Будь осторожен в своих суждениях о людях.
Скорее всего, ты ошибаешься.
– Маньяк, – сказал Борис, и маленькая серебряная ложечка выпала из пальцев Виктории, ударилась о блюдце, издав неожиданно громкий звук, похожий на болезненный стон.
Следователь произнес слово очень тихо, даже я, сидящий прямо напротив, смог едва-едва расслышать, но на контрасте с пронзительным фарфоровым звоном в лобби повисла такая тишина, что создалось ощущение, будто прислушиваются не только старомодные лица с портретов, но и голова лося над камином напряженно раскинула роскошные ветвистые рога-антенны, пытаясь уловить, о чем мы шепчемся. Пожалуй, это было не хуже звука знаменитой лопнувшей струны у Чехова.
– О нет, я так и знала, что рано или поздно ты мне это притащишь! – выдохнула Вика, у которой с маньяками были особенные отношения. Стоит упомянуть, что единственный том лингвокриминалистики, который оставался до сих пор нечитанным, как раз о маньяках. Виктория боялась их, иррационально, по-женски, истово.
– Да уж, завелась мразь. К счастью – уже поймали, – успокаивающе продолжал Борис. – Опасности нет, но нужна экспертиза, скорее формальность, конечно. Вот.
Следователь опустил глаза, как будто ему неловко просить о таком одолжении, но это было, конечно, не так, он просто рылся в папке, и уже через пару секунд на стол перед нами легла газета, заголовок которой можно было назвать по-настоящему леденящим душу: «Четыре новые невинные жертвы кровавого изверга».
Виктория сделала глубокий вдох и потянула газету на себя. Я подсел к ней, нам понадобилось около минуты, чтобы понять, вернее говоря, чтобы как раз перестать понимать… Когда Вика отложила статью, мы все трое переглянулись. Мы с теткой удивленно, Борис – с непрошибаемой серьезностью во взгляде.
– Но… погоди, Борь, – наконец вступила Виктория. – Конечно, случай ужасный. Отвратительный. Куда смотрел персонал этой психушки вообще? Да и каким образом лопата могла попасть в руки опасного больного? Как лопата вообще оказалась на больничном дворе для прогулок душевнобольных людей? Это все вопросы, конечно… Но все-таки это же собаки. Четыре щенка… Он убил четырех кутят.
– И еще троих человек, – добавил Борис таким же непрошибаемым, под стать взгляду, голосом. – Три человеческих трупа. Собственно, по их поводу он и проходит сейчас медицинское освидетельствование. Собаки – это чтобы тебе было понятнее, с кем имеешь дело. Ну и как обычно в таких случаях бывает: трое – это только те, которых нашли к настоящему моменту. Возможно, есть другие.
Город был взбудоражен. Ужасало в этой истории все: и три человеческие жертвы, и то, что невменяемый человек свободно разгуливал по улицам, и то, что он много лет работал в какой-то дизайнерской конторе (убийца был нестарым еще человеком, кормился фрилансем, рисовал для сайтов логотипчики, эмблемы и разные веселые картинки, которые ничем не выдавали его нездоровья и внутренних бурь, скрытых от посторонних глаз). Но по-настоящему взорвались цистерны с народной ненавистью после известия о зверской расправе над четырьмя пушистыми щенками, которых эта пародия на человеческое существо искромсала лопатой, словно куски снега на дороге. «Бешеных собак усыпляют»: с такими плакатами люди выходили под окна клиники, где содержался изверг, и к прокуратуре, требуя максимально строгого наказания.
Логическим продолжением этой цепочки умозаключений стала мысль о том, что градус безумия современного общества оказался так высок, что люди предлагали возвращаться к практике содержания пациентов психиатрических клиник в кандалах, как это практиковалось до девятнадцатого века, а желательно еще и подальше от крупных населенных пунктов. Читая статьи, я все глубже погружался в ощущение, что ненависть к маньяку стала каким-то важным катализатором, объединяющим фактором. Люди не могли думать больше ни о чем: ни о политике, ни об экономике, ни о медицине и образовании. Ничто не интересовало людей в городе Ставроподольск – слава богу, это произошло не у нас, а на расстоянии трехсот километров – кроме необходимости срочно ликвидировать угрозу.
«Дуркам здесь не место» – гласил заголовок статьи, которая предлагала срочно перенести клинику подальше за город, желательно в Сибирь.
«Класс – атас!» – распечатка статьи в интернете, где журналист набросился на классы коррекции для умственно отсталых. Судя по комментариям, ни одна живая душа в Ставроподольске не пожалела, если бы все люди с любыми отклонениями сгинули в единочасье и насовсем.
Виктория отложила газеты, не дочитав.
