Им повезло купить фургон с двумя лошадьми.
Фургон оказался настоящим домом на колесах, с узкими лавками, на которых можно было спать, с полками выше, с лампой на крюке, дверцей сзади и окошком спереди. На плоской крыше уместились четыре оставшихся от набивки панно мешка.
Они накупили припасов, приобрели несколько платьев и пару дорожных плащей. Веселый плотник сколотил Эльге несколько чудесных рамок, в которые тут же вставил тонкие деревянные дощечки. Унисса раздобыла десяток холстов.
– Н-но!
Поехали дорогой на Гарь-Поле. Лошадки послушно трусили по размякшей, но все еще добротной дороге, выводя колесную колею.
Сидеть на обшитой волчьими шкурами извозчицкой скамье было удобно, ноги упирались в специальную подставку, сверху нависал козырек, не давая редкой мороси попасть в глаза.
Унисса держала вожжи.
Сбруя позвякивала, фургон кряхтел и скрипел, копыта с чавкающим звуком опускались в глинистую грязь.
– К вечеру остановимся, – сказала Унисса, – и будешь набивать букет.
– Ну мастер Ма-ару! – протянула Эльга.
– У тебя был день отдыха, этого, думаю, хватило.
– А пальцы до сих пор болят!
– Поболят – перестанут.
– Ага, конечно.
– Не пререкайся.
Эльга вздохнула.
– Да, мастер Мару.
– Пока попробуешь набить наш фургон. Это простое задание.
Мимо потянулись поля, блестящие канавками воды и полные желтоватых стеблей. Чуть в стороне ровняли новый участок – тощий вол уныло тянул за собой борону. На воле сидел мальчишка в остроконечной шляпе.
– А куда мы едем? – спросила Эльга.
– В Гуммин. Это восточнее, Иссимский вейлар.
– Там новый заказ?
Унисса качнула головой.
– Нет, когда-то в Гуммине жил мастер Крисп, а потом оставил на меня дом. Я навещаю его время от времени.
– Кого? Мастера?
– Дом, дурочка.
– А я думала, что мастера все время путешествуют, – сказала Эльга.
– Не все время. А вот выучу тебя, так вовсе осяду в Гуммине, и отдуваться придется тебе, – пригрозила Унисса.
Впереди вырос холм, как щетиной с одного бока поросший кустарником, и дорога завернула в объезд.
– А мастера все такие? – спросила Эльга.
– Какие? – покосилась Унисса.
– Ну, без семьи, без детей.
Лошадки помахивали хвостами.
– Нет, почему же? Бывают у них и семьи. Но редко. Мастерство, оно такое… оно требует тебя всего, без остатка, и на любимых людей просто не остается времени. – Унисса вздохнула. – Ничего не поделаешь.
– Это неправильно, – сказала Эльга.
– Так есть.
– А я?
– Что – ты?
– Ну, со мной-то вы возитесь.
– Вожусь, – признала Унисса. – Потому что мастерство не должно прерываться. К тому же это мне почти ничего не стоит. Так что, ученица, готовься соответствовать.
Эльга фыркнула.
С низинки надвинулся белесый, зябкий туман, но рассеялся, едва дорога забралась выше. По правую сторону молчаливыми рядами застыли чахлые елки.
– Если подумать, – сказала Унисса, – всегда чем-то приходится жертвовать. Любой твой выбор означает отказ от чего-то еще.
– А если бы вы стали грандалем…
Унисса щелкнула вожжами по крупу одной и второй лошадок, заставляя их идти резвее. Внутри фургона что-то упало на пол и перекатилось.
– По-моему, я уже сказала, что не собираюсь раскрывать тебе этот секрет.
– Но вы бы стали менять мир?
– Не знаю, еще не решила. По слухам, мастер становится грандалем на очень короткое время, и не все в этом смысле зависит от его желания. Можно даже проморгать момент, а потом жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.
– А я бы вернулась домой, – сказала Эльга.
– Сейчас?
– Нет, позже. Через год. Или через три. Чтобы мама, папа… Чтобы я вошла, а они такие… «Дочка, доченька!»…
Эльга всхлипнула.
Слезы потекли, словно дождь над Дивьим Камнем. Вытирай, останавливай, все равно не удержишь. Черное мастерство.
– Ну-ну. – Унисса смахнула пальцем слезинку с Эльгиной щеки. – Воды нам, по-моему, хватит. Перебор.
