Какой пьянящий коктейль: две части обиды, одна отчаяния, одна саморазрушения: взмешать, взболтать, взбить миксером. Шибает в голову разом, колючими пузырьками щекочет ноздри. В злобной эйфории я шёл по коридору, и люди разлетались в стороны. От грохота моих шагов кочегары в подвале испуганно вжимали свои опалённые головы в плечи. Я ногой врезал в дверь своего кабинета и не получил удовлетворения. Доводчик всхлипнул и выдержал. Оля – один референт и офис-менеджер на наши четыре кабинета – от неожиданности подскочила.
– Юлиан Сергеевич, Вы… Что-то случилось?
Знаете, как нас называют? Четыре танкиста и собака. Собака, естественно, Оля. Какой-то старпёр из правления придумал. Я даже посмотрел пару серий этой чёрно-белой нудятины, но никаких аналогий, кроме арифметического совпадения, не заметил. А собака мне правда не помешает, чтобы сидела под дверью и не пускала. Никого видеть не хочу.
Я шумно вдохнул, стравил давление. Саттаров прав, я не умею держать эмоции в себе, и да, это пахнет профнепригодностью.
– Всё хорошо, Оль, споткнулся возле самой двери, можете себе представить.
– Полы, наверное, мыли… а табличку не поставили, – подыграла она мне.
– Да, может. Вполне. Оля, прошу вас, по возможности, никого ко мне не пускать. Мне нужно разобраться с кучей дел и…
– Да, конечно, Юлиан Сергеевич, я прослежу… Юлиан Сергеевич, к вам Инга Борисовна заходила.
– Что? – я замер перед дверью в кабинет, выпучил глаза на Олю. Ну вот, опять. Саттаров мудак, но он прав. Моя левая бровь взлетела вверх, челюсть отвисла, как у бездарного сериального актёра. Я с трудом расслабил мышцы и спросил уже спокойно: – Она просила что-то передать?
– Нет, сказала, что зайдёт позже.
– Значит, ничего важного, – кивнул я. – Спасибо, Оля.
Я скажу, почему удивился. Я точно знаю, что не зацепил её. Я просрал элементарное дело: заморочить голову запавшей на меня женщине. Как? Я сам не мог понять. Она была выше меня на голову во всём, и меня это бесило невыразимо. Какая-то возрастная секретарша была принцессой, а я вонючим гопником с прилипшей к губе шелухой. Никогда раньше я не чувствовал себя так паршиво и неуверенно. Никогда раньше я не порождал разочарование у женщины, тем более за один вечер. На это новое чувство я не умел реагировать.
Я хорошо считываю температуру женских мыслей и, в принципе, привык к тому, что она всегда выше температуры тела. За очень редкими исключениями, типа воинствующей фемки за дверью напротив, но там просто клиника. А тут… Она горела, когда села в машину, а потом только гасла, гасла, что бы я ни делал. Провал.
Так, она зашла сама, значит, не хочет оставлять цифровые следы. Она ничего не просила передать, значит, не по поручению Звейниекса. Принцессу заинтересовал гопник? Решила устроить сексуальный дауншифтинг28? Чушь. Вряд ли… Возможно.
Я скинул в корпоративный чат:
«Коллеги, у вас вентиляция нормально работает? У меня в кабинете еле тянет».
Скрытый смысл: «Я в кабинете, уже вернулся».
Посыпались ответы. У нормальных нормально, тревожным сразу показалось, что тоже что-то не так. Инга ответила, что тяга в норме, но может прислать техника проверить. Я ответил:
«Нет, спасибо, наверное показалось».
Через десять минут появилось сообщение от Инги:
«Уважаемые коллеги, это просто свинство. В курилке на крыше кто-то бросил недопитый стакан с кофе и накидал в него окурков. Я сейчас выкинула, но в следующий раз сделаю анализ ДНК и вылью свинтусу на голову, не взирая на должность».
А ведь нравится она мне, несмотря на возраст. Месседж принял.
