Глава 3. От боли к страданию
3.1. Ощущение боли
Чарльз Дарвин: Сильная боль заставляет всех животных – и заставляла в течение бесчисленных поколений – совершать самые отчаянные и разнообразные попытки избавиться от источника страданий. Даже когда болит конечность или другая отдельная часть тела, мы наблюдаем тенденцию встряхнуть ее – словно стряхнуть источник боли, хоть и кажется очевидным, что это невозможно [Дарвин, 1872].
Что происходит, когда вы ушибаете палец ноги? Боль еще не распространилась, а вы уже задерживаете дыхание и начинаете потеть, потому что знаете, что воспоследует через мгновение: ужасная ноющая боль начнет грызть вас изнутри, и все остальные цели будут отставлены в сторону и заменены желанием прекратить это ощущение.
Как может такое простое событие настолько исказить все остальные ваши мысли? Что позволяет ощущению, которое мы называем болью, привести нас в состояние, которое мы называем страданием? В этой главе выдвигается теория: любая боль активирует цель «избавиться от боли», и, если этой цели достичь, боль исчезнет. Однако если боль достаточно сильна и продолжительна, она активирует другие ресурсы, которые имеют свойство подавлять другие цели. Если это перерастет в крупномасштабный «каскад», в вашем сознании не останется практически ничего другого.
Распространение каскада
Конечно, иногда боль – это просто боль. Если она кратковременна и не слишком интенсивна, она не перерастет в страдание. Кроме того, мы обычно можем приглушить боль, если начинаем думать о чем-то другом. Иногда мы даже можем приглушить ее, если будем думать о самой боли: достаточно просто сосредоточить на ней внимание, оценить интенсивность и попытаться отнестись к ее свойствам как к чему-то новому и интересному. Но это может обеспечить лишь временную передышку, потому что, как бы вы ни пробовали отвлечься, боль продолжает цепляться за вас и жаловаться, словно надоедливый раздосадованный ребенок. На какое-то время вам удастся думать о чем-то другом, но рано или поздно придется прислушаться к ее требованиям.
Дэниел Деннет: Если вы сможете заставить себя изучать свою боль (даже очень сильную), вы обнаружите, что вам станет недосуг ее ощущать (она перестанет вас беспокоить). Но изучать боль (например, головную) очень быстро становится скучно, и как только вы перестанете ее изучать, она вернется с новой силой. Иногда это, как ни странно, не так скучно, как ее изучение, и поэтому в какой-то степени предпочтительно.
В любом случае мы должны быть благодарны эволюции за то, что боль существует, потому что она защищает наше тело от вреда: сначала делает попытку избавиться от причины, а затем помогает поврежденной части тела отдыхать и восстанавливаться, не давая двигать ею. Вот еще несколько способов, которыми боль защищает нас от опасности пораниться:
Боль часто заставляет нас сосредоточиться на затронутых частях тела.
Вы практически не можете думать ни о чем другом.
Боль заставляет вас удалиться от причины ее возникновения.
Она заставляет вас желать ее прекращения и таким образом преподает урок на будущее: не повторять ту же ошибку.
В то же время вместо благодарности за боль люди часто на нее жалуются. «Почему на нас висит проклятье столь неприятных ощущений?» – спрашивают жертвы боли. И хотя мы обычно воспринимаем боль как противоположность удовольствия, они обладают множеством сходных признаков:
Удовольствие часто заставляет нас сосредоточиться на затронутых частях тела.
Вы практически не можете думать ни о чем другом.
Оно притягивает вас к его источнику.
Оно заставляет вас желать сохранения этого состояния и таким образом преподает урок на будущее: все снова и снова повторять то же действие.
Все это позволяет предположить, что как удовольствие, так и боль задействуют одни и те же механизмы; оба явления ограничивают внимание человека, оба имеют отношение к научению, и оба понижают статус практически всех остальных целей. Учитывая все эти сходства, какой-нибудь инопланетянин может удивиться тому, что человек так любит удовольствия и так стремится избежать боли.
Инопланетянин: Почему вы, люди, жалуетесь на боль?
Человек: Мы не любим боль, потому что при ней у нас что-то болит.
Инопланетянин: Тогда объясните мне, что такое «болеть».
Человек: Это плохое ощущение, вызываемое болью.
Инопланетянин: Скажите же мне, пожалуйста, что вы имеете в виду под «плохим ощущением»?
В этот момент человек может сказать, что эти чувства настолько элементарны, что их невозможно объяснить тому, кто их никогда не испытывал.
Философ-дуалист: Наука может объяснить явление только в терминах других, более простых явлений. Но субъективные чувства, такие как удовольствие или боль, не могут быть разложены на меньшие части.
Однако я тут не соглашусь и заявлю, что чувства вовсе не элементарны. Это процессы, состоящие из множества частей, – и как только мы осознаем их сложность, это поможет нам найти способы объяснить, что такое чувства и как они работают.
3.2. Как боль приводит к страданию?
Мы часто говорим о боли и страдании так, будто это примерно одно и то же и отличие заключается только в степени. Однако мимолетные неприятные ощущения преходящи, а чем дольше продолжается интенсивная боль, тем больше разрастаются эти каскады. В итоге ваша способность к мышлению будет снижаться, и цели, которые кажутся простыми в нормальный период, станут для вас все более сложными, ведь все больше ваших ресурсов будет повреждено или подавлено. В этом случае мы используем слова «страдание», «мучение» и «мука», чтобы описать, что происходит, когда постоянная боль нарушает работу стольких участков вашего разума, что вы практически не можете думать ни о чем, кроме того, как это недомогание вам мешает.
Мне так что-то, что я даже не могу вспомнить, как это называется.
