Прошла неделя.
Они работали с Элорантой в том же кабинете. «Записки охотника» уже были прочитаны от корки до корки. Почили в бозе загадочный помещик Чертопханов и его жилец Недопюскин. Завершили круг земной жизни студент Авенир Сорокоумов, мельник Дмитрич и крепкий мужик Максим из рассказа «Смерть». Скончалась мученица Лукерья из «Живых мощей». Померли пациенты лекаря Трифона Иваныча из рассказа «Уездный лекарь». Утонул двенадцатилетний фантазер Павлуша из «Бежина луга»… «Да, удивительно умирают русские люди». Бренность жизни человеческой предстала перед Элорантой во всей своей неприглядной простоте. «Суета сует, и все – суета».
И вот теперь Пронин душевно рассказывал заключенному о своей боевой молодости. Элоранта привычно пил кофе, ел эклеры из «Праги» и курил. Пронин пил небольшими глотками кофе, улыбался и откровенничал. Он решил противопоставить смертоносной, хотя и искусной тине дореволюционной жизни жизнеутверждающую реальность социализма.
– Приказ Реввоенсовета был лаконичен. В духе Гражданской войны: «Все на борьбу с Юденичем!» У нас командиром был Афанасьев. Потом он стал комдивом. Настоящая его фамилия – Ованесов. Старый большевик из Тбилиси, с Авлабара. Это такой армянский район в старом Тифлисе. Не бывали? Куда до него чреву Парижа! Там крадут и торгуют даже под землей. Даже над землей… Получили мы приказ, ну и бросились на борьбу с Юденичем. За счастье всего трудового народа. Всех стран, между прочим! А Ованесову в первом же бою отрубило руку. Казачок какой-то лихой шашкой замахнулся – и все. Здравствуй, товарищ Ованесов, ты теперь инвалид!
Пронин невесело улыбнулся.
– Огневые были годы. Так Ованесов научился рубать шашкой левой рукой и стрелял в пуговицу с расстояния восемьдесят метров, хотя до этого правшой был. Не верите? Да вот те крест! Диалектически-материалистический крест! Время тогда такое было – лихое. Много появилось героев. Настоящих богатырей. По-армянски богатырь – «пехлеван» будет. Это мне Афанасьев рассказывал. Сергей Вартанович. Наш командир. А в Первую империалистическую он под началом Юденича бил турок на Кавказском фронте. И как о военном командире о Юдениче говорил только в превосходной степени. Только в превосходной! Время было такое. Ну, это вы уже поняли.
Элоранта пил кофе и с аппетитом жевал эклеры. С помощью этих пирожных да еще рассказов о героическом комдиве Ованесове Иван Николаевич надеялся вызвать вникшего в тонкости русской культуры Элоранту на откровенный разговор. Во время чтения он, правда, тоже баловал эстонца ресторанной едой. Но это была пища попроще: солянки, окрошки, биф а-ля Строганов, расстегаи с рыбой и грибами, судак-орли… Эклеры он приберег на десерт.
А еще, как говорится, для особо трудного случая, у Пронина был приготовлен патефон со специально подобранными пластинками. Тут и джаз, и памятная всем Марлен Дитрих – «Голубой ангел», цыганские романсы… Но был и Лемешев, Шаляпин, фронтовые песни… Самому Ивану Николаевичу особенно нравилась песня «Шумел сурово брянский лес» в исполнении Георгия Абрамова.
Сейчас Пронин раздумывал: стоит ли прокрутить для Элоранты эту пластинку или он занервничает, услышав песню, в которой поется об удачном партизанском налете на немецкий штаб?.. Тут ведь дело двояко может повернуться. И все расходы на угощение потенциально перевербованного агента окажутся пущенными на ветер. Может, лучше снова поставить Александра Вертинского – «Мадам, уже падают листья»? Или «В бананово-лимонном Сингапуре»? Историю эмигрантских скитаний и возвращения певца на Советскую Родину в сорок третьем году он уже поведал внимательно слушавшему Элоранте. После некоторых раздумий Пронин выбрал песню Вертинского «Откровенный разговор».
– Да, товарищ Элоранта, так-то оно так, да только пора и вам что-нибудь мне, старику, рассказать. А то моя-то болтливость всем известна, а вот вы…
– Болтливость?
Элоранта прожевал очередное пирожное. С обращением «товарищ» бывший коммерсант уже свыкся.
– Разве у вас в управлении держат болтунофф? Я ви-ител фаш плакат с надписью «Полтун – на-хот-тка для шпий-она»…
– Ну а я – разве не находка для шпиона? С русской классикой вас познакомил, теперь вот к десертным меню лучших московских ресторанов приобщаю. Да, дорогой эстонский товарищ, мне за вас от начальства уже влетело.
– Как влет-тело, так и выл-летит, – неожиданно огрызнулся тот.
