Меч в рукаве - читать онлайн

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ АВТОПОРТРЕТ С ДВУМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ

В тот день Мефодий Ятаганов вернулся домой позже обычного и, пройдя в квартиру не разуваясь, устало плюхнулся на диван. Его натруженное тело, первый раз за вечер приняв наконец-то горизонтальное положение, расслабилось и благодарно отозвалось приятной истомой. Старинная присказка «от работы кони дохнут», последние шесть часов тупо свербевшая в мозгу Мефодия, оказалась очень недалека от истины, вот только, исходя из собственного опыта, Мефодий – будь на то его воля – поменял бы в присказке почившего в бозе непарнокопытного на грузчика продовольственно-товарной базы.

Впрочем, грузчиком как таковым Мефодий считаться не мог. И действительно: разве то, что выпускник художественного факультета университета искусств подрядился разгружать вагоны с сахаром и мукой, давало ему право причислять себя к этой категории тружеников? Конечно же, нет. Но Мефодий жил в такое незавидное время, когда одно владение кистями и красками, каким бы виртуозным оно ни являлось, не могло прокормить даже его самого, не говоря уже о семье…

Мефодий перевел взгляд на свои давно потерявшие итальянскую благородность ботинки и сразу же подумал о Раисе. Она бы такого безобразия точно не допустила: в грязной-то обуви – да по чистым полам!.. Но Раиса ушла полгода назад, ушла окончательно и бесповоротно – Мефодий знал это не хуже, чем законы построения художественной перспективы. Ушла, только и оставив после себя забытую губную помаду на туалетной полочке и вот эту подаренную ее уходом привилегию – попирать ботинками чистые полы. Да и какие они, к чертовой матери, чистые! После разрыва с женой Мефодий брался за половую тряпку редко, да и то предварительно опрокинув на паркет банку с растворителем или тогда, когда грязь уже требовала совковой лопаты, а не влажной уборки.

«Ты полный ноль, Ятаганов-младший! – сказала ему Раиса перед тем, как демонстративно захлопнуть за собой дверь. – Будущего у тебя нет и не предвидится; ты законченный неудачник по жизни! Вот увидишь: пройдет еще пара лет, и ты сопьешься среди своих мольбертов, а единственное, что сможешь нарисовать, – «черный квадрат»! Да и тот кривой, потому что руки твои будет колотить вечный похмельный мандраж… Прощай!»

Мефодий ни спорить с Раисой, ни умолять ее остаться не стал, хотя и сильно любил свою жену, пусть и связанную с ним лишь узами гражданского брака. Решила так решила. Все равно жить дальше в тех отношениях, что сложились у них за последнее время, он тоже не мог. И как бы назло Раисе, отбывшей к новым горизонтам и «настоящим мужикам, которые не витают в облаках, а зарабатывают вполне реальные деньги», поклялся завязать со спиртным, введя лимит даже на пиво. Как ни странно, но клятва эта, данная скорее под горячую руку, а не сознательно, пока Мефодием безукоризненно выполнялась…

А познакомились они с Раисой полтора года назад в городском парке, где только что окончивший университет Мефодий делал первые шаги в качестве уличного портретиста. И хоть занятие это и не давало особой прибыли, но с грехом пополам помогало безработному художнику сводить концы с концами без отвлечения на дополнительные заработки.

То, что на Старом Арбате считалось в порядке вещей – а именно рисование в общественных местах, – здесь, в отдаленном от Москвы провинциальном Староболотинске, выглядело немного экзотично. А потому возле Мефодиева этюдника, который очень скоро намертво вписался в ландшафт парковых аллей, наблюдалось постоянное оживление. Праздно гуляющую публику неподдельно интересовало таинство превращения белого ватмана в портретный лик желающего увековечить себя добровольца. Иногда, правда, попадались критически настроенные субъекты, в массе своей нетрезвого вида, не соглашающиеся с художником по поводу схожести того или иного изображения с оригиналом, но до вырывания карандаша из рук дело еще ни разу не доходило. Так что к вечеру у Мефодия в кармане пиджака стабильно нарисовывался некоторый прожиточный минимум.

Раиса подошла к Мефодию под вечер, когда художник уже собирался уходить и складывал в сумку рабочий инструмент, а также маленький раскладной стульчик, на который он усаживал свою клиентуру.

– Я опоздала, да? – с сожалением проговорила девушка, грустно наблюдая большими и печальными карими глазами, как Мефодий пакует свой нехитрый скарб.

– Да, уже слишком темно, – сочувственно ответил Мефодий, – а фонари на этой неделе почему-то не зажигают.

– Мэрия теперь экономит на всем, – вздохнула девушка, явно знавшая причину отсутствия в парке электричества. – Должают энергетикам, потому так и делают… Ну что ж, значит, не судьба; приду как-нибудь в другой раз…

И она, повесив нос, собралась было удалиться восвояси.

Мефодий вдруг почувствовал жуткую неловкость оттого, что отказал этой прекрасной темноволосой особе, хотя в парке и правда было хоть глаз выколи – то есть именно те условия, в которых ничего, кроме вышеупомянутого «черного квадрата» и не получилось бы.

– Подождите! Подождите минутку! – закричал он вслед незнакомке.

Девушка Мефодию понравилась, и он уже представил, насколько эффектнее будет выглядеть она при нормальном освещении. Ну а так как сам Мефодий был на данный момент ни от кого, кроме кредиторов, не зависим, а девушка в этот поздний час пришла одна, то это вселяло некоторую надежду…

«Почему бы и нет?» – подумал Мефодий.

– Вы знаете, наверное, это прозвучит бестактно, – начал он, – но я снимаю квартиру в паре остановок отсюда, и дома у меня что-то типа мастерской. Так что если вас не пугает перспектива провести вечер в компании грубого волосатого создания, то я сочту за великую честь, если вы…

И заткнулся, встретив ехидно-снисходительный и ничуть не смущенный взгляд невезучей клиентки.

– А ваших натурщиц это не побеспокоит? – игриво поинтересовалась она.

– Я дал им на сегодня выходной, – включился в игру Мефодий.

– И что же вы собираетесь получить от меня за мой портрет? – Взгляд девушки стал еще ехиднее и задиристее.

– Ну… в качестве аванса, может быть, разрешите сводить вас в кафе?

Такой аванс девушку вполне устроил.

Звали ее Раисой. Раиса была Мефодию почти ровесница и так же, как и он, после окончания института осталась здесь, в большом цивилизованном городе, искать работу и по мере возможностей устраивать себе жизнь.

– Мефодий? – переспросила Раиса, когда настал черед представляться ему. – А вашего брата зовут случайно не Кирилл?

– Да, Кирилл, – признался Мефодий. – Так вы его знаете?

– Вас все знают, – улыбнулась Раиса. – Вы книжки на пару печатаете.

– Нет, мой брат книгами не интересуется…

Мефодий говорил ей чистую правду. У него, названного родителями именно в честь второго русского книгопечатника, действительно был старший брат Кирилл, и он действительно проживал здесь же, в Староболотинске.

Кирилл Ятаганов был старше Мефодия Ятаганова на пять лет, но ни к книгам, ни к другим видам искусства не имел никакого отношения вообще.

Сфера интересов Кирилла заключалась в другом. Он являлся владельцем трех супермаркетов в Северо-Восточном районе Староболотинска и за счет этого мог позволить себе такое, о чем Мефодию приходилось только грезить: добротную квартиру в престижном районе, солидный «БМВ» и ежегодную поездку на так любимый им Тенерифе. И не надо было обладать особой проницательностью, чтобы догадаться, кто из братьев являлся истинной родительской гордостью, кого из них кому всегда ставили в пример и какова была температура личных отношений между стаптывающим последние башмаки художником и ужинающим исключительно в ресторанах предпринимателем. А в довершение ко всему следует добавить, что Раиса через год ушла от Мефодия не к кому-нибудь, а именно к Кириллу…

Единственным связывающим братьев звеном оставалась квартира, в которой проживал Мефодий. Не имея возможности платить за съем жилья, художник спрятал свою гордость подальше и после окончания университета воспользовался предложением брата занять эту выигранную им в карты однокомнатную квартиру в центре. Предложение вряд ли было сделано Кириллом из братских чувств. Сдача квартиры в аренду постороннему не обогатила бы и без того не страдающего безденежьем бизнесмена, а Мефодий человеком являлся хоть и недомовитым, но за сохранность жилья и своевременное внесение платежей на него можно было положиться с полной гарантией.

Портрет Раисы Мефодий написал не в день их знакомства, а немного позже – когда они, почувствовав друг к другу нечто большее, чем просто симпатию (как хотелось Мефодию тогда надеяться), и будучи попросту двумя одинокими душами в огромном городе, стали жить вместе у него на квартире.

Со стабильной и хорошо оплачиваемой работой Мефодию не везло, даже несмотря на заметный с первого взгляда талант молодого художника. В творчестве своем Мефодий не тяготел к непонятному широким массам абстракционизму, а предпочитал ставить во главу угла реалистичность (порой даже излишнюю) и динамизм изображаемого в красках действия. Подобное творческое кредо вырабатывалось у Мефодия со школьной скамьи, когда после очередного похода их подростковой компании в кинотеатр его глаза загорались жаждой отобразить на бумаге скачущих на мустангах индейцев или бьющихся на мечах рыцарей. И так уж получалось, что первыми холстами молодого дарования становились ученические тетрадки или страницы учебников.

«Здорово!» – говорили одноклассники после просмотра первых Мефодиевых работ, выполненных обычной авторучкой, поскольку художественное мастерство большинства одноклассников лежало где-то на уровне «точка, точка, запятая…» либо еще ниже. Единственные, кто не разделял по этому поводу восторгов, были учителя, раз в семестр заставлявшие Ятагановых-родителей раскошеливаться на новые учебники взамен доиллюстрированных сыном старых.

Больше всего надежд возлагал Мефодий на контракт со староболотинской звукозаписывающей компанией «Спектрум», заинтересовавшейся его работами и пожелавшей украсить ими обложки дисков целой плеяды звезд и звездочек местного масштаба. Три месяца проходил Мефодий в ожидании крупного заказа. Уже были выполнены зарисовки к обложкам для двух десятков аудиоальбомов, готовых вот-вот отправиться на суд заказчика. Раиса в предвкушении ожидаемого Мефодием аванса оставила за собой право потратить его на новую дубленку и – если что-то останется – на зимние сапоги. Но…

Все карты Мефодию спутал его более удачливый коллега из далекой Испании – некий Борис Валеджо, репродукции которого случайно попались на глаза менеджерам «Спектрума». Нет, конечно же, сам сеньор Валеджо ничего против Мефодия и в мыслях не держал. Мало того – можно было быть уверенным, что о существовании как господина Ятаганова, так и «Спектрума», и даже самого Староболотинска, этот маститый художник отродясь не слыхивал.

Зато работодатели Мефодия оказались хорошо осведомлены о нем. А потому перед ними встала столь характерная для нашего рынка дилемма: либо платить гонорар «родному» художнику, либо не платить ничего сеньору Валеджо, поскольку навряд ли он когда-либо обратит свое внимание на продукцию маленького провинциального «Спектрума».

Понятно, что дилемма довольно легко разрешилась в пользу второго варианта. И вот на буклетах спектрумовских дисков стали красоваться фантасмагорические обнаженные женщины с крыльями, могучие варвары с мечами и противостоящие им жуткие порождения Сил Зла – в общем, те самые фигуры, что и сделали Бориса Валеджо знаменитым.

Лакомый контракт был потерян, и Мефодию пришлось довольствоваться скромным предложением староболотинской пивоваренной фабрики, выпускающей известное в городе и окрестностях пиво «Викинг». Деньги, что заплатили художнику эти староболотинские «викинги», даже по сравнению с обещанным ему авансом от «Спектрума» были смехотворными, и их едва хватило Раисе на сапоги и пуховик, так и оставив в ее призрачных грезах желанную дубленку. Однако при имеющемся в молодой семье недостатке финансов выбирать особо не приходилось, и Мефодий с головой окунулся в работу.

Фабрика производила шесть сортов пива, и от Мефодия требовалось сотворить шесть эскизов этикеток, обязанных тем или иным образом отражать специфику предлагаемого сорта. О викингах Мефодий был наслышан, с детства увлекался историей их походов и колоритной мифологией, а потому проблем с отображением на бумаге суровых бородачей, облаченных в одежды из шкур и устрашающие рогатые шлемы, не возникло.

Возникли они в отсортировке готовых персонажей по пивным сортам. Легче всего вписались в пивную тему статный блондин с мечом и приземистый крепыш с неподъемной секирой, нареченные соответственно «Викингом Светлым» и «Викингом Крепким». Заставили слегка напрячь воображение образы «Викинга Темного», «Викинга Легкого» и «Викинга Классического», поскольку из готовых зарисовок ничего подходящего выбрать не удалось. «Викинг Темный» после некоторой доработки превратился в жгучего брюнета и стал до боли напоминать Антонио Бандераса из «Тринадцатого Воина»; «Викинг Легкий» вместо тяжелой палицы получил длинный лук и «похудел» килограммов на тридцать, приблизившись к дистрофии; «Викинг Классический» «состарился» до векового возраста и был усажен кистью мастера на замшелый валун – то есть своей дряхлостью символизируя всю ту «классику», что можно было представить себе при слове «викинг».

