Мастейн. Автобиография иконы хеви-метала - читать онлайн

2. Прокуренные мозги

В тринадцать я впервые накурился. Мы в то время жили в Гарден-Гроув, и друг, живший в конце улицы, открыл мне волшебный мир марихуаны. Если бы этому затейливому мелкому ублюдку удалось направить свою энергию и интеллект в нужном направлении, он мог бы получить докторскую степень. Но так уж получилось, что он всегда знал, как покурить травку.

Однажды после школы мы зависали у него дома, и он предложил покурить, но необычным способом. Вместо того, чтобы скрутить косяк, этот паренек пошел к себе в комнату и вернулся с самодельным бульбулятором из банки «Принглз»!

– И что мне с этим делать? – спросил я его, когда он гордо показал мне трубку.

И затем он продемонстрировал. Спустя полчаса я шел домой по улице, шатаясь, с красными глазами и хихикал, конкретно угашенный. И с того дня я подсел.

Мне нравилось курить травку, нравилось ощущение, и поэтому я принялся экспериментировать. Оттуда я естественным образом переключился на алкоголь и другие наркотики, вскоре стал прогуливать школу и целыми днями торчал у друга, вдыхая эту баночку из-под «Принглз». Оценки сразу же испортились, и стало понятно, что стоит связаться с плохой компанией и начать принимать неверные решения, как довольно скоро твоя жизнь покатится вниз по наклонной. Не то чтобы меня это беспокоило. Я лишь говорю о том, что сегодня, будучи взрослым, сам, как родитель, могу вспомнить то время и понять, с чего все началось. Но не стоит забывать: не было никаких серьезных последствий – в любом случае, меня все это не волновало. От того, что я регулярно накуривался, существенно моя жизнь не стала хуже. Наоборот – стала более приемлемой.

Больше всего (и я думаю, это касается большинства ребят), мне хотелось чувствовать, что я куда-то вписываюсь. Хотелось быть нужным. Музыка в этом плане помогала. И травка. Каждый раз, когда мы переезжали в новое место, в новый городок, новую школу, я постигал новый период обучения. Я научился справляться с этим совершенно по-разному – сначала с помощью спорта, затем с помощью музыки и тусовок, а в конечном итоге, освободившись от оков Свидетелей Иегова. Не было ничего более жуткого, чем клеймо человека, ассоциировавшегося со Свидетелями, и, чтобы избежать этого позора, я сознательно вел себя так, как не предусматривают учения церкви. Мама, и тетки, и все остальные Свидетели предупреждали, что мне суждено сгореть в аду, если я не возьмусь за голову и не встану на путь истинный, но, честно говоря, мне было плевать. Я лишь хотел быть от них как можно дальше. Хотел некое подобие нормальной жизни, что бы это ни значило.

Бывало, я чувствовал себя грустным героем какой-нибудь сказки. Знаешь, когда ребенок оставлен на попечение злой мачехи или отчима, или какого-нибудь суррогатного опекуна, которому на самом деле глубоко насрать на благополучие детей. И печальные обстоятельства моей жизни казались менее привлекательными, чем уход в выдуманный мир, где все, что мне оставалось, – это курить траву, слушать музыку, зависать с такими же лодырями и бездельниками, как я, и, может быть, иногда пытаться с кем-нибудь перепихнуться. Музыка действительно была моим способом сбежать от реальности – все остальное шло дополнением.

Однако была одна существенная проблема, связанная с развитием нездорового аппетита к наркотикам и алкоголю.

Денежный поток.