Другими словами, мне кажется, что основной компонент страдания – это фрустрация, которая проистекает из утраты ваших возможностей. Вам кажется, что ваше сознание у вас украли, и то, что вы это понимаете, еще более ухудшает ситуацию. Например, я слышал, как страдание сравнивают с воздушным шариком, надувающимся в голове до тех пор, пока в ней не остается места для обычных мыслей. Этот образ позволяет предположить, помимо всего прочего, что человек настолько теряет «свободу выбора», что начинает ощущать себя пленником. Вот некоторые из горестей и мучений, которые приносит страдание, заключая нас в неволю:
Мука из-за потери мобильности
Обида на невозможность думать
Страх стать беспомощным и ни на что не способным
Стыд из-за того, что вы стали обузой для друзей
Сожаление о невыполненных обязательствах
Смятение из-за высокой вероятности неудачи
Стыд из-за того, что вы кажетесь ненормальным
Ужас и боязнь приближающейся смерти.
Безусловно, попадая в любое определенное психическое состояние, мы также теряем какую-то часть «свободы выбора», ведь в этом состоянии мы ограничены сопровождающими его целями. У нас никогда не хватает времени сделать все, чего нам хочется, и каждая новая идея или амбиция неизбежно вступает в конфликт с некоторыми предыдущими. В большинстве случаев нас не слишком беспокоит этот конфликт интересов, потому что мы чувствуем, что все еще контролируем ситуацию, – отчасти потому, что обычно мы знаем: если нам не понравится результат, мы всегда можем вернуться и попробовать что-то другое.
Однако, когда в дело вмешивается продолжительная боль, все наши проекты и планы как бы отталкиваются в сторону некоей внешней силой и все, что нам остается, – это отчаянно пытаться найти способ спастись от боли. Требования, выдвигаемые болью, могут помочь нам, когда мы имеем дело с чрезвычайными ситуациями, но, если боль никак нельзя убрать, может случиться катастрофа.
Главная функция боли – заставить человека избавиться от ее источника. Но в ходе этого процесса обычно подвергается ущербу большая часть других целей человека. Затем, если ситуация оборачивается крупномасштабным каскадом, мы используем такие слова, как «мука» или «страдание», описывая то, что остается в разуме жертвы.
В самом деле, страдание может так сильно на вас повлиять, что друзьям покажется, будто вас подменили. Оно может даже заставить вас кричать и умолять о помощи, словно вы регрессировали обратно в младенчество. Конечно, себе вы можете казаться тем же самым человеком, потому что у вас до сих пор есть доступ к тем же воспоминаниям и возможностям, хотя они больше не имеют для вас особого смысла.
Жизнь – это череда несчастий, одиночества и страданий, которая слишком рано заканчивается.
3.3. Механизмы страдания
Беспокойная, суетная природа мира есть то, что находится в самом основании боли. Достигните уравновешенности духа, которая покоится в мире бессмертия. Самость – лишь набор разных свойств, а ее мир пуст, как иллюзия.
Вот пример того, что может случиться, когда человек становится жертвой боли:
Вчера Джоан подняла тяжелую коробку, а сегодня у нее из-за этого ужасно болит колено. Она работает над важным отчетом, который ей нужно завтра представить на совещании. «Но если эта боль не прекратится, – думает она, – я не смогу добраться до офиса». Джоан принимает решение добраться до аптечки и принять таблетку, которая сможет принести ей облегчение, но резкий приступ боли не дает ей встать. Она хватается за коленку, переводит дыхание и пытается решить, что ей делать дальше, но боль так сильна, что Джоан не удается сосредоточиться ни на чем другом.
«Избавься от меня», – настаивает боль Джоан, но откуда та знает, что болит именно колено? Каждый человек рождается с набором нервов, которые связывают участки кожи с несколькими разными «картами» мозга, как, например, вот эта в сенсорной зоне коры[18].
Однако мы не рождаемся с аналогичной системой, которая доставляла бы в наш мозг сигналы из внутренних органов, и, возможно, именно поэтому нам так сложно описать боль, которая ощущается не рядом с кожей; вероятно, такие карты не сформировались, потому что раньше в них почти не было потребности. Ведь до развития современной хирургии у нас не было возможности что-то сделать с поврежденной печенью или поджелудочной железой, разве только пытаться убаюкать всю брюшную зону, поэтому человеку было достаточно знать, что у него болит живот. Сходным образом мы не могли как-то исправить ситуацию в определенном участке мозга, поэтому нам бы ничем не помогло знание о том, исходит ли боль из его коры или гипоталамуса.
Что же касается самого чувства боли, наши ученые достаточно много знают о первых последствиях травмы. Вот типичная попытка описать, что происходит:
Боль начинается, когда определенные нервы реагируют на давление, холод, жару и т. д. или на химические элементы, которые производятся поврежденными клетками. Затем сигналы от этих нервов поднимаются через спинной мозг к таламусу, который разносит их по другим участкам мозга, судя по всему, подключая при этом гормоны, эндорфины и нейромедиаторы. В конце концов некоторые из этих сигналов доходят до лимбической системы, что приводит к появлению таких эмоций, как печаль, гнев и фрустрация.
Однако, чтобы понять, как боль может привести к изменениям в наших психических состояниях, недостаточно знать только о том, где именно в мозгу действуют различные функции: нам также нужно знать, что именно делает каждый из этих участков – и как его процессы взаимодействуют с другими, подсоединенными к нему участками. Есть ли определенные участки мозга, которые отвечают за боль и страдание? Судя по всему, да, осторожно говорят Рональд Мелзак и Патрик Уолл, которые первыми выдвинули теории о том, как работает боль:
Область внутри функционально многомерной передней поясной коры имеет высокоизбирательную роль в обработке боли, совпадающую с вовлечением характерного эмоционального/мотивационного компонента (неприятности и настойчивости) боли [Мелзак, 1965].
