VIVA HATE!

Следующим утром я пересекаю площадь перед метро «Краснопресненская», курю, страдаю похмельной головной болью и соображаю, где я всего десять минут назад парковал машину. Удивительно, но факт – вчерашние посиделки с Никитосом, равно как и выступление перед народом на Чистых прудах, отложилось в моей памяти пусть и не в мельчайших, но все-таки в подробностях. И вот я иду по улице, вспоминаю все это и злюсь. Я смотрю по сторонам, разглядываю людей и понимаю, как я их всех ненавижу. Нет, дело не во вчерашнем метании бисера и не в драке, которую я затеял с тем мужиком. Злость подступает к горлу, когда я вспоминаю истоки моего вчерашнего бенефиса. Всю эту «оду протестному электорату». И мне моментально хочется всех уничтожить.

У палатки с надписью «Носки-чулки» разговаривают две девки. Одна в бесформенном джинсовом комбинезоне слушает свою подругу – блондинку в короткой джинсовой юбке и колготках в сетку. Блондинка вещает с характерным малороссийским акцентом:

– Идут мимо, видят меня. Заходят. Сначала на меня смотрят, потом уж на товар. Так, по ходу дела, разговорятся, лапши им на уши навешаешь, вот и купят чего.

– Натах, да ты просто королева местная!

– А то! А Рашид, хозяин палатки, тварь, не ценит. Только лапать пытается, скотина.

Почти миновав их, я услышал, как блондинка хамским тоном сказала мне в спину:

– Мужчина, вы носки чисто хлопковые приобрести не хотите?

– Нет, спасибо, я уже в носках, – пробурчал я.

Единственное, чего я хочу, – это подойти вплотную к тебе, взять один из пакетов с колготками с витрины, открыть его, достать оттуда колготки, обмотать вокруг твоей шеи и начать тебя душить. Попутно пристрелив твою жабу-подругу в джинсовом комбезе. Я хочу посмотреть, как ты будешь ползать по земле и хрипеть «помогите», королева ты наша местная. И когда ты сдохнешь, я подумаю о том, что жизнь в общем-то не такая уж и скучная штука. Впрочем, ты об этом никогда не узнаешь.

Рядом с салоном сотовой связи стоит узбек, одетый в спортивные штаны и футболку с надписью «D amp;G». На его грязных ногах надеты шлепанцы. Пальцы, как вы понимаете, угольного цвета. Ногти будто обгрызаны. Он разглядывает пальцы ног и орет в мобильный, периодически взвизгивая, так, что слышно всем прохожим:

– Ало! Это… Расул, ту херню, че я тибя просил, мине уже не надо, понял, да? Ало! Ало, слышишь меня? Расул, епта, я говорю, ту херню, че я тебя просил, мине уже везти не надо! Я, билять, завтра пириеду и всех там рэзать буду, за то, че они наделали на абъекте. Ишаки, бля. Я риальна гаварю. Все, давай пока.

За его спиной клетка с арбузами. Я прикидываю, что если попасть ему из пистолета точно в голову, то его отбросит аккурат в клетку. Таким образом, издалека даже не будет сразу понятно – где его мозги, а где разбитые арбузы.

У павильона метро два мужика, с сумками через плечо, пьют пиво. На головах у обоих кепки. Один из них после каждого глотка методично сплевывает себе под ноги. Второй – говорит, слегка покачивая бутылкой, в такт своим словам:

– Сын баран. Опять в сессию нахватал пересдач. Говорю ему, учись, сука, вылетишь из института – в армию пойдешь, а он только телок водит.

– Да это они все теперь. Моя только с подругами по телефону трещит да МТV смотрит. Пару раз приглашала в гости какого-то козла в рваных джинсах. Пидор пидором.

Конечно, сын баран. Такой же, как и ты. Просто надо было пользоваться презервативами. Вам вообще размножаться нельзя.