– Господи, возвращаемся в Средневековье. Психиатры, наверное, за голову хватаются, – предположила она. – Столько усилий по преодолению отчуждения к душевнобольным людям, и на тебе.
Борис пожал плечами и тут же продемонстрировал неплохую осведомленность по вопросу. Явно готовился:
– Между прочим, психически здоровые люди совершают правонарушения гораздо чаще, чем душевнобольные. А маньяки – вообще отдельная статья. Статистика утверждает: на десять миллионов человек один становится маньяком и все они, как правило, вполне вменяемые. То есть с медицинской точки зрения. Во всяком случае, прячутся как те партизаны в горах Гранады, потому и жертв обычно больше одной.
– Давай без подробностей, – прервала его Вика. – И так тошно.
– Не тошно, а страшно. Если начинает действовать какой-нибудь шизик – пиши пропало. Все на ушах.
Рассматривая публикации и слушая Бориса, я подумал о том, что следователь в своем обычном лаконизме чертовски прав. Страх – ключевое слово, с подкоркой не поспоришь. Неокортекс с его осознанием законности, необходимости и справедливости здесь не властен. Максимум, что светит за убийство собаки по закону, – шесть месяцев ареста, если отмораживаться регулярно, то в самом суровом случае – два года. Но именно несчастные щенки стали спусковым крючком. Ведь даже если вынести за скобки тот факт, что это были беззащитные детеныши, если закрыть глаза на то, что и после поимки маньяк жаждал крови и находил способ ее пролить, то в сухом остатке получим страх перед непредсказуемостью агрессии. Ужас – вот о чем говорили все эти публикации. Слепой необъяснимый ужас.
Виктория раздумывала: «Кого же он убивал?»
– Предполагаем, что еще найдены не все. Но это уже дело следствия. Твое дело: процедура, – начал объяснять Борис. – Убийца агрессивен, одержим идеей справедливости, убивал тех, кто, по его мнению, приносил вред жизни города и общества. Для цели разоблачения сочинял подметные письмишки, сначала рассылал кляузы, потом угрожал, если письма не действовали, принимался за дело сам…
Борис сделал паузу и обратился ко мне:
– Вот это кверулянт так кверулянт, а ты говоришь: котик Филя.
Я согласно кивнул, мысленно поаплодировав умению Филиппа не просто вызвать симпатию, но и запоминаться. Конечно, лексику нашего великого и могучего майор Борис Краснов изучал не по словарю Ожегова, и тот самый кверулянт рано или поздно должен был объявиться, но все же я никак не ожидал настолько опасного сдвига у предполагаемого преступника. Маньяков в нашей практике еще не было.
– Так он сумасшедший или нет? – пыталась разобраться Виктория. И добавила с возмущением в голосе, в котором тоже читался страх: – Ты меня совершенно запутал.
– С двадцати лет состоит на учете с диагнозом шизофрения. Сейчас ему сорок четыре.
– Ну вот пусть им психиатры и занимаются! – вставила Виктория, но Борис не обратил внимания.
– Этот гад попался на письмах. Чтобы подтвердить, что все письма принадлежат авторству одного человека, нужен эксперт-филолог. Формальность, потому что чувак уже сознался.
Виктория тяжело сопела и молчала.
– Ставроподольск. Что это за город такой? Помесь бульдога с носорогом.
– Вот зря ты, – оживился Борис. – Хороший большой город. Я там даже был. Почти пятьсот тысяч населения, на Волге, промышленный, два завода, районы-кварталы, жилые массивы, все дела.
В России немало мест со странными и даже откровенно дурацкими названиями. Речка Вобля в Подмосковье, деревня Кишкино, село Козляки, незабвенный Мухосранск опять же. Так что Ставроподольск звучит на их фоне вполне пристойно.
– Хочешь, я с тобой поеду? – поинтересовался я у тетки скорее для порядка, свято надеясь, что она откажется.
– Погодите, – осененная своей идеей, Вика не обратила внимания на мой вопрос. – Но ведь в Ставроподольске есть университет! Создали его на основе педагогического, а потом объединили под крылом Нижегородского, по-моему, или Ульяновского, или Самарского – который там ближе? Теперь все это единый организм, так сказать, образовательный кластер! У них есть целое отделение филологии, насколько я помню. Пусть они и проводят экспертизу!
Но несмотря на все доводы ее рассудка, в субботу утром Виктория была официально командирована в Ставроподольск, точнее, в психушку города Ставроподольска для проведения совместной психолого-психиатрической и лингвистической экспертизы. Причина, по которой, несмотря на наличие в городе филологического факультета, ей все же пришлось совершить эту поездку, встанет перед нами во весь свой исполинский рост несколько позже.