Меня зовут Марсио Герра.
Везде и всюду. На все времена. Я – Марсио Герра, капитан Эсприльи, всадник-мускарон, сын своих родителей. Я – Марсио Герра.
Проклятие самому себе.
Бертино был маленький грязный городок, похожий на все городки Левиты разом. Камень, хворост и глина – строительный материал. Солома на круглых крышах. Колокольня у ворот. Городская площадь – пятьдесят шагов из конца в конец. Она же торговая, она же единственная. Она же место чтения королевских эдиктов и место казни.
В те дни на ней выступали хелеванты – бродячие артисты. Играли смешные сценки, кувыркались и танцевали на потеху публике.
Йолла была среди них.
В двадцать семь неполных лет я успел поучаствовать в четырех военных кампаниях – дважды против Пелузы, один раз против Картаджи и – в отряде наемников – за Пелузу против Реджио. Особой славы не снискал, но и в накладе не остался.
Пятая кампания под началом Амбуаза Теффино, будущего короля Эсприльи, закончилась для меня, едва начавшись. В одной из первых стычек копье савадора пробило мне шлем и едва не вскрыло череп. Левый мой глаз навсегда налился кровью, а за виском появилась длинная неровная борозда. Моя голова на ровном месте неожиданно стала взрываться дикой, раскалывающей болью, от которой хотелось орать в голос и кого-нибудь убить. Даже самого короля, попадись он под руку.
«Белинос» значит «бешеный». Так меня стали звать.
Мой приятель Эрца Пинаре считал, что Бертино – лучшее место для ночлега.
Теффино щедро расплатился с нами и ввиду ранения в сопровождении верных друзей отпустил меня на две недели домой, в Герраско.
Будущему королю предстояли важные переговоры, и, как я понимаю, мое присутствие его несколько нервировало. Говорили, он застал меня в припадке и пришел в ужас от моего красного глаза.
День клонился к вечеру. Нас было пятеро. Мы пустили лошадей трусцой. Расположившийся в низине городок был хорошо виден с высокого холма – желтые и светлые пятна, оттененные уступами виноградников на соседнем холме.
– Ламаганти! – целовал Эрца Пинаре кончики своих пальцев. – Это же сказка, а не вино! Красное, как кровь. Клянусь, лучшее в Левите.
– А жирный свиной бок? – спрашивал он через мгновение. – Ели когда-нибудь? В гороховой подливе с чесноком?
– А девушки!
Эрца Пинаре закатывал глаза.
Мы все смеялись.
В Бертино не было ворот. Не было даже стражи. Вернее, она была, но решила отужинать в таверне через улицу. Пинаре выдвинулся вперед, показывая нам путь и распугивая горожан. Такие бравые мускароны, как мы, конечно, обязаны были прогарцевать через площадь. Нагрудники, перья, плащи! Грязные сапоги и пыльные морды. Хернан Арамаго даже взвил жеребца на дыбы, объявляя о своем появлении.
Вечер. Горели масляные фонари. Хелеванты грелись у жаровен, негромко звучала лютня и постукивал тамбурин.
Йолла сидела под фонарем, слегка отстранившись от остальных.
Я помню, мой взгляд нашел ее и больше не отрывался. Я не смотрел, куда скачу. В результате мне чуть не снесло голову вывеской местного сапожника. Возможно, так было бы и лучше. Но вывеска просвистела мимо, обдав опасным ветерком волосы, а мой сообразительный Сталот вынес меня с площади вслед за моими друзьями.
Нет, она была прекрасна.
Фонарь покачивался, и ее лицо казалось зыбким, сплетение теней и позолоты света. Изумительное лицо. Йолла о чем-то задумалась, и ее глаза, светло-голубые, смотрели поверх крыш, а тонкий палец подпирал кончик носа, и в этом жесте было столько непосредственности и красоты, что всем королевским фрейлинам, жеманницам и куртизанкам, следовало бы удавиться на месте.
Уже тогда я понял, что она будет моя.
– Вы видели ее? Видели? – вот и все, что я мог сказать, осаживая своего жеребца у коновязи. – Вы видели ее?