– Это потому, что они в телевизоре таких видят. Вот пример и берут.

– Была б моя воля, я б телик выбросил на хер. Прям из окна.

Чего ж ты его не выбросишь-то? Потому что футбольчик под пивко уже не посмотришь? Потому что в выходные сдохнешь вместе с женой без уморительного юмора Петросяна? Что тебе мешает, скотина? В телевизоре «таких видят». Нет, давайте мы молодому поколению будем показывать таких, как ты. У них и так шанс небольшой вырасти иными, так давайте же лишим их и его. Пускай в папаню пойдут. Интересно, если выстрелить им обоим в живот, удержат ли они пиво в руках, упав на колени? Оставив мужиков, стоящих на коленях с бутылками в руках, истекать кровью, я мысленно расстрелял их жен и детей. Последних, впрочем, я даже никогда не видел.

Два молодых парня идут мне навстречу. Оба в темных костюмах и лаковых ботинках из кожи китайца, с загибающимися носками. Косая сажень в плечах, прямая кишка в мозгах. Останавливаются у палатки. Один из них сует в окошко деньги и что-то спрашивает, параллельно сообщая своему дружбану:

– Говорят, на дешевые иномарки новый налог введут, а на русские тачки цены поднимутся. После Нового года!

– Да ладно. А ты откуда слышал?

– У моего дружбана есть корешок, он в вазовском салоне работает. Так вот он точно в теме.

– Бля… А че делать-то? Может, мне свою «девятку» слить, взять кредит и новую «десятку» купить до Нового года?

– Не знаю. Кредит ваще-то можно. Только дорого отдавать.

– Ваще-то да…

Действительно. Заставлять отдавать кредиты таких прекрасных парней может только очень бессердечный человек. Они же деньги берут не на бухло, а НА ТАЧКУ! Я стреляю обоим в коленки, говоря: «Теперь у тебя не будет вопросов с покупкой новой тачки, брат». Одновременно я решаю проблемы с недобросовестными дебиторами, помогая только становящейся на ноги российской банковской системе.

Я жду, когда они получат из окошка запрашиваемое и отвалят, затем подхожу к палатке. Пока я покупаю сигареты, подъезжает маршрутное такси. Из него выходят две телки лет тридцати. На обеих джинсы с низкой талией и укороченные футболки. И это при наличии на боках сальных оковалков, как вы сами понимаете. Они встают рядом с палаткой и дружно роятся в сумках. Вероятно, в поисках сигарет:

– Нет, Лен, я говорю ему: «Ты меня когда последний раз в ресторан приглашал?»

– А он чего?

– А он мычит: «Ну мы же ходили на той неделе с Пашкой и его женой в бар».

– А ты?

– А я ему говорю: «На хера мне твой бар, твой Пашка и его жена. Я хочу по-человечески посидеть в хорошем ресторане, хотя бы людей увидеть».

– Мой такой же козел был, хорошо, что я с ним развелась. Я пару месяцев с этим Володькой была. Помнишь, я тебе про него рассказывала?

– Ну. И чего он?

– Да урод, жадный оказался.

– Мужики все уро…

Впрочем, договорить она не успевает, потому что получает пулю точно в рот. Вторая стопудово начнет истерично визжать и закрывать лицо руками. Пуля входит ей в область переносицы. Как раз между приставленными к лицу ладонями. Я достаю кошелек и кладу на грудь каждой по сто долларовой банкноте, приговаривая:

– Я не жадный, поверьте, я не жадный. Вот, берите, сходите куда-нибудь вдвоем.

На остановке курят мужики лет за сорок. Один, худой и длинный, как шпала, доверительным тоном сообщает своему визави, маленькому «колобку» в плаще, с большой хозяйственной сумкой в руке:

– Ты слышал, что на водку опять цены поднимутся?

– Да? Вот суки, ёпть… И насколько?

– Я читал, что раза в два.

– Охереть… че ж делать-то?

