча «пациента» и его «лекарства» – проститутки – была спланирована как обычный лабораторный опыт.
Тем же лаконичным медицинским языком статья сообщала сухую диагностическую информацию о подопытном. Описание начиналось так: «Пациент B-19 – белый холостой мужчина 24 лет, беременность матери и роды протекали без особенностей, ближайшие родственники – родители 55 лет и сестра 19 лет». Но это лаконичное вступление давало искаженное представление о печальных обстоятельствах жизни пациента. Мать B-19 была сущей ледышкой – действительно, B-19 не мог вспомнить, чтобы в детстве она хоть раз обняла его, но отец был еще хуже. Алкоголик, жестокий и вспыльчивый тиран, хронически разочарованный в своем испорченном сыне. B-19 испытывал теплые чувства только к сестре, единственному человеку, с которым он спокойно мог делиться тревогами и разочарованиями.
С точки зрения психиатров, B-19 обладал нормальными умственными способностями, возможно, даже выше среднего. Но с подросткового возраста у него было несколько попыток самоубийства и госпитализаций, был зациклен на прошлых ошибках и недоработках, поэтому прилагал большие усилия, чтобы привести свою психику в порядок. Он был ипохондриком и ужасно боялся боли и смерти. Он не терпел никакой критики, едва переносил общество других людей и чувствовал себя оторванным от остального мира. Более того, B-19 был апатичным, страдал от хронической скуки, ему недоставало мотивации, и в целом он испытывал глубоко укоренившееся чувство, что он неправильный, ничтожный и никчемный. Парадоксальным образом, B-19 также был убежден, что он особенный – человек, которого Бог обязательно вознаградит за столько жестоких страданий. «Масштабы его паранойи колеблются в зависимости от ситуации, но зачастую достигают истинно психотического уровня», – заключала статья.
Наконец, его сексуальная ориентация. Именно ее B-19 винил в своем желании наложить на себя руки. Он бросил высшую школу и вступил в армию, надеясь начать жизнь с чистого листа, но был уволен всего через месяц за «гомосексуальные наклонности». Следующие несколько лет он путешествовал по стране, вступая в короткие связи с различными мужчинами. Придя в лабораторию, чтобы к его голове подключили провода, B-19 рассказал психиатрам, что испытывает к себе отвращение и больше не способен ощущать счастье или удовольствие. Ни от чего.
Я была в ужасе. Но одновременно чувствовала любопытство. Он сообщал, что испытывал желание с проституткой. Как этот молодой человек согласился на неопробованный, нетрадиционный и откровенно странный метод вмешательства в мозг? Что он чувствовал, когда все это происходило? Что случилось с B-19 после того, как он ушел из той комнаты? И что именно доктора сделали с его мозгом?
Сейчас B-19 должен быть уже пожилым человеком лет под семьдесят. Как опытный нейробиолог, знакомый с условиями экспериментов на людях, я понимала, что, скорее всего, никогда не узнаю, как сложилась его жизнь. Но в центре этого эксперимента был еще один человек – ученый, который разработал лечение, сконструировал приборы, имплантировал их в мозг B-19, а затем опубликовал свои находки. О чем он при этом думал? Очевидно, он знал о страданиях своего пациента и явно хотел помочь молодому человеку, вылечив его нежелательные потребности. По стране маршировали гей-парады, а справочник по психиатрии – «Диагностическое и статистическое руководство по психическим расстройствам» (ДСР) – все еще считал гомосексуальность патологией. Врач и пациент несомненно были уверены, что имеют дело с психическим расстройством. И все же это нельзя назвать обычным лечением, которое проводит обычный врач, пытающийся помочь пациенту.
Врача звали Роберт Гэлбрейт Хит, B-19 был не единственным его пациентом, а гомосексуальность – не единственной болезнью, которую он намеревался излечить. Ссылки в его статье 1972 года говорили, что за последние два десятилетия, начиная с 1950 года, Хит имплантировал электроды для глубинной стимуляции мозга, которые он также называл мозговыми стимуляторами, десяткам психиатрических пациентов с диагнозами от шизофрении до депрессии. Мне пришлось перечитать статью, чтобы в это поверить: Хит начал свои эксперименты по стимуляции мозга за несколько лет до того, как на рынке появились первые психотропные лекарства для коррекции настроения и поведения. В 1950 году самыми популярными методами лечения пациентов в состоянии психоза были электрошоковая терапия и, в тяжелых случаях, лоботомия. Оба варианта являлись грубыми вмешательствами, применяемыми с минимальным научным обоснованием. На практике они проводились очень индивидуально, с большим разбросом методик и результатов от одного врача к другому. Печальную известность приобрели лоботомисты, которые попросту вбивали острый инструмент через кость за глазным яблоком и шевелили им в лобных долях пациента, наобум разрушая нервную ткань.