– Кого? – спросил Пинаре.
– Уж не смерть ли? – расхохотался толстяк Арамаго.
Вокруг нас сновали мальчишки, расседлывая жеребцов и помогая нам с одеждой. Горбун собирал плащи на стирку. Девчонка лет пятнадцати вытирала полотенцем лицо нашему красавчику Луи, а тот беззастенчиво щупал ее за задницу. Хозяин гостиницы, подобострастно улыбаясь, светил нам от крыльца.
– Я видел, как ты чуть не лишился головы, – сказал светловолосый Меррак. – Парни, нашего Марсио едва не убил сапожник.
– О, это была бы бесславная смерть! – прогудел Арамаго.
– И нам пришлось бы отомстить вывеске! – добавил Меррак.
– Дурачье! – фыркнул я.
– Доброго вечера, доброго вечера, – кланялся нам хозяин.
Он посадил нас рядом с очагом. Тут же чумазый мальчишка крутил насаженного на вертел поросенка и глотал слюни и дым. На меня, на мой красный глаз он смотрел с испугом.
– Веселей крути, – хлопнул его печаткой по макушке Арамаго.
– Да, господин.
Надеясь на мелкую монету, мальчишка налег на вертел.
– Щенок!
Арамаго кинул ему эставо.
Мы заказали вина (конечно же, ламаганти) и свиной бок. Пинаре подбросил в воздух серебряный двойной фарт, и хозяин гостиницы поймал его, прихлопнув, как муху. Пока готовилось основное блюдо, мои спутники пробавлялись тушеными овощами и жареной в виноградных листьях курицей. Хозяин, пыхтя, принес бочонок ламаганти и разлил вино по кружкам.
Фонарь на цепи и огонь очага спорили между собой, кто родит больше света.
– Так кого ты видел? – спросил меня Эрца Пинаре, заметив, что я не пью и не ем, лишь задумчиво вожу пальцем по ободу кружки.
– Я знаю, – ухмыльнулся Луи, подкрутив усы.
– Так скажи нам, – потребовал Арамаго. – Ей-богу, эта тайна начинает меня бесить. Почему я не видел ничего?
– Она – моя, – сказал я, посмотрев на друзей своим кровавым глазом. – И это не обсуждается. Или найдутся претенденты?
– О, нет, – улыбнулся Пинаре.
– О, нет, – качнул головой Луи.
– Она? – удивился Арамаго.
– Девушка из хелевантов, – пояснил я.
– Они что, были на площади? – спросил толстяк.
– Были.
– Дьявол! То-то я думаю, чем так отвратительно тянет от жаровен. Эти хелеванты жарят и жрут лягушек и сверчков.
– Она точно не будет такое есть, – убежденно сказал я.
Луи хлопнул меня по плечу.
– Она действительно не дурна собой, мой друг, – сказал он. – Но эти артисты… Я бы не связывался.
– Почему?
– К них не все в порядке с головой.
– А у меня? – спросил я.
Луи без тени страха выдержал взгляд моего красного глаза.
– Да, мой друг, ты можешь с ними посоперничать, – сказал он.
Я поднялся.
– Я иду к ней!
– Эй! – обиженно крикнул мне в спину Арамаго. – Почему посреди ужина-то?
Ночи в Левите всегда полны лунного света. Свет этот зыбок, а тени, порождаемые им, обманчивы и чудны. Зато клинок, на палец приподнятый в ножнах, предупреждающе поблескивает издалека. Бертино, возможно, тих и сонен, но один Бог знает, какие ему могут сниться сны и какие на сонных улочках могут встречаться люди.
Пусть Левита всегда оставалась в стороне от военных кампаний, это не спасало ее от дезертиров, разбойников и прочих лиходеев, растекающихся по округе в поисках убежища или легкого заработка. Бертино в этом смысле был нисколько не лучше Марагоньи, Скуале или Бертильоны.
И что это там? Куст или человек?
Посвистывая и не выпуская странную тень из поля зрения, я направился вдоль выбеленной Луной стены, ограждающей дом справа.