К тому времени, как мне исполнилось четырнадцать, мы перебрались в квартиру в местечке под названием Хермоза Виллидж (честно говоря, она находится не в Хермозе или Хермоза-Бич, а рядом с Хантингтон-Бич), через дорогу от колледжа Голден Уэст, куда я в итоге стал ходить на занятия. Когда мы туда переехали, я потерял связь с некоторыми друзьями и легкий доступ к траве, который был возможен благодаря им, поэтому пришлось думать, как, так сказать, не сгубить урожай. В то время 30 грамм травы можно было достать баксов за десять. И, совершенно не думая о последствиях или моральных дилеммах, я одолжил у сестры десять баксов, купил 30 грамм и пошел на работу. Скрутил сорок косяков, быстро смекнул, что к чему, и впарил каждый за пятьдесят центов. И всего лишь за какие-то несколько часов на руках было уже 20 баксов. Конечно же, до финансового магната было далеко, но я рубил фишку. И с тех самых пор был в деле: низкобюджетный торгаш травой, которому хватало, чтобы накуриться и не голодать, когда в холодильнике пусто, и, поверь, это было чаще, чем ты думаешь. Вскоре за косяк я стал просить 75 центов. Потом доллар. Затем мексиканская травка уступила более мощной и дорогой колумбийской, а та, в свою очередь, сменилась радугой[2] и тайской. Общество приняло курение травы с возрастающим азартом, отчего мой кошелек становился толще, а для головы, возможно, это было не так полезно. Но плевать. Я чувствовал себя как дома. Все, что мне было нужно, – немного травы, музыки и приятелей для тусовки.

Помню, посмотрел фильм «Прокуренные мозги» в старом кинотеатре Stanton Picture Palace, находившемся в юрисдикции моего свояка. В 1970-х практически не существовало никаких правил; можно было курить и пить столько, сколько душе угодно. И когда приходили копы, владелец говорил в громкоговоритель: «Дамы и господа, чтобы не нарушать нормы и правила пожарной безопасности, пожалуйста, потушите ваши курительные вещества». Затем включались вентиляторы и рассеивали дым, и копы уходили, после чего все снова зажигали косяк. Замечательное было место! Еще я смотрел там «Приключения кота Фритца» и «Дай мне кров». У меня была небольшая трубочка из двухдолларовой купюры и пакет, набитый травой, и я сидел там часами напролет, прятался и смотрел фильмы. Такой была культура. И моя жизнь.

Разумеется, маме все это не нравилось, и я ее не винил. Неоднократно я уже собирался уходить, пойти зависнуть с друзьями или послушать музыку, и приходилось предупреждать маму о том, что, возможно, принесут посылку.

– Эмм… мам?

– Да?

– Скорее всего, чувак приедет около трех часов. Заберет посылку. Она в моей комнате. Просто отдай и возьми с него двадцать пять баксов.

Мама смотрела на меня, как на безумца.

– А что в посылке, Дэвид?

– Неважно, мам. Просто отдай и все. Не парься. Все в порядке.

Поразительно, но она соглашалась. По крайней мере, первое время. Полагаю, сложно не любить своих детей, даже когда они делают твою жизнь несчастной.

В конечном итоге маме это надоело. Будучи не в силах увязать мое поведение со своими религиозными убеждениями (и, несомненно, с ужасом ожидая тот день, когда копы выбьют дверь и всех нас арестуют за наркоторговлю), мама съехала с квартиры. И меня не позвала. В свои пятнадцать я фактически был сам по себе. Освободившийся от родительской опеки несовершеннолетний подросток.

К счастью, двое парней, которые заправляли многоквартирным комплексом, в итоге стали моими потрясающими клиентами. И если у меня вдруг заканчивалось бабло, когда нужно платить за аренду, достаточно было лишь выступить посредником в сделке. Пара-тройка косяков обычно решали вопрос: все счастливы и под кайфом. К этому времени я уже не просто приторговывал; я располагал довольно приличным количеством травы. И не возникало никаких проблем. Дело в том, что, когда ты голодный пятнадцатилетний подросток без реальных источников дохода и родительской поддержки или опеки, выбор невелик. Ты еще недостаточно взрослый, чтобы устроиться на нормальную работу, поэтому приходится быть более… креативным. Отчаянье питало во мне предпринимательский дух – а еще осознание того, что, если я не продам траву, чтобы заработать денег, останется лишь торговать задницей. Я знал многих, кто выбрал этот путь, или по крайней мере слышал о них и видел, как они работают на улицах, и не собирался этого допустить.