А вот кто действительно согнал с Мефодия семь потов, так это «Викинг Безалкогольный», поскольку, как утверждает история, трезвенников среди викингов не существовало отродясь и к рогу с элем их подносили едва ли не раньше, чем к материнской груди. Но выход был найден и из этого тупика.

Безусый юный викинг был водружен Мефодием на дозорную вышку, откуда он зорко всматривался в морские горизонты. Безалкогольная сущность зарисовки выражалась двумя подчеркнутыми деталями: первая – бесспорная молодость викинга, что гарантировала его не насквозь пропитое состояние; вторая – нахождение того на посту (правда, Мефодий не был уверен, существовало ли у варягов вообще какое-нибудь запрещавшее распитие спиртных напитков подобие устава патрульно-постовой службы).

Впрочем, заказчик остался доволен, расчет произвел в срок, и это был предпоследний раз, когда талант молодого мастера оказался востребован кем-то более серьезным, чем публика из парка имени Розы Люксембург. А о последнем таком случае Мефодий без содрогания вспоминать просто не мог, но об этом чуть позже…

На почве тотального безденежья пылкие романтические чувства Раисы к Мефодию постепенно перешли в прохладные и натянутые отношения. Мефодий, конечно же, ее понимал – уже давно стало ясно, что Раиса просто ошиблась в выборе спутника жизни. Но несмотря на это, он все равно любил ее, втайне надеясь, что в конце концов их жизнь устроится и в карих глазах Раисы он снова увидит ту искорку, что сводила его с ума в первые дни знакомства.

Мефодий продолжал писать портреты в парке, упорно обивал пороги работодателей, а вечерами подрядился разгружать вагоны на продовольственной базе, где рассчитывались наличными и сразу. Первый месяц было сложно совмещать несовместимое – днями творить, а вечерами таскать тяжести. Руки дрожали, ноги подгибались, а голова, отупевшая от белого пропилена мешков, на белом ватмане сосредоточиться должным образом уже не могла. Ухудшилось качество рисунка, незаметное для профанов, но режущее наметанный глаз коллегам Мефодия по художественному промыслу. Через три месяца Мефодий начал понимать, что от такого жизненного темпа он медленно сходит с ума, а злобный сарказм Раисы только усугублял это ощущение…

Однажды вечером, возвратившись с очередной разгрузки, Мефодий был встречен Раисой не привычно ворчливой, а какой-то деловой и молчаливой. «Надо поговорить», – коротко бросила она и прошла на кухню, жестом пригласив следовать за ней.

Мефодий выслушал Раису молча и без эмоций. Настолько неэмоционально, что даже сам этому удивился. И хотя то, что поведала Раиса Мефодию, просто обязано было послать его в тяжелейший психологический нокаут (уж что-что, а свой характер он знал прекрасно), тем не менее этого не произошло…

Уже месяц как Раиса и Кирилл – его старший брат и квартиросдатчик – были любовниками. Мефодий никогда не знакомил их, но однажды в его отсутствие Кирилл случайно забрел к ним на огонек.

С этого все и началось. Будучи человеком разведенным, Кирилл встречал Раису после работы и возил к себе на квартиру, где они и проводили совместный досуг. А вчера Кирилл наконец сделал ей недвусмысленное предложение, от которого она была просто не в силах отказаться…

Мефодия это ничуть не удивило: от старшего братца всегда следовало ожидать чего-то подобного; от Раисы, если принять во внимание их летящие в тартарары отношения, тоже.

Удивила же его собственная реакция на все услышанное. Ни слова не говоря в ответ, он просто развернулся к плите и стал готовить себе ужин, которого сегодня, исходя из всего вышеуслышанного, ожидать уже не приходилось. Голова Мефодия была пуста, как вскрытая подарочная упаковка.

– Ну чего ты молчишь? – Раиса, видимо, заранее настроившись на бурное выяснение отношений, похоже, не ожидала от Мефодия столь непредсказуемой реакции. – Тоже мне, мужик, называется! У него жену уводят, а он молчит! Ну и молчи, тряпка половая!..

И она ушла…

«Сегодня точно как тряпка половая», – подумал вымотанный вконец Мефодий, но все-таки собрался с силами и кое-как стянул с ноющих ступней эти колодки, которые еще утром он называл ботинками. А затем с неохотой поднялся и прошел на кухню, дабы разогреть на ужин остатки сегодняшнего обеда.

По возвращении обратно в комнату Мефодий собрался было поднять с пола и вернуть в прихожую брошенные возле дивана ботинки. Но едва он нагнулся, как из нагрудного кармана пиджака тут же выскочила и зазвенела по полу мелочь, а следом за ней выпорхнул небольшой – в половину игральной карты – листок плотного эмулированного картона… Ну конечно! Как же Мефодий мог про нее забыть! Визитная карточка незнакомца из парка. И судя по всему, довольно состоятельного незнакомца. А зачем давать визитку художнику, если не хочешь предложить ему работу? И кто знает, может быть, это предложение окажется очень даже выгодным! И можно будет тогда хоть на один-два месяца послать подальше эту осточертевшую продбазу!..

Да, хорошо бы…

Для рядового посетителя парка незнакомец выглядел странновато. Весь его облик говорил о том, что этот молодой, крепко сложенный человек просто обязан принадлежать к деловому миру: длинный легкий плащ, просторные и явно шитые на заказ брюки, элегантные и, по всей видимости, безумно дорогие туфли (Мефодий сам мечтал о таких). Такому, как он, скорее пристало прогуливаться возле дверей престижных банков, фирменных магазинов либо у парадного входа в казино в обнимку с пышногрудой красоткой. А потому вызывала недоумение цель его визита сюда – в место отдыха интеллигентных пенсионеров, мамаш с колясками, отцов, катающих на загривках детей постарше, да прогуливающих лекции студентов с пивными бутылками в руках.

Незнакомец шел по алее не спеша, держа руки в карманах и щурясь от яркого весеннего солнца. Легкий ветерок колыхал полы его плаща и доходившие до плеч черные, как гудрон, кудрявые патлы. Он степенно приблизился сначала к знакомому Мефодию пейзажисту, что выставил на обозрение у края аллеи свои работы, оценивающе осмотрел их, а затем перевел взгляд на заканчивающего очередной портрет Мефодия и зашагал к нему.

Мефодий недолюбливал современных «хозяев жизни», а потому намеренно игнорировал остановившегося напротив незнакомца: поправил грифели карандашей, протер поверхность этюдника и сиденье своего стульчика, не торопясь попил водички, при этом не упуская из виду пристально изучающего его холеного брюнета. Складывалось впечатление, что того интересовал сам художник, а не прикрепленные к крышке этюдника образцы его ненавязчивой саморекламы – лица улыбающихся красавиц в соседстве с личиками розовощеких младенцев. Закончив наблюдать за суетящимся вокруг этюдника Мефодием, незнакомец покосился на трех любопытных подростков, понял, что те подошли просто поглазеть, а затем распахнул плащ и вальяжно оседлал табуретку для клиентуры.

Наконец Мефодий соизволил обратить на незнакомца свое драгоценное внимание.

– Повернитесь немного на меня и постарайтесь не шевелиться, – деловито обратился к брюнету художник, поскольку пребывание прохожего на табуретке автоматически превращало его из зрителя в клиента.

Незнакомец беспрекословно подчинился и, ни слова не говоря, поменял позу. Только сейчас Мефодий как следует рассмотрел его лицо. Брюнет не являлся кавказцем, как это могло показаться на первый взгляд, да и кавказцы обычно предпочитали короткие стрижки, а не длинные шевелюры. Мефодий также отметил, что тип его лица не был горским, а скорее тяготел к латинскому, какой художник хорошо запомнил еще студентом, изучая работы Веласкеса. Но только, в отличие от гордых испанских грандов, глаза незнакомца излучали не надменность и порохообразную вспыльчивость, а как раз наоборот – взор его искрился дружелюбием и незлобивой иронией. Складывалось впечатление, что брюнета так и распирает от желания что-то сказать, но, несмотря на это, он продолжал хранить молчание.

«О цене даже не заикнусь, – подумал Мефодий, приступая к работе. – Такой нувориш, как ты, мелочиться не будет и в любом случае переплатит раза в три. Побольше бы вас захаживало сюда…»

Будто прочтя его мысли, незнакомец качнул головой и ухмыльнулся. Рука Мефодия несколькими изящными штрихами воспроизвела эту ухмылку на портрете – словно художник усмехнулся незнакомцу в ответ.

Брюнет и впрямь не поскупился. Выудив из портмоне не отечественный полтинник – стандартную таксу художника за тридцать минут работы, – а американскую двадцатку, брюнет, даже не взглянув на то, что извлек, передал купюру мастеру.

– Благодарю вас, – кивнул Мефодий и, сразу утратив антипатию к столь щедрому клиенту, добавил: – За это можете привести завтра вашу подругу – я напишу ее портрет совершенно бесплатно.

– Спасибо, буду иметь в виду, – первый раз за истекшие полчаса позирования заговорил патлатый и, оценив свой ухмыляющийся портрет, улыбнулся, после чего бережно свернул ватман в аккуратную трубочку. – А у вас и вправду талант. Я нигде не мог раньше видеть ваши работы?

– Разве что в галерее университета искусств, – ответил Мефодий, – да еще в том случае, если вы поклонник местного пива…

– Значит, нигде, – подытожил незнакомец и зачем-то вновь полез в портмоне. – Однако вы определенно заслуживаете большего… Сейчас… Да где же она? А, вот!..

Элегантно зажав визитку между указательным и средним пальцами, он протянул ее Мефодию.

– Звоните в любое время дня и ночи, – произнес незнакомец, пряча портмоне во внутренний карман плаща.

Мефодий посмотрел на визитку:

«Ни разу не слыхал о таких, но, судя по внешнему виду и кошелькам, – ребята серьезные. Странно, тут одно имя и никакой фамилии!.. А это что за ерунда такая?..» – удивился Мефодий при виде неправдоподобного телефонного номера. Но едва он собрался заострить на нем внимание незнакомца, как увидел, что тот удаляется в обратном направлении торопливой – не в пример той, которой он прибыл сюда, – походкой. Возле уха он держал трубку мобильного телефона и, резко жестикулируя, взволнованно с кем-то переговаривался.

Мефодий вновь посмотрел на телефонный номер, состоящий из тринадцати нулей и двух пятерок, очевидно, и символизирующих указанный выше пятьдесят пятый сектор, а потом пожал плечами и сунул визитку в нагрудный карман пиджака; в конце концов, сейчас столько видов мобильной связи развелось, что ничему удивляться уже не приходится.

Патлатый брюнет был не единственной неординарной личностью, появившейся сегодня в парке имени Розы Люксембург. Не прошло и часа после его ухода, как с противоположного конца аллеи, меряя асфальт широченными шагами, к Мефодию приблизился субъект таких габаритов, каких уличному портретисту Ятаганову в своей жизни наблюдать еще не приходилось. Первой мыслью Мефодия при виде гиганта было то, что Староболотинск посетил не кто иной, как трехкратный олимпийский чемпион по греко-римской борьбе Александр Карелин, однако это умозаключение пришлось тут же отвергнуть. В отличие от подтянутого Сан Саныча гигант больше напоминал борца профессионального реслинга: огромная голова, бычья шея, широченные плечи и массивные руки, едва не разрывающие рукава куртки, ноги-колонны, поддерживающие неохватный торс. При встрече с этим человеком завсегдатаи парка волей-неволей теснились к краю аллеи.

Поравнявшись с Мефодием, великан замедлил шаг и остановился. А Мефодий начал всерьез опасаться за судьбу своей табуретки, если этот некто вдруг надумает присоединиться к числу его клиентов. Но, как выяснилось, опасался напрасно.

Внезапно задрав нос, гигант поводил им туда-сюда, словно занятый поисками самки самец горной гориллы, после чего медленно обвел мутным взглядом окрестности. Потом громила повел себя и вовсе странно: присев на корточки, он приложил ладонь к асфальту, а затем поднес ее к носу и принялся сосредоточенно обнюхивать.

Такое престранное поведение не осталось незамеченным двумя юными блюстителями правопорядка, которые маячили неподалеку и, поигрывая дубинками, пытались завязать разговор со стайкой хихикающих студенток. Патрульные переглянулись и, браво расправив плечи (по сравнению с плечами гиганта просто цыплячьи), двинулись к сидевшему на корточках исполину.

