Аристотель в своё время провозгласил, что политика – это высшее из всех искусств, в иерархии искусств политика находится на самой вершине. Сегодня, в начале 21-го века эти слова звучат, как издёвка. А слова Цицерона о том, что республика есть община граждан, выглядят, как минимум, ироничными. Но античные авторы не лукавили, когда произносили эти свои знаменитые изречения. Было время, когда политика была искусством, когда граждане действительно управляли своей страной, было время, когда инстинкт бюрократа ещё не победил инстинкты непосредственности. Было время, когда свобода творчества была главной ценностью, а культ гения был основной религией. Было время непосредственности, время великих творческих свершений и прорывов. И покуда есть люди, которые видят смысл в художественном творчестве, утраченная непосредственность ещё может вернуться.
1.Идеология посредственности.
Сама по себе непосредственность не означает, конечно, отсутствие середины. Нет ничего плохого в том, чтобы находиться посередине, или колебаться посередине между разными крайностями. В конце концов, когда Платон пытается определить, что такое философия, он отводит ей место ровно посередине между мудростью и невежеством. Но когда нам говорят, что средний класс является опорой и движущей силой современного цивилизованного общества, нужно ясно понимать, что речь идёт о господстве посредственности. Да и что такое по сути есть так называемый средний класс? Ещё недавно говорили о двух классах, один из которых непременно был господствующим, а другой – эксплуатируемым. Но сегодня западное общество изменилось, и теперь те, кого раньше называли буржуа, и те, кого называли пролетариатом, слились в нечто единое цело. А если копнуть в историю, то выяснится, что изначально буржуа и пролетариат и были одним и тем же. Это было сословие коренных горожан, окончательно потерявших свою связь с деревней. Иными словами, мещанство. Только буржуа означали уже совсем укоренившихся в нескольких поколениях городских, а пролетарии были приезжими из деревни или из других городов. Сегодня западное общество окончательно уничтожило деревню, превратив сельское хозяйство в сырьевой придаток города. А это значит, что прежнее деление уже не актуально.
Марксизм проводит разделение по такой линии, что буржуазия – это те, кто владеют средствами производства, а пролетарии – это те, кто средств производства не имеют, но продают свою рабочую силу за зарплату. Средний класс объединяет оба этих качества. С одной стороны, он является коллективным владельцем средств производства, с другой стороны, он является классом наёмных служащих, работников. Класс этот, нужно сказать, сформировался ещё у самых истоков западноевропейской цивилизации, только тогда он был довольно малочисленным и назывался – бюрократия. Да, именно бюрократия вбирает в себя качества одновременно и буржуазии и пролетариата, это признавал и сам Маркс в своих ранних сочинениях. Зачатки бюрократии можно усмотреть ещё в христианской церкви. Именно здесь впервые появляются профессиональные чиновники, которые при этом не существуют порознь, как в Римской Империи до этого, а объединяются в большое, единое юридическое лицо, именуемое церковью. Сейчас это юридическое лицо называют бюрократией. Реформация, казалось бы, эту ситуацию переломила, она уничтожила касту священнослужителей. Но сделано это было за счёт того, что теперь все прихожане, все верующие должны были стать жрецами, должны были стать профессионалами. Трудовая этика протестантизма обязывала человека быть именно специалистом, и по их понятиям, тот, кто является в чём-то специалистом, уже является жрецом. Именно здесь, в протестантских христианских общинах формируется и то, что называется средний класс. Не маленький класс чиновников и церковнослужителей, а большой класс наёмных служащих, который становится большинством, который поглощает всё общество, всех заставляет работать за зарплату, всех превращает в посредственность.