– А че делать? Будем покупать. Хули тут остается?

– Может, щас закупиться?

– Да ладно. Все равно до конца жизни не затаришься.

Длинный сразу получает прикладом в область переносицы и падает навзничь. Что-то разбивается. Из-под мужика начинает растекаться большая лужа. Вряд ли это кровь, как вы думаете? Я вырываю у «колобка» сумку, достаю оттуда бутылку водки и спрашиваю его:

– Кто тебе сказал, что до конца жизни не затаришься?

– Эээ… – блеет он в ответ.

– Правильно, чувак. Это смотря когда конец.

Я заставляю его открыть рот и заливаю ему прямо в глотку всю бутылку. Кажется, он теряет сознание. Я стреляю ему в затылок. Так, чтобы наверняка.

Я осматриваюсь по сторонам. Людской поток продолжает плыть мимо, сливая мне в уши кисель из обрывков разговоров, телефонных звонков, восклицаний и матерных шуток. К остановке подбегают две девчонки лет по двадцать. Остановившись, они продолжают начатый разговор:

– Я прихожу на работу в девять и ухожу в шесть часов. Кручусь как белка. То телефон, то факс, то электронная почта. А Свиридов…

– Это кто?

– Начальник наш. Так вот он только по загранкомандировкам летает. Другим, я слышала, хоть зарплату прибавляют, а нам – ни фига!

– Лен, а ты просила?

– Да просила, че толку-то? Он как полено. Талдычит одно: «Согласно штатному расписанию». Как всегда: кто больше всех пашет – меньше всех получает.

– Слушай, Лен, а ты с ним не пробовала?… Ну… того?

– Оль, я тебя умоляю. Ты б его видела. Студень какой-то. Глазки еще маленькие такие, как у свиньи… бррррр. Оль, я тут с таким мужиком познакомилась!

– Где?

– В Интернете. Я же днем торчу на этом сайте знакомств…

Я представляю, с каким наслаждением я забил бы их обеих прикладом винтовки, потому что на работе не надо висеть в Интернете. На работе надо работать. На работе надо работать, блядь. Работать, а не висеть, глупые суки. Неужели это так сложно понять, что надо работать? На работе надо работать. Это очень просто. Казалось бы, что может быть проще для понимания? На работе надо работать. Она потому так и называется – работа. Это очень просто уяснить для себя. Это, блядь, ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ СТОИТ. Просто работать, и все…

Когда мозги уже готовы закипеть, я наконец дохожу до своей машины. Я нажимаю на кнопку сигнализации и открываю дверь. Рядом останавливается машина. Из нее вылезает тучный чувак. С тротуара ему навстречу шагает телка, которую я как-то сразу не приметил. Лицо у нее крайне недовольное. Вероятно, ждала его долго. Мужик начинает оправдываться за свое опоздание, говоря достаточно громко:

– Катя, я простоял на Садовом полчаса. Пробки везде. ПО МОСКВЕ ЕЗДИТЬ СТАЛО НЕВОЗМОЖНО.

Стоит ли говорить, как я люблю эти заезженные фразочки. Я вставляю в ружье последний патрон и стреляю ему точно в лоб, тихо говоря:

– Катайся на метро, козел.

На телку у меня уже не хватает патронов. В другой раз, сестра, в другой раз…

– Антоха!

Я резко оборачиваюсь. У тротуара стоит ярко-желтая мусороуборочная машина, рядом с ней чувак в синем комбинезоне и красной бейсболке.

– Антох, здарова, сто лет не видел тебя! «Блядь, это Васька. Мудило гороховый, черт тебя дернул здороваться со мной в центре города». Привет-привет. Извини, Вася, я тороплюсь.

– А я тебя по телевизору видел на каком-то митинге! – кричит он еще громче.

– Да? Здорово, – я сажусь в машину, – давай увидимся.

– Антох, погоди!

– Чего?

