Манюшка к этому времени краше расцветать стала, прямо – цветочек: личико персикового цвета, кожа нежная бархатистая. Фигурка прекрасно сложена: гибкий стан, покатые плечи, высокая грудь. В ярких, голубых очах можно рассмотреть всю прелесть бескрайнего неба, утонуть и позабыть о бренности бытия. Именно за такие глаза возлюбленные шли на подвиги и на плаху не жалея своей жизни. Улыбка юной прелестницы сводила с ума, являя отражение очарования всего женского существования.
Весной Манюшка отметила шестнадцатилетие и вошла в возраст яркого цветения, но ни в коей мере не подозревала о своей привлекательности, и естественно не предпринимала никаких действий в осуществлении своего превосходства над противоположным полом.
Жалея сиротку, деревенские мужички с огородом помогли: вспахали небольшой участок под овощи и картошку. В общине принимали за свою и старались по мере возможности не обойти вниманием, оставшуюся в таком молодом возрасте без семьи и опоры, хозяйку. Без огорода в деревне не прожить, считай – основной источник добычи пропитания. У новоиспеченной крестьянки на обработанной земле появились грядки с луком, капустой, картошкой, свеклой. Семенами поделилась соседка Игнашиха, живущая поблизости. Добрая душа. Еще и советом помогала, потому что сноровки у Манюшки все же недоставало. Опыта в садоводстве-огородничестве не имелось, оттуда и затруднение. Одного трудолюбия в этом деле маловато!
С утра до ночи работала, но знала, что все в руках божьих: захочет господь: уродит земля, не захочет – все труды прахом пойдут. Успех зависит от природы и погоды. В Березовке зачастую случался неурожай. Сторона холодная, почва малоплодородная. Посеют ведро зерна, а уберут вполовину: то всходы вымокнут, вымерзнут, то градом побьет.
Вокруг дома прибрала, бурьян повытаскала. Руки до самых плеч крапивой изожгла, волдырями покрылась, зато довольнехонька.
Вышла тетушка Катерина на крыльцо, душа радуется:
– Манюшка, солнце мое! Тебя мне сам бог послал!
Да и всплакнет украдкой от свалившегося на старости лет счастья. В немой девушке явилась не только вся оставшаяся родня. Нет! Взамен дочери стала.
В доме, после трудов любимой племянницы, жильем запахло. Появились занавески на оконцах, невесть откуда взялись половички. Старая печка, дымившая словно паровоз, после замазывания и побелки топиться исправно стала. Крылечко кривенькое, покосившееся от времени, новыми ступенями обзавелось.
У пруда, за гумном, стояла ничейная дырявая баня: каменка рассыпалась от времени, в крыше пробоины, гнилые бревна, рассыпающиеся трухой, черные копотные от сажи стены, а предбанник вовсе на метр отошел. Путевый хозяин давно бы на дрова раскидал. Манюшке же очень хотелось свою баньку иметь. Как бы они хорошо зажили! Надоело по чужим скитаться, по соседям напрашиваться.
Старущий дед Егор вызвался в помощники. Наперво каменку собрали, стены от сажи вымыли. Предбанник старыми досками залатали. Затопили! Сколько счастья вышло!
Принесет Манюшка с пруда воды, намоются с теткой, одежду постирают. В чан железный сложит угольков березовых, изготовит щелок отменный от которого волосы шелковые, блестящие, а если в кипяток травок лечебных положит: ромашки, зверобоя – аромат стоит волшебный, чарующий. Сказка!
Каждый новый день радовал, приносил отраду от трудов праведных. Все Березовские невесты приданое готовили: вышивали полотенца, наволочки, подзоры крючком вязали. Негоже в новую семью с пустыми руками входить. Будущий муж должен оценить рукоделие и умение. Манюшке эта наука несложной оказалась, узоры – петухи знатные получались, стежки аккуратные, ровные. Подружки в два счета все умения передали.
Жила Манюшка славно, птичкой вешней порхала, зла никому не совершала. Полюбилась Березовским жителям, немота никого не смущала. На слова ласковые всегда улыбкой отвечала. Идет, бывало, по деревне, видит, что сено убирают, подхватится помогать, участию каждый рад. В другой семье поможет с пастьбой скота, в иной с копкой картошки. Так и проходят дни в работе, без отдыха. Унывать и горевать о тяжкой доле некогда, да и незачем. Вокруг такие же люди, в горестях и невзгодах маются. Так у остальных еще дети, старики, забот больше, чем у незамужней и никем необремененной.