Люди отчаянно искали способ помочь душевнобольным. За четырнадцать лет до этого португальский нейрохирург Антониу Эгаш Мониш изобрел фронтальную лоботомию для лечения шизофрении. Эту процедуру сочли настолько оглушительным успехом, что в 1949 году Мониш получил за нее Нобелевскую премию. А менее чем через два года после разработки метода электрошоковой терапии в 1940 году ее уже применяли четыре из десяти американских больниц. В 1930-е годы в США было на 18 000 больше душевнобольных пациентов, чем мест в больницах. Лечение в психиатрических больницах в основном носило тюремный характер, и оттуда выходило менее 15 % пациентов. Поступление в психиатрическую лечебницу означало пожизненное заключение, а лечение было неэффективным. Некоторые пациенты получали гидротерапию, когда их насильно помещали или в очень горячую, или в очень холодную воду, иногда днями напролет, или «лихорадочную терапию», когда их заражали малярией. Предполагалось, что это успокоит перевозбужденных пациентов. Других вводили в инсулиновую кому, после которой пациенты – если выживали – якобы становились на некоторое время спокойными и отзывчивыми.
Другим вариантом лечения был психоанализ. Теория Фрейда, преобладавшая в американской психиатрии в первой половине XX века, заявляла, что проблемы психического здоровья имеют не биологическую природу, а являются результатом нарушений развития, спровоцированных событиями в раннем детстве, которые были подавлены и забыты. Так, шизофрения – это суперневроз, вызванный родительской холодностью, особенно со стороны матери. Легко представить, какое раздолье было бы в то время психоаналитикам, если бы они взялись объяснять различные проблемы пациента B-19, ссылаясь на его арктически холодную мать и прочие нездоровые семейные обстоятельства, описанные Хитом в статье 1972 года.
Тот факт, что Хит, в этот период и в таком психиатрическом контексте, решил лечить душевные болезни стимуляцией отдельных частей мозга, сделал его настоящим первопроходцем. Он видел, к какому результату приводят лоботомия и электрошоковая терапия, и счел последствия калечащими. Его особенно беспокоил тот факт, что после лоботомии большинство пациентов лишались эмоций и социальных отношений. Может быть, они и успокаивались, но их личность была задушена. В то же время Хит не признавал, что мозг не является частью тела. Как и все остальное тело, его нарушения и аномалии можно было прицельно вылечить, если знать, как работает мозг. Клиника Хита исходила из основных теорий, применяемых при лечении психических заболеваний в настоящее время: их вызывают биохимический дисбаланс и клеточные нарушения. Хит даже предполагал, что определенную роль могут играть и наследственные факторы.
С тех пор генетические исследования выявили определенное наследование таких состояний, как депрессия, синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), аутизм, биполярное расстройство и шизофрения. Последняя рассматривается в первую очередь как заболевание, связанное с дисбалансом дофамина, и лечится дофаминергическими препаратами, а против депрессии, как правило, применяются медикаменты, поднимающие уровень серотонина. (Серотонинергические антидепрессанты приобрели популярность после знаменитого бестселлера Питера Крамера «Слушая прозак» (Listening to Prozac) и с 1980-х годов широко используются для лечения аффективных расстройств и тревожности.) Хит уже думал в этом направлении, но, поскольку нейромедиаторы, такие как дофамин и серотонин, еще не были открыты, его подход заключался в коррекции локального уровня активности мозга с помощью электрических стимулов. В этом отношении его исследования также можно рассматривать как раннее предвосхищение современных главенствующих психиатрических практик.
Но почему я никогда не слышала об этом первопроходце? Я регулярно писала о психологических расстройствах и исследованиях в психиатрии и годами не поднимала головы от психиатрических журналов. Но я никогда не слышала, чтобы кто-нибудь сослался на Хита в разговоре. Никто не упоминал его исследования на конференциях. Я искала его имя в «Истории психиатрии», исчерпывающем исследовании историка Эдварда Шортера о науке разума от Бедлама до наших дней. В основном тексте Хит не упоминался ни разу. Он возник только в списке ссылок, где его фамилия была написана неправильно. Он превратился в Роберта Херта.
Затем я обнаружила некролог на Хита, опубликованный в New York Times. Он умер в 1999 году в возрасте 84 лет, после необычайно долгой карьеры профессора и заведующего кафедрой в Тулейнском университете в Новом Орлеане. Он царствовал над кафедрами неврологии и психиатрии в Тулейне с 1949 по 1980 год. Короткая заметка признавала его революционную работу о шизофрении и сообщала, что во времена «холодной войны» он был причастен к работе на Центральное разведывательное управление. В конце неожиданно шло перечисление гольф-клубов и охотничьих клубов, в которых он состоял, и его изображение. Это была старая фотография, напоминающая портрет какого-нибудь актера времен золотого века Голливуда: густые, блестящие темные волосы, лишь слегка тронутые сединой, привлекательное лицо с серьезным, вдумчивым выражением. Его взгляд говорил о том, что он знает что-то – существенное и важное, – чего не знает его визави. Иными словами, он был непостижим.