Тем не менее при определенных обстоятельствах я был не прочь обменять секс на наркотики или наоборот – без разницы. Была, к примеру, девчонка по имени Уиллоу, которая работала в музыкальном магазине в ТЦ Вестминстера. Мы познакомились благодаря моим частым визитам к ней в магазин, где я часами наматывал круги, пролистывая пачки винилов, пытаясь решить, что послушать дальше и есть ли возможность усовершенствовать свои музыкальные знания. Курил травку и продавал марихуану, но мне действительно нравилась музыка, и я хотел стать классным гитаристом – только понятия не имел, как. В конечном итоге подружился с Уиллоу, которая оказалась, может быть, на пару лет старше меня, и дружба переросла в нечто большее. Я бесплатно подгонял ей травку, а она давала мне пластинки. Мы курили и слушали музыку, занимаясь сексом у меня дома. Учитывая все обстоятельства, не самое плохое сотрудничество. В конце концов, именно Уиллоу дала мне послушать мой первый альбом AC/DC – подарок, долгие годы не перестававший радовать меня после того, как мы прекратили заниматься сексом или даже видеться.

Я никогда не питал иллюзий, что для Уиллоу был не просто развлечением, а человеком, разделявшим ее музыкальные вкусы и соглашавшимся обменять травку на секс. Но даже в том возрасте я еще был недостаточно опытен, о чем узнал, когда однажды после очередных потрахушек мы лежали с ней в постели и болтали.

– Знаешь, мой парень любит, когда я выбриваю на лобке сердечко, – начала Уиллоу.

– Да, я заметил. Круто.

– А знаешь, что еще ему нравится?

– Что?

Она наклонилась и, обняв меня, прошептала на ухо.

– Прежде чем сделать мне куни, он любит полить мою киску острым соусом.

– Ого…

И на этом все. Даже перспективы получить бесконечное множество пластинок на халяву было недостаточно, чтобы стереть из головы этот образ Уиллоу и ее парня с большой бутылкой жидкого соуса. Больше мы не спали.

Когда с бизнесом стало туго и живот начинал урчать, передо мной оставалось чрезвычайно мало возможностей. Вернуться к маме я не мог – отношения слишком испортились, и ее связь со Свидетелями Иеговы исключала мой в большей степени нездоровый образ жизни. Спасение, между тем, лежало на севере. А именно, в маленьком городке Покателло, штат Айдахо. Сестра Мишель переехала туда со Стэном, который помимо того, что являлся мотополицейским, также был умелым плотником. Когда в регионе стали процветать туризм и спрос на жилье на рынке недвижимости, работы для парней вроде Стэна стало в избытке; он забросил значок и униформу и отправился зарабатывать серьезные деньги. Устав от попыток прокормить себя и жизни, которую я вел дома, я позвонил Мишель и спросил, можно ли приехать и пожить некоторое время у нее. Она любезно согласилась, выдвинув, тем не менее, строгие условия.

Во-первых, мне нужно было вернуться в школу. Также я согласился на подработку. Мишель помогла устроиться мойщиком грязной посуды в ресторане, где она работала, – местечко под названием Ox Bow Inn. Мой племянник Стиви (сын Мишель) также работал там уборщиком посуды, поэтому это напоминало своего рода семейное дело. Но оказалось, что Стиви – та еще заноза в заднице. Он хотел сколотить группу, но у него не было денег на нормальную аппаратуру. Поэтому он «одолжил» оборудование у группы, которая выступала в ресторане. Я не имел ничего общего с этой маленькой авантюрой, но, как и следовало ожидать, стал главным объектом последующего разбирательства.

Однако это было ничто по сравнению с теми бедами, которые Стиви принес мне в школе. Не успел я прийти, а он уже пустил слух о скором прибытии своего дяди Дэйва «кунг-фу мастера из Калифорнии». Ну, разумеется, никаким кунг-фу мастером я не был; я, честно говоря, еще даже не начал ходить на занятия по кунг-фу. Брал уроки боевых искусств[3] около трех лет и при необходимости мог за себя постоять. Но никакого черного пояса у меня не было, и уж точно я этим не хвастался. Уже почти сорок лет изучение боевых искусств является важной частью моей жизни – в духовном и физическом плане, – но в то время я был не более чем новичком, ходил на занятия, чтобы повысить самооценку и воспитывать чувство дисциплины.

Стиви, как и все остальные, смотрел на это по-другому. К тому времени, как я туда пришел, половина учеников школы готовы были надрать мне задницу просто ради спортивного интереса. В первый же день какой-то парень прошел мимо меня возле моего ящика и двинул локтем в живот. Я пытался отдышаться, а он посмотрел на меня и сказал с отвратительной беззубой улыбкой:

– Ты и я, парниша, будем драться сегодня после школы.