– А меня на службе повысили! – Васька подходит к моей машине, – месяца два уже, прикинь!

– Круто. И кем ты теперь?

– Я теперь на спецучастке. Центр, спецобъекты, – Вася переходит на шепот, – Администрация Президента даже.

– Да ну? И чего там? Больше мусорят?

– Да вроде так же. Только секретности больше.

– Ясно. Вась, увидимся как-нибудь, я опаздываю.

– Ну давай, – Васька приветственно поднимает руку, – увидимся, поболтаем. Ты, кстати, на экране толще выглядишь. Ну, до скорого.

– «Не дай бог». Ага! Увидимся, обязательно!

Я завожу двигатель, трогаюсь и выезжаю в правый ряд.

Нет, вы не подумайте, что я такой злой. Напротив, я готов воспринимать окружающих с улыбкой и где-то даже с распростертыми объятиями. Я хочу улыбаться людям и смотреть в будущее с оптимизмом. Но они не дают мне ни единого шанса это сделать. Правда, я пытаюсь, но не могу. Поверьте.

– Блядь, куда ты лезешь, скотина? Ты светофор видишь, нет?

Потому что мир пропитан людской ненавистью друг к другу. Мужики ненавидят баб, бабы ненавидят мужиков, родители ненавидят своих детей, дети жаждут смерти своих родителей, начальники готовы уничтожить подчиненных, а подчиненные готовы вцепиться в глотки своим начальникам, чтобы потом занять их места. Депутаты ненавидят своих избирателей, а избиратели ненавидят тех, за кого голосуют. Народ ненавидит олигархов, а те ненавидят народ.

Как же надоела эта вечная пробка перед тоннелем под Новым Арбатом. Уроды, ну вы же все уже должны сидеть в своих офисах, а? Ну почему если мне нужно на «Парк культуры», то сразу всему городу нужно туда же? А? На чем я остановился? А!

Евреи ненавидят арабов, арабы ненавидят евреев. Все вместе они ненавидят русских, а последние, в свою очередь, ненавидят всех вокруг. Все ненавидят всех, при этом забывая, что все вокруг ничуть не лучше и не хуже их самих. Мы все чьи-то родители и одновременно чьи-то дети. Мы сами суки-бабы и козлы-мужики, мы чьи-то начальники и чьи-то подчиненные. Мы сами и электорат, и президенты. А главное – мы многонациональны и исповедуем разные религии. Так почему же, еб вашу мать, мы не можем просто ужиться друг с другом? Это же не так сложно, правда? Это не требует каких-то материальных затрат, душевных мук или растраченных калорий. Все, что нам нужно, это немного терпимости друг к другу. Но нет. Границы, религии, национальности, государственный строй, экономические разногласия – все это ничто по сравнению с тем, что по-настоящему движет нами. Имя этой движущей силы – НЕНАВИСТЬ.

Ага. Точно. Посигналь мне. Да, посигналь. Чего ты дудишь, газелист тупорылый? Куда я подвинусь, если там стоит такой же баран, твой брат водитель-экспедитор? Надуделся? Баран. Да, точно. Двинь мне в бочину. Боишься? Вот именно.

Есть еще одно. То, что всех тут объединяет перед тем, как повести вперед. СТРАХ. Всеобщий, парализующий страх. Клерки боятся потерять работу, бабы – потерять мужиков, мужики – своих баб, телка, торгующая колготками, боится потных рук хозяина палатки, тот боится, что она обворует его, узбек боится скинхеда и мента, мент боится их обоих, народ боится олигархов и собственного правительства, правительство боится народа. Еще они боятся финансового кризиса, куриного гриппа, роста цен на бензин, расширения НАТО, войны и мировых террористов. И наконец, все вместе, включая мировых террористов, боятся падения цен на нефть и исчезновения с прилавков водки. Причем неизвестно, чего больше.