Но затем эти авторы переходят к мысли о том, что боль также задействует и многие другие участки мозга:
Концепция [центра боли] – это чистейшая фантазия, если не считать, что практически весь мозг может называться «центром боли», потому что таламус, лимбическая система, гипоталамус, ретикулярные формации ствола мозга, теменная кора и лобная доля – все вовлечены в восприятие боли.
Возможно, мы обнаружим больше информации о том, как работает страдание, если рассмотрим редкое явление, которое можно наблюдать после поражения определенных участков мозга: жертвы так называемой болевой асимболии распознают то, что все прочие люди называют болью, но не находят эти ощущения неприятными. Они могут даже смеяться в качестве реакции на эти ощущения, что позволяет предположить, что данные пациенты утратили ресурсы, которые обычно вызывают каскады мучений. Определенные лекарства также могут воздействовать подобным образом: человек чувствует боль, но она больше не доставляет настолько сильных неприятных ощущений, однако исследователи до сих пор точно не знают, как это работает.
В любом случае, чтобы понять, что такое страдание, недостаточно просто узнать, где находится его механизм. Что нам нужно на самом деле – это более глубокое понимание того, как эти процессы соотносятся с нашими высокоуровневыми ценностями, целями и психическими моделями себя.
Дэниел Деннет: Настоящая боль связана с борьбой за выживание, с реальной перспективой смерти, с недугами нашей мягкой, уязвимой и теплой плоти… Невозможно отрицать (хотя многие умудряются это игнорировать), что наша концепция боли плотно переплетена (пусть, возможно, и нельзя сказать, что неразрывно связана) с нашими этическими институтами, представлениями о страданиях, обязательствах и зле [Деннет, 1978].
Боль физическая и психическая
Физическая и психическая боль – одно ли это и то же? Представьте себе, что вы слышите слова Чарльза: «Я так расстроен и встревожен, что у меня будто кишки скручены в узел». Вы можете сделать вывод, что состояние Чарльза напоминает ему о боли в животе.
Психолог: Возможно, это даже соответствует действительности, если ваше психическое состояние заставляет мозг посылать сигналы в пищеварительную систему.
Почему же мы столь часто говорим о том, что наши «израненные чувства» напоминают нам физическую боль, хотя источники у этих видов боли разные? Есть ли что-то общее у реальной, физической боли где-то в животе и расстроенных чувствах, вызванных обидой со стороны друга? Да, потому что для страдания не требуется наличие физической боли. Когда вас, например, отвергает общество, это может запустить в мозгу процессы, сходные с теми, что вызывает абдоминальная боль, пусть все и начинается с событий другого рода.
Ученик: В детстве я ударился головой о стул и схватился за ушибленное место рукой. Сама боль не была очень сильной, но, как только я увидел на ладони кровь, меня буквально парализовало от ужаса.
Скорее всего, вид крови не влияет на интенсивность боли, но помогает подключить высокоуровневую деятельность. Мы проходим через подобные крупномасштабные каскады, например, в следующих ситуациях:
Горе от потери спутника жизни.
Беспомощность при виде страданий других людей.
Фрустрация от попыток не заснуть.
Ощущение унижения или смущения.
Рассеянность, которая сопровождает сильный стресс.
Чувства, боль и страдание
Его пронзила острая боль, словно от удара ножом. По объятому ужасом телу прошла мелкая дрожь. Его глаза потемнели, став лиловыми, как аметист, и затуманились слезами. Ему стало казаться, будто его сердце сдавливает ледяная рука[19].
Мы используем много эпитетов для разных видов боли: колющая, тянущая, острая, пульсирующая, стреляющая, обжигающая и т. д. Но слова никогда полностью не выражают сущность этих ощущений. Нам приходится прибегать к аналогиям, чтобы попытаться объяснить, на что похоже каждое конкретное ощущение – как «удар ножа» или как «ледяная рука», или же к описаниям внешности пострадавшего. Дориан Грей не чувствовал физической боли, но пришел в ужас от постаревшего себя – чудовищного, покрытого морщинами и, самое ужасное, с утратившими золотистый оттенок волосами.
Но почему эти чувства так сложно описать? Потому ли, что они столь просты и примитивны, что нам нечего о них сказать? Напротив, как мне кажется, говоря о чувствах, мы на самом деле пытаемся описать целые психические состояния, которые так сложны, что любое краткое описание может выразить лишь несколько их аспектов. Поэтому, как я считаю, лучшее, что мы можем сделать, – это распознать, чем текущее состояние похоже и чем отличается от других состояний, хранящихся в нашей памяти. Другими словами, из-за того, что наши психические состояния так сложны, мы можем описать их только с помощью аналогий.
В любом случае распознать (но не описать) определенное чувство или психическое состояние бывает просто, потому для этого нам нужно всего лишь определить его характерные признаки. Это позволяет нам достаточно точно рассказать друзьям, что мы чувствуем, потому что (если предположить, что два сознания имеют похожие структуры) всего лишь нескольких признаков может оказаться достаточно, чтобы распознать состояние другого человека. И в любом случае большинство людей знает, что подобный вид коммуникации, то есть эмпатия, допускает как ошибки, так и обман.
Все это поднимает вопросы о том, каким образом мы пытаемся различать такие понятия, как «боль», «затяжная боль» и «страдание». Люди иногда используют эти понятия, чтобы обозначить интенсивность, но я буду использовать термин «боль» для ощущений, возникающих сразу после травмы, а «затяжная боль» – для описания того, что происходит, когда активизируется цель избавиться от боли. И наконец, термин «страдание» я буду использовать для описания состояний, которые возникают, когда ситуация доходит до крупномасштабного каскада, разрушающего все обычные способы думать, которые использует человек.