– Ты кто, мать твою, такой?

Он не ответил и, смеясь, просто ушел с отрядом гопоты.

Оказалось, что его зовут Уилбур. Никогда бы не подумал, что он сын свиновода, что фактически дало ему относительно важное место в этом социальном слое захолустья. Выбора у меня не было. Пришлось сесть на автобус до дома, и, когда я в него сел, все знали, что состоится бой между мастером кунг-фу и свиноводом. Путь из школы и обратно в сельское Айдахо состоял из многочисленных пересадок, и приходилось долгие часы ехать на автобусе. Встреча с Уилбором состоялась во время одной из таких пересадок, пока мы ждали второго автобуса, который должен был отвезти меня в жилой автофургон, где жили Стэн и Мишель. Не успел я выйти из автобуса, как мы с Уилбуром оказались в центре большого тяжело дышащего круга кровожадных подростков.

Черт, я этого не хотел.

Уилбур поднял кулаки, как боец, и уверенно улыбнулся.

– Давай, ублюдок, – закричал он. – Ударь меня! Хоть раз дотронься, если получится.

Почему-то, когда я услышал: «Ударь меня! Дотронься…» – промелькнула мысль, что эта фраза звучит как название какой-нибудь панковской песни. Меня накрыла волна спокойствия. Мне стало смешно, что я стою в центре кучки странных кричащих парней и готов надрать задницу этому борову-сыночку свиновода из Айдахо. Я думал, что уехал из Калифорнии, чтобы избежать неприятностей. Как тогда, черт возьми, это произошло?

– Давай, чувак! Покажешь мне, чему тебя там научили? Пидор кунг-фууууууу!

Тупиковая ситуация. Уилбур не хотел бить первым, потому что был крупнее; я отказался бить первым, потому что сенсей учил драться только в случае самообороны. И вот мы с ним танцевали на месте как два придурка, пока не приехал автобус. Мы сели, обошлось без приключений, и автобус тронулся с места.

Кризис миновал.

Или я так думал, пока мы не приехали на остановку Уилбура. И, выходя из автобуса, он поднял руку и залепил мне в затылок локтем. Я сразу понял, что облажался, – и не потому, что теперь вынужден был драться с Уилбуром, а скорее из-за того, что жевал довольно большой кусочек жевательного табака, бóльшую часть которого пришлось проглотить. Если когда-нибудь случайно проглатывал табак, то знаешь, что дальше. Через несколько секунд я был выведен из строя; к тому времени, как я приехал домой, вся одежда была в блевотине.

В ответ я сделал то, что сделал бы любой на моем месте: наслал на него порчу.

Ну, может быть, не любой, но тот, чья сестра серьезно увлекается колдовством и черной магией. И для меня это было действительно началом очень длительного и тревожного заигрывания с оккультизмом, последствия которого годами меня преследовали. В то время, как бы то ни было, оккультизм казался просто удобным инструментом. Будучи крещеным лютеранином и доведенным до оцепенения Свидетелями Иеговы, к подростковым годам я был абсолютной пустышкой в том, что касалось религии. Вопреки общему мнению, хоть я действительно читал Сатанинскую Библию, сатанистом так и не стал – идея, если честно, казалась мне глупой, – но я, безусловно, занимался темными искусствами и ни секунды не сомневался, что они промыли мне мозги до практически невообразимой степени.

Я верил в оккультизм, и некоторые спросят: «Как ты можешь верить в оккультизм, практиковать черную магию, но не быть при этом сатанистом?» Ну, есть разница. Спроси любого, кто занимается оккультизмом, и тебе скажут, что существует множество различных групп для разных видов магии. И, как и везде, в оккультизме есть плохие и хорошие стороны.

Я лишь знаю, что и колдовство, и Свидетели Иеговы на протяжении многих лет доставили мне немало боли. Разумеется, это не одно и то же. Боль от занятий колдовством остаточная. Боль, полученная от религиозности Свидетелей Иеговы – причинная. Это все равно что когда говорят: «Эй, ты сидишь на наркоте, поэтому у вас дерьмовые отношения», и ты отвечаешь: «Нет, у нас дерьмовые отношения, и поэтому я сижу на наркоте». В любом случае, ты в заднице.