И только медиа не боится никого и ничего. Потому что у медиа нет никого и ничего, кроме ее самой и отчасти аудитории. Не делайте из нее монстра. Как раз наоборот. Она – добренький старичок, вроде Олле Лукойе, который ходит с двумя зонтиками и показывает всем сны. Иногда цветные, иногда черные. В зависимости от того, кто чего заказал и кто чего заслужил. А так как эти сны сотканы из ваших чувств, медиа просто отбирает из них самые сильные. СТРАХ И НЕНАВИСТЬ. Ведь это ваши самые любимые, а главное, самые искренние чувства, не правда ли?

Ну, переключай светофор. Сколько можно держать его? Кто-то поехать, что ли, должен? Так он, наверное, через Арбат поехал, а не по набережной. А ты все тупишь. Гаишники все-таки тупые, падлы. Наконец-то. Слава тебе, господи, поехали!

И не пеняйте медиа на то, что она вами управляет, используя «эйфорию единства от безысходности», «истерию ужаса» или как вы там это называете. Как может быть иначе? Страх и ненависть – единственные средства для управления трусливым и озлобленным стадом. Все зеркально, не правда ли? Мы играем только ту музыку, которую вы заказываете. Только ту, которую вы хотите слушать. Только ту, которой вы достойны. Вы не хотите, чтобы медиа вами управляла? Отлично!

VIVA HATE! Так давайте же, наконец, уничтожим друг друга. Только сделаем это красиво. И не спеша. Мы, медийщики, сначала найдем одного общего врага, против которого все объединятся. Затем, когда он будет повержен, мы приступим к уничтожению более мелких врагов, и так постепенно перебьем всех, пока на планете не останется ни одного человека. Наконецто в мире воцарится тишина и покой. Хотя нет, вру. Абсолютной тишины все-таки не получится. Последний свидетель этой Великой войны свиней будет еще какое-то время тупо отображать мигом опустевшую действительность. Телевизор. Некоторые из них, не погибшие во время пожаров и побоищ, будут транслировать друг другу картинку пустой планеты. Таким образом круг наконец-то замкнется. Медиа будет воспроизводить саму себя и потреблять сама себя. Пока не кончится электричество. Хотя, я уверен, она что-нибудь с этим придумает.

Вам страшно? Все это сделали вы. Своими руками.

Своим страхом и своей ненавистью. Вы отлично научились бояться и ненавидеть. Может быть, попробуете научиться любить? Слишком сложно? Ну, тогда включайте телевизор, вы снова в студии.

Viva Hate!

Viva Fear!

Viva Mediа!

Ага, ну вот и РИА «Новости». Гениально. Не прошло и часа, как я доехал. Найти бы еще место. Поставлю тут, ебись они в рот, эти вечно снующие эвакуаторы.

Я прохожу через центральный вход, называю милиционеру свое имя, даю в окошечко паспорт и иду через турникет. В большом конференц-зале уже толпа журналистов. Я протискиваюсь через них, жму кому-то руки и вижу Генку Орлова, который занял два места в последнем ряду. Я сажусь рядом, собираюсь спросить, давно ли началось, и вижу стоящего в первом ряду с микрофоном Дениса Квашина, который спрашивает Шойгу:

– Вы хотите сказать, что теракта не было?

Как и предполагалось, на роль жертвы выбрали Шойгу. Он сидит, частенько отпивает из стакана воду и подолгу вытирает салфеткой рот:

– Я хочу сказать, что нами не зафиксировано в связи с данным случаем ни одного поступившего в больницы города Москвы человека, – Шойгу кашлянул и закончил более приглушенным голосом, – равно как и в морги.

– Александр Фадеев, информационный портал Lenta.ru. А как вы объясните наличие видеорепортажей, показанных CNN и некоторыми другими западными телеканалами?

– Я не знаю, каким образом эти телеканалы поставили в эфир сюжеты, которые не имеют ничего общего с действительностью. Я не отвечаю за эфирную сетку на CNN.