Философ: Согласен, что боль может вызвать в разуме человека множество изменений, но это не объясняет, зачем мы ощущаем страдание. Почему все эти механизмы не могут работать так, чтобы не заставлять человека настолько плохо себя чувствовать?
Мне кажется, что, когда люди говорят о том, что «плохо себя чувствуют», они ссылаются на исчезновение других своих целей и на различные состояния, которые из этого проистекают. Боль не выполняла бы функций, для которых ее создала эволюция, если бы позволяла нам продолжать преследовать обычные цели, в то время как наши тела подвергаются разрушению. Но если бы она начинала подавлять слишком большую часть разума, мы оказались бы неспособны найти адекватные способы избавиться от боли, – поэтому хотя бы некоторые из наших высокоуровневых функций должны поддерживаться в активном состоянии. Однако мы все еще можем заниматься рефлексией, что с большой вероятностью приведет нас к состояниям под названием «раздражение», «сожаление», «смятение» и «страх» – и все они могут быть аспектами страдания.
Философ: А вы ничего не пропустили? Вы описали множество процессов, которые могут происходить у нас в мозге, но ничего не сказали о том, почему эти состояния вообще должны вызывать какие-то ощущения. Почему все это не может происходить, не требуя от нас «переживания» подобного опыта?
Многие философы бились над загадкой: почему мы испытываем этот «субъективный опыт». Полагаю, у меня есть ей хорошее объяснение, но оно включает в себя так много других идей, что мне придется отложить его до конца главы девятой.
3.4. Преодоление боли
Соня: Любить – значит страдать. Чтобы избежать страданий, нужно вообще не любить. Но в таком случае мы страдаем от того, что не любим. Таким образом, любовь – это страдание, нелюбовь – это страдание, страдание – это страдание. Быть счастливым – значит любить. Таким образом, быть счастливым значит страдать, но страдание делает нас несчастливыми. Таким образом, для того чтобы быть счастливым, человек должен любить, или любить страдать, или страдать от слишком большого счастья.
Некоторые реакции на боль настолько мимолетны, что заканчиваются до того, как человек успеет их осознать. Если Джоан дотронется до чего-то горячего, ее рука автоматически отдернется, прежде чем Джоан об этом задумается. Но рефлексы Джоан не могут спасти ее от боли в колене, потому что эта боль следует за ней везде. Что еще хуже, когда настойчивая боль слишком успешно заставляет человека на ней сосредоточиться, она может начать активно мешать процессу обдумывания способов избавиться от нее.
Конечно, если Джоан достаточно сильно хочет встать и дойти до аптечки, у нее, возможно, получится это сделать «вопреки боли» – и с риском нанести себе еще больший ущерб. Например, профессиональные боксеры и футболисты могут приучить себя терпеть удары, которые с большой вероятностью наносят ущерб телу и мозгу. Как они умудряются преодолеть боль? Мы все знаем соответствующие способы и, в зависимости от культуры, к которой принадлежим, считаем одни из них похвальными, а другие – нет.
Примерно в это время Дж. Гордон Лидди начал новое упражнение на тренировку силы воли. Он прижигал левую руку сигаретами, а затем спичками и свечами, чтобы приучить себя преодолевать боль… Годы спустя Лидди заверил одну знакомую, что его никогда не заставят выдать что-то, что он не хочет выдавать. Он попросил ее подержать перед ним горящую зажигалку. Лидди сунул ладонь в огонь и держал так, пока запах горящей плоти не заставил знакомую убрать зажигалку.
Если отвлечь мозг другими вещами, боль может казаться менее интенсивной. Мы все слышали истории о раненых солдатах, которые продолжали сражаться, несмотря на боль, и только позже, когда битва заканчивалась победой (или поражением), теряли сознание от болевого шока. Таким образом, мощная цель – спасти себя или друзей – может возобладать над всем остальным. В меньшем масштабе, когда боль не так интенсивна, вы ее можете просто не замечать – в этом случае боль не получает достаточного приоритета, чтобы отвлечь вас от других занятий.
Шекспир напоминает нам в «Короле Лире», что несчастье любит компанию: как ни ужасна была бы чья-то судьба, нас способна утешить мысль о том, что подобное может случиться с каждым (пусть даже только потому, что это дает нам новую пищу для размышлений):
Когда мы старших видим жертвой бедствий,
Бледнеет наше горе в их соседстве.
Ужасно одиночество в беде,
Когда кругом довольные везде,
Но горе как рукой бывает снято
В присутствии страдающего брата.
Свои несчастья легче я терплю,
Увидевши, как горько королю[21].
Еще один способ справиться с болью – применить так называемое лечебное раздражение: когда у вас болит определенная часть тела, иногда помогает потереть ее, или ущипнуть, или подвергнуть такому же воздействию другой участок. Но почему вторичное раздражение уменьшает первичное – вместо того чтобы, казалось бы, ухудшить ситуацию? Есть одно простое объяснение: возможно, когда источников боли несколько, мозгу сложно сосредоточиться на одном из них и это может воспрепятствовать разрастанию каскада.
Существует множество других процессов, способных менять воздействие боли на наше поведение.
Аарон Слоуман: Некоторые психические состояния включают в себя предрасположенности, в определенных контекстах проявляющиеся в поведении; если они не проявляются, необходимо объяснение (например, в случае человека, который не морщится от боли, никак не демонстрирует, что ему больно, и не предпринимает попыток от боли избавиться). Объяснением может служить, например, что он недавно присоединился к религиозному культу, исповедующему стоицизм, или хочет произвести впечатление на свою девушку и т. д. [Слоуман, 1996].
Это относится и к лечению страдающих от боли пациентов.