Мефодию показалось, что тот учуял их, поскольку сразу же прекратил обнюхивать ладонь, не оборачиваясь, поднялся и зашагал к выходу из парка, так и оставив милиционеров недоуменно чесать затылки…

Мефодий перевел взгляд с визитки на настенные часы – половина двенадцатого. Позвонить или нет? Момент, конечно, не для делового разговора, но ведь незнакомец сказал: «в любое время дня и ночи». Ну а раз так, то пусть не обижается, если звонок Мефодия вырвет его из объятий какой-нибудь белокурой распутницы.

Боясь сбиться со счета, нажимая на «ноль» тринадцать раз подряд, Мефодий все-таки рискнул. Но после того как аппарат «проглотил» последнюю «пятерку», все гудки в трубке напрочь исчезли и там надолго воцарилась мертвая тишина.

– Я же говорил: чушь собачья – не бывает таких номеров! – пробурчал Мефодий, но только собрался положить трубку на место, как вдруг оттуда, во всю мощь маленького динамика, донеслись звуки фанфар.

Мефодий осторожно поднес ожившую трубку к уху, как будто это была вовсе не трубка, а раскаленный утюг из «бородатого» анекдота.

– Хорошо, что вы позвонили! – обрадованно произнесли на противоположном конце линии.

Мефодий побоялся, что его приняли за другого, а потому на всякий случай уточнил:

– Это я – Мефодий, тот художник, что рисовал ваш портрет в парке.

– Ну разумеется, не президент! – усмехнулась трубка. – Да и президент в отличие от вас не имеет чести знать номера моего телефона.

– Я не оторвал вас от дел? – вежливо полюбопытствовал Мефодий. – Если да, то могу перезвонить; как-никак поздно уже…

– Поздно? – недоуменно произнес Мигель – теперь Мефодий не сомневался, что с ним разговаривал именно незнакомец из парка. – Ах да, забыл, вы же нуждаетесь в регулярном ночном сне!.. Нет-нет, что вы, моя жизнь с некоторых пор не зависит от обращения этой планеты вокруг Солнца…

«Не иначе, как пьян! – вынес диагноз Мефодий. – Несет сущую бредятину».

– О, кажется, я вас обидел!.. – произнес Мигель, и у Мефодия снова закралась мысль, что этот тип просто читает его мысли. – Простите, не берите в голову… Ладно, давайте о деле: как вы уже, видимо, догадались, наша фирма хотела бы предоставить вам работу.

– Временный заказ?

– Нет. Постоянную и на хороших условиях.

У Мефодия зашумело в голове – этот вердикт он мечтал услышать еще со времен выпуска из университета. Он тут же простил Мигелю все обиды и в радостном нетерпении забарабанил пальцами по телефонной полочке.

– Но почему именно я? У вас ведь даже нет на меня рекомендаций…

– Ну, скажем так… я чувствую в вас огромный потенциал, который, возможно, в скором времени нам пригодится. А написанный вами портрет говорит за вас лучше всяких рекомендаций.

– Вообще-то… я не уверен, – стушевался Мефодий от такой высокой оценки своих скромных талантов, – что смогу быть чем-то полезен по основному профилю вашей деятельности. К аудиторству и адвокатуре я не имею никакого отношения…

– Нет, по этой специализации мы вас привлекать не собираемся, – пресек его сомнения Мигель. – Просто нашей фирме по разнарядке свыше потребовали иметь в штате художника, а вы, я так понимаю, вроде бы безработный…

– Да, безработный, – подтвердил Мефодий. – Но зачем вам в штате художник?

– Вот я и предлагаю поговорить об этом при личной встрече, то есть у вас дома. У вас же наверняка имеется дома масса всяких эскизов, набросков и прочих этих ваших… заготовок, так ведь?

– Да, конечно…

– И вы, надеюсь, не будете возражать, если я заеду к вам, скажем… через полчаса и мы в спокойной обстановке посмотрим ваши работы и побеседуем обо всех тонкостях вашего контракта?.. Или, может, вы уже собрались лечь спать?

– Да какой теперь сон – вы меня заинтриговали. Простите, Мигель, кроме имени, я не знаю ни вашей фамилии, ни отчества…

– Мигель. Просто Мигель.

– Разумеется, приезжайте, Мигель. А я пока приберусь тут немного.

– Творческий беспорядок?

– Банальный бардак…

– Заметано! – подытожили на том конце линии и предупредили: – Но только я буду с коллегой. Он наш кадровый психолог, да и по части живописи больше подкован.

– Приезжайте с коллегой, – согласился Мефодий и заметил: – А вы дотошно подходите к подбору кадров!

– Это верно, – подтвердил Мигель. – С этим у нас строго. Выживание в бизнесе заставляет, знаете ли…

После ухода Раисы – ухода, по мнению Мефодия, подлого и некрасивого – первым желанием Ятаганова-младшего было съехать с этой квартиры куда подальше. Этого требовала задетая гордость, однако ее призывы пришлось проигнорировать.

На следующий день после прощального Раисиного реверанса к Мефодию наведался Кирилл и, отпихнув с порога кинувшегося на него с кулаками брата, попросил того не мельтешить.

– Знаешь, братишка, я прекрасно тебя понимаю, – проговорил он с явно наигранным сочувствием. – Но такова жизнь! И если ты Раису по-настоящему любишь, то дай ей право на будущее, действительно ее достойное. А ты живи здесь, тебя никто не выгоняет; брат ты мне или не брат, в конце концов? И без обид, хорошо?

Резон в словах Кирилла и впрямь просматривался, а альтернатива у Мефодия была только одна – возвращение в родной райцентр, где перспектив для художника не было вообще никаких. А потому, просидев добрых три часа в том самом углу, куда оттолкнул его Кирилл, Мефодий скрепя сердце решил оставить все как есть и жить дальше, закопав эти полтора года с Раисой в глубокую могилу забвения.

«Странно, почему я настолько спокоен? – думал он, потирая вскочившую на голове от нечаянного удара о стену шишку. – Может, я уже по-тихому рехнулся и в этом вся загвоздка? Как будто те предохранители, что перегорали во мне раньше и при меньших нервотрепках, кто-то выбросил и поставил вместо них толстую медную проволоку… Но только ничего в этом хорошего нет; нутром чую, что нет…»

С той поры жизнь для Мефодия словно утратила некий ориентир, на который он упорно пытался выйти, и теперь бесцельно дрейфовала, подхваченная медленным, но неумолимым течением времени. Мефодию не раз доводилось слышать о том, что коварная штука – жизнь внешне чем-то похожа на зебру – полоса белая, полоса черная… В целом с таким живописным сравнением он соглашался, но только в последнее время Мефодия стали терзать сомнения по поводу кое-каких деталей этой философской концепции. Мефодию казалось, что, угодив на очередной «черный» промежуток, он вдруг по непонятной причине совершил строевой поворот на девяносто градусов и вплоть до настоящего момента упорно маршировал вдоль, а не поперек этой мрачной полосы. А она с каждым шагом становилась все мрачнее и мрачнее…

Вначале он, что называется, попал под раздачу, выйдя по невнимательности поработать в парк аккурат на День доблестного воздушно-десантного воинства. В прошлом году Мефодий воздержался от посещения этого праздника, когда по всей стране отставные десантники наглядно демонстрируют тем, кого они обязаны защищать, каким образом будут громить посягнувшего на Родину агрессора. Ну а поскольку сам агрессор был в это время далеко, его роль по уже сложившейся традиции продолжали играть рыночные торговцы с Кавказа, допризывная молодежь, ОМОН или, в крайнем случае, свои же собратья по оружию.

Сперва все протекало тихо, мирно и в какой-то степени даже весело. Дюжие хлопцы в голубых беретах, пребывая в нормальном для праздника «подогретом» состоянии духа, охотно подсаживались к художнику и позировали столько, сколько от них требовалось. Благодарили же Мефодия кто деньгами, а кто и просто поднесенной стопкой, от которой художник, боясь смертельно обидеть грозных клиентов в святой для них день, предпочитал не отказываться.

«Какие замечательные ребята, – думал изрядно захмелевший под вечер Мефодий, стоя в окружении новых друзей, напяливших ему на голову берет и даже подаривших на память настоящий десантный тельник. – Веселые, дружные. Не то что эти дебильные студенты…» Конфликт возник на пустом месте. Внезапно к их уже сформированному коллективу подошли еще пятеро молодцов в таких же камуфлированных штанах и лихо заломленных на затылок беретах. После обязательного ритуала братского приветствия (в котором принудительно поучаствовал и Мефодий) никто не мог даже предположить, что все закончится так трагично.

– Эй, ты, маляр, – глядя на Мефодия остекленевшими глазами, обратился к нему самый малорослый из подошедших. – А ну-ка, намарай нас на память всех вместе!

Несомненно, живи Мефодий в Германии, где любой художник от оператора краскопульта до всемирно известных Альбрехта Дюрера и Кете Кольвиц – der Maler, он бы не обиделся. Но на русском это обращение звучало для портретиста оскорбительно. И пока Мефодий собирался с мыслями, намереваясь отстоять честь своей поруганной профессии, его опередил белобрысый крепыш, чей берет красовался сейчас на голове у художника.

– Спокойно, братан! – сказал он, поднимаясь со стульчика и панибратски хлопая малорослого по плечу. – Погоди, не гони – пусть Мишка, – так по-свойски десантники окрестили Мефодия, – сначала со мной разберется.

– …дцатая? – вдруг спросил у белобрысого один из товарищей малорослого – сухощавый верзила с пушистым, как помазок, аксельбантом на камуфлированной куртке.

– …дцатая гвардейская! – гордо поправил его белобрысый, щелкнув себя по юбилейному значку на небольшом «иконостасе» кителя.

– Ну и где была ваша гвардейская, когда нас обложили в …ком ущелье? – презрительно сощурился верзила. – Зажались, как бабы в У…ке, когда наши пацаны там ротами гибли! Зато здесь все вы… «гвардейские»! Трусы!

Белобрысый задумался, переваривая захмелевшей головой только что услышанное, потом насупился, шумно втянул перебитым носом воздух и вплотную придвинулся к носителю аксельбанта:

– А ну-ка, повтори!!!

Верзила не счел за труд повторить…

Так Мефодий, не отслуживший после университета положенного года по причине плоскостопия, сам того не желая, угодил в междивизионные разборки отставного десантного контингента. Еще ни разу в жизни ему не доставалось так крепко. Даже злые бритоголовые гопники, испытывающие антипатию ко всем небритоголовым в целом и к уличным художникам в частности, и те не колотили его с таким педантизмом. Наверное, следовало считать за честь, что крепкими побоями «Мишку» невольно приравнивают к полноправным членам боевого братства, но стоящий на четвереньках и получающий по лицу рифлеными подошвами армейских ботинок Мефодий особой гордости по этому поводу не испытывал.

…Уже смеркалось, когда Мефодия привели в чувство сердобольные омоновцы. Мефодий лежал на примятом газоне невдалеке от места своего боевого крещения. Ветер лениво носил вокруг рваные листы ватмана, а обезноженный этюдник (ножки его были отломаны и вместе с табуреткой использованы дерущимися в качестве оружия) щерился на художника щепами треснутой фанеры, словно выбитыми в драке зубами…

Сломанные ребра срослись, швы с рассеченной брови сняли, синяки и шишки рассосались, а хромая походка снова стала ровной. Были куплены с рук новые этюдник и стульчик, заштопан порванный пиджак. Жизнь вернулась к своему привычному состоянию.

Но ненадолго…

Следующая пренеприятная история стряслась аккурат по первому осеннему гололеду и, хоть протекала она практически без рукоприкладства, страху на Мефодия нагнала несоизмеримо больше.

Неприятность эту стоило бы отнести к соседским неурядицам, но только сосед у Мефодия был не из тех, к кому можно было запросто сходить за сигаретами или одолжить червонец. Да и просто по-соседски поинтересоваться у него, как дела.

Виктор Тутуничев, более известный в Староболотинском РУБОП как Тутанхамон, являлся представителем тех структур, которые с некоторых пор принято именовать «теневыми». Проживал Тутанхамон этажом выше Мефодия и имел в своем распоряжении совмещенные в единый блок трехкомнатную и две двухкомнатные квартиры. В оставшейся однокомнатной, что находилась прямиком над квартирой художника, дислоцировался взвод тутанхамоновской охраны. Лестничную площадку Тутанхамона от самой лестницы отделяла стальная клетка, оставляющая лишь малое пространство для прохода проживающим выше жильцам. По поводу этого сваренного из арматуры сооружения среди обитателей подъезда номер один ходила дежурная шутка: дескать, Тутанхамон сварганил клетку на память о месте своего недавнего восьмилетнего пребывания, где подобного добра вкупе с километрами колючей проволоки было предостаточно.