Но в тот день, когда я пытался успокоить бушующий живот, колдовство казалось вполне разумным механизмом решения проблем.

Поскольку Мишель отказалась дать взаймы, я украл у нее несколько книг и через пару дней учебы принялся за работу: смастерил куклу из хлебного мякиша, использовал семена мака, чтобы выложить на ней имя У-И-Л-Б-У-Р и завязать на шее куклы петлю, сделанную из нитки. Затем прочел проклятье из книги заклинаний. После чего взял куклу и с треском отломил одну из ног.

Сработало ли это?

Не могу сказать точно, но знаю, что почти сразу же после этого Уилбур попал в аварию и сломал ногу. Учитывая образ жизни в той части мира – нажирались в дрова и садились за руль, не думая о последствиях – и учитывая, что Уилбур был тем еще имбецилом, предполагаю, что нечто подобное неизбежно бы случилось.

А затем снова…

Жутковато, скажи?

После временного пребывания в Айдахо я вернулся в округ Ориндж и продолжил вести развязный рок-н-ролльный образ жизни. Поскольку мне нравились машины, и я немного знал о том, как они устроены, я пошел на подработку в гараж; это помогло мне как-то переждать, пока я смог набрать себе достаточно клиентов, чтобы возобновить «травяной» бизнес. Я ходил на вечерние занятия в надежде получить диплом об окончании средней школы и нашел компаньона по имени Мойра, которая стала моей первой серьезной девушкой.

В музыкальном плане я был губкой, впитывающей все, что можно, – слушал все, что мог достать, пытался научиться играть любимые партии и подражал любимым гитаристам. Днем я тусовался на пляже с лучшим корешем, Майком Джорданом, и с некоторыми другими светлокожими друзьями североевропейского происхождения, распивая спиртное и стараясь не сжариться на солнце. А вечером мы шатались из района в район, от одной пивной вечеринки к другой, иногда устраивая потасовки, но обычно выпивали, курили травку или смеялись над любительскими группами, которые считались «развлечением».

Но даже худшим из них удавалось сыграть что-то примитивное и достичь незначительного уровня известности, со всеми вытекающими бонусами. Помню, услышал о парне по имени Пэт Ноулс, гитаристе из нашего района, которого все считали крутым музыкантом. Затем я с ним познакомился. Сплошное разочарование! Он был худощавым мелким ублюдком, похожим на Питера Пэна, какой-то ванильный пудинг. Слишком мягкий паренек. Но Боже… как он играл! А еще был Джон Талл, полная противоположность Пэту Ноулсу. Джон был похож на дровосека – толстые руки и квадратный череп. Знаешь, когда говорят, что у взрослого лоб шириной с твои четыре пальца? Ну, вот на лбу Джона помещалось пять пальцев. Может быть, даже шесть. У него был черный Les Paul с тремя звукоснимателями, и он играл песни так, как я еще не видел. Во всяком случае, в округе. И классные песни, которые я слушал по радио и на своем восьмидорожечном магнитофоне, и, когда наблюдал, как он играет, я был дико впечатлен.

Охренеть… а этот парень крут.

Но это не все. Когда группа ушла на перерыв и Джон положил гитару, его обступили телки. И не забывай, что господин Дровосек был не самым привлекательным парнем на вечеринке. Но это не имело значения – девок подкупала именно гитара и магия музыки. Я хотел быть как он и Пэт Ноулс.

Только лучше.

Все началось в семнадцать лет, с паренька по имени Дэйв Хармон, барабанщика из Хантингтон-Бич, чья жизнь, казалось, разительно отличалась от моей. У Дэйва была стабильная семья, и отец с матерью поддерживали сына во всех его начинаниях, в том числе в желании стать музыкантом. Они понимали, что я был фактически сам по себе, и им стало меня жаль, они открыли для меня двери своего дома и относились с добротой и пониманием. Для меня же это было все равно что выиграть в лотерею. Я жил сам по себе, пил низкосортное пиво, ел лапшу быстрого приготовления и макароны с сыром, как будто это уже прошлый век. Затем я встретил этого парня с крутыми родителями и холодильником, полным еды.