Мариан Остервайс: Степень осознания боли может варьироваться от почти полного игнорирования до абсолютного погружения в нее, и причины отношения конкретного человека к боли могут быть различными. Сама боль может стать центром самоидентификации либо, несмотря на причиняемый ею дискомфорт, рассматриваться как что-то, имеющее к человеку лишь косвенное отношение. Один из самых мощных факторов влияния на то, как воспринимаются симптомы и сколько внимания им уделяется, – это значение, которое придается этим симптомам [Остервайс, 1987].
Наконец, в главе девятой мы обсудим кажущийся парадокс, который можно наблюдать во многих занятиях, таких как соревновательные виды спорта или силовые тренировки, где человек пытается раздвинуть пределы собственных возможностей: ведь чем сильнее боль, тем выше результат.
Длительное и хроническое страдание
Когда травмированный сустав опухает и легчайшее прикосновение к нему причиняет обжигающую боль, неудивительно, что мы называем его воспаленным. Какую пользу может принести это состояние, когда ущерб уже причинен? Во-первых, оно заставляет вас беречь травмированное место, что помогает более быстрому исцелению травмы. Во-вторых, от него вы чувствуете недомогание и слабость, что вынуждает вас остановиться и отдохнуть. Таким образом боль может способствовать выздоровлению.
Однако сложно найти аргумент в защиту ужасных хронических болей, которые никогда не прекращаются. В этих случаях мы обычно задаемся вопросом: «За что мне это?» Если мы находим причину, которая, как нам кажется, оправдывает наказание, это даже может принести нам облегчение: «Теперь я понимаю, почему то, что со мной случилось, справедливо!»
Но многим жертвам не найти таких лазеек – и они только чувствуют, как из их жизни исчезает столь многое, что некоторые даже пытаются с ней покончить. Однако другие люди находят способы относиться к своим страданиям как к побудительным стимулам или возможности продемонстрировать, чего они могут добиться, – или даже как к неожиданному дару, ниспосланному нам в помощь для очищения или обновления.
Ф. М. Льюис: Инвалидность может нанести сильный удар по самооценке человека. Однако для некоторых пациентов роль больного может возвысить их статус – они чувствуют, что заслуживают ухода и заботы со стороны других людей. Возможность наделить болезнь или симптомы значимостью усиливает в некоторых пациентах ощущение, что они способны справиться с проблемой или кризисом [Льюис, 1982].
Таким образом, некоторые из этих жертв находят способы адаптироваться к хронической, неизлечимой боли. Они вырабатывают новые способы думать и заново отстраивают свою жизнь, опираясь на эти методики. Вот как Оскар Уайльд описывает в «Тюремной исповеди» свой способ справляться с неизбежным страданием:
Мораль мне не поможет. Я один из тех, кто создан для исключений, а не для правил. Религия мне не поможет. Другие верят в нечто невидимое, я же верю только в то, что можно потрогать, что можно увидеть. Разум мне не поможет. Он говорит мне, что законы, по которым я осужден, – законы ложные и несправедливые, а система, карающая меня страданиями, – ложная и несправедливая система. Но мне необходимо как-то поверить в то, что и закон, и наказание – праведны и справедливы. Дощатые нары, тошнотворное пойло, жесткие канаты, грубые окрики, чудовищный наряд, превращающий страдальца в шута, молчание, одиночество и стыд – все это вместе и по отдельности мне нужно претворить в духовный опыт. Все телесные унижения – все до единого – я должен использовать для возвышения души[22].
В ходе современных исследований в области облегчения боли разработаны новые технологии: сначала для оценки степени боли, а затем и для успешного избавления от нее. Теперь у нас есть лекарства, которые иногда могут подавить самые жестокие проявления боли, но многие люди до сих пор не находят избавления – психологического или медицинского. В этой ситуации кажется справедливым пожаловаться на то, что эволюция здесь оказала нам дурную услугу, – и задать вопрос, мучающий теологов: «Почему людям приходится столько страдать?» Какую пользу может принести подобное страдание?
Возможный ответ заключается в том, что негативные эффекты хронической боли не развились в результате естественного отбора, а просто стали побочным эффектом некоего «программного сбоя». Каскады, которые мы называем страданием, должно быть, эволюционировали из более ранних программ, помогавших нам минимизировать наши травмы, возводя стремление избежать боли в необходимость. То, что при этом подавлялись другие мысли, было лишь незначительным неудобством, ведь у наших предков еще не развился мощный интеллект. Другими словами, наши древние реакции на хроническую боль пока еще не приспособились к рефлексии и сложным планам, способности к которым появились у нас позже. Эволюция никогда не знает заранее, какие именно качества разовьются у вида впоследствии, поэтому она «не предполагала», что боль помешает нашему мышлению высокого уровня. Таким образом в процессе эволюции у нас возникла схема, которая защищает тело, но разрушает разум.
Горе
Не в силах плакать я: вся влага тела
Огня в горниле сердца не зальет;
Не облегчить речами бремя сердца.
Ведь самое дыханье слов моих
В груди раздует угли и сожжет
Меня огнем, что залили бы слезы.
Рыданья ослабляют горечь мук…
Нет, слезы – детям; мне ж удел – отмщенье!
Когда вы переживаете горе от потери близкого друга, вы чувствуете, словно потеряли часть себя самого, потому что столь большая часть вашего разума зависела от возможности делиться мечтами и идеями с этим человеком. И теперь, увы, сигналы, которые передают эти части мозга, больше никогда не получат отклика. Это все равно что потерять руку или глаз – и именно поэтому, возможно, нам требуется столько времени, чтобы смириться с тем, что нас лишили ресурсов, на которые мы привыкли опираться до этой потери.
Глостер: Будь терпелива, Нелл; забудь о горе.
Герцогиня: Ах, Глостер, научи меня забыть себя!