Цель такой вивисекции заключается в том, чтобы убить в человеке любой талант. Талантливый человек – это человек разносторонний. Специалист, работающий за зарплату, не имеет ни времени ни возможности развиваться в каком-то другом направлении. Иными словами, здесь мы имеем заговор против творчества. Это не хищные акулы из класса капиталистов, это добрые овечки, которые и сами идут впереди всех со знаменем посредственности. На Западе уже все миллионеры и миллиардеры превратились в наёмных служащих. И речь уже идёт не о классовом, а о кастовом обществе. Кастовое деление на Западе идёт пока немного не так, как в Индии. Здесь касты делятся по линии: городские – деревенские. При этом нужно понимать, что деревня уже уничтожена, поэтому есть только жители маленьких городов, жители больших городов, жители мегаполисов. Последние – это высшая каста. Но географический фактор, конечно не главное, главное – это способность индивида выживать в урбанистической среде и переносить стресс, вызываемый в человеке этой средой. В целом касты здесь так же обычно коренные и наследственные, как и в любом кастовом обществе, но пока процесс формирования кастового общества на Западе на завершён, ещё какие-то социальные лифты работают.
Итак, основной опорой своего общества и государства Запад признал средний класс, посредственность и в широком смысле бюрократию. На большом творчестве там поставлен крест. Вероятно, именно поэтому произведения Фукуямы нашли там такой большой отклик. Но нужно понимать, что, во-первых, это конец любого общественного развития. Общество живо, пока в нём есть таланты и социальные лифты. А во-вторых, нужно отдавать себе отчёт в том, что подобный конец истории ( из терминологии Гегеля – Фукуямы) возможен только тогда и только там, где полностью уничтожена настоящая деревня. Там, где есть ещё подлинная архаика, есть ещё и жизнь на Марсе. Эта жизнь ещё есть в России. Но, нужно понимать, что у истоков западного общества так же стояли другие общества, которые были не совсем западные. То, что называется – Античность. Античность – это та деревня, из которой вырастает всё западноевропейское общество, хоть и не только оно. Вся западная наука, все западные искусства, вся западноевропейская политика вырастает из Античности.
В конце концов, чтобы что-то умерло, оно сначала должно быть живым. Вот Античность – это тот самый живой организм, который умер где-то в начале нашей эры, а его разложение – это и есть история западноевропейской цивилизации, начиная со Средневековья, и заканчивая эпохой Просвещения и так называемой эпохой постмодерна. И поэтому нам сегодня в России очень важно разобраться в том, какой класс был опорой Античного общества и существовавших там государств. Здесь нам поможет Аристотель и его поражающее своей глубиной сочинение "Политика". Один из ключевых вопросов этого сочинения: кого считать гражданином? Ответ, который даёт Аристотель – полная, абсолютная противоположность того ответа, который даёт современное западное общество. Гражданин – это тот, кто непосредственно принимает участие в политике. Непосредственно – ключевое понятие для древнегреческого полиса. Средний класс или бюрократия не управляет своей страной непосредственно. Бюрократия изначально была просто посредником между разными низшими и высшими классами. Позже, когда она превратилась в средний класс, уже исчезли и те, кого бюрократия опосредовала, и остались только одни посредники. Всё общество, состоящее из посредников, из посредственности. Диалектика господина и раба Гегеля.
Греческий полис, как и большинство населения России, не знает среднего класса. Полис не знает бюрократии, он управляется абсолютно в режиме ручного управления, то есть непосредственно. Полис, от греч. polys – многий, то есть полис в подлинном смысле не есть земельная собственность граждан, не есть даже город, это просто община многих граждан. Из греческого полиса вырастает республика, по сути – союз многих полисов, во главе которых стоял Рим. Римская республика – это на данный момент последняя в истории крупнейшая система непосредственного управления. С разложения полиса и республики начинается история опосредствования в политике. Философия как тип мировоззрения возникла из стремления сохранить греческий полис, сохранить непосредственность во власти, и наибольшее развитие она получила уже после начала интенсивного разложения системы полиса. Позже, в республике философия уже становится юриспруденцией, она становится правом. Но в Римской республике начинает формироваться и бюрократия. Сначала на окраинах, как локальные карго-культы учреждений, а затем уже и в центре. Выходит, что Философия была движением консерватизма, но в то же время и движением революции. Но только, если брать бюрократический консерватизм, то он по сути хочет возродить в городе что-то, что существовало до этого в деревне или в полисе (а полис это не деревне и не город, но всё вместе одновременно) Это неизбежно превращается в культ карго, из которого формируется какая-то идеология. Без идеологии бюрократия существовать не может, идеология – это догматический устав любой бюрократии. Совсем другое дело – философский консерватизм. Он хочет возродить непосредственность, то есть творческий произвол, для него творчество – это всё, и потому философия всегда выходит за рамки консерватизма, создавая нечто принципиально новое. Философский консерватизм стремится вернуть нас к политической, бытийной, правовой и какой бы то ни было ещё непосредственности. И поскольку греческий полис разложился, создав сложную систему посредников и вспомогательных учреждений, то нет никакого смысла возрождать систему греческого полиса, она всё равно окажется неэффективной. Но сама непосредственность, имеющая место в подлинной древнегреческой и древнеримской политике, может быть возрождена в новой, доселе невиданной форме. На этой вере основывается любая философия, в том числе, кстати, и философия Маркса.