Сказать по правде, пареньки смотрели на Манюшку с интересом, но понятное дело в невестах не видели. Ну, что с нее взять – ни кола, ни двора, да еще и немая, авось дети такие же уродятся. И все, же было ясно, как божий день, что краше и милее в деревне нет. Сколь ни наряжались, ни старались молодухи, блекли в сравнении. Зависти мало. Надо же, такой красавице незавидная судьба уготована. Вот хотя-бы заикой была, могла немного изъясняться, тогда шансы на благополучное замужество в разы увеличились. Что проку в красоте, если девать некуда. Как говорится: «с лица воду не пить».
У Манюшки думы о Павле не затухали. Понравился с первого взгляда. Хоть и заглядывалась на него, умом понимала, что не ровня. Вряд ли завидный жених когда – либо своей невестой назовет, но наивно мечтала о несбыточном. Иногда представляла, как жить вместе будут, коровку, поросят заведут, как в лес по грибы-ягоды ходить будут. Облик желанный поселился в добром сердечке, влюбилась без памяти. Про себя имя приятное по сто раз на дню выговаривала.
Первое зрелое чувство оказалось сродни легкому помешательству, порой переходящему в сумасшествие. Богатое воображение рисовало прекрасные романтические сцены совместного времяпровождения, в которых маячил образ идеального молодого человека: чуткого, заботливого, безупречного во всех отношениях. Манюшка верила, что в реальности Павел обладает именно такими лестными качествами. Будто в сказке о снежной красавице, идеализировала объект розовых грез, считая его прекрасным принцем. Ради вымышленного возлюбленного пошла бы на край света, преодолела сотни препятствий и в результате сделала самым счастливым.
Сложно судить, если все впервой и сравнивать не с чем. Еще нет познания лжи, обмана. Мир предстает в ясных, радужных красках. Крылышки ни разу не опалённые несут на свет жаркого пламени без боязни обжечься. Неожиданно нагрянувшее чувство волнует, тревожит до дрожи.
О реальном Павле, к превеликому сожалению, ничего не знала, представления не имела о грубом характере и жестоком сердце. Высокомерный нрав и горделивость принимала за сдержанность. Трудно судить только по красивому лицу и стати.
Парень был именно таким, как воспитал отец, по своему образу и подобию. Манюшке у людей бы поспрашивать, поразведать, что к чему, но при ней никто разговора о нём не заводил. Если бы была местной уроженкой, знала, что нужно держаться подальше. Получалось, что без брода шла в воду.
Сплетни досужих соседок не слушала, на завалинках не сидела. Разговоры о женихах и ночных происшествиях вводили скромную девушку в смущение. Для невинных ушей подробности любовных утех пока в диковинку, поэтому старалась избегать задушевных бесед. Подруга Наталья без счёту крат пыталась поделиться переживаниями, рассказать о симпатиях, количестве поцелуев и прочих знаках внимания со стороны противоположного пола. Манюшка слушала эти рассказы, опустив глаза и краснея от неловкости.
– Ох, какая ты недотепа! – надсмехалась подружка, – поди, и не целованная ни разу!
Манюшка пылает алой розой, головой мотает.
– Пора уже! Я вот, два раза уже с Митькой кузнецом возле овина. Повстречаемся, а вскоре и свадьбу справим.
«У меня тоже будет свадьба!» – вертелось у Манюшки на языке, но наружу по-прежнему не выходило.
– Не горюй! – продолжала болтушка Наталья, видя озадаченное лицо, – у тебя тоже все сладится, только нужно верить и ждать.
Манюшка – многозначительный вздох в отголосок.
– У косой Дуси уж второй ребенок родился, а думала, что в старых девах останется. А вон как вышло!
Наталье было невдомек, что немая сиротка замахнулась на самого завидного кавалера, который был пределом мечтаний девушек на выданье.
Когда пришло первое тепло, в Березовку на постой прибыл цыганский табор. Кибитки оборванные, лошаденки тощие, зато женщины в ярких нарядах, мужички в красных рубахах. Песни поют, по домам ходят, снедь собирают, девушкам красным на женихов гадают. Для крестьянок – хоть потеха: всем незамужним женихов богатых нагадали, замужним – ребятишек по пять штук, да урожая хорошего, скотинки справной.
Мужички на такую забаву не велись, непрошенным гостям: от ворот-поворот. Бабенкам своим за цыган – нагоняй! Нечего в избу вороватых впускать, тащат все, что не приколочено. Да еще норовят за стол влезть, хлеба на дармовщинку отведать.