Нелл не может последовать совету Глостера, потому что узы ее привязанности не сосредоточены в какой-то одной точке, из которой ей было бы просто их стереть. Кроме того, она, возможно, и не хочет о них забывать, как предполагает Аристотель в «Риторике»:
И в самом деле, любовь всегда впервые проявляется так: мы не просто наслаждаемся присутствием другого человека, но и вспоминаем о нем в его отсутствие. Мы чувствуем боль одновременно с удовольствием из-за того, что его нет рядом. Более того, есть элемент удовольствия даже в скорби по умершему. Мы испытываем горе от потери, но одновременно и удовольствие, когда вспоминаем о нем – и вся его жизнь и поступки встают перед нашими глазами.
Таким образом Шекспир показывает нам, как мы сживаемся с горем и сжимаем его до тех пор, пока оно не приобретает форму удовольствия:
Король Филипп:
Вам горе ваше дорого, как сын.
Констанция:
Оно сейчас мне сына заменило,
Лежит в его постели и со мною
Повсюду ходит, говорит, как он,
И, нежные черты его приняв,
Одежд его заполнив пустоту,
Напоминает милый сердцу облик.
3.5. Психические корректоры, подавители и цензоры
Не обращай внимания на критиков. Даже не игнорируй их.
Как было бы здорово никогда не совершать ошибок или сразу четко распознавать не вполне подходящие варианты – но мы все ошибаемся и все чего-то не учитываем, причем не только в физической сфере, но и в социальной, и в психической.
К счастью, мы также способны учиться на своих ошибках – и все же, учитывая, насколько часто наши решения бывают неверными, по-настоящему удивительно то, насколько редко они приводят к катастрофам. Джоан редко приходилось ткнуть себе чем-нибудь в глаз. Она практически ни разу не врезалась в стену. Никогда не сообщала в лоб незнакомым людям, что находит их жутко некрасивыми. В какой степени компетентность человека зависит от знаний о том, какие действия не следует предпринимать?
Воспаленное колено Джоан беспокоит ее все сильнее. Теперь оно болит постоянно, даже если его не трогать. Она думает: «Не стоило мне поднимать ту коробку. И уж точно нужно было сразу приложить к колену ледяной компресс».
Мы обычно думаем о возможностях человека в позитивном ключе, например: «Эксперт – это человек, который знает, что делать». Но можно и посмотреть на ситуацию с другой стороны: «Эксперт – это человек, который редко ошибается, потому что знает, чего не следует делать». Однако в психологии ХХ века этот вопрос обсуждается крайне редко – за одним заметным (наверное, самым заметным) исключением: анализом Зигмунда Фрейда.
Возможно, такой пробел был неизбежен, учитывая то, что в начале ХХ века многие психологи стали бихевиористами и приучились думать только о физических действиях, которые люди производят, совершенно не рассматривая то, чего они избегают делать. Результатом такой традиции стало пренебрежение отрицательной компетентностью (этот термин мы обсудим подробнее в главе шестой), которая, как я полагаю, составляет значительную часть драгоценной коллекции житейских знаний каждого человека.
Чтобы объяснить, как работает отрицательная компетентность, я предположу, что в нашем сознании аккумулируются ресурсы, которые мы будем называть Критиками, – и каждый из них учится распознавать определенную разновидность потенциальной ошибки. Сделаю допущение, что каждый человек обладает по меньшей мере тремя видами таких Критиков:
Корректор (corrector) объявляет, что вы делаете что-то опасное: «Вы должны сейчас же остановиться, потому что придвигаете ладонь к пламени».
Подавитель (suppressor) прерывает вас, прежде чем вы начнете планируемое действие: «Не начинайте двигать ладонь к пламени, иначе обожжетесь».
Цензор (censor) действует еще чуть раньше, предотвращая появление мысли, поэтому вам даже не придет в голову двинуть руку в этом направлении.
Предупреждение Корректора может поступить слишком поздно, потому что действие уже началось. Подавитель может остановить действие до его начала, но и Корректор, и Подавитель могут вас замедлить, потому что их активация требует определенного времени. Цензор же, напротив, может вас ускорить, удержав от мыслей о запрещенных действиях. Это может быть одной из причин, почему эксперты действуют так быстро: они даже не обдумывают неверные шаги.
Ученик: Как может Цензор не дать вам думать о чем-то до того, как вы начнете об этом думать? Не похоже ли это на парадокс?
Программист: Никакой проблемы тут нет. Представьте себе Цензора как машину, снабженную достаточным количеством памяти, чтобы она помнила, о чем вы думали за несколько секунд до совершения той или иной ошибки. Позже, когда этот Цензор идентифицирует похожую ситуацию, он направит ваши мысли в другое русло, чтобы ошибка не повторилась.
Безусловно, чрезмерная осторожность может иметь негативные последствия. Если ваши Критики будут пытаться оградить вас от всех ошибок, вы можете стать настолько консервативным человеком, что вообще перестанете предпринимать новые действия. Вы не сможете даже перейти улицу, потому что всегда сможете представить себе возможность попасть под машину. С другой стороны, недостаточное количество Критиков может привести к совершению ошибок, которых в противном случае можно было бы избежать. Поэтому давайте кратко поговорим о том, что может случиться, когда мы переключаемся между этими двумя крайностями.
Что происходит, когда включается слишком много Критиков?
Недавно, не знаю почему, я потерял всю свою веселость и привычку к занятиям. Мне так не по себе, что этот цветник мирозданья, земля, кажется мне бесплодною скалою, а этот необъятный шатер воздуха с неприступно вознесшейся твердью, этот, видите ли, царственный свод, выложенный золотою искрой, на мой взгляд, – просто-напросто скопление вонючих и вредных паров[25].