На лифте Тутанхамон отказывался ездить категорически, хотя и жил на предпоследнем этаже. Не то чтобы ходьба по лестнице доставляла ему удовольствие, нет. Скорее наоборот – грузному и страдавшему одышкой Тутанхамону преодоление лестничных пролетов казалось каждодневным восхождением на Голгофу. Однако человеку, на которого раз в полгода открывали охоту разного рода киллеры, выбирать особо не приходилось – перед глазами Тутанхамона стоял живой (а точнее – некогда живой) пример подобной неосмотрительности: предшественник Тутуничева на посту лидера центровой преступной группировки был взорван радиоуправляемым фугасом именно в лифте собственного дома.

А потому при следовании Мефодия по подъезду его частенько оттирала к стене дозорная группа Тутанхамоновых телохранителей, чей наметанный глаз, правда, сразу определял полную профнепригодность худосочного Мефодия к специальности киллера. И несмотря на это, Мефодий все равно умудрился перейти дорогу такому известному человеку, как господин Тутуничев. Причем перейти в прямом смысле этого слова…

Купленный Мефодием на вещевом рынке этюдник страдал противной привычкой. Одна из его ножек, будучи донельзя разболтанной, никак не хотела фиксироваться в сложенном положении и постоянно выезжала на всю длину тогда, когда этого от нее вовсе не требовалось.

То же самое произошло и в это злополучное утро на выходе из двора Мефодиева дома. Мефодий стоял посреди узкого проезда и негромко ругался, пытаясь сложить раскрывшуюся ножку этюдника, как вдруг из-за угла прямо на него вырулила серебристая громада новенького «Паджеро» Тутанхамона.

Виктор Игнатьевич, как раз с полмесяца назад переживший очередное неудавшееся покушение, держал своих бойцов в полной боевой готовности. Именно поэтому водитель Тутанхамона, едва узрев на пути человека, держащего наперевес нечто напоминающее снайперскую винтовку да еще производящего с ней похожие на передергивание затвора манипуляции, резко ударил по тормозам…

Была середина октября – время, когда ночной морозец сковывает оставшиеся после дневного дождя лужи ледяной коркой. Угодив на такую при торможении, «Паджеро» пошел юзом, развернулся на четверть оборота и что было силы ударился боком о ларек со стеклотарой и окружающие его бутылочные ящики.

Грохот и звон разбитого стекла пронесся между типовыми десятиэтажками, а к ногам открывшего рот от неожиданности Мефодия подкатились бутылки вперемешку с пластиковыми ящиками. Сам джип с напрочь смятым крылом и водительской дверцей замер от него всего в нескольких шагах, зловеще взирая на Мефодия черными тонированными стеклами.

Задняя дверца медленно распахнулась, и на свет божий вылез один из тутуничевских телохранителей. Свирепый взор телохранителя сначала заставил ретироваться внутрь ларька поднявшего было крик приемщика, затем обратил в бегство парочку отиравшихся возле ларька бомжей, а после замер на Мефодии, не обещая ему ничего хорошего.

Ни слова не говоря, телохранитель поманил Мефодия к себе. Мефодий тоже хотел броситься наутек, но ноги предательски отказывались ему повиноваться. Да и какой от этого был бы прок? Скрытый за тонированными стеклами «Паджеро» Тутанхамон наверняка уже узнал своего соседа по подъезду.

– А в чем дело? – дрогнувшим голосом поинтересовался Мефодий, игнорируя призывный жест телохранителя. – Я тут ни при чем! И вообще, мне надо идти!..

Телохранитель – в прошлом, вероятно, мастер спорта по борьбе или по боксу – раздраженно сплюнул и так же молча зашагал к остолбеневшему среди рассыпанных бутылок Мефодию.

– Что такое? – продолжал возмущаться влекомый за шиворот к автомобилю художник. – А ну-ка, руки убери, ты!..

Телохранитель выполнил требование лишь наполовину: одну руку он все-таки убрал, но только для того, чтобы отвесить ею подконвойному ощутимый подзатыльник. Таким неблагородным манером Мефодия доставили к задней дверце «Паджеро», которую немногословный крепыш-поводырь тут же услужливо перед ним отворил.

– Я туда не полезу! – замотал головой Мефодий и, выставив перед собой этюдник, прикрылся им, будто рыцарским щитом. – Если что хотите, говорите здесь!

– Не полезешь туда – погрузим в багажник, – проронил телохранитель, а после, ухватив Мефодия, как подозреваемого в полицейском боевике, за шею, согнул его пополам и запихнул внутрь салона вместе с этюдником.

Массивная туша Тутанхамона возлежала на левом краю заднего сиденья. Вместе с Тутанхамоном и водителем в автомобиле находился еще один телохранитель, держащий в руке явно не газовый «хай-пауэр».

Мефодий хотел было остаться с краю сиденья, но его сдвинул на середину втиснувшийся следом за ним молчун. Таким нечаянным образом для Мефодия осуществилась давняя мечта всех охотников за головой Тутанхамона – он очутился от него на расстоянии вытянутой руки.

– Да поймите же – я здесь абсолютно ни при чем! – обращаясь к Тутуничеву, залепетал художник. – Скользко, вашу машину занесло, а я…

Тутанхамон кивнул телохранителю, и тот отвесил «гостю» повторную затрещину.

– Ну в самом деле, вы же разумные люди… – вновь попытался отстоять свою правоту Мефодий, но напоминающий кузнечный молот кулак с надетым на палец крупным золотым перстнем недвусмысленно замер в паре сантиметров от его носа.

– Тише ты, и так голова раскалывается, – поморщился Тутанхамон и похлопал по спинке водительского сиденья. – Поезжай, Санек, а то торчим среди этого бомжатника у всех на виду…

«Паджеро» плавно тронулся с места, за пять секунд проделал оставшийся до подъезда путь и не менее плавно припарковался, тем самым наглядно демонстрируя преимущества солидного автомобиля.

– А я тебя знаю! – проговорил Тутанхамон, изучая лицо Мефодия маленькими, как у поросенка, глазками. – Ты ведь тоже здесь обитаешь, так?.. – И, не дожидаясь ответа, продолжил: – Если не знаешь, как меня звать-величать, то для тебя я – Виктор Игнатьевич.

– Виктор Игнатьевич, это, видимо, какое-то недоразумение… – забубнил Мефодий.

– Да погоди! – осадил его Тутанхамон. – Ну а твое имя? Когда заходишь в гости к незнакомым людям, то для начала надо бы представиться. Или в детстве понятиям этикета не обучен?

Мефодий, хоть и был напуган до полусмерти, все же отметил, что у Тутуничева тоже имеется чувство юмора, правда, немного своеобразное.

– Мефодий, – угрюмо назвался он. – Мефодий Ятаганов.

– Ятаганов… Ятаганов… – Тутанхамон что-то усиленно припоминал. – А Кирилл Ятаганов, что на Северо-Восточном пару магазинчиков держит, не братом ли тебе доводится?

– Да, братом, – тупо уставившись в спинку переднего сиденья, ответил Мефодий.

– Ну так тем лучше для нас обоих! – осклабился Тутанхамон. – Значит, не придется тебе, Мефодий, квартирку свою продавать!

– А это еще зачем? – напрягся Мефодий, хотя ответ на свой вопрос уже знал.

– Ну и туго же ты, Ятаганов, соображаешь! – От раздражения Виктор Игнатьевич даже заерзал. – А за «Паджеро» кто рассчитываться будет?

– Да не виноват я!..

– А кто виноват? – спросил Тутанхамон.

– Не знаю…

– Он не знает! – воскликнул Тутуничев. – Зато я знаю! Виноват ты! Ладно, слушай внимательно: за причиненный мне моральный и материальный ущерб с тебя причитается… – Тутанхамон наморщил лоб, очевидно, производя в уме арифметические вычисления. – Четыре тысячи двести… А, ладно, по-соседски сброшу… Итого, четыре штуки ровно!

Что не рублей, Мефодий догадался и без подсказок.

– Ну почему? – едва не плача, промямлил ошарашенный предъявленной ему суммой Мефодий. – Что я такого совершил? Я же просто мимо проходил…

– Изволь, господин хороший, объясню, – сделал одолжение Тутанхамон. – Ты торчишь посреди дороги, с железной палкой, так?.. Так! Чего ты там забыл? Никто не знает. Санек, – обратился он к водителю, – там есть пешеходный переход?

– Нет, – ответил Санек. – Вот видишь, Мефодий: перехода нет!.. А светофор?

– И светофора, Игнатьич, тоже там нет, – снова подтвердил Санек.

– И светофора тоже там нет, – повторил Тутанхамон. – А ты торчишь прямо посреди дороги да еще палкой железной в нас тычешь! Кто тебя знает, а вдруг ты сейчас возьмешь да и пульнешь по нам из винтаря!.. В общем, скажи спасибо Саньку, что кишки твои на колеса не намотал, а, можно сказать, пожалел тебя… Когда сможешь расплатиться?

Мефодий судорожно вцепился в этюдник и крепко прижал его к себе, как будто Тутанхамон собирался в первую очередь реквизировать именно его. Оглашенная сумма была для Мефодия чудовищной, а спорить и доказывать что-то этой прямолинейной публике без опасения вновь получить по шее являлось столь же невозможным, как и собрать требуемые деньги.

– Э-э-э, да кто бы переживал! – Тутанхамон ободряюще потрепал стушевавшегося Мефодия по плечу. – Звони брату! Уж для кого, а для него четыре штуки не вопрос. Короче, Ятаганов-младший, срок тебе, ну скажем… до понедельника. Пять дней я, так и быть, подожду. Но не больше! И учти: это я с тобой еще по-соседски…

Присущее вольным художникам чувство гордости и в лучшие времена не позволяло Мефодию беспокоить брата такими вопросами, а теперь как с бухты-барахты – сразу четыре тысячи! Конечно, брат есть брат, он наверняка Мефодия выручит, но какой нокаутирующий удар получит Мефодиево самолюбие! А Раиса-то как посмеется! Ну и, само собой, перед тем, как отсчитать Мефодию эти чертовы деньги, оба поиздеваются всласть! Пускай, дескать, этот «староболотинский Пикассо», как любил при родителях называть брата Кирилл, наконец-то убедится, кем он является в этой жизни: полным ничтожеством… Однако перспектива иметь в кредиторах Виктора Игнатьевича Тутуничева, отделенного от Мефодия лишь потолочными плитами, была куда нежелательнее.

– А скажи-ка мне, любезный, – выводя Мефодия из полуобморочного состояния, обратился к нему Тутанхамон. – Зачем ты и зимой и летом носишься с этой деревянной лопатой? Мне это чисто из любопытства.

– Это не лопата, – буркнул Мефодий. – Это этюдник.

– А на хрена этот… ну, как ты его сейчас назвал… нужен?

И хоть Мефодий находился не в том настроении, чтобы заниматься культпросветом, но все-таки нашел в себе силы объяснить Тутанхамону, чем зарабатывает себе на жизнь.

– Вот те раз! – отреагировал на это Виктор Игнатьевич. – Никогда не встречал реального Шишкина! И школу специальную заканчивал?

– Университет искусств…

– Не хило!.. Ну ладно, валяй к братану за компенсацией, и мой тебе совет: не тяни. А то веришь, нет: я хоть и не Шишкин, но под хохлому тебя расписать всегда смогу…

Прошло не более шести часов. Мефодий сидел на кухне и, несмотря на то, что спина его была прижата к теплой батарее, никак не мог согреться. Колотило же его не от холода, а от неизбежного посыпания головы пеплом и разрывания собственных одежд перед всемогущим Кириллом. Он давно закончил зубрить самоунижающий монолог и уже готовился вынести его на суд брата, когда сосед с верхнего этажа вновь напомнил о себе.

– Виктор Игнатьевич сказал: к понедельнику, – начал было оправдываться Мефодий перед едва не свернувшими ему кулаками дверь тутуничевскими телохранителями.

– Пошли. Игнатьич по-новому перетереть с тобой хочет, – лаконично проинформировал Мефодия один из них, а второй нежно подхватил художника под локоть.

Догадываясь, что сослаться на плохое самочувствие не удастся, Мефодий подчинился.

Трехквартирный блок Виктора Игнатьевича Тутуничева поражал прежде всего своими ковровыми просторами (все некапитальные перегородки в нем были переделаны либо вовсе устранены за ненадобностью), на которых можно было свободно играть в гольф. Интерьер и все остальное поражал уже во вторую очередь. Владелец апартаментов усадил гостя в мягкое кресло и без лишних слов разлил по рюмкам водку из небольшой, но более благородной, чем банальная чекушка, бутылки.

– Виктор Игнатьевич, я еще не звонил Кириллу насчет денег, – сразу выпалил Мефодий, – но вы же сами сказали, что через пять дней…

– Выпей! – велел Тутанхамон и махнул маячившему в дверях телохранителю: – Не в службу, а в дружбу, Колян, сообрази-ка нам что-нибудь закусить.