До Гуммина они добрались за четыре дня.
Лошадки попались выносливые и неприхотливые. На ночь Унисса, стреножив, оставляла их пастись на полянках неподалеку, затем разжигала костер и жарила мясо, изумительно вкусное, горячее, капающее жиром.
Темнота сторожила за кругом гудящего, выстреливающего искры огня, Эльга куталась в плащ, а Унисса рассказывала истории из своей жизни, о листьях и людях, о мастере Криспе, о приеме у кранцвейлера, где в глазах рябило от витражей и золотого шитья.
После этих историй было удивительно сладко засыпать в фургоне. Ветер дышал в стенки, бормотали листья на крыше, и сны приходили на мягких лапах, чтобы обнять и окунуть в отголоски услышанного.
Солнце по утрам явно чувствовало себя неуверенно и грело небо где-то за облаками. Дождь же больше грозился, больше пугал, чем лил по-настоящему. Прыскал, словно напоминая: я здесь, чуть что – гряну!
Они проехали низинку, давшую название местечку, всю в черных проплешинах, будто выгоревшую, миновали несколько деревенек.
Эльга набивала букеты, пытаясь перенести на дощечки ночь и костер, последнюю стоянку, дорожную колею, а Унисса то кривила губы, то неожиданно слегка поправляла один-два листа, превращая ученическую работу в нечто более зрелое.
До нужного размера отрос ноготь. Пользоваться им сначала было совсем не удобно, палец не соглашался гнуться под нужным углом, но с каждым разом управляться своенравными фалангами получалось все лучше. Р-раз! – и зубчик долой. Два! – прощай, черенок.
К Гуммину подъехали глубоким вечером, успев набрать в расположенной рядом рощице два больших мешка листьев.
Иссимский вейлар мало чем отличался от Эрзимского, в котором находились и Эльгино Подонье, и Дивий Камень. Те же заборы, те же дома, разве что побогаче, каменных побольше. Те же низкие стены вокруг городков, те же лавки под навесами и мощенные камнем узкие улицы.
И люди те же, пусть рубахи были свободней в вороте, пояса – с бляшками, а кофты и малахаи – длинней в рукавах.
Стражник в воротах и вовсе стоял в доспехе, жадно ловившем отблески потрескивающего факела. Погромыхивая начищенным железом, он вышел из будки и смело заступил лошадям дорогу.
– Кто такие?
– Мастер листьев Унисса Мару.
– А печать есть? – Стражник попался подозрительный.
Унисса закатала рукав.
– Смотри.
– И у меня.
Подвернув ткань, Эльга выставила и свою руку – тощую и бледную куриную лапку рядом с загорелой рукой мастера.
– Мастерам въезд свободный, – с огорчением произнес стражник, разглядев зеленоватые пятна печатей. Он отошел в сторону, хлопнув одну из лошадок по крупу. – Доброй дороги.
– Долгой жизни, – отозвалась Унисса. – Н-но!
Щелкнули вожжи. Фургон двинулся с места.
– Если негде остановиться, – сказал стражник, идя вровень, – то через улицу есть постоялый дом Гуга Меермина.
– Родственник? – усмехнулась мастер.
– Тесть, – вздохнул тот.
– Сожалею.
– Пропади он пропадом, – сказал стражник и укрылся в нише у ворот.
Город готовился ко сну. Фургон въехал в Гуммин, усыпанный желтыми пятнами окон, словно осенней листвой.
– Эх, уже и не помню куда, – сказала Унисса и направила лошадок вправо, в темно-синий рукав улицы, обжатый угловатыми силуэтами домов.
Звонко зацокали по булыжникам копыта.
Над козырьком фургона плыли ветки, дымы и звезды. Где-то звякал колокольчик, тявкала собака. По каменному водостоку журчала вода.
Они миновали горбатый бревенчатый мостик, свернули еще раз, оцарапав борт о вывеску с железным сапогом на цепи. Стукнула дверь, кто-то шмыгнул прочь от фургона. Над редкими фонарями вились мотыльки.
– Ага, – сказала Унисса.
Кое-как развернувшись в узком каменном мешке с глухой, не имеющей проезда аркой, она направила лошадок в щель переулка. Колеса прокатились по луже. Из синевы выплыл дом и, отвалившись в сторону, сменился кривым забором. За забором выросла башенка с тусклым огоньком на вершине.
