Когда отец Матильды купил у одного генерала их семейное имение, он долго и упорно самостоятельно переделывал двухэтажный деревянный особняк на высоком берегу реки в в соответствии со своим вкусам и нуждами своей семьи. Больше всего ему пришлось повозиться со столовой – кончилось все тем, что ее пришлось полностью сносить и отстраивать заново, просторнее и много больше предыдущей. Неспешные, душевные застолья имели в семье Матильды почти сакральное значение, двери дома всегда были открыты для многочисленных гостей, а сама Маля была в семье младшим, тринадцатым ребенком. Когда вся компания собиралась во время ужина или обеда, застолье всякий раз выходило поистине эпичным. Каждое лето гости приезжали в дом Кшесинских постоянно, не только по выходным, но и в будние дни.
Можно сказать, что в семье Кшесинских фактически существовал культ еды. Матильда говорила об этом без стеснения: «Дома мы любим вкусно покушать». Помимо обильной традиционной русской кухни, на столе всегда была кухня европейская – отец-поляк обожал шведский пунш и борщ по-польски. Утренний кофе превращался в полноценный завтрак в силу присутствующих на нем многочисленных мясных и молочных продуктов, свежей домашней выпечки и варений.
Ужин длился несколько часов и заканчивался ранним отходом ко сну. Матильда навсегда запомнила случай, произошедший с нею осенью, в самом начале занятий за несколько лет до выпуска: строгий пожилой балетмейстер Лев Иванович сделал ей прилюдный выговор на первой же репетиции, вслух посетовав на то, как больно смотреть на столь многообещающую и талантливую, располневшую при этом ученицу. Самолюбие Матильды заставляло запоминать каждый неприятный момент ее жизни, ее воля и чувство такта диктовали ей притом никогда и ни при каких обстоятельствах не говорить дурного ни о ком, даже о себе.
Тем летом в имении она сказала себе: «Никаких печеньев и вареньев». На спектаклях в Красном Селе рано или поздно появится Наследник. Кухарка прибывала в шоке, пробовала доложить матери. Матильда отказалась комментировать самоличное урезание своего рациона.
Кушанья, по обычаю, не только круглосуточно готовились дома, но и закупались в лавках в соседних деревнях, и даже в городе. Отец привозил их завернутыми в пакеты в спецальном кожаном мешке. По традиции, его было принято встречать с бурными восторгами, под не надоедающими из года в год мамиными шутливыми комментариями о ее «дорогом добытчике и кормильце». Матильда сдержанно радовалась и ждала начала летнего сезона.
В силу того, что дом находился на возвышенности, со второго этажа дачи открывался великолепный вид на поля и близлежащий лес. Время от времени Матильда вглядывалась вдаль, надеясь, отдавая себе при этом отчет в том, что невозможно увидеть процессию с Наследником, спешащим из полка в город или наоборот. Если кто-то заставал ее за этим вдумчивым занятием, Матильда изображала, что бесцельно любуется видом или следит за отцовскими крестьянами.
Этим летом наилюбимейшие с раннего детства занятия виделись Матильде совсем в ином свете – глупыми и детскими. Помимо новой столовой, отец соорудил и деревянную купальню. Купальня теперь не так привлекала Матильду – а сколько душных ночей, проведенных в городе, мечтала она об их семейных деревяных мостках!
Как это странно – то, что так занимало ее еще год назад, теперь казалось скучным и бессмысленным. Ей хотелось еще раз увидеть – хотя бы издали – Николая. Хотелось поговорить с ним, узнать его. Получалось, она будто бы скучала по незнамокому человеку. с которым провела так мало времени, что, по идее, и не должна бы испытывать тоску из-за разлуки с ним. Так не должно было быть, но так было!
Второе ее любимое занятие было святой для Матильды традицей – утренний сбор грибов в молчаливом одиночестве. Летом в имении ложились по-деревенски рано, и так же по-деревенски рано вставали. Матильда возвращалась на дачу к утреннему чаю. К этому лету она знала лес лучше, чем расположение классов в училище. Только собирательство неожиданно для нее самой перестало ее интересовать.
– Не в грибах, Юзя, счастье, – чопорно отвечала она на расспросы брата за завтраком с самым с серьезным видом, когда с момента переезда из города минуло уже несколько выходных, а грибные корзинки Матильды все еще стояли на своем прежнем – с прошлого лета – месте. Ее мрачное расположение духа вызвало за столом очередной взрыв хохота.
– Вам смешно… – беззлобно вздохнула Матильда и подавила в себе желание обернуться – вдруг экипаж Наследника все же едет в город из полка? Ну и что, что отсюда его все равно не увидеть.