Рюмка в руке Мефодия слегка подрагивала. Тутанхамон нашел это забавным и, сверкнув золотыми зубами, аккуратно поднес к рюмке гостя свою, после чего произвел вежливый «чин-чин».

– Погоди пока звонить… – Выпив, Тутанхамон поморщился и, не дожидаясь, пока поднесенная Николаем тарелка с ветчиной опустится на стол, взял с нее ломтик, а затем метнул его в рот вдогонку водке. – Тут нарисовалось кое-что до общей картины. Проблемка маленькая…

На Мефодия вместе с приятной теплотой от своевременной как никогда порции успокоительного снова нахлынули нехорошие предчувствия: сейчас Тутанхамон скажет, что деньги нужны ему через полчаса, или того хуже – увеличит сумму компенсации!..

– Видишь ли, в чем суть: братан твой под присмотром Конопатого работает, – продолжал Тутуничев. – Я тут проверил кое-какую информацию – говорят, Ятаган и Конопатый закорешились сильно, дела там у них совместные или типа того. Я тоже с Конопатым недавно мировую пил, потому сам понимаешь, если до него вдруг дойдет, что я на тебя наехал… В общем, портить отношения мне с Конопатым сейчас не резон, тем паче из-за каких-то четырех штук. Так что о деньгах забудь. Но ты рано радуешься! – сразу же осадил он глупо заулыбавшегося Мефодия. – Долг есть долг, и отдавать его, как ни крути, надо.

– Но у меня нет ничего ценного, – проговорил Мефодий. У него перед глазами все плыло, но не столько от водки, сколько от того, что унизительное выпрашивание денег у брата отменяется. – Квартира это не моя, тоже Кирилла, а весь мой инвентарь не потянет и на пятьсот долларов…

– Ты будешь на меня работать! – заявил Тутанхамон.

– Я – на вас?! – изумился Мефодий и перевел взгляд на смотревшего телевизор телохранителя. – Да он на меня дунет, я и упаду!

– Ха! – Тутанхамон откинулся в кресле и, ткнув в Мефодия перстненосным пальцем, визгливо расхохотался. – Нет, Колян, ты слыхал? Шишкин думал, что я зову его к себе в бойцы! Во, загнул так загнул! Его – в бойцы!

Колян покосился на Мефодия и презрительно хмыкнул.

– Не-е, расслабься, – прекратив смеяться и, разливая по второй, проговорил Виктор Игнатьевич. – Уж как-нибудь без тебя обойдемся. А ты вроде бы говорил, что картинки всякие рисуешь?

– Да, сейчас я специализируюсь в основном на графике, – сказал Мефодий.

– Да мне без разницы! – Тутанхамон снова выпил. Глядя на него, выпил и Мефодий. – Короче, чтобы ты, упаси бог, никому не ляпнул, что, дескать, Виктор Игнатьевич на тебя наехал, давай вообразим такую ситуацию: будто бы я прихожу к тебе, даю эти самые четыре штуки и говорю: «Мефодий, сосед, выручай! Я человек солидный, ко мне в офис приходят солидные люди, а там на стенах одни голые обои. Несолидно, понимаешь, как-то…» А ты мне отвечаешь: «О чем базар, Виктор Игнатьич! Да разве сосед не поможет соседу? Да завсегда пожалуйста!..» Ну, продолжай!

Мефодий, кажется, понял, чего от него хотят, и робко поинтересовался:

– Вы хотите заказать мне картину?

– Ну вот, быстро соображаешь! – заулыбался Тутанхамон. – Конечно, картину, что бы я еще, интересно, тебе заказывал? Не конкурента же, в конце концов! Ну и в каких картинах ты самый большой мастак? Природа? Море? Или, может, бабы голые?

– В портретах, – ответил Мефодий.

– Тоже неплохо! – кивнул Тутанхамон. – Помнишь, Колян, у Никифора на даче его портрет над камином здорово смотрелся. Никифор божился, будто штуку за него отвалил! А я хочу такой же, но в офис и за четыре. Понимаешь?

– А какой желаете размер? – поинтересовался Мефодий. – Высота, ширина рамы?

– Это тебе должно быть виднее, – задумчиво почесал лысеющую макушку Виктор Игнатьевич. – Но за штуку баксов это было где-то…

И Тутанхамон изобразил руками раму, имевшую размеры что-то около восьмидесяти сантиметров на полметра.

– Вот и посчитай, – добавил он. – Это за штуку, а надо за четыре.

– Будет вам портрет за четыре штуки! – уже не дрожащим, а вполне уверенным голосом пообещал Мефодий. – Портрет ровно в четыре раза больше, чем за штуку!

– Вот это деловой подход! – согласился Тутанхамон и, предлагая отметить заключенный договор, наполнил рюмки по третьему разу. – Проблемы будут?

Мефодий прикинул в уме: берем указанные заказчиком размеры, увеличиваем их в два раза; грубо округляя, выходило где-то метр пятьдесят на метр… Нет, с технической стороны проблем не было. Десять квадратов превосходного холста еще советской мануфактуры было год назад куплено за бесценок у бывшего обкомовского агитплакатчика. Грунтовка, краски – все это, как у практикующего специалиста, тоже имелось в избытке. Загвоздка была в другом – лицо (если выражаться предельно мягко) Тутанхамона: одутловатое, с двойным подбородком и торчащими, как ручки кастрюли, ушами, редкие бледные волосы и короткая, практически отсутствующая шея… И в масштабе один к одному оно не вызывало у Мефодия вдохновения, а уж воссоздание его на площади в полтора квадратных метра!.. Впрочем, выбирать не приходилось, однако выход из этой ситуации все-таки имелся…

Не желая показаться невежливым, Мефодий для начала извинился и только потом поинтересовался у заказчика, а как он посмотрит на то, если будет изображен не в канонических портретных традициях, а, скажем так, в контексте…

Воцарилась зловещая пауза, в ходе которой Тутанхамон и Колян обменялись вопросительными взглядами. По их реакции Мефодий понял, что выражение «изобразить в контексте» отсутствует в лексиконе обоих, а потому требует дополнительного перевода.

– Ну это если вы будете изображены не на задрапированном фоне, – как можно понятнее разъяснил он, – а, к примеру, играющим в казино, отдыхающим в сауне, стоящим возле вашего автомобиля или там…

Мефодий хотел закончить «… сидящим у камина с книгой», но передумал, поскольку так и не сумел вообразить подобную сцену.

Судя по тому, как у Виктора Игнатьевича вновь засверкали благородного металла зубы, Мефодий догадался, что предложение явно пришлось Тутанхамону по душе.

– А ты, Шишкин, и впрямь ученый! – уважительно произнес Тутанхамон. – Это ты сейчас дельную вещь сказал. Только… казино, баня, машина… Нет, все не то. Осточертело все это… Слушай, а вот, скажем, рядом с Эйфелевой башней сможешь меня запечатлеть? – И, заметив, как удивился его экстравагантному желанию Колян, пояснил: – Давно хотел туда мотануть. Елисейские Поля, Лувр, собор Парижской Богоматери… Мечта босоногой юности.

– Обижаете, Виктор Игнатьевич! – вконец осмелел Мефодий. – Да хоть на Северном полюсе…

Услыхав про полюс, Тутанхамон вдруг помрачнел, но не агрессивно, а с налетом легкой меланхолии:

– Нет, на полюс не хочу. Я за Полярным кругом первый срок мотал. Там холодно. И смотреть-то там нечего, а рисовать и подавно. Туда, Шишкин, меня отправлять не надо…

Под видом студента-заочника Мефодий проник в читальный зал областной библиотеки и самым бесстыжим образом выдрал лист из подшивки журналов «Вокруг света». На коварно добытом артефакте был изображен нужный фон его будущего полотна, нареченного в тайне ото всех «Парижские каникулы Тутанхамона Староболотинского».

Спать приходилось по три часа в сутки, но зато за десять дней все долги соседу сверху были полностью возвращены. Два дня из горячей декады штрафработ Мефодий провел в Тутанхамоновых апартаментах, где был предусмотрительно свернут в рулон один из шикарных иранских ковров и на голый пол водружен уже не переносной этюдник, а самый настоящий мольберт – одна из немногих имевшихся у Мефодия ценных вещей. А доставили мольберт наверх по узким лестничным пролетам Колян и его верные адъютанты. Строя на лице подчеркнуто аристократическое выражение, Тутанхамон покорно отпозировал положенное, изредка отвлекаясь то на телефонный звонок, то на перекур.

Задний план Мефодий рисовал уже дома. Подшивка попавшихся ему в библиотеке журналов оказалась за семидесятый год – то есть время, когда его заказчик пребывал в отроческом возрасте. Но ни мастера, ни его легкую кисть это не смутило, а потому вышедшее из-под кисти полотно частично можно было отнести к разряду фантастических.

…Виктор Игнатьевич Тутуничев – дородный мужчина сорока с лишним лет – в задумчивости стоял на набережной Ке-Дорсе, очутившись в Париже времен своей молодости, очевидно, при помощи не изображенной на картине машины времени. За его спиной спешили по делам парижане в короткополых фетровых шляпах и миниатюрные парижанки с накладными ресницами и в длинных плащах, одетые по моде той поры. По набережной катили круглозадые узкофарые «Ситроены», а в верхней левой четверти картины на фоне светло-серого неба уходила в зенит любимица Тутанхамона – широкобедрая стальная башня работы гениального Эйфеля.

Тутанхамон долго разглядывал себя на картине, сначала делал это в упор, едва не касаясь носом холста, а затем отошел в дальний угол зала. Он словно прикидывал, вся ли задолженная сумма представлена или хитрый Шишкин все же надул его на сотню-другую баксов.

– Ну, что скажешь? – поинтересовался Тутанхамон у присутствующего на просмотре Коляна.

– Без вопросов, Игнатьич, – Ятаган-младший свое дело знает, – отозвался тот. – Ты здесь почти как Шарль де Голль…

Инцидент с «Паджеро» был исчерпан. Напоследок Тутанхамон пообещал Мефодию свести его со своими друзьями из соседнего района, дабы художник имел возможность подзаработать, но на настоящий момент от друзей Виктора Игнатьевича предложений ни в письменной, ни в устной форме не поступало.

Зима выдалась и вовсе безденежной. Морозы стояли лютые; о работе в парке пришлось забыть. Все попытки нести искусство в массы в переходах метро вызывали лишь конфронтацию с работниками милиции, а потому приходилось уповать на единственно стабильный источник пусть не бог весть каких, но все-таки доходов – продбазу. Там по причине активного физического труда работать можно было при любых температурах.

Но едва Мефодию стало казаться, что с первыми мартовскими оттепелями он увидел и край своей трижды проклятой «черной полосы», как вдруг на него свалилась очередная напасть…

Раису было просто не узнать: норковое манто, высокие – выше колен – сапоги из тонкой кожи и внушительный слой косметики на лице, которой ей, если по правде, злоупотреблять было еще рановато. Однако при огромном Раисином желании быть достойной своего мужа Кирилла Ятаганова облик ее соответствовал все-таки не светской львице, а главной героине американской мелодрамы «Красотка», когда она еще только-только повстречала своего «принца». Но как бы то ни было, Мефодий обрадовался, увидев Раису Николаевну у себя на пороге.

Чего нельзя было сказать о ней самой.

Проходить в квартиру Раиса не стала и от чая отказалась.

– Ну и свинарник у тебя! – брезгливо скривив губки, заметила она. – А где пустые бутылки? Уже успел сдать с утра?

– Я перешел на марихуану, – ответил Мефодий. – Она весьма способствует раскрытию творческих чакр.

– Откуда у тебя деньги-то на марихуану! – хмыкнула Раиса. – Ты если на что и перейдешь, так это с дешевой водки на дорогую самогонку.

– Какими судьбами занесло вас в мою обитель? – с иронией поинтересовался Мефодий. – Уж не сломался ли под окном ваш «Роллс-Ройс»?

– Эта обитель не твоя, а наша, – уточнила нежданная гостья. – Кстати, о ней и пойдет разговор. Кирилл решил продать эту квартиру. Срок тебе на поиск другого жилья до конца мая.

В подобном неожиданном решении Кирилла чувствовалось сильное влияние его новой супруги, поскольку даже во времена катастрофической нужды в средствах Кирилл о продаже квартиры не заикался. Понятное дело, Мефодия это сильно огорчило, но виду он не подал.

– Что ж, – вздохнул он, – вернусь в свой фамильный особняк. Соскучился, понимаете ли, по палисандровым аллеям, гипсовым амурам и старому пруду. Уйду в добровольное загородное затворничество.

Раиса снисходительно покачала головой:

– А ты все тот же! Компенсируешь вечную нехватку денег плоским остроумием… Признаться, в первое время нашего знакомства оно мне даже нравилось, но потом я, к счастью, поняла, кто ты таков на самом деле.