В следующих главах мы постараемся доказать, что наша находчивость во многом проистекает из способности переключаться между разными способами мышления. Однако эта же способность может быть причиной состояний, которые мы называем особенностями темперамента, настроениями и чертами характера, а также множества различных психических расстройств. Например, если бы определенные Критики постоянно находились во включенном режиме, казалось бы, что человек одержим какими-то проявлениями окружающего мира или самого себя – или почему-то вынужден повторять одни и те же действия. Еще один пример плохого контроля над работой Критиков: чередование включения и последующего отключения слишком большого их количества. Следующая цитата – судя по всему, описание подобного состояния человеком, которому лично довелось его испытать:
Кей Редфилд Джеймисон: Клиническая действительность маниакально-депрессивного заболевания гораздо более серьезна и бесконечно более сложна, чем можно предположить по присвоенному ей в данный период времени психиатрическому термину «биполярное расстройство». Циклы колебания настроений и энергетических уровней представляют собой фон, на котором постоянно меняются мысли, чувства и поведение. Болезнь включает в себя крайние состояния человеческой психики. Мышление может колебаться от буйного психоза, или «безумия», проходя через образцы удивительно чистых, быстрых и творческих ассоциаций, до полнейшего ступора, в котором невозможна никакая осмысленная психическая активность. Лихорадочное, несдержанное, причудливое и вызывающее поведение может сменяться замкнутостью, вялостью и опасным стремлением к суициду. Настроение может колебаться от эйфории до отчаяния, либо от раздражения до безнадежности… [Однако] наивысшие пики, обычно ассоциирующиеся с манией, приятны и продуктивны только на ранних, более мягких стадиях [Джеймисон, 1994].
В более поздней статье Джеймисон высказывает предположение о том, чем эти крупномасштабные каскады могут быть полезны:
Судя по всему, в период гипомании в области мышления происходит как количественный, так и качественный скачок. Увеличение скорости при этом может варьироваться от небольшого ускорения до психотической невменяемости. Пока непонятно, что вызывает качественное изменение в процессе мышления. Тем не менее это измененное когнитивное состояние может приводить к формированию уникальных идей и ассоциативных связей… Там, где депрессия задается вопросами, раздумывает и сомневается, мания дает уверенные и энергичные ответы. Постоянные переходы от узкого мышления к широкому, от подавленных реакций к преувеличенным, от мрачности к бьющему ключом веселью, от замкнутости к чрезмерной общительности, от холодности к горячности – а также быстрота и стремительность в смене одной крайности на другую – могут быть болезненны и сбивать с толку [Джеймисон, 1995].
Подобные экстремальные состояния легко распознать в психических заболеваниях, которые называются биполярными расстройствами, но я подозреваю, что все люди постоянно используют сходные процессы в повседневном мышлении! Поэтому в главе седьмой будет выдвинуто предположение, что каждый раз, сталкиваясь с новым типом проблемы, вы можете найти решение с помощью подобных процедур:
Сначала на короткое время отключите большинство своих Критиков. Это поможет вам подумать о вариантах действий, пока еще не размышляя о том, сработают ли они, – так, словно вы находитесь в кратковременном «маниакальном» состоянии.
Затем снова включите бо́льшую часть Критиков, чтобы с некоторым скепсисом рассмотреть эти варианты – так, словно вы переживаете легкую депрессию.
И наконец, выберите один подход, который кажется вам наиболее многообещающим, а затем следуйте ему, пока один из ваших Критиков не начнет жаловаться, что вы перестали продвигаться вперед.
Иногда мы проходим через эти стадии сознательно; возможно, потратив на каждую из них по несколько минут. Однако, по моему предположению, зачастую мы проскакиваем их в течение одной-двух секунд – а то и меньше, в ходе повседневного мышления. К тому же и каждое из событий может быть настолько незначительным, что мы практически не осознаем, что они происходят.
Модель разума «Критики и Переключатели»
В главе первой описывалось животное, действия которого представляют собой, по сути, систему, основанную на каталоге правил «если – действуй», где каждое «если» описывает тип реальной ситуации, а «действуй» – полезный способ реагировать на нее.
В главе седьмой мы обобщим это наблюдение, превратив в то, что я называю психической моделью «Критик/Переключатель»; согласно этой модели, наше мышление основано на психических реакциях на психические ситуации. В этой модели наши Критики играют центральную роль: они совершают крупномасштабные изменения в наших способах думать, выбирая ресурсы, которые мы будем использовать для размышлений о разных типах ситуаций. Вот упрощенная версия того, как все это работает:
Каждый из Критиков в этой модели учится распознавать определенный тип психического состояния, чтобы каждый раз, когда возникает соответствующая ситуация, включать один или больше наборов ресурсов, которые в прошлом действенно решали проблему.
В разделе 7.3 будет высказано больше предположений о том, как эти ресурсы формируются и организуются.
Ученик: А где конкретно эти Критики находятся у меня в мозге? Они все сосредоточены в одном месте, или в каждой части мозга имеются свои?
Наша психическая модель «Критик/Переключатель» включает в себя подобные структуры на каждом уровне, так что в сознании каждого человека имеются реакционные, сознательные и рефлексивные Критики. На низших уровнях мышления эти Критики и Переключатели почти ничем не отличаются от «если» и «то» простых реакций. Но на более высоких рефлективных уровнях они могут вызывать столько изменений, что, по сути, переключают нас на другие способы мышления (см. Сингх, 2003b).
Должен отметить, что мы часто ограничиваем слово «Критик» одним значением – «человек, который указывает нам на наши недостатки». Однако всегда полезно распознавать ситуации, в которых стратегия работает лучше, чем мы ожидали, и затем уделять больше внимания, времени или энергии процессам, которые приводят к таким ситуациям. Поэтому в разделе 7.3 в термин «Критик» будут включены ресурсы, которые распознают не только ошибки, но также успехи и многообещающие возможности; мы будем называть этих положительных Критиков Поощрителями (Encouragers).
3.6. Фрейдистский бутерброд
Случайна удача, беда неизбежна,
Побуду-ка я мудрецом –
И встану к беде, не к удаче лицом.