Фургон проехал чуть дальше, пока лошадки не уперлись в ворота. За воротами, чуть в стороне, темнело здание. Ни капельки света в окнах.
Унисса спрыгнула на землю.
– Сиди здесь, – сказала она Эльге.
– Да, мастер Мару. – Девочка поплотнее запахнулась в плащ. – Мы будем здесь жить?
– Посмотрим.
Унисса обошла лошадей и скрылась в дверце рядом с воротами. Раздался глухой стук, и косые створки со скрипом раскрылись в темноту. Лошадки пошли туда, помахивая хвостами. Вокруг зашелестела трава, высокая, выше колес. Эльгино зрение выхватывало стебли и колючие головки репейника, скребущие о фургон. Махнуло ветвями дерево.
– Ну, вот, – сказала Унисса, объявившись рядом, – приехали, слезай.
Эльга осторожно перебралась по сиденью на ее сторону, подальше от репейника, и спустила ноги.
– Иди к дому, – сказала мастер, возясь у ворот с засовом.
– Темно, – сказала Эльга.
– Тогда жди меня.
Засов наконец сомкнул створки.
Унисса пропала, и Эльга замерла, ловя ночные шорохи. Пофыркивали лошади, над макушкой девочки, повинуясь движениям ветра, пролетел лист, и она испуганно вжала голову, думая о ночных птицах и летучих мышах. Качнулся, скрипнул фургон.
Эльга поближе подошла к лошади в упряжке и положила ладонь на ее теплый, чуть подрагивающий бок. Так было не слишком страшно.
Она вздрогнула, когда в фургоне что-то стукнуло. Спустя мгновение на ворота плеснул свет, и с фонарем из свечи, заключенной в стеклянный колпак, Унисса спустилась по короткой лесенке на землю.
– Пошли, – сказала она Эльге.
Пятно света, покачиваясь, обозначило почти заросшую тропку.
Камни, из которых был сложен дом, до окон затянул бурый мох. Местами он забирался и выше и, кажется, даже претендовал на крышу, покрытую дранкой. Большой плоский камень служил крыльцом. В щеколду узкой двери была вдета дужка ржавого замка.
– Подержи. – Унисса передала Эльге фонарь.
В близком грязном окне девочка отразилась неясным силуэтом. Почудилось, что внутри, в доме, кто-то стоит напротив.
– Кыш-стыш, – прошептала Эльга.
Вроде бы помогало от всяких страхов лучше, чем «Ёрпыль-гон», но Рыцек, конечно, поспорил бы.
Тем временем мастер вытянула из-за ворота платья шнурок с ключом, вытерла о ладонь бородку и подступила к двери. Железо зазвякало о железо. Крац-крац. И снова – крац-крац. А потом – крац-крац-криц-ца.
Замок упорствовал.
– Подсвети-ка, – сказала Унисса. – А то до утра тут прокопаемся.
– Да, мастер Мару.
Эльга подступила к двери. На серое дерево легло золотистое пятно. Какой-то потревоженный паучок спрятался в щель между досками.
– Ближе. Ага.
Ключ сказал: крыц-крыц, и замок, отщелкнув дужку, обессиленно повис, словно и сам уже устал держаться. Унисса выдернула его из проушин и толкнула дверь.
В протяжном скрипе темнота отступила от порога, открывая серые стены, заполненные букетами самых разных форм и размеров.
– Ну вот, – сказала Унисса, подталкивая ученицу, – заходи.
Эльга подняла фонарь выше и шагнула внутрь.
Чихнул пылью коврик. В глубине дома что-то стукнуло. Свет пробежал по букетам, заставляя их вспыхивать потускневшими, но все еще живыми красками. Чужие лица внимательно смотрели с них на Эльгу.
– Не стой.
Унисса закрыла дверь.
– Здесь, конечно, грязно, – сказала она, – но это мы завтра с тобой поправим. Года четыре здесь не была.
– А чьи букеты? – спросила Эльга, переходя из прихожей через широкий проем в большую комнату.
Единственной мебелью в комнате была длинная скамья с резной спинкой. Несколько подушек на ней были проедены мышами. Горками лежал пух.
– Частью – мои, частью – мастера Криспа. Но листья, как ты знаешь, долго не держатся, – сказала Унисса.
– А это кто?