Пронин улыбнулся: его собеседник делал успехи. Вертинский в этот момент запел:
Чем ворчать и омрачать свидание,
Улыбнись и выслушай меня:
Человек без нового задания –
Все равно что спичка без огня.
Пронин улыбнулся и подхватил концовку песни:
И давай, запомним, друг мой милый,
Нынче мало Родину любить.
Надо, чтоб она тебя любила!
Ну, а это надо заслужить.
– Это хорошо, это по-нашему. Товарищ Вертинский положил на музыку стихи молодого советского поэта – Сергея Смирнова. Да я вас с ним познакомлю, он общительный парень. Фронтовик, между прочим. Как вам песенка?
Элоранта неопределенно хмыкнул.
– А по-моему – содержательно и боевито, – продолжал Пронин. – А ведь что он раньше пел? Помните? «Ах, где же вы, мой маленький креольчик?» Впрочем, тоже неплохо. Ведь маленький креольчик может и подрасти.
Пронин запел, жестикулируя, словно играет на рояле:
Мой маленький китайский колокольчик.
Капризный, как дитя, как песенка без слов.
– А нам с вами нужны слова. И хорошо бы – побольше нужных слов. Теперь я обязательно поставлю вам еще одну песню – мою любимую. Про войну. Кстати, у меня для вас приготовлен небольшой, но уютный домик в Валентиновке. Это такая небольшая подмосковная станция. Домик так себе – рубленый, с русской печкой. Ну, там личный колодец, хозяйство имеется. В хозяйстве и патефон найдется. Я вам пластинок подброшу. Там, конечно, безлюдно. Одиноко. Нет женского общества. Но у меня со времен моего унтер-офицерства в Прибалтике… Да-да, я ведь был унтером Гашке… Не слыхали о таком? Так вот, у меня осталась небольшая, но эффектная коллекция французских картинок… У гестаповских геноссе она пользовалась бешеным успехом. Поделюсь. И никто там не тронет нашего хорошего товарища, скажем, финна. И фамилия у него будет не Элоранта, а, к примеру, Валтонен. Товарищ Айно Валтонен. Может быть, он будет даже личным другом товарища Рахья. Да что там Рахья, мы его с самим Отто Вильгельмовичем Куусиненом сведем. А что – какие наши годы? И у него будет чистый советский паспорт. И пенсион от государства. Каково? Пусть с меня за это погоны сорвут, а я это вам обещаю и этого добьюсь. Только услуга за услугу. Идет?
– Услуга?
– Именно. Налейте мне кофе, пожалуйста. И подробно опишите известную вам немецкую агентуру в Союзе. Но не только мертвецов, а и тех, кто жив и действует, у кого нос в табаке. Мне кажется, это хорошие условия. К тому же, надеюсь, вы понимаете, что ждет вас в противном случае… А ведь у нас научились готовить хороший кофе! А вы говорите – грядущий хам…
Элоранта поморщился:
– Ничего я такого не говорю… Дадите подумать? Неделю? Я мало информирован.
Пронин замахал на него руками:
– Да что вы думаете об этой ерунде, я вас про кофе спрашиваю! Амброзия! Пили вы что-нибудь подобное в Европе?
Эстонец отрицательно покачал головой.
– Вот то-то и оно. Не то что ваши гестаповские помои. А вы говорите – неделю подумать. Думайте неделю. Думайте две недели. В наше стремительное время думать стало почти что роскошью. А мы вам эту роскошь позволяем. Думайте.
Пронин сделал приглашающий жест рукой.
– Пейте наш абиссинский кофе, ешьте наши французские эклеры. Мало информации – это тоже информация.
Пронин протянул ему руку. Элоранта сделал ответный жест.
– Партнеры?
– Две недели, – подытожил Элоранта. Майор Пронин лучисто улыбался бывшему недругу.
– А вы знаете, в кафе гостиницы «Москва» готовят просто восхитительное сливочное мороженое. С вишнями… Я, пожалуй, закажу к нему на послезавтра бутылочку муската. Не поверите, но лучший в мире мускат делают в Крыму. «Мускат белый Красного камня». Его надо обязательно попробовать! Шедевр… А вы уж две недельки подумайте. Жаль, что не могу дать вам больше времени. У меня еще в запасе осталось немало рассказов о героях последних войн. Да и о себе мог бы рассказать подробнее. И о своей работе. Вам бы, уверен, было интересно. Ведь у нас очень нужная и важная работа. Она неплохо вознаграждается, потому что народ заинтересован в нашей работе. А это, прошу вас учесть, народ-победитель!
Оставшись в кабинете один, Пронин поставил на патефонный круг свою любимую пластинку, опустил иглу. И «Брянский лес» тотчас «зашумел». Эта песня ему напоминала об оккупированной Прибалтике, о недавних боях.
И сосны слышали окрест,
Как шли на немцев партизаны…