Очень немногие учебники по психологии упоминают о том, как мы принимаем решение о чем-то не думать. Однако эта тема очень сильно занимала Зигмунда Фрейда, который представлял себе разум как систему, в которой идеям приходится преодолевать определенные барьеры.
Зигмунд Фрейд: [Мозг включает в себя] большой вестибюль, где, словно люди, толпятся разные психические импульсы. Рядом с вестибюлем находится более маленькое помещение, что-то вроде приемной, где располагается сознание. Но на пороге между этими двумя помещениями стоит привратник, который обследует различные психические импульсы, подвергает их цензуре и в случае неодобрения не пускает в приемную. Вы сразу увидите, что не существует большой разницы, разворачивает ли привратник импульс прямо на пороге или выгоняет его уже после того, как тот попал в приемную. Это зависит только от его бдительности и быстроты распознавания [Фрейд, 1920].
Однако прохождения первого барьера не вполне достаточно для того, чтобы мы начали обдумывать возможную мысль – или психический импульс, – потому что, как поясняет Фрейд, тот доходит только до приемной (которую он иногда называет предсознанием):
Импульсы в бессознательном, в вестибюле, невидимы для сознания (которое находится в другой комнате), поэтому поначалу они остаются бессознательными. Когда они проталкиваются к порогу, но их разворачивает привратник, они «неспособны стать сознательными»; мы называем их вытесненными. Но даже пропущенные за порог импульсы необязательно становятся сознательными – это происходит, только если они привлекают внимание сознания.
Фрейд, таким образом, относился к мозгу как к полосе препятствий, в которой статусом сознательных награждаются только те идеи, что проходят полосу до конца. В одной вариации блокировки (Фрейд называл ее вытеснением) импульс блокируется на ранней стадии, до того, как человек его успевает осознать. Тем не менее вытесненные идеи все еще могут проявиться в замаскированном виде – если изменить манеру их описания, Цензоры перестают их узнавать. Фрейд использовал для этого термин «сублимация», но мы иногда называем то же самое явление рационализацией. И в конце концов идея может достичь высшего уровня и все равно быть отвергнута – хотя на этот раз мы будем об этом помнить. Этот процесс Фрейд называет отрицанием.
В моей версии образа, предоставленного Фрейдом, человеческий мозг представляет собой поле боя, на котором действует сразу множество ресурсов – но при этом они не всегда имеют общие цели. Вместо этого часто возникают конфликты между нашими животными инстинктами и приобретенными идеалами. Остальная часть мозга при этом должна или найти пути к достижению компромисса, или подавить кого-то из соперников.
Прошло уже больше сотни лет с тех пор, как Зигмунд Фрейд выдвинул свои идеи, но даже сегодня очень немногие когнитивные психологи их ценят. Возможно, потому что не знакомы с его работами, или, возможно, некоторые из его взглядов по-прежнему недопустимы с точки зрения политкорректности, а может, дело в том, что Фрейд признавал, что человеческое мышление – это не единый унифицированный процесс. Он рассматривал разум каждого человека как средоточие самых разнообразных процессов, которые зачастую приводят к конфликтам и неувязкам, и понимал, что разные способы, которыми мы решаем эти проблемы, могут включать в себя множество различных процессов – то, что большинство психологов все еще описывают расплывчатыми терминами-чемоданами, такими как «совесть», «эмоции» и «сознание».
Фрейдистский бутерброд
3.7. Контроль над нашими настроениями и состояниями
Он считал, что от любви человек глупеет, но за собой ничего подобного не замечал; напротив, он чувствовал себя прозревшим – благоразумным, сдержанным, твердо знающим, чего хочет… Она представлялась ему столь совершенным созданием природы и обстоятельств, что, строя упоительные планы на будущее, он всякий раз спохватывался, не окажется ли задуманное им пагубным для нее, не нарушит ли присущую ей пленительную гармонию?[26]
В разделе 1.2 мы описали, как наши чувства и отношение к кому-то зачастую переключаются между крайними состояниями:
Иногда человек оказывается в состоянии, когда ему все представляется ярким и радостным, хотя внешние условия никак не изменились. В другую пору все приносит меньше удовольствия: мир кажется темным и мрачным, и друзья жалуются, что вы кажетесь подавленным.
Мы используем такие термины, как «расположение» и «настроение», чтобы обозначить ситуации, в которых меняется и то, о чем мы думаем, и то, как мы думаем об этом. Сначала человек может думать о чем-то материальном, затем переключиться на социальные вопросы, после чего начать размышлять о долгосрочных целях и задачах. Но что определяет, какое количество времени человек останется в каждом из состояний, прежде чем переключиться в другое?
Вспышка гнева, страха или сексуального влечения может продолжаться лишь мгновение, в то время как другие настроения порой длятся минутами и часами, а некоторые – и вовсе неделями и годами. Фраза «Джон сердится» означает, что он сердится в данный момент, но определение «Джон – сердитый человек» может описывать черту характера, присущую человеку в течение всей жизни. От чего зависит длина этих периодов? Возможно, отчасти от способности управлять нашими внутренними Критиками.
Очевидно, что некоторые из них все время находятся «при исполнении» – словно вуайеристы, которые постоянно за нами подглядывают и поджидают подходящего момента, чтобы включить тревогу. Тем временем другие включаются только по особым случаям – или в особых состояниях разума. Давайте снова взглянем на два крайних примера:
Если вы сможете отключить всех своих Критиков, вы перестанете замечать недостатки и весь мир может так измениться, что все вокруг будет казаться вам ослепительно прекрасным. Вы перестанете беспокоиться, тревожиться и куда-то стремиться – и окружающие, возможно, опишут ваше состояние как взбудораженность, эйфорию, безумие или манию.