Только любопытство женское – вещь опасная, так и норовит сунуть нос, куда не следует. Хочешь, верь, хочешь не верь, только в гаданиях цыганских колдовская сила имеется. В правдивость предсказаний убеждались, стоило кареглазым ведьмам рот открыть. Что уж говорить о страхе перед страшными проклятиями и сглазами, которые цыганки наводили в ответ на грубое слово. Умелицы гадать-ворожить хвалили свое необычное мастерство, предлагали и отвороты, и привороты и прочую смутную науку. Отбоя от желающих нет, пусть и втихаря от благоверного.
– Знаю откуда беда твоя, – медленно тягуче выдала цыганка, пристально глядя в глаза мнительной хозяйке.
Женщина испуганно навострила уши. У нее в прошлом месяце пёс околел, две овцы с пастбища не вернулись.
– Откуда? – торопит с ответом.
– Бесплатно только птички поют, чем платить будешь – таков и сказ!
Ведро картошки, ком соли, десяток яиц плюс платок ношеный привели к неожиданному выводу:
– Порча на тебе, Сердечная! Злодейка на подклад сделала. Жди новой беды!
Несчастная крестьянка схватилась за голову, заохала.
– Погоди прежде времени всполох наводить, – щурится гадалка, – доложи мяса кусочек, да молочка плесни, так с проклятием живо справлюсь, да еще и защиту на будущее поставлю.
Два взмаха грязных рук над головой, неразборчивые шептания на непонятном языке и грязные наветы унеслись прочь к превеликому облегчению обманутой простушки. Естественно, что уходила ведунья с полным подолом припасов. А на следующий день, в другом доме подобная «сказка» повторялась снова.
На берегу речки, медленно катившей студеные воды, на привал расположился шумный цыганский табор. Раскинули палатки, разожгли костры. Легкими пепельными кольцами поднялся дым и разостлался над поляной. Шумно в таборе: бегают с криками и смехом голопяточные ребятишки, гомонят мужчины, перебивая тонкие женские голоса, ржут стреноженные кони.
Но вот солнце склоняется всё ниже и ниже. Ночью, когда в небе зажигается бесчисленное количество пылающих звезд, собрались цыганские кочевники у костра. В сей поздний час делят дневной «улов», обсуждают людей, повстречавшихся на пути, хвастаются ловкостью обмана. Женщины готовят нехитрый ужин.
Перед посетителями табора представала поистине сказочная картина: все ярче огонь костров, красные отблески пробегают по стволам берез, отражаются в темной воде. Чуть слышно потрескивает сухой хворост в костре, слышно каждое дуновение ветра, шелест листьев на высоких деревьях. Среди кромешной темноты, каждый шорох заставляет вздрагивать. Окрест не видно ни зги. Где-то в другом конце табора раздается звонкое пение. Эти напевы будоражат, завораживают своей страстностью.
Березовские не спят, тревожатся, что странники с горячей кровью могут сотворить ночную вылазку. Всех дворовых собак у крылечек на привязь посадили. Шутка ли? Столько слухов по округе ходит! Что на уме у незваных гостей никто не ведает.
Табор с неделю в березняке стоял. С рассветом цыганки на промысел в деревню идут, да все мимо тетки Катерининой избы. Видно сразу, что в такой халупе гвоздём не разживешься.
Старая, хромоногая гадалка, едва доковылявшая до деревенской околицы, притомилась, припотела. По пути – избушка на смех, решила, хоть воды испить, ногам отдых дать. Взмостилась на крыльцо, отворила дверь в сени, а навстречу девица вышла. Встала цыганка, что вкопанная, глаза черные прибавила, рот от удивления раскрыла:
– Ей, богу, впервой такую красавицу вижу! Не сойти мне с места!
Манюшка смущенно улыбнулась, кивнула в знак приветствия.
Бесцеремонная цыганка отодвинула ее рукой и в дом прошла. Поглядела вокруг – не густо! Чем люди живут, святым духом что ли? Взяла кружку, зачерпнула воды из ведра, жадно глотнула.
– Хороша водица! – похвалила, утираясь рукавом.
Обернулась на юную хозяйку, смекнула, что дело не чисто. Другая бы давно речи завела, а эта ни звука. Хоть бы оговорила, что шастает без разрешения, обычно староверки строго за порог не пускают, больше на улице беседуют.
