Хрусткий снег ломался под ногами. Две чёрные фигуры, закутанные в шали, брели по заледенелой реке. Денница догорала на посветлевшем небе, занималось утро.
– Мань, ну что же ты не сбежишь? – участливо говорила старшая женщина.
– А куда бежать-то? – отзывалась молоденькая девчонка, удивлённо поднимая соболиные брови вразлёт и тараща крапчатые глаза. Пушистый платок не закрывал свежей ссадины на виске, стекающей синяком под глаз.
– К родителям вернёшься. Что, думаешь, не примут, дочь же родная? – не унималась соседка и сильнее закуталась в овечий тулуп.
– Эх, поздно, на сносях я. Там своих ртов четверо, ещё я приблужусь с дитём. Нет, не снесу такого позора, – девушка решительно замотала головой.
– Маня, – мягко продолжала подруга, как будто дитё неразумное уговаривала съесть ложечку за маму, – да он тебя прибьёт в горячке, твой танкист. Как фашистов бил под Сталинградом.
– Любонька, он хороший, только израненный сильно. Чудит, если выпьет. Ну, бывает. А так любит меня. А знаешь, какой умный? У нас весь дом книжками завален и если в город едет, то привозит новые книги. Потом читает их везде, обедать не дозовешься. Ему бы учиться…
– Манька, очнись! – Люба легонько встряхнула подругу за плечи, – такие не меняются! Жди с ними беды, с пьяницами проклятыми.
– Мой Саша не такой! – отрезала Маня и потупила глаза.
До завода шли молча. Да и о чём ещё говорить?
Отпахали смену. Люба ждала подругу на проходной.
Завьюжило. Декабрь выдался лютый в этом году. Реку сковало уже в середине месяца. Зато можно было ходить домой, а не проситься на ночлег к девочкам в общежитие, как делали в распутицу или ледостав.
Снежные хлопья залепляли глаза. Подруги взялись под руку и пошли в сторону дома. До родного острова всего шесть километров по льду, но по непогоде часа два ходу.
Снег залетал в рот, мешая говорить. Люба косилась на подругу. Худющая, одни глаза-блюдца на осунувшемся лице. Женщина не выдержала:
– Мань, а рожать-то когда?
– Да, нескоро ещё, весной. Только распутица будет, боюсь, в больницу не доберусь.
Люба так и всплеснула руками:
– Так у тебя уже месяцев пять срок, что ли? – стройный стан подруги не выдавал её секрета, – А твой-то знает?
– Да с полгодика уже, – задумалась Маня, вспоминая, как в купальскую ночь она впервые узнала своего ненаглядного. Как жарко любили они друг друга в мягких стогах после первого покоса. А вернувшись на заре в отчий дом, завернула в тряпицу смятые рублики, вырученные на базаре за раннюю ягоду, собрала нехитрые пожитки – шерстяное платье, пуховый платок, валенки и старый тулуп и пошла вслед за любимым.
Как добирались на попутных телегах да грузовиках до станции. Купили на последнее билеты на поезд. Как звякали стаканы в начищенных подстаканниках и обжигал пальцы чай с сахарком. Впервые она покинула родной край. Бежала от отца. Как боялась, что братья погонятся, поймают и отлупят, а ненаглядного убьют. Просыпалась с криком от этих страшных дорожных дрём, и поцелуем сероглазый красавец Сашка закрывал ей рот. Как шли пешком с вокзала на пристань, а потом плыли в утлом судёнышке по великой реке. Манька испугалась – жуть, плавать-то не умела, кто же в степи научит? А Сашка потешался и сильнее прижимал зазнобу к горячей груди.