Жнет девушка рожь, умаялась, но остановиться нельзя, да и не девушка она совсем, а бабочка молодая.
Жнет, пот глаза застилает, усталость такая – что сил нет, а передохнуть не хочет, надо до вечера как можно больше убрать.
Летом день год кормит, а ну как батюшка-свекр приедет, а она валяется, так и взгреет кнутом, а потом еще мужу нажалится, как тот домой, с войны этой треклятой, приедет, кайзера какого-то бить поехал.
Много молодых мужиков да парней позабирали, все ли вернутся?
Старается Даша – так зовут молодку – не думать о том.
Жнет, с силой, с яростью, пот лицо заливает, ноги подкашиваются, глаза закрываются, видится ей ручеек, будто под деревом журчит, водичка студеная, только руку протяни – и наполнится ладонь живительной влагою.
Тряхнула головой Даша, оглянулась кругом – только марево от жары над полем стоит.
«Аннушка… Аннушка, о, боженьки».
Метнулась птицею до березы, что на меже выросла, там дочушку полуторагодовалую в теньке положила спать, а сама тем временем на поле поспешила.
Бежит бабочка, спотыкается.
«Аннушка, Аннушка…»
Смотрит, девчончишка на кривых ножках стоит, качается и улыбается во все четыре зуба, ручонки куда-то тянет.
«Аннушка», – подскочила, а взять не может дочку, будто кто-то вверх поднял.
Дарья прыгает, плачет, а она будто по воздуху плывет и хохочет.
– А ну стой! – грозным голосом крикнула Даша. – Стой, кому говорю, а ну отдай дите, негожая, отдай, мое, не смей!
Услышала смех, тихий, переливистый. Смотрит – Аннушка ручками будто кого за шею обвивает.
– Стой, не с места, отдай дитя, поганка!
– А если не отдам? Тебе не нужна, я себе заберу.
– А ты себе роди сначала, слышишь? Забирательница нашлась. Что? Не от кого родить-то? Видно, страшная такая, что мужика не можешь себе найти, вот и крадешь чужих детей. А ну отпусти мою дочь, пусти, говорю, а не то…
– А что ты мне сделаешь, – хохочет.
– А то. Всем расскажу, какая ты страшная да кривая, толстая, косая, волосы на голом черепе клоками, усы, как у казака, фу…
– Ты что врешь? Я… Я не такая…
– Угу, не такая.
– На, смотри, злыдня.
Смотрит Даша, а перед ней недалеко девушка стоит, красоты неописуемой.
– И что? Это не ты вовсе, это морок, каждый скажет.
Топнула девица ногой – встала перед Дашей красавица, краше прежней, ростом с березу.
– Ты где таких девок видела? С ума сошла?
Вдруг смотрит – идет по полю девушка, волосы цвета спелой пшеницы, стан тонкий, гибкий, руками плавно так ведет, а вокруг нее бабочки разноцветные, стрекозы и пух от одуванчиков так и вьются.
– Так вот ты какая, и правда красавица неописуемая. У такой красоты и сердце должно быть доброе.
Усмехнулась красавица, стоит, косу теребит тонкими пальцами.
– Люди другое сказывают, будто уродливая, что убить могу, рассердить меня – так и рожь пожгу, с ума сведу, по голове ударю, ребенка украду…
– Пффф, люди сказывают, да что им верить? Меня рассерди, так я не только поле сожгу, я и избу раскатаю по бревнышку, с медведем схвачусь, да мало ли, – говорит тихонечко Даша, – не верю я им, врут все, не может такая красота зло творить.
Улыбнулась та девушка.
– А может, я морок, откуда знаешь?
– Нее, я вижу, ты не морок, сквозь тебя деревню не видно, стоишь будто из плоти и крови, и тепло от тебя. Ты не серчай, милая, наговорила я тебе всего, я за дочушку испугалась, за Аннушку.
– Я не держу на тебя зла Дарьюшка, спасибо за то, что поговорила со мной по-доброму… Чем тебя одарить?
– Да что ты, милая, ничего не надо, а доброе слово, оно и кошке приятно. Спасибо тебе, что открылась мне и красоту такую показала.
– Хорошо, быть по-твоему. С этих пор никто не посмеет обидеть ни тебя, ни детей твоих, ни потомков. Всегда будет поле родить невиданный урожай, а муж твой живой скоро вернется. Прощай, Дашенька…
– И тебе спасибо, девица, – повернулась Даша, а под березой Анютка сидит, бусиками играет, те словно солнышко у них внутри горят.
– Аннушка, где взяла?
– Тетя, – лопочет девчонка, – тетя… на Аня… тетя…
Поняла Даша, что Полудница одарила Аннушку, и не знает, то ли радоваться, то ли печалиться.
«Не бойся, милая, не сделаю вреда девочке, оберег это», – прошелестело в кроне березы.