Я поднялся на крышу. В курилке было пусто. Я попетлял между воздушными коробами, блоками систем вентиляции. Потом увидел тонкую спину Инги. Она сидела на краю, на бортике, за спутниковой тарелкой. Со стороны не заметишь. Не знал бы, что она где-то тут, не нашёл бы. Я залез на стенку и сел рядом. От сумасшедшей глубины под ногами закружилась голова, и сетчатая галерея в метре ниже не давала перепуганному мозгу облегчения.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – улыбнулась она в ответ. – Боишься высоты?
– Я? Нет.
– Хорошо. Тут есть горизонт. Скажи, как можно жить в городе без горизонта?
Я тоже посмотрел вдаль, борясь с подкатившей тошнотой. Я боялся высоты до паники, до стоячей дыбом шерсти. Я делал вид, что мне не страшно, но мои пальцы побелели, вцепившись в горячий бетон.
Когда-то в детстве отец взял меня в горы. Он вывел меня к обрыву и взял на руки. Потом я долго висел над пропастью вниз головой, а отцовские руки больно сжимали мои тощие лодыжки. Он рычал на меня:
«Смотри! Не жмурься, открой глаза, кому сказал! Учись плевать в лицо своему страху!»
Но я только облевал его кроссовки, и он кинул меня на землю. Я корчился у его ног и изрыгал желчь, потому что желудок был уже пуст. А он харкнул на траву в сантиметре от моего носа и уселся на край скалы, свесив ноги. Может, он хотел таким образом вылечить меня от боязни высоты, но я думаю, что он просто конченный маньяк, который кайфовал, издеваясь надо мной. Мне было лет пять.
И обо всём этом я рассказывал Инге сквозь кислый вкус рвоты, лежа на гальке крыши, а она отпаивала меня водой из бутылочки. Судьба у меня такая: постоянно обсираться рядом с этой женщиной. Я поморщился, и висок стянуло. Твою же ж мать, я ещё и плакал… Саттаров, сука, кругом прав. Я вообще себя не контролирую.
Инга достала из сумочки длинную сигарету.
– Будешь?
Мы уже сидели плечом к плечу на гальке, привалившись к бортику.
– Давай, – кивнул я, – не знал, что ты куришь.
Я затянулся из её пальцев. Она тоже сделала затяжку и выпустила струйку дыма.
– Я, как сказал герой в старой комедии, курю редко и только после секса.
– А у нас был секс? Я б заметил.
Она рассмеялась.
– Не в физическом плане, но такой катарсис… Ощущение, как будто был.
Наши ощущения совпали.
– Юл… Прости, но дурацкое имя.
– Согласен, – горько усмехнулся я. – Тяжело, когда предки с головой не дружат. Я думал сменить, и забил. Хоть не Алёша.
– Дай угадаю. Мама сохла по Юлу Бриннеру.
– Она не настолько старая. Хуже… По Гаю Юлию Цезарю. Но от Гая что-то её удержало.
Инга прыснула, потом прислонилась щекой к моему плечу.
– Теперь я вижу, ты живой.
– Чтобы стать живым надо обосраться?
– Да… Бывает, этого достаточно. Ты так боишься показать свою слабость, что готов свалиться с небоскрёба. Страх обнажить свои недостатки – это тоже слабость.
– Я привык. У нас только дай слабину – разорвут. Быть женщиной, поверь, совсем неплохо.
Инга поднесла сигарету к моим губам.
– Уверен, что банка с ядовитыми жабами лучше стаи волков?
Я потянулся к ней, взъерошил носом чёлку.
– Ин, пойдём вечером погуляем? Просто побродим по улицам.
Инга затянулась, выпустила дым.
– Шеф сказал, что ты попытаешься ко мне подкатить.
– Зачем?
Она хмыкнула.
– Мы с тобой как два актёра с одним сценарием в руках. Кидаем реплики по очереди, отлично зная, что в финале. Хочешь повторить свой вопрос?
– Нет.
Мы помолчали.
– С физиологической точки зрения у меня мог бы быть сын твоего возраста.
– Но у тебя его нет.
Это было грубо, но я положился на интуицию. Я буду нести сейчас всё, что приходит мне в голову. В таких разговорах лучше не думать.