Эльга приблизила фонарь к большому букету в раме. На букете, вытянувшемся под самый потолок, стояла девочка с желтыми соломенными волосами – светлые глаза сощурены, губы упрямо сжаты, весь вид ее говорил, что она обижена, но старается этого не показать. На ней была длинная, до колен, накидка, выцветшая из синего в серый цвет. Коленки – голые. В ногах комочками лежали листья. На запястье зеленела печать.
Эльга подумала, что именно ее фигурку она видела через стекло. Какие уж тут кыш-стыш…
– А это, – Унисса встала рядом, и на лице ее появилась легкая улыбка, – это, милая моя, я. Лет двадцать уже, наверное, этому букету. Даже не знаю, как еще держится. По краям, видишь, совсем облетел.
Эльга подступила ближе, разглядывая крошащийся лиственный слой внизу рамы.
От букета горьковато пахло и до защемления сердца веяло желанием идти до конца. В девочке не было обиды, поняла Эльга. То, что казалось обидой, на самом деле являлось целеустремленностью.
С маленькой Униссой хотелось встать рядом.
А еще почему-то ее было очень жалко.
– Знаешь, – глухо сказала мастер, – пятнадцать лет – очень большой срок для букета. Редкие доживают до пяти, семи лет.
– А это вы сами набили? – спросила Эльга.
– Нет, это мастер Крисп. Он говорил мне, что это его вершина. Сейчас я думаю, что так оно и есть. Я, наверное, с того времени очень изменилась.
– Не-а, – сказала Эльга.
Унисса фыркнула.
– Не подлизывайся. Ладно, сядь пока.
Эльга села на скамейку. Мастер забрала у нее фонарь и пропала в дальних комнатах. Дом наполнился быстрыми шагами, скрипом полов, стуком выдвигаемых ящиков.
– Да где же это?
Окна проступали в темноте, будто пейзажные букеты. В них таились ночь, звезды поверх забора и шелест репейника.
Эльга поболтала ногами.
Сначала она думала, что в доме будет страшно, но сейчас успокоилась. Под девочкой с соломенными волосами вообще было невозможно бояться. Уж она-то точно не боялась, потом выросла и стала мастером.
– Представляешь? – Унисса, появившись, сунула ученице в руки блюдце со свечным огарком. – Почти все свечи мыши поели. Завтра, значит, еще по лавкам пойдем.
Огарок осветил пальцы.
Унисса присела перед Эльгой, легонько щелкнула по носу.
– Теперь поднимайся наверх, там большая комната, кровать выбирай любую. Я распрягу лошадей и принесу одеяла из фургона.
– Да, мастер Мару.
– Не боишься?
– Нет.
Прикрывая огонек ладонью, Эльга смело выбралась в коридор.
За спиной стукнула дверь, и темнота рассыпалась вместе с шагами, оборачиваясь то углом, полным изгрызенных рамок, то стулом, то кривым комодом, застывшим у стены. Свет ласкал обвисшую обивку и позеленевшие дверные ручки. Поднимаясь по лестнице, Эльга подумала, что обязательно исследует все днем.
Не просто же так они сюда приехали.
Кровати были – простые деревянные лежаки. В комнате имелись еще шкаф без дверец, тумбочка, приставленная к окну, и два низких стула.
Здесь тоже все стены были в букетах, но почти все они распались и пожухли, оставаясь в рамках частично – уцелевшими щекой, лбом, глазом. Странно было на них смотреть. Печально. Будто на давно умерших людей.
В изголовье одной из кроватей, правда, нашелся букет поновее. Он изображал молодого мужчину с русой бородкой, темноглазого. Мужчина глядел серьезно, но в уголках губ чудилась улыбка.
Букет пах сожалением.
Это легко определялось даже без мастерства. Эльга только не понимала, как в листья переносятся эмоции. Но ничего, она еще научится.
Наверное, когда-нибудь она набьет большой-большой букет, полный радости, чтобы, глядя на него, никто не мог бы грустить.
Эльга поставила блюдце с огарком на тумбочку и забралась на кровать с ногами. Свет и тени перемешались и образовали новый порядок. От трепета огня на границе велась бесконечная война, и тьма то наступала по стенам и потолку, то откатывалась на прежние позиции.
Эльга задумалась, как бы это перенести в букет. Ну, с листьями за огонь все просто: рябина, клен, береза, тинник и огневик. А темноту чем передать? Мертвые, что ли, использовать?
Она не заметила, как заснула.
Унисса накрыла ее одеялом и погасила свечу.