– Прекрасная ночь, не правда ли? – сказал я, подойдя ближе.
Тень качнулась, словно соглашаясь.
– Не вежливо молчать, когда с вами разговаривает мускарон.
Снова молчание.
Я почувствовал, как кожа стягивается на лице в маску, в гримасу неудовольствия. А дальше боль, будто пушечное ядро, пущенное из бомбарды, взорвалась в моей голове, и, кажется, я что-то исступленно кричал, размахивая толедским клинком, и скакал по улице, ведя воображаемый поединок.
Длилось это не долго, минут десять спустя я обнаружил, что, сбросив камзол, стою напротив жестоко посеченных кустов тамариска, всюду рассыпаны ветки и листья, а в пяти шагах онемело таращится на меня прибежавшая на шум стража – трое упитанных усатых мужиков с алебардами, которые, похоже, не знают, что вообще делать. Никакого смертоубийства вроде не происходит и не ясно, тюкать меня алебардой или пока погодить.
– Се… сеньор?
Я поднял камзол.
– Все в порядке, – сказал я стражникам, – повздорил с одним кустом.
Они дружно перекрестились, увидев мой красный глаз. Я усмехнулся.
– Хотите проводить меня до площади?
От жаровен действительно несло какой-то странной смесью запахов.
Тесной кучкой, сгрудившись у огня, ели дети, выхватывая из углей корявые куски мяса. Отблески огня делали их лица жуткими. В больших глазах плясали язычки пламени.
В поисках Йоллы я прошел дальше. Хелеванты, похоже, не собирались ложиться спать – часть их занималась хозяйством, остальные репетировали завтрашнее выступление. Шестеро строили пирамиду и рассыпались, кувыркаясь, на отдельные фигуры. Ап!
Они были как механизм, который складывается сам по себе. Я видел такой у одного мавра. У него была бронзовая птица с глазами из сердолика. Он разбирал ее на части, отдельно – тело, голова, хвост и крылья, но стоило потянуть за связывающую их нить, как они без его участия опять собирались вместе.
Здесь было очень похоже.
Несколько мгновений – и пирамида вырастала снова, тонкая фигурка на самом верху, стоя на плечах нижестоящего, вскидывала руки, а затем, изворачиваясь, упиралась ладонью в чужую голову и взлетала к луне ногами.
Ап!
Рядом жонглировали яблоками и мисками, перекидывали их друг другу бородач и пышных форм женщина в платье, расшитом звездами. Карлик звонко вбивал ножи в деревянный круг. А дальше, на канате, натянутом между двух шестов…
Я смотрел, как она идет по канату, в чулках и в коротких буффах, в открытой куртке без рукавов и шнуровки, надетой на тонкую рубашку, вся похожая на ловкого и бесстрашного мальчишку, и думал, что увезу ее в Герраско.
Жена из хелевантов, да.
– Лови! – крикнул снизу тощий парень в широкополой шляпе.
В лунном свете блеснул клинок. Капуйский, с расширяющимся к острию лезвием. И далеко не новый. Мне были видны многочисленные зазубрины.
Ап! Йолла ловко поймала клинок за рукоять, едва заметно присев. Мгновение – и она выпрямилась, развернулась на носках и поклонилась невидимой публике.
– Хорошо. Яблоко!
Парень высоко вверх подбросил плод.
Клинок прочертил в воздухе серебристую линию, половинка яблока улетела во тьму, мелькнув белым, срезанным боком, вторую половинку поймал я.
– Еще проход, – сказал парень и обернулся ко мне: – Любопытствуете?
– Да, – кивнул я.
– Приходите на представление, – сказал он. – Всего три эставо.
Я дал ему серебряный фарт.
– Как ее зовут?
Парень усмехнулся.
– Йолла.
– Пусть спустится ко мне.
– Мартышка, ты слышала? – задрал голову парень.
– Еще бы!
Ап! Оттолкнувшись от каната, Йолла сделала сальто и приземлилась около меня в коротком всплеске песка. Улыбка, светло-голубые глаза. Я, Марсио Герра, умер.