Но экипаж не ехал.
Первый спектакль в том красносельском сезоне – первый спектакль Матильды в официальном составе труппы – должен был состояться в день объезда лагеря Главнокомандующим. Матильда уже видела его в день выпускного – Великого Князя Владимира Александровича Романова, любимого брата Императора, будущего любовника Пьерины Леньяни.
В первом для нее сезоне ей еще не давали отдельных номеров, а ведь в общем танце шанс обратить на себя внимание Наследника был существенно ниже. К тому же, лучшие нижние уборные выделялись только уже состоявшимся артисткам с сольными выступлениями. Именно с первого этажа открывался вид на царский подъезд. Там можно было наблюдать за прибытием Великих Князей и Наследника из окон, можно было завязать беседу, засмеяться… Матильде выделили уборную на втором этаже с окнами на противоположную сторону.
Утешало только одно: спектакли должны были идти дважды в неделю. Николай, как выяснила Матильда, все лето должен был провести в полку и только осенью, по слухам, отправиться в кругосветное путешествие. По крайней мере, она сможет регулярно его видеть хотя бы издали.
«Ты все время будешь хотеть большего, – покачала головой Юля, когда она поделилась с сестрой своими соображениями, – такой уж у тебя характер».
Матильда горячо оспорила этот вывод, однако тем же вечером сделала пометку у себя в дневнике.
«Всегда хотеть большего. Человеку всегда будет мала любая отмеренная ему ниша. Я себя боюсь».
Еще Матильда выяснила, что обычно Государь и Великие Князья имеют привычку подниматься на сцену и беседовать с артистами во время антракта. Была надежда, что так будет и в это лето.
Николай присутствовал на первом же спектакле сезона, и на всех последующих. Глядя на то, как Николай подъезжает в своей тройке в сопровождении казака, Матильда почувствовала явную уверенность, что все будет хорошо, по крайней мере, у нее и, по крайней мере, этим летом. Она совершенно перестала бояться своего дебюта, и даже уборная на втором этаже с «плохими» окнами ее в тот момент уже не удручала.
Пьесы для выступления были подобраны исключительно веселые и легкие. Матильда танцевала польку, зажигательно, весело, отмечая, что Николай смотрит на сцену в бинокль, сидя рядом с Великим Князем Владимиром. Как же все-таки жаль, что у нее не было пока сольного номера! Матильда видела себя со стороны – миниатюрную, легкую. Платье нежного абрикосового цвета очень ей шло, и она это знала. К середине лета она успела загореть, темные серьезные глаза ее сияли, щеки пылали, раскрасневшись от танца. Видя, что Наследник наводит на нее бинокль, Матильда старалась смотреть на него в упор, мысленно повторяя про себя: «Посмотри на меня! Ты мне нравишься, заметь, что я есть».
Во время антракта Великие Князья действительно остались в зале, дабы поговорить с балеринами. Николай был среди них. Матильда продолжала смотреть на него, ее не покидало чувство, что он и рад бы заговорить с ней, но не решается. В конце концов, он отошел к князю Георгию Михайловичу, и едва она уже осмелилась двинуться следом, как к ней обратился Великий Князь Владимир Александрович, и пришлось начать разговор…
Как только занавес опустился, мнимое ощущения контакта с Николаем рассеялось. Настроение испортилось. Матильда поспешила в свою уборную выглянуть в окно. Может быть, еще раз увидеть Николая. Она могла его видеть, он ее – нет, если бы только нарочно не обернулся бы и не поднял головы к окнам второго этажа. Николай разговаривал с балеринами, потом уехал в своей тройке.
Она хотела ехать домой как можно быстрее, чтобы никто не заметил ее разочарования, но это было совершенно невозможно – ее тепло и горячо поздравляли с дебютом. Потом одна из артисток, Татьяна Николаева, отвела ее в сторону и сообщила, что очень хочет познакомить Матильду с господами гусарами – Евгением Волковым и его приятелем, Алешей Воронцовым, однополчанами Николая. Пока они вдвоем шли навстречу к ожидавшим их с цветами мужчинам, Татьяна успела рассказать ей, что неофициально живет с Волковым, а еще – что Николай говорил ему, а он, в свою очередь, поведал Татьяне, что Николаю очень нравится Матильда.
Ее слова не утешили Матильду. Ей стало обидно: нормальные люди живут со своими возлюбленными, а ей что, утешаться тем, что она якобы Николаю симпатична?
Воронцов смотрел на нее горящими глазами. Все, что она запомнила о нем – это взгляд человека сильного, но человека с неким надрывом, изломом, от которого рано или поздно пойдут трещины.