В позе а-ля Майкл Шенкер (на тот момент он играл в UFO) на домашнем концерте Panic

Мы с Дэйвом стали говорить о том, чтобы поиграть вместе и, может быть, собрать настоящую группу, которая бы утерла нос всем, кого мы видели на местных тусовках. Чтобы играть на гитаре, Дэйв пригласил своего друга по имени Рик Солис, у которого была красивая «стрела» фирмы Gibson. Как и я, Рик занимался боевыми искусствами, поэтому мы сразу же нашли общий язык. Среди моих знакомых Рик оказался также первым начинающим рокером, который был на него похож, – он был чем-то средним между Винни Винсентом и Полом Стэнли. И не случайно. Рик был одним из тех парней с врожденным чувством стиля – обожал футболки без рукавов, длинные волосы и странные коллекции ювелирных изделий рок-звезд. Еще у него был огромных размеров нос и темная кожа, что придавало ему экзотический средиземноморский внешний вид, и он был одним из самых волосатых парней, которых я встречал. Он стойко переносил превратности судьбы – волосы на груди (эй, в 1970-е это считалось вершиной мужественности) и сросшиеся брови.

Рик – первый, кто, похоже, был полон решимости хорошо играть и стать рок-звездой. Мы научили друг друга нескольким песням, начиная с «Fire» Джими Хендрикса, и большинству песен Judas Priest, и другим композициям, которые нас цепляли. Как и я, Рик только формировал свой музыкальный вкус. Вскоре он стал вести себя крайне странно и неприемлемо, что привело не только к его исключению из группы, но, и я могу лишь предполагать, к безвременной кончине (Рик часто гонял пьяным в говно и спустя несколько лет разбился на мотоцикле).

Когда Рика не стало, мы с Дэйвом решили взять на себя ответственность собрать новую группу. Первым пришел гитарист по имени Том Квеке, мой друг из вечерней школы. У Тома было три брата. Старший работал в системе госбезопасности; шикарный, классный, уважаемый парень. О среднем брате я мало что слышал – он был паршивой овцой семьи. И Том – тоже белая ворона, но тот пошел правильной дорогой. Ну, во всяком случае, пытался. Честно говоря, гитаристом он был так себе, но большего нам было и не нужно, потому что он играл только ритм; за соло-партии отвечал я.

Следующим на очереди был Боб Эванс, басист, который напоминал мне персонажа Джуниора из кантри-шоу Hee Haw. Он был коренастым, с короткими волосами и челкой и постоянно ходил в комбинезоне. Бобби выглядел… как простак. Но был довольно шустрым мальчонкой. Как и его отец, опытный звукоинженер, который собрал для дома невероятные звуковые усилители. Они были похожи на басовые корпуса из королевского зала Альберта[4].

Мы шли, чтобы поиграть с этим чуваком, я брал с собой маленькие комбики, и Бобби врубал эти огромных размеров кабинеты, поставленные друг на друга на высоте 2,5 метров, и ударял по первой басовой струне – БААААУУУУУУ! – и выносил всю округу. У Бобби имелись деньги и машина, поэтому мы, разумеется, были рады видеть его в группе.

На тот момент нам не хватало только вокалиста – я еще не рассматривал возможность самому встать за микрофонную стойку, – и мы нашли себе певца в лице Пэта Волкеса. Пэт был худым и мускулистым, с длинными прямыми волосами – выглядел как настоящий певец. А еще – старше нас на пару лет, немного более матерый, более смышленый и знал, как сколотить группу. Мы соорудили репетиционную студию в гараже Пэта и собирались как можно чаще, чтобы практиковаться. Но у каждого, помимо этого, была еще своя жизнь. Моя заключалась в том, чтобы продавать запрещенные вещества. К тому времени я продавал не только траву, но и все, что только удавалось достать: гашиш, ЛСД, метаквалон, кокаин. Когда надо было срубить бабла, разбираться не приходилось.

Я не горжусь этим. Просто так было. Мне нужны были бабки, и это был самый легкий и эффективный способ их достать. Более того, не стоит забывать о культурной и политической обстановке. В плане химикатов 1970-е были весьма либеральным временем. Я не видел ничего опасного или аморального в том, что поглощаю и распространяю наркотики. Мне это казалось абсолютно нормальным. Учитывая мое происхождение и историю семьи, ничего удивительного в этом нет.