– Можешь не повторять, я помню, – оборвал ее Мефодий. – Полный ноль как по оси абсцисс, так и по оси ординат, ничтожество и далее по списку синонимов…

– Именно! – кивнула Раиса. – Ну ладно, в общем, ты меня понял. До конца мая можешь еще разукрашивать здесь свои мешковины, а первого июня чтобы ни слуху ни духу. Да хоть приберись за собой, евроремонт мы уж как-нибудь без вас произведем…

– Могу оставить автограф на обоях, – съязвил Мефодий. – С вензелем великого портретиста квартирка уйдет по двойному номиналу.

– Пока, Петрович-Водкин, – помахала ручкой Раиса и, стряхнув с манто невидимую соринку, добавила на прощанье: – Пойду, а то молей тут у тебя нахватаю. Не буду отвлекать тебя от купания красных коней и разгона зеленых чертей. Может, лет через десять и заработаешь на каморку в коммуналке…

Жаль было расставаться с этой квартирой. За два года Мефодий привык к ней: центральный район, рядом метро – одна остановка до парка, телефон и замечательный вид из окна… Но ничего не поделаешь – придется срочно что-то подыскивать, раз уж было суждено осесть в этом городе.

Правда, сейчас, когда им заинтересовались представители неизвестной, но, судя по признакам, солидной фирмы «Небесные Врата», появилась вполне сбыточная надежда, что те помогут Мефодию решить и квартирный вопрос…

Вынужденное квартирное самозаточение позволило Мефодию вновь вернуться к своему любимому детищу, работа над которым после празднования художником Дня ВДВ была приостановлена по причине месячной госпитализации и последующей кабалы у Тутанхамона.

Детище это представляло собой грандиозное полотно, создаваемое Мефодием в редкие минуты свободного времени. На первый взгляд полотно чем-то напоминало легендарный «Последний день Помпеи» Карла Брюллова. Что-то общее было и в названии – «Содом: день высшего гнева».

Мефодий трудился над полотном уже довольно давно, почти с того самого дня, как переехал в квартиру брата. Порывы к созиданию сменялись периодами творческой апатии, но работа мало-помалу продвигалась. Зависти к популярности Брюллова Мефодий не испытывал, а писал полотно скорее из соображений профессионального совершенствования и душевной релаксации.

Озарение сюжетом о гибели древних городов Содома и Гоморры пришло Мефодию внезапно и словно бы само по себе. С Библией он был знаком поверхностно, поскольку все попытки прочтения ее успехом не увенчались по причине тяжелого для Мефодия литературного стиля этого произведения. Но сами библейские сюжеты нравились художнику и относились им к популярному среди любителей фантастики (к каким Мефодий относил и себя) жанру фэнтези. Крылатые ангелы, воинственные боги, мудрые цари и храбрые воины, всепобеждающее Добро и мерзкое Зло – именно это, а не извечные дискуссии вокруг Библии, и делало ее достойной внимания.

Идея божественной кары целым городам была в художественном плане весьма заманчива, потому и сумела закрепиться в голове Мефодия. Отдельные сценки, будто составленные им по чьим-то подробным описаниям, постепенно сложились в единое целое, и не запечатлеть в красках столь яркую композицию Мефодий посчитал сродни преступлению перед самим собой.

…Лежащий в горной долине город полыхал, словно политый напалмом. Падающие с неба потоки горящей субстанции – предположительно серы – стекали с крыш на улицы и мечущихся по ним людей. Небесный Огонь не щадил никого, пожирая горожан целыми семьями.

Люди спешили к городским воротам, надеясь за высокими стенами, ставшими теперь не защитой, а настоящей ловушкой, найти вожделенное спасение. Но его не ожидалось и там – гигантская фигура с крыльями размахом как у «Боинга-747», рубила направо и налево отражающим блики пожаров и покрытым бурыми пятнами крови огромным мечом всех, кто посмел переступить городскую черту. Что творилось у противоположных ворот, ракурс разглядеть не позволял, но, судя по торчащим из-за стены краям чудовищных крыл и взлетающим выше башенного парапета человеческим телам, – то же самое. Потоки крови лились по мостовым в уличные дренажные канавы…

А над застилающими небосклон облаками ядовитой гари нависало равнодушное – с холодным взглядом и плотно сжатыми губами – огромное лицо. Принадлежало это лицо тому, кто санкционировал резню, тому, кто обрушивал с неба тонны горящей серы, тому, кто, гордо именуясь Творцом, жизнь не только давал, но и отбирал…

В работе Мефодия Ятаганова не было подчеркнутых брюлловских поз, а была прежде всего заражающая своей панической энергетикой реалистичность. Наряду с присутствующими мифическими персонажами, земные вещи на картине выглядели более чем земными: человеческие внутренности вызывали у слабонервного зрителя тошноту, обугленные тела разве что не испускали горелого смрада, а кровь, казалось, была прорисована самой кровью.

Не считая Раисы, присутствовавшей при начале сотворения «Содома» (тогда еще без леденящих душу подробностей), первой, кто увидел почти готовое произведение и получил адекватное сюжету впечатление, оказалась соседка Мефодия по лестничной площадке Пелагея Прокловна – шустрая старушка неопределенного пенсионного возраста.

Соседи Прокловну хоть и уважали, но немного побаивались. Прокловна завешивала свою лоджию метелками сушеных трав и связками кореньев, собираемых в течение короткого сибирского лета, и всем в доме было известно, что она практикует магию, ворожбу и целительство. Однако вопреки слухам, человеком бабушка Пелагея была очень добрым и жизнерадостным, травами своими лечила практически весь микрорайон, а заговорами «супротив зубной хворобы» постоянно отбирала клиентуру у всех коммерческих зубоврачебных клиник округи. Ну а насчет «погадать – всю правду узнать» очередь к Прокловне не иссякала, как в застойные годы к Мавзолею и пивным палаткам.

Однажды, в особо морозный день, Мефодий занимался тем, что старательно прорисовывал лежащую возле огромной ступни ангела-истребителя отрубленную человеческую голову. В это время в дверь позвонили. Забыв по рассеянности прикрыть картину ширмой (художник ненавидел демонстрировать гостям незаконченные работы), присутствующий мыслями у ворот горящего Содома, Мефодий поплелся открывать нежданному посетителю.

В просьбе оказавшейся за дверью Прокловны не было ничего особенного: ей требовалось всего-навсего три листочка лаврушки. Ну а поскольку лавры голову художника пока не украшали, за лаврушкой пришлось пойти на кухню. Прокловна же, заинтригованная видимым из прихожей краем картины, на цыпочках прокралась в комнату, дабы лицезреть заинтересовавший ее объект целиком.

Вернувшись из кухни, Мефодий поначалу решил, что со старушкой случился эпилептический припадок. Прокловна не сводила выпученных глаз с картины, при этом ее трясла такая дрожь, что у соседей снизу наверняка качалась люстра. Вдобавок она непрерывно осеняла себя крестным знамением с такой скоростью, что Мефодий забеспокоился, как бы старушка не набила себе на лбу шишку.

– Свят-свят-свят!.. Спаси и сохрани!.. Матерь Божия, Пресвятая Богородица!.. – часто-часто шептали ее дрожащие губы.

– С вами все в порядке, Пелагея Прокловна? – участливо поинтересовался Мефодий, оторопев от вида пораженной непонятным припадком бабули.

– Свят-свят-свят!.. – продолжая судорожно креститься, попятилась Прокловна и, даже не взглянув на Мефодия и забыв о лаврушке, проворно ретировалась на лестничную клетку. Мефодий расслышал, как на захлопнувшейся двери ее квартиры заскрежетали многочисленные замочки, цепочки и шпингалеты.

«Как-то хреново получилось, – подумал Мефодий, возвращаясь к прерванному занятию. Пребывая в замешательстве, он даже не обратил внимания на то, что непроизвольно сунул принесенные им лавровые листки в нагрудный карман рубахи, согнув их пополам, будто денежную купюру. – Ни за что ни про что напугал хорошего человека. Раззява невнимательный!..»

С тех пор Пелагея Прокловна обходила Мефодия стороной, а если и сталкивалась с ним на лестнице, то бурчала что-то невразумительное и чуть ли не бегом скрывалась с глаз шокировавшего ее кровавым реализмом художника.

Друг Мигеля оказался намного старше его самого, однако был так же крепко сбит и подтянут. Он обгонял Мигеля в росте, имел пепельные волосы, но стрижку носил раза в два короче.

– Это Роберто, – представил психолога Мигель.

– Мефодий, – кивнул в ответ Мефодий.

– А полностью? – поинтересовался Роберто, глядя на него пристальным взглядом.

– Мефодий Петрович Ятаганов. Но можно просто – Мефодий, – слегка смутился художник и высказал предположение: – Судя по именам, вы иностранцы? Однако с русским у вас все в порядке. Где изучали? В Оксфорде?

– Можно и так сказать, – уклончиво ответил Роберто и без приглашения проследовал в комнату вслед за Мигелем.

– Вот оно – жилище истинного живописца! – произнес Мигель, осматривая скудное убранство квартиры. – Знавал я кое-кого из вашего брата в свое время. То же самое: стол, стул, кровать и все, что требуется для творчества. Но вот телевизоров у них тогда еще не было…

Пока Мефодий бегал на кухню заваривать чай, от которого гости не стали отказываться, они уселись на потертый диван и с интересом принялись изучать висевшие на стене наброски, темы которых варьировались в широком диапазоне – от отдельных персонажей к «Содому» до каким-то чудом не отправленных в мусоропровод грифельных образов незабвенного Виктора Игнатьевича.

– Это все, что у вас имеется? – спросил Роберто, принимая от Мефодия чашку с чаем.

– Конечно, нет, – ответил Мефодий и вытянул из-под стола три увесистых и покрытых слоем пыли папки. – Вот здесь точно все. Все, что выжило, я имею в виду. Так сказать, отражение моего творческого пути…

Не спеша попивая чай, Мигель и Роберто взялись рассматривать содержимое представленной им на суд первой папки. На задней стороне каждого рисунка карандашом была проставлена дата (полезная привычка, закрепившаяся за Мефодием еще со школьных времен), а потому творчество Мефодия рассматривалось в более или менее хронологической последовательности. Порой гости обсуждали тот или иной рисунок либо задавали Мефодию какой-нибудь уточняющий вопрос. В такой непринужденной атмосфере они проговорили примерно полчаса, успев разобраться с первым и начать просмотр второго архива.

– Так в чем же конкретно будет заключаться моя работа? – не выдержал наконец Мефодий. – Художественное оформление? Разработка дизайна? Если честно, я бы предпочел что-нибудь ближе к моему основному профилю…

– Работа у вас, если согласитесь, будет что надо, – неопределенно ответил Мигель. – А впрочем, согласитесь, куда вам деваться?..

Во второй папке пошли рисунки университетского периода. Просматривая очередной набросок, Роберто вдруг отложил его в сторону и вернулся на несколько листов назад, сравнивая эту и предыдущие работы.

– Можно задать вам один откровенный вопрос? – спросил он Мефодия. – Хотя, если вам станет неловко, можете не отвечать.

– Валяйте, вы же как-никак психолог, – позволил Мефодий. – Скелетов в шкафу я не держу, да и шкафа у меня, как видите, нет.

– Что такое из ряда вон выходящее случилось с вами в период… – Роберто перевернул лист с наброском и уточнил проставленную на обратной стороне дату. – …С ноября по январь девяносто …ого года? Не говорите, что не помните; этого просто не может быть.

Разумеется, Мефодий помнил. Ту зиму, когда он учился на первом курсе университета, забыть было не так легко. Словно наваждение, словно муза вошла в его жизнь та голубоглазая ангелоподобная красавица с параллельного факультета. Впрочем, как выяснилось позже, «муза» эта любила посещать не только его одного, а бывало, что и нескольких таких за вечер. Потом почти полгода Мефодий приходил в себя от глубоких психологических ран, но и выводов о жизни за это время тоже сделал немало.

– Безумные бури юношеских гормонов, – опустив глаза, проговорил Мефодий. – Первая серьезная любовь, первые серьезные разочарования. Все как у всех… Но как вы догадались?

– Заметно по изменению характера ваших произведений, – не стал делать секрета Роберто. – Мрачнее палитра, другие выражения лиц героев, больше «черных» подробностей. Любой психолог скажет вам об этом.

– Да, видимо, вы правы.

– Но здесь не рядовая первая любовь. Не вздохи по ночам. Здесь что-то более суровое…

Мефодий подумал: стоит ли говорить обо всех подробностях людям, которых он и знать-то толком не знает? Но раз уж те оказались настолько проницательны…

– Я на полном серьезе хотел покончить с собой. Даже опасную бритву купил…

Хотя о том, что он несколько раз садился в горячую ванну и подносил острое лезвие к своим едва различимым венам, Мефодий умолчал – это было уже чересчур личное. Однако…

– И вы, безусловно, пытались проделать это? Причем не один раз? Я прав?

– Да, правы, – вздохнул Мефодий и совсем сник – эти струны никто внутри его не задевал уже давным-давно.