– Спасибо, сестрица, – вымолвила Даша.
Легкий ветерок щеки ее коснулся, запахло травами степными.
Повернулась, нагнулась к Аннушке, на руки взяла девчонку, встает, а у нее полоска сжата, и солнце к закату катится.
Вон и свекр едет на лошадке, косил на дальней заимке, за Дашей с Аннушкой едет.
– Да ты что, девка, ополоумела, да ты что, все сжала?
Стоит Даша, ни жива, ни мертва, как сказать, что не сама, ведь камнями забьют, скажут, что с нечистой силой якшается.
Смотрит, стоит Полудница, позади свекра и машет, мол, не бойся, соглашайся, что сама.
Так и было, как та девица полуденная сказала, муж у Даши скоро цел да невредим вернулся, всегда урожай хороший был, мальчонку еще родила Даша, хорошо жили, счастливо.
Все беды будто мимо них проходили, вот и власть поменялась, говорят, царя не стало, а они спокойно живут.
Бусики те, что Полудница Аннушке подарила, девчонка на руку намотала, как браслет, так и носила. А ежели кто чужой пытался надеть, то жаром так жгло, что невыносимо.
Еще махонькая Аннушка была, увидела тетка ее, девка балованная да вздорная, отца сестра, увидела те бусики и давай выпрашивать у девчонки. А та вцепилась, не отдает.
Решила силой забрать, конечно, такая кобыла с дитем справится.
Только в руки взяла, как огонь вспыхнул в ладонях, чуть не ослепла, кинула те бусики, хотела закричать, что, мол, ведьменыш, да онемела.
С тех пор и не смотрела на Аннушку.
А Аннушка девушкой красивой выросла, все ей любовались, неземная красота говорили мол у девки.
Полюбил ее парень один, из города приехал, ученый, ни в бога, ни в черта не верит.
Приехал власть устанавливать советскую.
Увидел парнишка Аннушку и пропал, так и остался в селе. Долго приблизиться стеснялся, а тут осмелился.
Аннушка ему ответила, начали встречаться.
Был тот парень агроном, вот так поехал как-то на поле, а по дороге Аннушку встретил.
– А ты чего это женишок любезный без головного убора, а? Где у тебя кепочка беленькая, что матушка моя пошила?
– Так дома оставил, милая. Да что же мне будет? Чай не зима, уши не отморожу, – смеется.
– Не отморозишь, а вот Полудница так может голову вскружить…
– Да не верю я в эти сказки, и ты, Аннушка, ты комсомолка, не верь ничему.
И уехал в поле.
Только стала замечать после этого Аннушка, что жених задумчивый весь какой-то ходит, а в другой день и вообще на свидание не пришел и на работе не был.
Подумала Аннушка и пошла в обед в чистое поле, слышит разговор, ласковый такой, на два голоса, мужчина и женщина.
Она поближе подошла, лежит милый ее у девушки на коленях, та по волосам его гладит, наклоняется, что-то шепчет.
– А ну отойди от него.
– Ага, сейчас. Иди, откуда пришла, он мой.
– Отойди, сказала, а не то…
– Что ты мне сделаешь?
– Тетку свою призову, Полудницу, постарше да посильнее тебя будет, вот тогда и узнаешь, что с тобой будет.
– Что мелешь, смертная?
– А то, а ну подними, подними глаза-то свои, – говорит Аннушка, а сама руку с бусиками вперед вытянула, – ну.
Как глянула та девушка, упала на землю, толкнула жениха Аннушкиного и ползет к ней, шипит, изворачивается.
– От-тда-а-ай, да-а-ай. Откуда у тебя? Да-а-ай.
– Ага, сейчас, не ты давала, не тебе принадлежит.
– Что ты хочешь за это?
– Зачем жениха моего увести хотела?
– Так натура такая у нас.
– Не ври мне!
– Не понравилось, как сказал, бахвалился…
– Он мой.
– Давай меняться, я тебе жениха, а ты мне бусы.
– Нет.
Вдруг смотрит Аннушка – та, которую тетенькой она зовет, подошла, рукой смахнула, будто пыль невидимую, улыбнулась Аннушке ласково и таять начала.
– Тетенька… бусики…
– Твои это, Аннушка, носи и не снимай, живи и ничего не бойся, не приключится худое… А парень у тебя хороший, не раздумывай.
Забрала парня Аннушка, сказали, что солнечный удар был, хорошо, что Аннушка вовремя поехала искать.
С тех пор агроном в кепочке всю жизнь ходил, женились они с Аннушкой, бусики те Аннушка дочери передала своей, а та – своей, так и ведется.
Говорят, девки из того рода все красивые, да статные, да работящие, чужого не возьмут, своего не упустят.
Так с тех самых пор повелось, как Даша Полудницу встретила.
Поговаривают, что девки-то в том роду навроде ведьмачек, брешут, видимо.