Утром дом показался Эльге дружелюбным, но серьезно больным существом.
Она переходила из комнаты в комнату, которых оказалось шесть внизу и три наверху, и вздыхала по запустению и общему разору. В холодной подвальной листьевой, показанной ей мастером, было по щиколотку мертвых иссохших листьев. В листьях резвились мыши.
Жуть.
Первым делом они вынесли весь мусор, накопившийся в комнатах. Листья, рамки, доски, мышиный помет, прогнившие створки от ставней, осыпавшуюся штукатурку и несколько рулонов гнилой обойной ткани, от которой пахло как от растения, именуемого клоповником, – резко и тошнотворно. Все это сбросили в заросшую яму на задах дома.
Затем сняли все букеты, пощадив только маленькую решительную Униссу в большой комнате и молодого человека над кроватью в комнате наверху. Утыканные гвоздиками разных размеров серые стены оголились и сделались трогательно-беззащитными. Дом словно лишился последних одежд, хоть они и выглядели лохмотьями.
Чтобы дом не обижался, Эльга гладила светлые пятна, оставшиеся от букетов.
Обломками стульев Унисса растопила печь, и непривычное тепло поплыло по комнатам, вырываясь из вентиляционных отдушек.
К полудню они очистили листьевую и подвесили снятые с фургона мешки на железных крючках. Потом прибрали задний двор, вымели грязь и древесную кору, оставшуюся от поленницы, и в две ржавых косы выкосили репейник у тропы и перед воротами. Слишком уж он о себе возомнил.
– Все, пока отдохни, – сказала Унисса, переодеваясь. – Я выйду в город. Если будут спрашивать, скажи, что мастер начнет принимать через неделю.
– А мы здесь надолго? – спросила Эльга.
– Пока ты кое-чему не научишься.
– Мне здесь нравится.
Унисса улыбнулась.
– Мне тоже.
Солнце светило мягко, от растущей у дома липы падала тень. Лето здесь чувствовалось не так, как в Дивьем Камне, мягче, нежней.
Гуммин шумел за забором, но дом мастера Криспа, похоже, был расположен на окраине или в месте, которое не пользовалось популярностью жителей. Гул голосов и звуки улиц доносились ослабленными, словно издалека. Они, казалось, с трудом отыскивают путь в узкий проулок, а отыскав, пасуют перед длинным мрачным зданием, сторожащим выезд. Но, может быть, мастер Крисп как раз этого и хотел, когда здесь селился?
Эльга проверила лошадей под навесом и забрала из фургона свой сак, такой родной, обрадованно похрустывающий заточенцами. «Хозяйка, хозяйка», – шептали листья.
Было жутко приятно.
Она решила не тратить время зря. Пальцы соскучились по сухому шороху и хрусту на сгибах. А в голове и вовсе носилось столько всяких идей, что не попробовать перенести их на дерево или холст казалось преступлением.
Сбоку от дома, рядом с лестницей, упирающейся в скат крыши, Эльга обнаружила лавку и превратила ее в свое рабочее место. Сложила к столбикам-чурбакам несколько дощечек, одну положила на колени, развязала сак.
Итак…
Ладонь нырнула в рассыпчатое, колкое нутро. Голоса листьев оглушили. «Мы готовы, да, хозяйка, мы здесь». Дуб, ольха, курчавка, чарник…
Пальцы выбирали, не торопясь.
В небе величественно плыло облако, громадное, пышное, белое, с завитком-хвостиком. Шелестела липа. Сквозь крону дерева проглядывала башенка, оказывается, с проломом на самом верху. Над забором чернела крыша с зубцами из светлых, сложенных лесенкой камней. Сердито прогудел, едва отвернув в сторону, шмель.
Ветерок шевелил волосы.
Было так хорошо, что Эльга безотчетно сомкнула пальцы и высыпала на дощечку пойманные листья.
Ей захотелось сохранить это ощущение в букете. Перенести и посмотреть, что получится.
Взгляд привычно вильнул в сторону, и мир сложился иначе: облако – из лепестков ромашки, крыша – из черной бузины, башенка – из ясколки и каштана.
Пальцы заработали, прижимая, уминая, оглаживая. Ловкие, маленькие, совершенно самостоятельные пальцы. Эльга словно со стороны наблюдала, как они, утрамбовав один слой, нетерпеливо рассыпают другой, отделяя черенки, сортируя листья по совместимости и цветам.