– Может, хватит? – обеспокоенно обратился Мигель к психологу. – Парню все-таки тяжело.

Но Роберто не обратил на Мигеля никакого внимания и продолжал терзать болезненную для Мефодия тему:

– И чем все закончилось? Что-то должно было случиться еще. Прошу вас, расскажите, это исключительно для вашей пользы.

– Странные у вас правила при приеме на работу, – пробурчал Мефодий и, хотя давно должен был обидеться на такую бесцеремонность, тем не менее не обижался, чем вновь себя удивил. – Очень странные правила… Что у вас вообще за фирма такая?

– Будьте добры, не отвлекайтесь, – тактично вернул его к теме Роберто. – Пожалуйста, ответьте на вопрос.

– Вы знаете, сейчас это звучит смешно, но тогда… – Словно в подтверждение своих слов Мефодий кисло усмехнулся. – Я пребывал в таком заторможенном состоянии, что однажды на перекрестке меня сшиб грузовик. Я два месяца провалялся в гипсе. Но зато у меня появилось столько времени на раздумья, что в конце концов я понял: затея с самоубийством – такая ерунда…

– Есть! Именно то, что надо! – вдруг встрепенулся Роберто и многозначительно посмотрел на Мигеля. Мигель тоже закивал с видом совершившего крупное открытие лаборанта. – Вот она – первопричина спонтанного деблокирования альфа-кодировки! Сильнейший психологический стресс в сочетании с физическими страданиями! Вероятнее всего, на эту основу произошло наслоение еще каких-нибудь раздражителей… Вас не ошпаривали кипятком, не слепили ярким светом, не пугали громкими криками?

– Да вроде нет… – ответил испуганный столь бурной реакцией психолога Мефодий. – Хотя постойте: однажды ночью в больничной палате сквозняк распахнул окно, а моя койка находилась прямо под ним. Меня засыпало битым стеклом и, честно признаться, перепугало чуть ли не до… ну вы понимаете.

– Мигель, ты был прав! – хлопнул коллегу по плечу Роберто. – Мы пришли по адресу!

– Да, и чем дальше, тем больше всплывает интересного, – согласился Мигель.

Мефодий снова почувствовал себя полным кретином. Как и тогда, при телефонном разговоре с Мигелем, у него опять появилась навязчивая мысль, что над ним тонко и умело издеваются, но вот с какой целью – непонятно. Мефодий всмотрелся во мрак за оконным стеклом – не маячит ли за ним объектив скрытой камеры какой-нибудь развлекательной телепередачи. Но там ничего не наблюдалось; да и восьмой этаж как-никак!

– Может быть, объясните, что вы имели в виду? – с плохо скрываемым раздражением полюбопытствовал Мефодий. – Что это за порядки у вас в «Небесных Вратах»? У вас всех так нанимают: сначала лезут в душу, а потом морочат голову всякой белибердой?

– Поверьте: со временем вы все узнаете, – ответил Мигель. – И ничего странного не происходит; вы как раз тот, кто нам нужен. Я ведь вас уже предупреждал – только не обижайтесь!

Похоже, Роберто и Мигель выяснили все до конца, поскольку оставшуюся папку с рисунками пролистали за пять минут, и то, как было заметно, из чистой вежливости.

– Но вы, Мефодий Петрович, еще не показали нам самого главного, – аккуратно укладывая содержимое папки на место и завязывая тесьму, заметил Мигель. – Мы с коллегой хотели бы взглянуть на нее. Это разрешено?

И Мигель указал на спрятанный за ширмой «Содом: день высшего гнева».

– Конечно, – ответил Мефодий. – Правда, картина еще не закончена, но если хотите… – Он встал со стула и отодвинул ширму в сторону. – Но только не думайте, что я и в жизни такой кровожадный садист. – «Фрейдисты хреновы!» – Это лишь замашки на правдоподобие и не более…

«Нет, что-то положительно не так с моим «Содомом», – думал Мефодий, глядя на то, как его работодатели взирают на полотно. – Что-то ненормальное получилось, какая-то мистическая картина. Кто бы ни глянул, так чуть не в обморок!..»

А реакция на картину гостей немногим отличалась от реакции Пелагеи Прокловны. И Роберто, и Мигель сразу же повели себя, словно младшие офицеры при появлении старших: подорвались с дивана и вытянулись во фрунт или некое подобие оного. Но через секунду оба расслабились и, как бы стыдясь своего поведения, покосились на Мефодия. Однако никто из них не уселся, а медленно, будто не на шутку опасаясь полотна, оба приблизились к картине и замерли с выпученными глазами и раскрытыми ртами.

– Хозяин! – ошарашенно проговорил Роберто. – Не может быть! Это же лицо Хозяина!

– Агент Пелагея давала голову на отсечение, что это Хозяин, – ответил Мигель. – Но я не думал, что он будет настолько похож!

Последние слова Мигеля словно плеткой стеганули по ушам Мефодия.

– Позвольте, – возмущенно обратился он к гостям, – вы что же, знакомы с моей соседкой Пелагеей Прокловной? Так, значит, вы знали обо мне еще до встречи в парке?

Оба работодателя переглянулись.

– Назад дороги нет, – сказал напарнику Роберто. – Ты сам только что видел это. Еще ни один смертный не изображал Хозяина с такой точностью! Это уже не рука землекопа. Это даже не рука агента. Это уже практически рука Исполнителя! Альфа-кодировка взломана, это бесспорно! Теперь его мозг готов к полному деблокированию.

– Ты прав, – подтвердил Мигель. – Обрати внимание: после спонтанной деблокировки его стресс не усугубился, как у многих ему подобных, а наоборот – полностью сошел на нет! Регуляция эмоционального всплеска опять же уровня Исполнителя. И еще пример: Пелагея сказала, что он был безумно влюблен в свою жену, а она ушла от него, да еще к его родному брату! И что же наш герой? Вены, как раньше, не режет, в истерику не впадает, как жил, так и живет. Спокоен, как…

– …Как Исполнитель!

– И мы выяснили это после простого собеседования! Что же тогда нароет у него в мозгу Гавриил?.. А ну, давай до полноты картины дадим ему попробовать усмирительный сигнал, но не одинарный, а двойной!

И оба они пристально уставились Мефодию в глаза. Их гипнотизирующие взгляды вызвали у Мефодия накатившее мощной волной чувство панического ужаса, колени его задрожали, и он попятился к стене.

– Что происходит, мать вашу?.. – стуча в испуге зубами с частотой швейной машинки, проговорил Мефодий. – Вы кто? Что вам от меня надо? А ну, выметайтесь отсюда, ненормальные, а не то позову на помощь! У меня наверху знаете кто живет? Да он вас в пудру изотрет!..

«Ненормальные» будто вняли его просьбе, и взгляды их вновь стали человеческими. Мефодий же, словно с него только что сбросили два или три лежавших на плечах мешка с сахаром, бессильно плюхнулся на стул и тяжело задышал. Пот с него сбегал ручьями.

– Что и требовалось доказать! – воскликнул Мигель. – Стандартный землекоп уже давно бы валялся пластом!

– Да, двойной усмирительный свалит даже агента, – подтвердил Роберто и заключил: – Мы с тобой, Мигелито, обнаружили уникальную по всем параметрам личность. Такая попадается раз в столетие! Это не кандидат, а самородок. Надо забирать парня.

– И когда? – поинтересовался Мигель.

– Как можно скорее! Немедленно!..

– Вы не из адвокатской конторы, – вяло выдавил из себя «самородок». – Откуда вы? Забугорные спецслужбы? ЦРУ? «Ми-шесть»? МОССАД? «Сюртэ»? Вербуете? Но я же ничего не знаю и ничего не умею! Я – художник. Или нет, вы – террористы! Да, именно так – чеченские террористы! Зомбируете меня, чтобы я протащил куда-нибудь бомбу!

Собрав в кулак остаток сил, Мефодий выхватил из-под себя табуретку, зажал ее ножки в сведенных судорогой пальцах и кинулся на незнакомцев.

– Мелко мыслите, Мефодий Петрович, – сказал Мигель, с нечеловеческим проворством перехватив табуретку и шутя вырвав ее у Мефодия из рук. Нападавший потерял равновесие и брякнулся к ногам Роберто, который при этом даже бровью не повел.

– Я понимаю: воображение у вас – черта профессиональная, – продолжал Мигель, обращаясь уже к лежащему Мефодию, – но оно далеко от истины. Мы не те, не другие и даже не третьи, о ком вы сейчас думаете.

– А… кто же вы… тогда? – прохрипел Мефодий и попытался подняться, но Мигель наступил ему на спину и придавил к полу.

– Скажи мы вам сейчас, вы все равно не поверите, – вздохнул Мигель и обратился к Роберто, который, как уже догадался Мефодий, был в этой парочке за старшего: – Что будем делать? Потащим его на «точку»?

– До «точки» далеко. Ты глянь, какой прыткий – еще удерет, а «усмирительный» не действует. Воспользуемся квартирой агента. Веди его к Пелагее, она нам поможет, а я пока свяжусь с «конторой»… Крепкие руки перевернули Мефодия лицом вверх с такой легкостью, будто он был обычной пуховой подушкой.

– Еще раз прошу: не обижайся, приятель, ладно? – сказал Мигель, склоняясь над поверженным. – Я знаю: ты хороший человек и не виноват в том, что происходит. Никто из нас не виноват. Этот порядок устроен не нами; мы лишь его часть и обязаны подчиняться его законам. И ни у тебя, ни у нас пути к отступлению уже нет. Что ж, раз усмирительным сигналом тебя не пробить, надеюсь, что это пока действует…

И кулак Мигеля коротко ткнул Мефодия в лоб. Художник стукнулся затылком об пол, и сознание его предательски отключилось…

Мефодий уже бывал дома у Пелагеи Прокловны, а потому, вновь вернувшись в реальность, без труда определил свое местонахождение: он сидел в кресле с выцветшей обивкой, купленном Прокловной, очевидно, еще при правлении Леонида Ильича.

Однако этим визуальным определением все и ограничилось. Попытка пошевелиться и придать телу ровное положение закончилась ничем – Мефодий был основательно связан по рукам и ногам. Не получилось издать и протестующий крик – во рту у него была зафиксирована резиновая кость для собак, с которой обычно играл энергичный фокстерьер Пелагеи Прокловны – Тузик.

Сама бабушка Пелагея, скромно сложив руки на коленях, притулилась в уголке дивана. Рядом с ней, высунув розовый язык и виляя купированным хвостиком, крутился владелец резиновой кости, с нескрываемым недовольством посматривавший на тискающего зубами его собственность Мефодия. Вид у Пелагеи Прокловны был такой, словно хозяйкой здесь являлась не она, взглядом старушка старалась не встречаться со взглядом художника и смотрела куда-то в темноту за окном.

Мефодий прекрасно помнил все подробности визита к нему двух «работодателей», помнил их странное поведение и последовавшую затем вспышку своего геройства, но каким образом очутился здесь, вспомнить не смог. Он хотел попросить Пелагею освободить ему рот, однако сумел издать лишь герасимовское «му-му». Прокловна отвлеклась от ночного Староболотинска, испуганно и жалостливо поглядела на Мефодия, а затем поднесла палец к губам: дескать, помалкивай пока!..

– Ну что, очнулся? – услышав мычание, в комнату вошел Мигель. – Голова не болит? Лучше скажи честно, это для твоего же блага.

Мигель сбросил пиджак и рубаху и остался в футболке, что указывало на ожидающую его некую энергоемкую и, вероятно, грязную работу. Мефодий обратил внимание, что оба запястья на руках Мигеля были перехвачены кожаными напульсниками. С внутренней стороны напульсников – аккурат возле самых ладоней – крепились странного вида приспособления, слишком большие для наручных часов. По форме эти приспособления напоминали овальные бруски алюминия размерами с мобильный телефон, но серебрились они во много раз ярче матового алюминиевого блеска. Никаких дисплеев и кнопочек на этих штуках не наблюдалось; просто сплошной металл и притягивающие их к запястьям ремни.

Мигель перехватил заинтересованный взгляд Мефодия и счел необходимым пояснить:

– Скоро сам обо всем узнаешь, потерпи немного. И ничего не бойся – здесь никто не желает тебе зла, клянусь своей честной репутацией.

«Тогда на хрена связали, мудозвоны с честными репутациями?» – хотел крикнуть Мефодий, но слова его так и не смогли проникнуть сквозь кляп во рту.

– Очень даже тебя понимаю. – Мигель придвинул стул и оседлал его задом наперед, положив руки на высокую спинку. – Страх, но одновременно и любопытство? Или нет – любопытство все же прежде всего, а затем страх, так? Так!.. А ведь когда-то и я точно так же лежал связанный, а некий Синберторикс, светлая ему память, утешал меня перед деблокированием… Как же давно это было! Тысяча пятьсот десятый?.. Или пятнадцатый?.. Какая, впрочем, разница…

Мефодий снова замычал и выразительно указал глазами на кляп, а затем помотал головой, пытаясь объяснить Мигелю, что все это лишнее и он ни вопить, ни звать на помощь не будет. Но Мигель не обратил на его пантомиму никакого внимания.

