Многие люди испытывают то, что иногда называют «больным» чувством старости. Они смотрят на старость как на меланхолическую необходимость.
Но поскольку преклонный возраст так же естественен, как и вступление в жизнь, почему бы не выполнить это условие естественным путем? Почему мы должны заимствовать неприятности или сожаления о действии закона Природы? По мере приближения библейского предела человеческой жизни телесная энергия ослабевает. Зрелище тускнеет. Шлифовальные машины перестают работать, потому что их мало или они совсем потеряны. Но почему эти неизбежные вещи должны рассеивать благородные порывы или нарушать покой ума? Мороз не повредит твердым осенним плодам. Он снимает колючий покров с одного, а сок другого превращает в сахар. Господин Бичер говорит, что он «не знает ничего, что закисало бы от мороза, кроме людей. Иногда так оно и есть. Октябрь, самый спелый месяц в году и самый богатый красками, является образцом того, какой должна быть старость».
Есть что-то очень прекрасное в том, чтобы стареть, если жить естественно. Старость – это божественное состояние, потому что так предопределило Провидение. Тенистые деревья и леса никогда не бывают более привлекательными, чем когда осенние морозы окрашивают их листья в красновато-золотой цвет. Самые очаровательные изображения солнца, когда-либо написанные, изображают не яркость его восхода и не блеск в блистательный полдень, а скорее его золотой закат.
Так и в человеческой жизни – самая сладкая, нежная, самая божественная картина материнства проявляется не в том возрасте, когда она дарит миру своего первенца, а тогда, когда ее волосы побелели, а лицо нахмурено от старости. Именно тогда она становится по-настоящему милой и ее присутствие в доме становится благословением. И мы вряд ли можем считать, что человек достигает своего наилучшего состояния в сорок лет или даже в пятьдесят. Истинное испытание его мужественности, его способности что-то делать, наступает, когда годы начинают давить на него. Неназванный итальянский моралист говорит: «Человек стареет очень изящно, когда его рука все еще легко, но с прикосновением мастера, лежит на работе, которая стояла перед ним в самые зрелые годы». Велика вещь – жить так, чтобы самая богатая часть жизни была ее вечером.
Господь удивительно милостив к детям человеческим. Он дает почти всем мужчинам и женщинам способность достойно достигать старости. Благодаря счастливому природному процессу некоторые прекрасные черты характера находятся в пределах досягаемости стареющих, которые могут быть использованы с большой пользой, если их не отбрасывать небрежно или умышленно. У пожилого человека симпатии усиливаются. Природа более добрая, а дух более снисходительный. Как правило, на душе становится теплее. Источник желчи, который в прежние годы слишком часто приводился в огорчение, может быть, из-за порывистого нрава, иссяк. Возраст смягчил его неровности. Много раз «было замечено, что старики так богаты нравом, так светлы и красивы, что молодость кажется бедной в сокровищах по сравнению со старостью».
Смягчающее воздействие возраста есть прекрасная иллюстрация у Шекспира. Он написал «Бурю», спокойную и прекрасную, незадолго до своей смерти в пятьдесят третий день рождения, в 1616 году – «Мудрейшая из драм, проистекающих из мозга, последовавшего за мастером любовной пьесы, с несравненными трагедиями бурного интеллекта».
Господин Норман Хэпгуд, которому принадлежит вышеприведенная цитата, однажды сказал в «Ежемесячнике Атлантик», что его друг, готовясь к золотой свадьбе, вырезал трех сострадательных женщин: «Весна, Лето, Осень – четвертой не было». Художник поступил мудро. Мы живем в сердце и если несострадательная Зима постучится в его дверь, не пускайте ее! Холмс в книге «За чашками» рассказывает о последнем ежегодном обеде шестерых из десяти оставшихся в живых выпускников колледжа в 1829 году. Шесть стариков вместо тридцати или сорока, которые окружили длинный овальный стол в 1859 году, когда он спросил: «Есть ли кто-нибудь старик, смешавшийся с мальчиками?» «Мальчики, – добавляет он, – чьи языки были подобны вибрирующих листьям леса. Речь его была подобна гласу вод многих, чей смех был подобен шуму могучих волн о берег моря». «Мы страдали меланхолией?» – спросил доктор Холмс. «Мы говорили о кладбищах и эпитафиях? Нет. У нас не было хандры и жалобных седин, как многие могли предположить. Нам было даровано благословение на долгую жизнь. Мы видели драму в пятом акте. Солнце по-прежнему согревало нас, воздух по-прежнему был благодарным и животворящим. Но был и другой источник нашей жизнерадостной невозмутимости, который мы не смогли бы скрыть от самих себя, даже если бы захотели. С каждым годом доброе стечение природы сказывалось на нас все больше и больше».