Маркс ошибочно искал непосредственности в социализме. Но как философ он выступал против любой идеологии,справедливо считая её ложным сознанием. Маркс с одной стороны хочет полностью уничтожить посредственность через освобождение каждого человека, и тем самым вернуть его в дикое состояние, именуемое первобытным коммунизмом. С другой стороны, чтобы избежать полного провала в варварство, путь, по которому человек должен прийти к этой абсолютной непосредственности пролегает через радикальное опосредствование всех и каждого, полную утрату индивидуальной идентичности в первой фазе коммунизма. Радикальная посредственность в первой фазе коммунизма и такая же радикальная непосредственность в его второй фазе лучше всего демонстрируют нам разницу между Марксом идеологом и Марксом философом.
Отвлечёмся на время от Маркса-идеолога и обратимся к Марксу-философу. Ведь как апологет непосредственности, погруженный с головой в мир посредственности, он дал, пожалуй, чрезвычайно продуманную и меткую критику систем опосредствования культуры эпохи Просвещения. Итак, согласно Марксу, идеология – это ложное сознание, умышленно одурманивающее массы, лишая их бытие непосредственности. Значит ли это, что Маркс радикальный противник любой идеологии? Вовсе нет. Ведь идеология для него – это путь, по которому должно пройти общество, чтобы освободиться от ложного сознания. Поэтому, согласно вполне верному предположению Маркса, только самая лживая и лицемерная идеология сможет высвободить человека из пут ложного сознания и сформировать у него устойчивую неприязнь к любой идеологии и посредственности. При этом важно понимать, что для Маркса такой самой ложной идеологией является буржуазная идеология, в то время как для советских марксистов такой радикально лицемерной идеологией стал уже сам идеологизированный марксизм. Вообще же существует три крупных политических теории: либерализм, национализм и социализм, которые окончательно сформировались во французском парламенте после первой французской революции. С тех пор эти три метаидеологии захватили всё политическое пространство и до сих пор определяют весь ансабль политических процессов, делят между собой власть в бесконечных дискуссиях, путчах и революциях. Дошло до того, что уже создаётся впечатление, что за пределами этого бедного посредственного однообразия трёх идеологий и вовсе нет политики. В действительности, да будет мне свидетелем великий Аристотель, настоящая политика только там и начинается, где заканчиваются эти идеологии, где заканчивается бюрократия и начинается непосредственность.
Но разберём каждую из трёх основных метаиделогий: либерализм, национализм и социализм – отдельно и попытаемся продемонстрировать их ложность и посредственность. Эти три метаидеологии объединяет ставшее уже классическим разделением на власть и источник власти. В либерализме это есть разделение на власть и гражданское общество. Источником власти и единственным носителем суверенитета в либеральных Конституциях является именно гражданское общество. Но не гражданское общество управляет политическим процессом, а делегируемые им для этой цели представители власти. Гражданское общество в широком смысле – это дееспособное население, законно проживающее на территории государства. Во избежание присвоения представителями власти всей полноты власти либеральная идеология предусматривает разделение властей. Классическое разделение властей – это разделение на законодательную, исполнительную, и судебную, у Монтескье – вторую исполнительную власть. В больших государствах создаётся более сложная система сдержек и противовесов, а так же федеративное государственное устройство, как в США. Но суть остаётся той же. Власть и источник власти не совпадают. Но такое положение вещей в политике, мягко говоря, было не всегда. Как уже говорилось выше, когда, например, в своей «Политике» Аристотель пытается дать определение понятию «гражданин», он в конечном итоге определяет гражданина как непосредственного участника политического процесса. В демократических Афинах – это народ, в аристократической Спарте – это собственно аристократия. Нет ни малейшего упоминания не только про разделение власти и источника власти, но так же и про то, что источник власти должен был один единственный. Источником власти у Аристотеля является сама власть, и потому быть гражданином и значило обладать властью.