– В какой-то степени нам с тобой повезло, – наставническим тоном вещал он. – Мы – Просвещенные! В отличие от остальных наших современников мы узнали гораздо большую часть Истины, продвинулись в своем развитии на более высокий уровень! Не всю Истину, нет – боюсь, что сам Хозяин полностью ее не ведал, – но точно смогли заглянуть далеко за горизонт обычных знаний… Вот Роберто, к слову, не таков. Он был рожден в семье Исполнителей, а не землекопов. Все, что мы – Просвещенные – получаем через деблокирование, было заложено в нем изначально… – Мигель краем глаза покосился на дверь комнаты, потом продолжил: – Я бы на твоем месте запомнил этот момент – он весьма знаменателен, но, говоря по правде, ничего приятного в деблокировании нет. Больше возможностей, больше функций, но вместе с этим и больше проблем. Как там у Анаксагора? «Чем больше знаешь, тем больше не знаешь»… Землекопы ведь как дети: они видят Мир плоским и ограниченным, больше фантазируют об Истине, чем познают ее, но это не их вина… Такими создал их Хозяин, такими они ему были дороги, и такими они остались после его ухода…

Мигель вздохнул.

Хлопнула дверь, и в комнату вошел Роберто, тоже в одной футболке и с такими же серебристыми утяжелителями на запястьях.

– Смотритель прибудет через час, – сообщил он и обратился к Пелагее Прокловне: – У вас не найдется чего-нибудь перекусить? А то у нашего друга, кроме банки тушенки, в холодильнике ничего и нет.

Прокловна с готовностью подскочила с дивана и, сопровождаемая верным Тузиком, прошаркала тапочками на кухню.

– Кто из смотрителей прибудет: Свенельд или Гавриил? – спросил Мигель.

– Гавриил, – ответил Роберто. – Говорит, давно не практиковался, да и не терпится ему увидеть нашего уникума.

– Не лучший деблокировщик, – заметил Мигель. – Однако и не худший.

– А кто деблокировал твою голову? – полюбопытствовал Роберто.

– Джейкоб.

– Да брось ты!

– Нет, серьезно – сам Джейкоб! – Мигель произнес это с подчеркнутой гордостью. – Он бился надо мной три дня!.. Я был тогда маленьким кастильским парнишкой, сидевшим в подвале у инквизиторов. А угодил я в Святую палату за то, что после попадания в меня молнии приобрел способность парализовать взглядом людей…

– Значит, так ты лишился своей «невинности» – альфа-кодировки!

– Да… А видел бы ты, как они проводили дознание! Глаза завяжут, морды воротят – боятся, мерзавцы, как бы я их ненароком в статуи не обратил!.. Но, на мое счастье, среди местных альгвазилов агент оказался. Он-то и вывел на меня Синберторикса, а тот приволок смотрителя Джейкоба. Джейкоб выдал себя за самого Великого Инквизитора Хименеса и под видом того, что ведет со мной душеспасительную работу, произвел мне полное деблокирование, после чего забрал с собой… Я избежал аутодафе лишь благодаря ему и Синберториксу. А вот родителям моим повезло меньше. Намного меньше…

Из кухни послышался зов Пелагеи Прокловны, и странная парочка отправилась не то еще ужинать, не то уже завтракать.

Мефодий мусолил во рту резиновую кость («Небось и водой не ополоснули, а прямо из пасти Тузика вырвали да мне сунули, уроды!») и, предчувствуя нечто неприятное, постарался осмыслить то, о чем только что слышал.

Бред! Полный бред! Хозяин, землекопы, Исполнители, смотритель… Кто эти люди? Террористы? Вероятно, хотя та бредятина, которую они несли, была чересчур бредовой даже для террористов. Да и вежливые они слишком для боевиков с Кавказа…

Но больше беспокоило Мефодия другое: кто этот смотритель Гавриил и что он собирается делать с его, Мефодия, головным мозгом? Все это было бы весьма любопытно, если бы не вызывало такого страха перед собственной участью…

Смотритель объявился, как и ожидалось – ровно через час. Столкнись Мефодий со смотрителем на улице, вообще не обратил бы на него внимания: невзрачный мужичонка преклонного возраста, лысеющий, в сереньком костюмчике, какие вышли из обихода, еще когда Мефодий ходил в детский сад. Но, несмотря на это, вид у смотрителя был не обрюзглый, напротив, он походил на этакого бодрячка-физкультурника.

То ли дверь в квартиру Прокловны оказалась незапертой, то ли Гавриил имел собственный ключ, но нарисовался он в комнате настолько беззвучно и неожиданно, что сидевшие на диване и, казалось, дремавшие Роберто и Мигель поначалу его даже не заметили.

– Ну зачем же так сурово с кандидатом? – вместо приветствия пожурил их Гавриил. Звук его голоса заставил обоих надзирателей вскочить и принять некое подобие строевой стойки. Где-то на кухне из рук Пелагеи Прокловны вырвалась и разбилась об пол тарелка, а сама она влетела в комнату и, плюхнувшись пред гостем на колени, припала губами к его руке.

– Что ж ты, батюшка, не позвонил-то? – залепетала старушка, чмокая Гавриила в запястье. – Уж напужал так напужал! Едва я, родненький, не окочурилась…

– Встаньте, агент Пелагея! – вырвав руку, строго сказал Гавриил. – Сколько раз предупреждал: никакой я вам не батюшка, и это ваше показное раболепие меня нервирует! Достаточно было просто сказать «добрый вечер».

– Не гневайся, батюшка, – не унималась Пелагея, однако с колен поднялась. – Воспитаны мы так; нельзя нам по-другому пред божьими посланцами…

– Божьими, господними!.. – проворчал Гавриил. – Вроде опытный агент, продвинутый человек, а верите в эту вашу древнюю мифологию.

– А как же не веровать-то, батюшка, – возразила Пелагея. – Ежели бы сызмальства не уверовала, не явились бы вы ко мне тогда, среброликие мои!..

– И то правда, – все же согласился с ней смотритель и, отвернувшись от Пелагеи, обратился к Роберто и Мигелю: – Ну-ка, немедленно выньте изо рта кандидата эту дрянь! Что, интересно, он о нас думает? А, знаю: «Уроды!» – вот что! И не стыдно? Прямо нелюди какие-то, право слово! Нет бы утешить парня, проинструктировать…

– Существовала вероятность, что кандидат будет звать на помощь, – попытался оправдаться Роберто.

– Вижу: не будет! – уверенно заявил Гавриил и посмотрел в глаза Мефодию с таким миролюбием, что у того разом пропал весь агрессивный настрой. Просто был и вдруг исчез, а в голове появилась приятная безмятежность.

Мигель выдернул имитатор берцовой кости у Мефодия изо рта и вернул его законному владельцу, который признал в смотрителе закадычного друга и, виляя куцым хвостиком, вертелся возле его ног.

– Дайте воды! – первым делом потребовал Мефодий, желая как можно скорее избавиться от противного привкуса резины.

– Кстати о воде, – встрепенулся Гавриил. – Все готово?

– Все готово? – Роберто переадресовал вопрос Пелагее Прокловне.

– Все, батюшка, – ответила она, заботливо поя Мефодия из кружки. – Как ты и велел: вода, свечи, вязальные спицы и нашатырь.

– Может, хоть вы объясните, что все это значит? – обратился Мефодий к смотрителю. – А то эти двое несут всякую чушнь. Я случаем не…

– Нет, вы не донор, и ваши органы нам не нужны, – опередил его с ответом Гавриил.

– Но…

– Да, читаю ваши мысли.

– …

– Да, на полном серьезе. И потому попросил бы вас поменьше оскорблять меня мысленно.

– Да я и не думал…

– А «старикашка членоголовый» – это разве не мне?

– И вправду читаете мысли! – убедился наконец Мефодий, ибо смотритель действительно умел отвечать на вопросы еще на стадии их формирования. – Извините, пожалуйста!

– Не извиняйтесь, Мефодий Петрович, – отмахнулся от него Гавриил. – Вам теперь частенько предстоит меня костерить за глаза. Вон эти же двое не извиняются, хотя за прошедшие пять минут просклоняли меня на восьми языках, включая якобы нерасшифрованный язык этрусков.

Роберто смущенно отвернулся, а Мигель картинно возвел глаза к потолку…

Несмотря на то что в роли связанного пленника Мефодий очутился впервые в жизни, он почему-то не испытывал ни паники, ни желания убежать. Страх был, но это был не страх перед смертью или предстоящими мучениями, а скорее страх перед неизвестностью, страх перед закрытыми вратами (Небесными Вратами?), которые вот-вот распахнутся, и оттуда…

Да и с появлением смотрителя Мефодий почувствовал себя странно, будто снова вернулись студенческие годы и они с компанией однокурсников опять запускают по кругу ароматно смолящий косячок. Само присутствие Гавриила действовало на Мефодия успокаивающе, мало того – Мефодия не покидало чувство, что он знает этого человека с самого рождения. Знает, как родного отца, и безраздельно доверяет ему во всем. Возможно, это было следствием некоего гипноза, которым Гавриил воздействовал на его мозг (раз уж смотритель угадывал мысли с такой проницательностью, то наверняка владел и гипнозом). Но тем не менее, как бы ни расценивать это воздействие, оно здорово помогало Мефодию сохранять бодрость духа.

– Прежде чем явиться сюда, заглянул посмотреть на вашу, Мефодий Петрович, работу, из-за которой весь сыр-бор и приключился, – сказал Гавриил, снимая пиджак и вешая его на спинку стула. Руки Гавриила в отличие от рук Мигеля и Роберто были безо всяких серебристых приспособлений. – Вы знаете, впечатляет! Городок был, правда, чуть поменьше, да и мы с покойным Синберториксом не были такими уродами, но Хозяин!.. Я чуть не упал, когда в глаза ему глянул! Потрясающее сходство! Такого сходства изображения с оригиналом я за свою жизнь не встречал ни разу. Нас, смотрителей, очень трудно… да что там трудно – невозможно! – поразить чем бы то ни было, но клянусь: вам это удалось.

– Вы хотите сказать, что были в Содоме?! – удивился Мефодий, глядя на Гавриила сквозь дымку собственной эйфории.

– Да, я и есть тот из немногих смотрителей, чьи имена вошли в вашу Библию с глупыми приставками «архангел», – ответил Гавриил. – И я действительно там был. Тот крылатый переросток, что из-за стены не виден, – я и есть. Так что к вашим услугам!.. Но крови я пролил тогда гораздо больше, чем вы предположили. Мои слэйеры прорубили в толпе целые просеки. Сам весь с ног до головы в кровище был, Синберторикс тоже. Хозяин потом нас за это в смотрители и повысил… Да, было время. Это сейчас вы, Мефодий Петрович, ничего не понимаете. Однако послезавтра к вечеру вы будете знать все, абсолютно все, что должен знать Исполнитель. Ну что ж, не будем отвлекаться. Ты и ты… – Он ткнул пальцем в подчиненных. – С вами деблокированием я уже однажды занимался, потому на технике процедуры заостряться не буду. Ты, Роберто, – первый ассистент, ты, Мигелито, – второй. Начинаем с удаления остатков альфа-кодировки и далее по порядку до «дельта» включительно. Мелочью с «ипсилон» по «лямбда» займемся завтра вечером. Агент Пелагея!

– Здесь я, батюшка!

– Заприте двери и никого не впускайте. Будете приводить кандидата в чувство, когда прикажу. Сердце у вас, Мефодий Петрович, выносливое – как-никак тяжести таскаете, – поэтому работать буду по ускоренной программе. А лично вам приказываю расслабиться и не нервничать.

– Аминь! – ответил Мефодий, сам того не ожидая; просто бессознательно вырвалось.

Смотритель и Исполнители, однако, одобрительно закивали.

– Абсолютно грамотный ответ! – заметил Гавриил. – Как и положено. Значит, готовы сотрудничать. И все же на всякий случай я сделаю вот так…

И Гавриил легонько прикоснулся пальцем к кадыку Мефодия. Продолжающий пребывать в эйфории Мефодий хотел спросить, сможет ли он после этого их деблокирования держать в руках кисть, но из его горла ничего, кроме дыхания, не вылетело, словно голосовых связок там не было отродясь.

– Так будет намного лучше, – подытожил Гавриил, а затем проверил Мефодию зрачки. – Хм, по-моему, многовато я накрутил кандидату положительных эмоций… Ладно, ничего страшного. А ну-ка, уважаемый кандидат, как вы представляете свое будущее?.. Вот как? Ну что ж, тогда добро пожаловать за врата Рая, просвещенный Исполнитель Мефодий!..