– Да, но вы отвечаете за чрезвычайные ситуации в стране, разве не так?

– Безусловно, так.

– Тогда не потрудитесь ли вы ответить на два простых вопроса: являлись ли машины с красно-белой окраской машинами «скорой помощи»? Кого забирали машины «скорой помощи» у метро «Проспект Мира»?

– Я повторюсь. Ни одна из так называемых машин «скорой помощи» не принадлежит медицинским учреждениям города Москвы. Я не знаю, кого эти машины забирали от здания метрополитена. Когда на место события прибыли настоящие бригады «скорой помощи», на площади не было никаких тел.

– А «так называемые» наряды милиции и спецназа также не имеют ничего общего с государственными органами?

– Сотрудники милиции, ФСБ и МЧС, прибывшие на место события, безусловно, представляют официальные органы. Кроме двух автомашин «Жигули», которые отбыли сразу вместе с – повторюсь – так называемыми машинами «Скорой помощи».

– Господин Шойгу, почему вы упорно называете машины «скорой помощи», зафиксированные видеокамерами, «так называемыми»? Тогда как вместо того чтобы назвать террористический акт террористическим актом, вы используете трусливое словечко «событие» или еще того хуже – «случай»? Случай – это когда у вас на государственной даче пятидесятиметровый бассейн засорился, а здесь мы имеем дело с терактом, который государство в вашем лице пытается скрыть. Почему вы так бесстыдно лжете нам, Сергей Кожугетович?

– У меня нет бассейна, вы что-то напутали, это во-первых. А во вторых…

– Может быть, у вас и государственной дачи нет? Напряжение на прессухе нарастало. Понятно, что Шойгу, которого выставили в окопы первым номером, сильно напрягается, пускаясь в объяснялово. Сам он точно еще не уверен, был теракт или нет. Ему в отличие от журналистов приходится доказывать и оправдываться, тогда как им нужно просто наиболее болезненно наступать на мозоли его неинформированности. Ситуация развивалась по плану. Коля из ньюсрукома сбросил мне уже три эсэмэски. Он очень торопился раньше времени порвать Кожугетыча и все испортить.

– У меня есть дача, но дело не в этом. Я хотел сказать, что прежде чем называть это террористическим актом, необходимо…

– Я знаю, что у вас есть дача, и знаю, что у вас есть там бассейн. Вы даже в мелочах боитесь правды, Сергей Кожугетович.

– Я имел в виду, что у меня нет пятидесятиметрового бассейна. Вот что я хотел сказать, но вы меня постоянно перебиваете. Может быть, будем взаимно корректны? Это все-таки пресс-конференция, а не базар.

Тактика сталкивания Шойгу в бои местного значения постепенно давала результаты. Привыкший работать «на поле», максимум выступать с докладом постфактум по реальной ситуации, он не обладал искусством выступлений на публике, подобно Геббельсу. Особенно учитывая тот факт, что последнего никто никогда не перебивал.

Шойгу имел дело с профессионалами в своем деле, поэтому я предполагал, что минут через двадцать эти ландскнехты свободной прессы его банально угандошат. В любом случае, нервничать он уже начал прилично.

– Господин Шойгу, давайте быть корректными. У меня последний, корректный вопрос: куда машины отвозили тела мертвых и раненых? Где вы их прячете?

– Я повторяю вам, что это были не наши машины. Никаких мертвых и раненых мы в больницах не видели и никого не прячем.

– Алексей Алферов, «Эхо Москвы». А весь мир видел, господин Шойгу. Вам не кажется это странным? Министр МЧС не видел, а миллионы телезрителей в мире видели УБИТЫХ И РАНЕНЫХ в городе МОСКВА, столице РОССИИ. Вы понимаете, о чем я? Видели лужи крови и оторванные конечности. Видели детские трупы. Все это видели, а вы не видели, вот что странно.