Мы отошли в зыбкую тень стены.
Мой красный глаз и неровный череп не произвели на Йоллу отталкивающего впечатления. К хелевантам прибивается много уродцев, так что, возможно, я был не самый страшный.
– Чего вы хотели, сеньор?
Она заложила руки за спину.
– Я – мускарон, капитан Марсио Герра, – сказал я.
– Я вижу, у вас камзол в цветах Эсприльи.
– Да.
Я умолк. Мы смотрели друг на друга. Я видел насмешливое недоумение в ее глазах.
– Так что вам надо, капитан Герра?
Я протянул ей скудо.
– Это за ночь.
Она рассмеялась.
– Вы щедры, мускарон.
– Мало?
– А вы готовы на большее?
Я прибавил к скудо еще два.
– Вот!
– За ночь?
– Нет. Я беру тебя в жены.
– Тоже на ночь?
– Навсегда!
– Вот как? – удивилась Йолла. Глаза ее все еще смеялись. – Вы ведь совсем не знаете меня, капитан Герра. А вдруг я храплю? Или без меры прожорлива? Или совсем не так хороша в постели, как вы себе представили?
Я мотнул головой.
– Ты будешь моей так или иначе.
Йолла посерьезнела.
– У вас недобрый глаз.
– Пять скудо!
– Чего он хочет? – спросил у Йоллы появившийся из тьмы парень в шляпе.
– Мы торгуемся, – сказала девушка.
– Что на кону?
– Я.
Парень присвистнул.
– Почему мне раньше не пришло это в голову? В Тюльпери, помнишь, я мог бы купить тебя за рогалик.
Луна выбелила его глумливую физиономию.
– Заткнись! – рявкнул я. – Пятнадцать скудо!
Весь цирк хелевантов мог жить на эти деньги два, а то и три месяца.
– Сеньор, – сказала Йолла негромко, – даже за все сокровища Саламанки, боюсь, я не смогу быть с вами.
Королевский эдикт об изгнании и изъятии земель в пользу казны было бы принять легче, чем ее слова.
– Почему? – выхрипел я.
Глаз мой начало дергать.
– Потому что я вас не люблю, – сказала девушка.
– Это не имеет значения. Пятнадцать скудо! – я протянул мешочек с монетами парню. – Выкупаю ее.
– Я не могу решить это сам, – сказал парень.
Мне почудилось, что он подмигнул Йолле. В левой половине моей головы начал медленно нарастать шум. Жаркий шум пожирающей разум боли.
– Кто может решить?
Парень почесал лоб под шляпой.
– Майнис разве что, – сказал он.
– Веди к Майнису, – потребовал я.
– Майнис – это круг, общее собрание, – пояснила Йолла.
– Пусть будет круг.
Мы вернулись на площадь.
Репетиции закончились. Дети исчезли. Вместо них у жаровен теснились женщины и мужчины. Женщины были в длинных цветастых юбках, в свободных блузах, в платках. На каждой поблескивало монисто из медных монеток или бусин жемчуга. Некоторые курили, дымки вились из длинных трубок. Мужчины в подоткнутых до колен штанах, в свободных рубахах, босые, сидели у них в ногах и передавали по кругу ковш с вином.
Кто пил, не забывал частицу вина подарить жаровне. Искры взвивались к пятнистому диску Луны.
– Энасме.
Йоллу и парня в шляпе встретили взмахами рук. Подвинулись, высвободили место. Парень тут же подсел к седому, но крепкому старику и принялся шептать ему на ухо.
Я встал перед жаровней.
Искры грозили издырявить и поджечь одежду, но мне не было дела ни до искр, ни до одежды, Я смотрел, как Йоллу принимают в круг, как какой-то мужчина обнимает ее за талию, хотя его руки и были скрыты во тьме, как она улыбается и тянется за длинной трубкой.
Кровь во мне кипела.
– Хоэр! – сказал вдруг старик.
Общество у жаровни притихло.
– У нас здесь высокородный мускарон просит нашего ответа.
Йолла затянулась дымом и мельком взглянула на меня.