Инга достала ещё одну сигарету, раскурила её.
– У меня его нет…
Она протянула сигарету мне, но я отвёл её руку.
– И что ты хочешь?
Она пожала плечами:
– Ничего. Сейчас просто хочу побродить по улицам с тобой.
Я шёл к себе в кабинет и улыбался. Отличная история про отца получилось. Инга оценила.
Мой отец был из редкой породы забитых гуляк. Слизняк со смазливой мордахой, никому не мог отказать. Его затаскивали к себе бабы разной степени потрёпанности, он послушно шёл за ними, всё время боялся, что спалится, от страха пил, по пьяни палился. Мать выковыривала его из чужих квартир и гнала домой ссаными тряпками. А в один момент теми же тряпками выгнала его из нашей квартиры. Какие, на хрен, горы?
Но, когда, или если… Когда мы выпутаемся из этой ситуации, я найму себе крутого инструктора по скалолазанию, и избавлюсь от этого страха навсегда.
Лучшая политика – это честность, и ни к чему смеяться, я абсолютно серьёзен. Господь всемогущий и все 12 его апостолов! Как же с ней тяжело! И как интересно. Каждый день сплошное фехтование на рапирах: выпады, уходы, точечные уколы, и снова в изящную стойку: ангард… алле… батман… туше… туше… ретур… Ангард! 29Фехтовал всю жизнь с соломенными чучелами, и вот: впервые попался достойный противник.
Спросите, откуда таких слов нахватался? Кроме Гая Юлия Цезаря моя мама любила «Гардемаринов», поэтому в возрасте, когда ребёнок ещё не очень сопротивляется идиотским затеям родителей, меня отдали в секцию фехтования. Наш тренер был из ещё более древнего поколения, и французские термины предпочитал русским. В его каптёрке висела фотография Балона с дарственной надписью «Якову Владимировичу от Владимира Яковлевича, один за всех и все за пузырём!» Нам, малым он объяснял, что «пузырь» – это потому, что автограф знаменитый гвардеец кардинала дал ему на воздушном шаре, но я уже тогда подозревал, что он врёт.
Первая наша ночь была настоящей фантастикой. Я и думать забыл, как совсем недавно, на корабле, выискивал в ней хоть что-то. Всё изменилось: я постоянно открывал в ней что-то новое и удивлялся. Думаете влюбился? Конечно нет. Я просто восхищался.
Она не давала мне расслабиться ни на секунду, и как бы я ни старался, и как бы не сносило крышу ей, всё равно я ощущал внутри неё титановую сердцевину, которую расплавить был не в состоянии.
«Трахни её так, чтобы ползала за тобой и просила «ещё»!»
Ха! Саттаров с такими женщинами просто не сталкивался. Я нашёл все её кнопки, но вывести на ручное управление так и не смог.
Мы лежали, не касаясь друг друга, распаренные, как после бани. За окном серели предрассветные сумерки. Инга свесилась с кровати, нашарила бутылку вина.
– Будешь? – спросила она, тяжело дыша.
– Да, – кивнул я, – сначала ты.
Дышал я ничуть не легче. Она присосалась к горлышку. Я смотрел на её тело и, не скрываясь, любовался. Небольшая грудь с острыми сосками торчала вперёд, плоский живот без малейших признаков жира, небольшие подкачанные бицепсы. И ноги… Ноги у неё были абсолютным совершенством. Такие ноги можно выставлять в Эрмитаже за пуленепробиваемым стеклом, чтоб не спёрли. Инга протянула мне бутылку. В ней оставалось несколько глотков.
– Извини, – сделала она вид, что смутилась, – это было сильнее меня.
– Ничего, – ответил я и влил в себя остаток.
– Хорошо… – блестящей от пота змейкой Инга заструилась ко мне и вонзила клыки в мочку уха. Я застонал, она ойкнула, закрутилась в простыню.
– Ты куда? – крикнул я ей в спину.
– В душ! – донеслось из коридора, – я такая потная!
– Я тоже! Я с тобой!
Она возникла в проёме, чёрный шёлк скрыл так немного, что мозги закипели, дорисовывая остальное.