В имение она вернулась уставшая и опустошенная.
«Всегда хотеть большего… я себя боюсь».
В конце июля Матильда объявила домашним, что ей совершенно необходимо съездить в Петергоф между выступлениями. Провести день со своей новоявленной подругой Марусей Пуаре. Отец пожал плечами – смысла ехать в Петергоф за два дня до очередного выступления он не видел. Не лучше ли подождать, все равно ведь она окажется там на балете. С другой стороны, отказать любимой дочери он был не в силах, к тому же у Матильды, насколько он понимал, было не так уж много подруг. Ей вполне хватало общения с сестрой. «Пусть съездит», – решил он.
В глубине души Матильда стыдилась того, что обманывает родных, тем более по такой глупой причине – ради маловероятной, «случайной» встречи с Наследником. Это шло вразрез с теми установками, которых она обычно придерживалась. И в который уже раз со времени ее первой личной встречи с Николаем возникало очередное противоречие: то, как она старалась поступать, то как привыкла жить – теперь, получалось малоосуществимым или же неприемлимым.
Весь день в гостях у Маруси они, по настоянию Матильды, гуляли на свежем воздухе. Таким образом, она надеялась случайно столкнуться с Николаем. Но ее надежды не оправдались.
В конце лета, перед самым переездом в город, в имении широко и с размахом отметили день рождения Матильды. Посмотреть на праздничный фейерверк сьехались не только гости и многочисленные друзья семьи, но и крестьяне из соседних деревень. Матильда, глубоко тронутая вниманием и заботой близких, оставалась серьезной. Ощущение праздника омрачало осознание того, что скоро Николай надолго уедет, и не сможет видеть ее на сцене: кругосветные путешествия не длятся неделю-другую.
Гуляние окончилось глубоко заполночь, и, когда отец, по своему обыкновению, задумчиво и ласково осматривал перед отходом ко сну, стоя на веранде, принадлежащие ему окрестности, именинница решила составить ему компанию и попросила рассказать ей любимую семейную легенду. Отец уверял, что это была правда. Прапрабабушка Матильды по папиной линии была-де княгиней Красинской, и она, Матильда-Мария, дочь Феликса Ивановича, урожденного Адама-Феликса Яновича Кшесинского-Нечуя, имела гипотетические права на польский престол.
Теперь эта семейная легенда приобрела для Матильды совем другой смысл: призрачную надежду, чудо – шанс на то, что она могла бы быть достойной Николая, могла бы быть с ним рядом. Так в античных трагедиях являлся бог из машины, а потом можно было бы жить долго и счастливо, до ста лет, и никогда-никогда не умирать.
– Выше нос, Мария-Матильда, маленькая Кшесинская. Лето прошло, ничего не поделать. Впереди первый сезон на императорской сцене, – сказал отец.
Его сын и обе его дочери посвятили свои жизни балетной сцене. Как и он сам.
– Мария, звонят, – крикнула Матильда горничной из своей комнаты.
– Матильда Феликсовна, там гусар. Вы одевайтесь. Они к вам пришли.
Волков явился с поручением – передать госпоже Кшесинской-младшей фотокарточку Наследника, неприменно забрав у нее при этом ее карточку тоже.
– Нет у меня карточки, – отрезала Матильда.
Фотографии у нее были, но выглядела она на них решительно не столь прелестно, чтобы вручать такое Николаю – так она полагала.
Вслух, конечно, она этого не произнесла. Она постаралась, по возможности, вообще не выдавать признаков охватившего ее волнения. Происходило что-то просто из ряда вон выходящее, совершенно при этом невероятное! Ведь наверняка… наверняка Наследник не страдает страстью к собиранию карточек решительно всех артисток!
– Для такого случая у меня также имеются инструкции, – не смущаясь и глядя Матильде в глаза, промолвил Волков, – мне велено привезти вашу карточку, а если таковой у вас не окажется, привезти, собственно, вас. Едемте.
– Куда?
– В Петергоф.
– Не могу ехать, – отрезала Матильда. И сама своим словам испугалась: надо было согласиться, они бы с Наследником, наконец, поговорили…
– Матильда Феликсовна, милая, ну поезжайте тогда в Петербург, – взмолился Волков.
– В Петербург? – не поняла Матильда.
– В Петербург. К фотографу Позетти. Наследник так и передал – Позетти лучший, если и делать фотографию, то только у него. И обязательно в одном из тех нарядов, в которых вы в Красном Селе выступали. Не могу я вернуться и без вас, и без вашей фотокарточки.
– Передайте Наследнику, что Кшесинская вам отказала. Не люблю я… фотографии.