Пролог, постскриптум

Бэнсон, стиснув зубы, не разговаривая ни с кем, метался по городу. Луис приготовил ему все дорожные бумаги. Давид советовал дождаться, когда придёт с очередным грузом его “Форт”, а уж тогда отправляться в Турцию, – но куда уж. Сам. На попутных кораблях. Немедленно. Не нужен “Форт”, “Дукат” стоит в Басре.

Алис, роняя на пальцы тёплые слёзы, вшивала в тайники его куртки золотые монеты. Крохотный Том, тараща в своей люльке тёмные Бэнсоновы глазёнки, не мешал ей: не плакал.

– Я сделал новое оружие, – говорил заметно постаревший оружейник угрюмо молчащему Бэнсону. – Вот смотри. Тонкий болт, с трёхлепестковым пером. Если положить во взведённый арбалет, то болт спереди будет немного высовываться. Я сделал несколько штук подлиннее. Навинчиваем на него этот вот железный цилиндр. В нём – чистый ртутус. На острие – капсюль. Ты наводишь арбалет, скажем, на каменную стену, щёлк, и-и-и – бум! Стены нет. Только вот не испытан.

Бэнсон сложил оснастку в футляр, посопев, отсчитал деньги, потоптался у двери и вышел. Молча.

– Не попрощался, – глядя ему в спину, задумчиво сказал старик. – Это хорошо. Значит, скоро вернётся.

Скоро вернётся…

Почти не попрощался Бэнсон и с домашними. Дорога длинна, а времени нет. Томас, уезжая, сказал ему: “Я должен знать, что, если попаду в капкан, – ты меня вытащишь”. И вот – миг настал. Не до прощаний. Долгие проводы – лишние слёзы.

Обнял всех. Погладил толстым пальцем Томову щёчку. Вскинул на плечи футляр с арбалетом, котомку, поправил под курткой нож и пистоль. Досадно, что не заказал новых короткоствольных уродцев, как-то вот не подумал. А ведь время-то было! Теперь уже поздно. Обнял всех, открыл дверь и вышел. Один.

Но направился он не в порт. Нельзя отправляться на трудное дело, не опробовав снаряжение! За два пенни он сел на повозку, едущую из города, доехал до относительно густого леса, спрыгнул и скрылся между деревьями. До отхода корабля, капитан которого ждал его по просьбе Давида, оставался ещё полный день. Бэнсон поправил на плече футляр с арбалетом и углубился в лес.

Уйти нужно было подальше от дороги, ведь оружейник сказал: “Бум!!”

Бэнсон не был ни охотником, ни золотоискателем. Следовательно, он не знал леса. Он не знал, как нужно выходить на лесную поляну. Здесь мало быть осторожным. Здесь нужно откапывать в глубинах сознания и вытаскивать для нелёгкой работы чутьё. Бэнсон и подумать не мог, что стук его башмаков о нередкие лесные камни давно уже громовым грохотом разносится по округе, и на другом краю поляны, за кромкою леса, его уже ждут. И на открытое место он вышел неопасливо, безмятежно. И это понятно, ведь лес – он не город. Ведь лес – пуст.

Не всегда. Его увидели, а увидев, тут же вывернули наизнанку. Опытный взгляд за секунду определит – что за человек перед ним. Куда идёт, по какому делу, бывалый или нет, охотник или бродяга, разбойник или солдат, слаб или опасен. Те, что напряжённо следили за Бэнсоном, могли бы, конечно, дождаться, когда он пройдёт до противоположного края поляны, и тут, метнув нож из-за дерева, надёжно его положить, – этот день им нужно было прожить без лишних глаз. Но нет, ждать не стали. Сегодня их гнали вперёд не азарт и не дело. Их гнал тщательно спрятанный в закоулках сердец острый нетающий страх.

Бэнсон остановился, взялся за пистолет. Нет, ничего опасного. Люди идут не таясь. Вот женщина несёт ребёнка. Вот её муж. И старик – отец или дед.

Встретились на середине поляны. Молодая женщина, окатив Бэнсона волной синего взгляда, улыбнулась. Доверчиво, беззащитно. Опустила на землю мальчика. В глубоком дыхании мягко качалась высокая грудь. Её спутник, почти одного роста с Бэнсоном, также с улыбкой шагнул, открыто, по-доброму протянул для пожатия руку. И пожатие было правильным: крепким, неторопливым, спокойным. Опустили на землю ношу: приличие требовало немедленно поприветствовать друг друга и без дальнейшего, впрочем, любопытства, проявить интерес как к личности, так и к цели путешествия – не с целью допроса, а с целью продемонстрировать дружелюбие.

Девушка достала краюху хлеба, разъяла её по разрезу – блеснула насыпанная внутри соль – и что-то шепнула малышу. Тот взял хлеб в ручонку, подняв ясное личико, протянул его путнику. Бэнсон вынужден был присесть, потянуться за хлебом: отказываться нельзя. А “отец” ребёнка чуть зашёл за спину к Бэнсону – шагом как будто бесцельным, случайным. Бесшумно снял с пояса металлический пест, – короткий боевой шестопёр. Девушка вдруг вскрикнула, глядя вниз, и, наклонившись, схватила свои юбки, и резко их вздёрнула.

– Ай, мышь!! – закричала она.

Ноги открылись. Прав патер Люпус, мужчины этого мира одинаковы до смешного. Всегда в эту секунду мужчина поворачивал голову в сторону вскрикнувшей женщины и невольно смотрел, торопливо питая взгляд запретным видом невзначай обнажённого тела. Но Бэнсон был джентльмен не по названию, а по сути. Он немедленно отвернулся, хотя никто никогда не учил его тому, что такое обязательный в подобной ситуации, пристойный и уважительный стыд.

Отвернулся, повёл головой, и потому удар шестопёра лёг не прямо в затылок, прошибая черепную кость. Удар упал на одну из макушек шишковатой, массивной Бэнсоновой головы, и упал он вдогонку и вскользь. Глухой стук, падение тела, кровь – всё это было, но сам Филипп понял, что кость цела, что удар не смертельный. Он с незнакомым для себя ужасом осознал, что “убитый” им – жив. Повторить удар? О, нет! Это значило бы – показать своим спутникам, что рука его перестала быть безупречно надёжной. Нет, пусть будет обычный удар. Парень мёртв. Кто его станет смотреть? Время не просто дорого. Оно жизненно дорого. Призрак того, кто мчится по их следу, велит продолжать торопливое бегство.

Прихватив футляр с арбалетом, люгрские оборотни исчезли с поляны.

– До чего же удачно! – хрипел на бегу патер Люпус. – Теперь, когда он дойдёт до поляны, минут, не меньше, чем на десять, задержится. Будет смотреть на лежащего, опасаясь подвоха, подкрадываться… Так что минут десять выиграли. Это бесспорно. И – тут где-то дорога. Лишь бы только в порт успеть раньше него

Бэнсон приоткрыл глаза. Перед ним – в траве – ломоть хлеба. На полоске сероватой соли алыми каплями – его кровь. Попробовал встать – и не смог. Тело как будто исчезло. Не смог даже пошевелиться, когда почувствовал, что чьи-то руки поворачивают его голову, подводя лицо вверх. Сквозь солнечный блик Бэнсон увидел, как склонился над ним кто-то в капюшоне, с неясным лицом. Человек прижал к ране какую-то ткань и по-доброму, и как-то даже обрадованно, проговорил:

– Здравствуй, размахивающий сундучком!

Загрузка...