Обнаглела окончательно, плюхнулась на лавку, ноги затекшие вытянула.
– Давай погадаю, суженого посмотрю по руке.
Манюшке любопытно стало, ладошку протянула. Гадалка грязным пальцем по линиям водит, бормочет. Замрет на миг, а потом снова ладонь невидимыми узорами петляет, словно книгу читает. А глаза горят, искрятся в стремлении отгадать тайну грядущего.
– Ой, любовь тебя ждет сильная, жених красивый, молодой. Второго вижу – старого, зловредного. С обоими жить будешь. А потом…
Запнулась цыганка, нахмурилась. Лицо исказила досадная гримаса.
– Испытания в жизни ждут, непростые, порой невыносимые. Не заслужила ты участи такой!
Помолчала, а после поднялась с лавки и двинула к выходу, оставляя Манюшку в недоумении.
Уже у порога, обернулась и с чувством произнесла:
– Речи боженька лишил для пользы твоей, испытывает силу духа. Не сгибайся перед невзгодами, не ожесточайся сердцем и в скором времени получишь дар великий. Жизнь проживешь долгую, светлую. Будет рядом милый друг. Но есть условие одно…
Гадалка озаботила Манюшку неясным предсказанием, лишенным смысла. Сплошные загадки!
– Счастливый час наступит, когда первое в жизни слово произнесешь. Это слово и будет твоя судьба!
Поклонилась Манюшке, взмахнула рукой на прощание и пошла дальше по Березовке судьбу ворожить.
Манюшка задумалась: «Что такое на руке написано, как можно человека по ладони понять? Странное, непонятное гадание, не подлежащее объяснению, как в тумане».
Уму непостижимо, кто подсказал цыганке про немоту? Видно правду люди говорят, что насквозь зрят. Одно ясно – Манюшка обязательно счастливой и любимой станет, немота пройдет. Такой исход поднял настроение, дал надежду на свет и добро.
Павел – объект ее чаяний, на то время занятие имел: с братом Иваном и еще двумя подручными, с барыг долги собирали. Отец заслал. Однажды у Якима по нужде денег заняли, а отдавать не торопились. Старший сын в этом деле особо поднаторел – настырный, грубый. Люди боялись и платили, знали, что в случае и в глаз дать может. Нахрапом брал не только нужные суммы, но и с наваром.
Гордился Яким дерзким сыном. Зачастую рассказывал о проделках своим дружкам-подельникам. Причем, в возмужавшем отроке видел продолжение, отмечал схожесть со своей личиной: «Вылитый я, в молодости, такой же смелый и горячий!»
С особым удовольствием взирал на Павла в моменты совершения деяний, заслуживающих осуждения со стороны всеобщей морали и жизненных устоев. Родительскую душу грела мысль о достойном наследнике, на которого можно положиться в случае старости.
Со своей заносчивостью вкупе Яким считал жизненные «подвиги» ничем иным, как храбростью и мужественностью, а испытания тюрьмой – закалкой духа и стойкости. По его мнению, только настоящий мужик, а он являлся именно таким, силу должен тратить на выказывание превосходства перед слабыми и никчемными. Надо обязательно указать их место и возвысится.
О втором сыне отзывался с усмешкой: «Ох, Ванюша, только из-за братовой спины подлаивать можешь. Что же ты – рохля такая?»
Другой сын не радовал: не старался хоть на каплю стать похожим, вялый, по нраву – бесхребетный, весь в мать. Думает о крестьянских земных радостях, чтобы дом хороший справить, садик, огородик. Больше всего страдалось молодцу жениться и обзавестись детишками. Отцу все уши прожужжал, а тому на угоду охота исполнить – пора выпускать орла на волю.
К концу лета, после уборки урожая, просватанные парочки играли свадьбы. В народе считалось, что семьи, образованные осенью, самые крепкие. Жизнь будет долгой, счастливой и спокойной, а беды и невзгоды обойдут стороной.
У Якима присмотрена невеста для Ивана – дочка середняка Луки Евдокия, которой минул семнадцатый год. Спелая, справная пышка полностью готовая к созданию уютного семейного гнездышка. Жених по сердцу пришелся, родители сговорились, собрались сваты. Честным мирком да за договор!
Радости Ивана нет предела. В жены явилась самая прекрасная девушка на свете, обладающая всеми качествами добропорядочной, скромной и заботливой хозяйки. Евдокия станет верной спутницей и хранительницей очага, а еще нежной матерью для будущих детей, потому что наделена миловидной внешностью, хорошей фигурой, покладистым характером, всегда чисто и нарядно одета. Ко времени созревания, невеста тщательно приготовилась, собирая достойное приданое.