Я нашла в Интернете еще одну фотографию, черно-белую и такую зернистую, что ее, должно быть, отксерокопировали с какой-нибудь старой газеты, а потом несколько раз с копии. На ней был изображен человек очень преклонного возраста, полностью седой, в лабораторном халате, прикрепляющий сложное металлическое устройство к человеческому черепу. Аппарат пугающе напоминал те устройства, которые в последние десять лет я видела на нейрохирургических конференциях, поскольку глубинная стимуляция мозга – новое название для техники стимуляции электродами – была внедрена для лечения множества инвалидизирующих симптомов. Чаще всего хирургическая имплантация электродов в мозг использовалась у людей с болезнью Паркинсона. Сегодня по улицам ходит более 120 000 пациентов с вживленными электродами, которые держат под контролем тремор и судороги, когда лекарства уже неэффективны.
Но я знала, что наиболее интересные события происходят в области психиатрии, где работал Хит. Здесь на глубинную стимуляцию мозга возлагалась огромная новая надежда. Научный мир взорвался отчетами об испытаниях, показывавших, как электроды могут лечить всевозможные заболевания, в том числе и те, о которых трудно даже подумать, – например, навязчивые мысли и компульсивные действия, которые мы знаем как ОКР (обсессивно-компульсивное расстройство), а также синдром Туретта, депрессия, аутизм и анорексия. Электродная терапия применялась даже к пациентам с героиновой зависимостью, злоупотребляющим алкоголем и склонным к перееданию. Там, где лекарства перестали работать или не работали вообще никогда, пациенты и врачи ищут лечение с помощью глубинной стимуляции мозга.
Ставки высоки. Компании состязаются в разработке самого точного оборудования, а маркетологи предсказывают, что к 2019 году[1] на глубинную стимуляцию мозга в мире будет потрачено почти 10 миллиардов долларов. Более того, в игру вступило Агентство по перспективным оборонным научно-исследовательским разработкам США (DARPA). В 2013 году агентство, больше всего известное тем, что заложило основу Интернета, предложило 70 миллионов долларов за разработку «следующего поколения» систем глубинной стимуляции мозга. Эти ребята из армии хотят получить электронные устройства, которые будут не только стимулировать деятельность в мозгу, но непрерывно и мгновенно считывать, что происходит у человека в черепной коробке. Они хотят иметь оборудование, которое может измерять и отслеживать мозговую активность человека, анализировать ее и корректировать еще до того, как он перейдет к действию. По мнению спонсоров из DARPA, эта дивная новая технология поможет излечить тысячи ветеранов, психологически искалеченных войной, которые принесли с полей сражений посттравматическое стрессовое расстройство или повреждения мозга из-за многократного воздействия взрывов. Новаторское электронное лечение для ран, нанесенных современной войной! После этого изменение образа мыслей у людей будет просто интересным побочным продуктом.
История о глубинной стимуляции мозга на первый взгляд звучит благодушно и симпатично. Но мне стало любопытно, нет ли параллелей между тем, что происходит прямо сейчас, и тем, что происходило в Новом Орлеане много десятилетий назад. Возможно, это даже такая история, за которой стоит что-то гораздо глубже. И гораздо больше…
В конце концов, не отражает ли наша реакция на засовывание электронных устройств в чьи-то головы наше отношение к самим себе?
Все время, сколько я себя помню, я была увлечена – нет, безнадежно одержима – вопросом, как вращаются в нас шестеренки, может быть, чтобы таким образом лучше понять и себя саму. Будь то биология, психология или психиатрия, мне всегда было интересно, что эти науки могут рассказать нам о нас. Что они могут рассказать нам о нашей глубинной сути или о том, есть ли она у нас вообще.
Что мы, по-хорошему, можем и должны делать с мозгом? Насколько можно изменить вещь, которая является настолько важным компонентом личности, и кто решает, как далеко можно зайти? Не ведет ли нас технология дальше, чем следовало бы? Не делаем ли мы все это просто «потому что можем»? Где предел, до которого можно делать людей счастливее? Или спокойнее? Если мы можем сделать кого-то нравственнее или сострадательнее, должны ли мы это делать?
Для меня в этой истории стоит на кону еще кое-что. Кем был этот самый Роберт Хит? Как может первопроходец, проделавший такую работу всего несколько десятилетий назад, оставаться неизвестным в области науки, взорвавшейся новостями о прорывах и поразительных способах применения его техники в сфере психического здоровья? Я сидела, глядя на две фотографии – молодого мечтателя и старика со стальным аппаратом – и удивлялась.