– О чем просит мускарон? – подал голос кто-то невидимый.
Старик принял дошедший до него ковш, глотнул и сплюнул в огонь.
– Он дает деньги за нашу хэфе, хочет, чтобы мы ее отпустили. Большие деньги дает. Думает, мы ее держим.
– Пятнадцать скудо, – сказал я.
Кто-то потрясенно выдохнул. Звякнуло монисто.
– Он хочет взять Йоллу в жены, – произнес старик. – Взять без ее согласия, и надеется, что мы ему поможем.
Среди мужчин и женщин возник ропот.
– Жигу ему в бок! – услышал я.
– Без согласия?
– Кто он такой? Хелеванты – вольный народ!
– Хэфе сами решают, с кем им спать!
Я сжимал зубы так, что заныли десны.
– Хоэр! – снова прикрикнул старик.
Опять стало тихо. Только угли потрескивали. Луна приглушила свое сияние. Но, может быть, потемнело у меня в глазах.
– Что мы ответим мускарону? – спросил старик.
– Вам лучше ответить «да», – прошипел я.
Мешочек с золотом, перелетев жаровню, упал старику на колени, но не удержался, свалился, звякнув на земле.
Он не поднял его.
– Майнис говорит так, – помолчав, сказал старик. Седая голова его вскинулась, в темных глазах сверкнул огонь. – Йолла – вольная хэфе, и, значит, только ей предстоит решать, давать тебе согласие, мускарон, или нет. Если она скажет «да», то так тому и быть, мы не станем преградой у нее на пути. Но если она скажет «нет», тебе, мускарон, надлежит принять это со смирением и без злости.
Я подумал: «Черта с два!», но кивнул, едва сдерживаясь. Мой глаз горел, казалось, искры от жаровни залетели в глазницу.
– Пусть скажет.
– Йолла, – кивнул старик.
Девушка встала.
– Капитан Марсио Герра, возможно, вы – хороший человек…
Я скривился.
– Но я говорю вам: «Нет». Я не люблю вас, ка…
Крик вырвался из меня.
– Вы! Все вы!
Наверное, я бы убил кого-нибудь уже тогда.
Боль вспыхнула и разорвала меня на части. Я взревел и опрокинул жаровню. Помню, как закричали, подались назад женщины, как завскакивали мужчины.
– Убью!
Кто-то прыгнул на меня сзади, сдавил горло, и мне не удалось достать клинок. Я боднул противника затылком, но на меня кинулись сразу несколько человек, подняли, потащили за руки и за ноги с площади. Как я не изгибался, какие проклятия не кричал, какими карами не грозился, они не отпустили меня, пока не донесли до двора гостиницы.
– Эшуд! – плюнул кто-то мне в лицо.
Удар о землю выбил из меня дух.
Мешочек с деньгами кинули следом, он шлепнулся мне на грудь. Я захохотал. Теперь я точно знал, что Йолла будет моей.
Хелеванты убрались, оглядываясь.
Первым меня, отряхивающего грязь и дерьмо с камзола и штанов, заметил Меррак. Он вышел на крыльцо помочиться и, случилось так, что едва не помочился на меня.
– Марсио!
– Да, это я, – сказал я, стоя на нетвердых ногах.
– Дьявол, что с тобой случилось?
Я стер со щеки кровь.
– Я не понравился им, как жених.
– Эрца! Луи! – крикнул в направлении дверей Меррак.
Мои пьяные друзья не заставили себя ждать.
– Что тут? Кто здесь?
Они, пошатываясь и белея рубашками, встали у перил. За ними из гостиницы вывалился Арамаго в одном сапоге.
– Друз-зья, я тоже хочу осв-вежиться!
Сапог бухал по доскам.
– Почему без меня? О-йо! – Арамаго сфокусировал зрение на мне. – Друг! Ты очень похож на моего капитана! Его з-зовут Марсио!
Разобраться с хелевантами решили единогласно.