Сразу, как просватались, не дожидаясь свадьбы, сошлись в один дом, даренный отцом. Чего тянуть? Любовники сговорятся, как следует, приголубятся. Молодое дело – нехитрое! Целоваться на людях, плохая забава. Что ночи таят, двоих награда, а медовое время самое сладкое.
Через месяц справили по обряду. Свадьба гуляла широкая, веселая. Гостей много. В доме за скатертью браной выпили, поели, после на улице плясали, веселились. Гармонист без устали весь вечер играл. Прошло на зависть, навеселились до упаду. Молодожёны счастливы без сомненья: держатся за руки, не сводят друг с друга восторженных глаз. От чужих взоров не укрылось, как они светятся от счастья. Теплота нежных отношений передалась присутствующим. Шаферы с удовольствием выпивали очередную чарку за здоровье новой семьи. Без счету звучит хвалебных тостов, пожеланий, на радость влюбленной паре.
Павел знатно гулял на свадьбе брата, признавая, что Иван доволен выбором второй половины. Всегда любил младшенького, опекал и заботился с самого детства, сейчас же радел от всей души, видя сияние в родных глазах.
Встал, когда предложили сказать напутствие. Голос предательски задрожал. Брат понимал, что дальше пути-дорожки порознь пойдут.
– Береги себя, – выдавилось изнутри, – Люби и процветай! Про меня не забывай!
После шумной свадьбы, завистники шептаться задумали: «Плохо Яким поступил, не по-людски. Наперед старшего следует женить, а потом, младшего».
В староверских семьях такой уклад заложен, что выполнять венчание по-старшинству. Яким краем уха слышал пересуды досужих языков, только ему плевать «с высокой колокольни»: «Чтите свои заповеди, а в мой палисад не лезьте!» Даст бог после Рождества для Павла партия найдется, две свадьбы на году все равно не осилить. Расходы-то великие!
Аксинья на сноху нарадоваться не могла. Понравилась тихая, кроткая девушка, с открытой душой, которая сразу же стала мамой звать. Приятно добрые слова слушать. К тому же материнское сердце чуяло, что сын в радости пребывает.
Яким на сноху внимания особого не обратил, зато в подарок добра отвесил, в том числе и самовар медный. За сына рад – теперь и до внуков недалеко. В родовом гнезде после отбытия младшенького стало гораздо свободнее.
Сын женился удачно, жизнь пошла по установленному порядку, по всем установленным староверским правилам. Евдокия – богобоязненная, справедливая, чистая мыслями. Жизненный быт устроила, как подобает благочестивым семейным людям. Иван, добрый от материнского воспитания, не обижал свою суженую, во всем помогал. Для него сложилась именно та жизнь, о которой мечтал. Конечно же, почитая отца, как старшего мужчину в семье, слушался по праву главенства, но полагал чуждыми жестокие и порой неоправданные правила проживания в родительской семье. Свою личную супружескую бытность устраивал по правилам взаимопонимания и заботы, поэтому Евдокии можно было позавидовать.
Бедной Аксинье вовсе житья не стало. Яким чаще обычного стал руку поднимать. Казалось, что его сердце заледенело от злобы и ненависти. Лишь жена оказывалась в поле зрения, на грозном лице появлялась мина отвращения. Тычок или оплеуха – стали обыденными методами воспитания ненавистной супружницы. Когда в подпитии муж являлся домой, несчастная женщина пряталась на сеновале, чтобы не испытывать его крутой нрав в полной мере. В хмельном угаре он бесчинствовал до устали, а избитая до полусмерти не могла встать на ноги. Синяки не успевали заживать до следующей взбучки. Не следует даже рассказывать, какими недостойными словами при этом бросался отец ее детей, надежда и опора. По имени и вовсе называть перестал, в обиход вошло ёмкое и обидное – Зараза. Спроста и на людях мог окрестить.
Аксинья лишилась сна и покоя, живя в кромешной пытке. Сколько раз она молила о пощаде, стоя на коленях, целуя руки садиста. Тому только за потеху. Чем больше унижения, тем слаще поет гнилая душа.