– Показанные западными каналами лужи крови и оторванные конечности не есть доказательства того, что теракт на самом деле имел место. Россия прошла через десятки терактов. Взорванные дома в Москве, Буйнакске, «Норд-Ост», Беслан. Тысячи жертв. Вы полагаете, что, пройдя через все это, государственные органы почему-то решили «замылить» совершенное кем-то преступление? Особенно под прицелами видеокамер западных СМИ? В чем логика?

– Вы не понимаете, в чем логика? Вы действительно не понимаете, почему государственные органы решили это, как вы выразились, «замылить»? Я вам объясню, если хотите.

– Да, объясните, а заодно и своим коллегам объясните, всем очень интересно.

– Логика в том, что вы, правительство, президент, администрация президента, – вы все настолько обнаглели от тотального контроля всех и вся, что решили, что аудитория «съест» любую ложь, которую вы ей подсунете. Вы решили, что безнаказанно можете «замылить» любое преступление. Особенно в свете рапорта министра внутренних дел о полной победе над боевиками в Чечне. Этот теракт ну никак не вяжется с «полной победой». Особенно когда на носу президентские выборы. Вчера сюжет о теракте был показан в прямом эфире по РТР через десять минут после взрыва. В вечерних новостях его уже не было нигде. Вы решили, что вам это сойдет с рук? Вы решили, что можете так тотально нагло манипулировать людьми?

– Я не отвечаю за сетки вещания, я же вам сказал, вероятно, на РТР поставили сюжет, не разобравшись…

– Вот именно, что «не разобравшись»… А потом вы с ними быстренько разобрались и заблокировали новость о теракте. Но кроме РТР и ОРТ есть еще, слава богу, мировая общественность…

– Я имел в виду, что они поставили сюжет, не проверив, действительно ли имели место подобные обстоятельства. Я повторяю – я не отвечаю за сетку вещания…

– Поймите, господин Шойгу, нам все равно, за что вы отвечаете. В вашем лице мы обращаемся к власти, которая чинит произвол и диктатуру в области СМИ. Да и не только в области СМИ. Мы просим ответов от власти, господин Шойгу, а вы уходите от них. Мне это напоминает допрос фашистами коммуниста Димитрова, помните? «Вы боитесь моих вопросов, господин министр?» Я тоже хочу спросить: вы боитесь моих вопросов, господин министр?

Да, Шойгу попал. Зная этих придурков, спичрайтеров, я вполне допускаю, что они не успели написать отмазку по поводу столь быстрой реакции РТР и последующего молчания в вечернем эфире, тем самым подставив его. Ситуация патовая. Ошибочка у вас вышла, граждане. Сейчас он, конечно, сошлется на то, что утром все каналы высказались по ситуации, сказав, что обстоятельства выясняются. Но тут уже поздняк метаться. Шойгу попал. Я набираю Коле SМS с единственной фразой: «Давай».

– Я не боюсь ничьих вопросов. Я говорю вам ту информацию, которую мы имеем. Я говорю вам то, что утром уже прозвучало на всех телеканалах и радиостанциях. Есть видеокадры с места события, есть показанные машины и тела. Самих пострадавших нет. Машины неясной принадлежности. В больницах и моргах ни одного тела. Вы хотите вместе со мной проехать посмотреть?

– Николай Вострецов, Ньюсру. ком. Господин Шойгу, не хотите ли вы сказать, что теракт инсценирован?

Туше. Коля обводит окружающих взглядом победителя. Но истинный триумфатор не он, ох не он.

– Я повторяю. У нас нет никаких свидетельств того, что теракт имел место. Никаких свидетельств и никаких обращений родственников. Ничего, кроме видеокадров.

Двери зала, где проходит пресс-конференция, открываются. Камеры дружно переключаются на входящих. В дверях плачущая женщина, которую ведут под руки двое мужчин. Журналист с «Эхо Москвы» берет микрофон и говорит, что у него есть заявление. Затем передает микрофон женщине.

Загрузка...