Разбойничий налет, по словам Арамаго, следовало начинать «прямо вот счас». Выкрасть девчонку, пустить огня в повозки, показать проклятым циркачам, что мускаронов Эсприльи нельзя отвергать без последствий. Железо и петух! Требуя немедленных действий, Арамаго стучал по столу клинком, а потом, когда его отобрали, снятым с ноги вонючим сапогом.
Бум! Бум! Бум!
– Друг мой Марсио, ты должен быть отмщен!
Я ухмыльнулся.
– Нет, мы не будем торопиться.
Боль колола изнутри, и я жмурился и то и дело давил на висок ладонью.
– Мне не нравится твой глаз, – озабоченно сказал Пинаре.
– Он мало кому нравится, – ответил я.
– Ты видишь им?
Я закрыл целый глаз. Мир вокруг, и так не слишком светлый, потемнел и утратил четкость. Лицо Пинаре оплыло в жуткое розовое пятно.
– Дьявол!
– Он будто готов взорваться.
– Это точно, – подтвердил Луи и дал мне скрученный шелковый платок. – Лучше спрячь его под повязку.
– Вот что, – сказал я. – В городе мы на них нападать не будем. Здесь они под защитой короля.
– И куча свидетелей, – сказал Меррак.
– И городская стража, – добавил Луи.
Арамаго презрительно фыркнул. Толстого мускарона с сапогом мало волновали озвученные препятствия.
– По эдикту бродячие артисты могут давать представления в городе не более четырех дней, – сказал я, – значит, сегодня или завтра они отправятся в сторону Горгочи или Шуана. Мы будем следовать за ними, пока они не остановятся на привал. Нас будет пятеро против тринадцати взрослых, включая карлика, и шести детей.
Эрца Пинаре задумчиво пощипал бородку.
– Ты хочешь…
– Нет, – сказал я, – я хочу только Йоллу. Остальные циркачи меня не интересуют.
– Но если они потом доберутся до Горгочи?
– Пусть!
– Подадут жалобу королевскому прокурору…
Арамаго пьяно хохотнул. Прокурор – это смешно. Циркач против мускарона в королевском суде – еще смешнее.
– И что? – спросил я. – Я – капитан Марсио Герра, владелец бье Лонфор, всадник короля. А они? Бродяжье племя.
– Ты знаешь, – поморщился Пинаре, – Теффино захочет показать себя справедливым сюзереном. Не сомневайся, это дело дойдет до него.
– И нас не эстетично повесят, – сказал Луи.
– Кроме того, твой глаз, – вздохнул Эрца.
– Что мой глаз? – я потрогал повязку.
– Король боится его.
Выход придумал Меррак.
– Мы замотаем лица, – сказал он.
– Марсио все равно опознают, – мрачно сказал Пинаре.
– И что? Он заплатит за девушку. Сколько ты готов за нее заплатить? – повернулся ко мне Меррак. – На рынке в Басонье нубийский слуга стоит до семи скудо, за редкие экземпляры дают десять, иногда одиннадцать.
– Десять я готов, – сказал я.
Пинаре качнул головой. По его меркам это было расточительство.
– Тогда все замечательно! – воскликнул Меррак. – Если хелеванты обращаются к прокурору и говорят, что мы выкрали девушку из общины, ты говоришь, что выкупил ее по праву мускарона, и совершенно не важно, возьмут они твои деньги или к ним даже не притронутся. Если же, по их словам, твоя добыча окажется вольной девушкой, то какие жалобы к прокурору? Пусть девушка и жалуется.
– Ее могут попросить предъявить, – сказал Луи.
– Думаю, за это время наш Марсио покажет себя с самой лучшей стороны, и девчонка не подумает сказать и слова против него.
– Или мы скажем, что она сбежала, – сказал я.
– Что вы все – бе-бе, бу-бу, – заплетающимся языком произнес Арамаго и, положив сапог под щеку, густо захрапел.
Эрца посмотрел на него.
– Да, пора и нам, – сказал он.
Я пил в одиночестве всю ночь. Эрца, Луи и Меррак разбрелись по комнатам. Арамаго храпел под боком. Прислуживавший нам мальчишка, свернувшись калачиком, лежал на дальней лавке. На кухне шуршали мыши.