Как-то по случаю, попала Якиму в подарок плетка. Рукастый конюх специально изготовил, чтобы умаслить авторитетного соседа – вдруг дружба пригодится. Вещичка интересная: из чистой телячьей кожи, о трех концах с резной деревянной ручкой. Концы плетки веревочкой свиты, а на каждом кончике по узелку. В Березовке без плетки никуда: коровы часто на чужие луга забираются, да на жнивье. Хороший гостинец!
Ударил Яким по голенищу сапога, знатно припечатало! Взвесил в руке, помахал, со свистом разрезая воздух. Сразу смекнул, на коем теле будет узоры рисовать. Не для коровьих боков забава. Вдругорядь по себе взмахнул, что огнем ошпарило! Испытал радость гадкую, даже улыбкой сверкнул: «Теперь попляшет у меня, зараза старая!»
В тот же вечер и опробовал. Гнева до краёв накопилось на опротивевшую бабёнку. Всеми способами показывал, что в доме лишняя, жизнь своим присутствием испоганила. Рад хоть со свету сжить.
В свои пятьдесят, верная жена выглядела старухой: реденькие седые волосы, убирала под платок на манер престарелых бабок; зубов осталось мало, отчего впадины на щеках становились все глубже; лицо испещрили морщины; к тому же от надсадной работы сгорбилась спина, а руки стали непомерно длинными. Большая рабочая лошадь, пашущая без перерыва. Ее трудами держалось все хозяйство. С утра выгнав скотину на пастбище, косила траву, поливала огород. В доме всегда порядок и уют, щи да каша на столе, всегда свежий ароматный хлеб. А благодарности – ноль, принимают как должное.
Вид ненавистной фигуры бесил Якима до дрожи. Ноздри начинали раздуваться. Если бы мог извергать пламя, испепелил бы все кругом, а пока сотрясал воздух проклятиями. Еще бы он-то выглядел молодцом, а рядом старая развалина. Пылу много, а тратить некуда. Касаться обвислого тела противно, мерзко, губы иссохшие целовать гадко. Без женского тепла озверел окончательно.
Субботний день клонился к закату. Банная пора. Еще засветло, торопились заботливые мамаши искупать многочисленную детвору. Яким, после лёгкого пара, принял изрядную чарку. Разомлел. Потянуло на иные удовольствия.
Аксинья припозднилась – пока вымылась, пока белье собрала. Думала, как обычно, вернется, а муж храпит без задних ног. Да прогадала: сидит ирод посреди комнаты, в пол смотрит. Прошла мимо на цыпочках, скинула верхнюю одежду, в одной рубахе осталась. Спать вознамерилась.
– Погоди, Аксинья!
Женщина вздрогнула, услышав грубый голос. Эта интонация не предвещала ничего доброго. Ей ли не знать!
– Стой, говорю! – рыкнул подвыпивший муж, вскакивая со стула.
Сжалась в комок, горемычная. Сердечко того гляди выскочит. Глаза потупила, позу покорную приняла. Помнила прежнюю науку.
– Стою!
– Подойди!
Аксинья сделала два шага.
– Ближе!
Подошла почти вплотную.
– Любишь меня? – сжимая желваки, спросил Яким.
– Люблю!
– Докажи!
– Как доказать Якимушка?
Только сейчас увидела зажатую в кулаке плеть, да уж поздно было. Высоко замахнулся мучитель, сваливая ее на колени. Юркие хлысты легли на спину. Один раз, второй. Сильная рука без жалости приложила.
Аксинья в бытность терпела побои, молча сносила, а тут от боли завизжала что есть мочи.
– Громче! – возбужденно закричал муж.
Для Якима вопли, как музыка прозвучали. Пока порол, радостно сделалось, чувства сладостные нахлынули. Вспыхнуло мужское естество. Рубаху на жене изорвал, да и в койку потащил. До утра измывался. Оторвался по полной и столько сил образовалось, что Аксинья о пощаде взмолилась.
Приятное ощущение так впечаталось, что после первого случая, стал жену плеткой регулярно потчевать. Так хоть плотская сытость пришла.
Для Аксиньи жизнь превратилась в сущий ад. Нажившись с жестоким мужчиной, зачастую думала об освобождении. В ее возрасте хотелось спокойной размеренной жизни в молитвах и уединении. Любимые сыночки выросли и могли сами о себе позаботиться. У них впереди собственные семьи: жены, дети. Вряд ли они нуждались в дальнейшей материнской опеке. Конечно, за радость пестовать внуков, и она обязательно пойдет в няньки, а пока, единственным желанием было убежать за тридевять земель.