Националистическая идеология, по сути, выстраивается по такой же схеме, как и либеральная. Есть источник власти – нация, и есть собственно власть, уполномоченная источником. И здесь так же имеет место разделение властей, только несколько иное и более древнее, чем в либеральной идеологии. Это есть разделение на власть мирскую и тайную. Вторая в свою очередь намеренно отрекается от мирской власти, но не отрекается от влияния на людей вообще. Прототипом национального государства можно рассматривать классическую европейскую монархию. Монарх вроде бы обладает всей полнотой власти, как истинный самодержец, но он не является источником власти. В европейской, мусульманской и прочей подобной монархии источник власти всегда находится на небесах, это есть Бог. Монарх всегда является лишь помазанником божьим. Что это означает в политическом процессе? А это значит, что монарх в своих решениях должен опираться на монопольную в стране церковь, которая к тому же обладает ещё правом вето. Организация, более всего отстранённая на словах от власти, непосредственно оказывает влияние на политический процесс через монарха и его ближайшее окружение. По сути, разделение власти и источника власти впервые наиболее сильно выраженным становится лишь после принятия христианства. Само христианское вероучение с пониманием Бога как троицы располагало к такому разделению. Согласно учению отца церкви Блаженного Августина, существуют град земной и град Божий, то есть мир посюсторонний и потусторонний. Всё посюстороннее считается чем-то презренным, постыдным, срамным, в то время как всё потустороннее считается возвышенным, чистым, благородным. Следовательно, земные дела не могут найти себе прочную опору на земле, источник власти непременно должен находиться на небесах. Идея национального государства лишь использует старую римскую формулу: «глас народа – глас божий», и на её основе заменяет Бога нацией. Но изменения не так велики, ведь нация так же эфемерна и недоступна, как не ощущаемый чувствами Бог. Как невозможно окинуть взором всю нацию, так невозможно и узреть лик Божий. Но можно увидеть посредников, представляющих в правительстве нацию или единого Бога. В национальном государстве так же чрезвычайно важную роль играет полиция, в особенности тайная полиция, или служба госбезопасности. Последняя управляет так же тайно, как и церковь, и действует по аналогичному уставу.
Коммунизм, как и остальные две крупнейших метаидеологии, так же опирается на один единственный источник власти, которым выступает рабочий класс. Не смотря на то, что официально социалистические государства декларируют диктатуру пролетариата, пролетариат никогда не управляет ничем непосредственно. Разве что только во время революции и в первые годы после неё, посредством системы советов. Но советы возникали не только при социалистической революции, но и в великой французской, и в американской революции, создавшей по сути государство США. Однако только в США советская система на местном уровне в некоторой степени сохраняет себя долгие годы после революции вплоть до сегодняшних дней. Но отдельно о США речь пойдёт несколько позже. Социалистическая политическая система отличается тем, что в ней нет традиционного разделения властей, как в национальных государствах, нет либерального разделения властей, отринувшего традиционное разделение. Поэтому социализм всегда разбавляется элементами либеральной или консервативной идеологии. С другой стороны, сам социализм необходим либеральным и традиционным национальным государствам как третейский судья, примиряющий их на политической арене. Социализм можно было бы рассматривать как побочный продукт христианской монистической политики, но не редко в идеологическом плане он превосходит по идеологическом пафосу прочие две метаидеологии, поскольку стремится через идеологизацию уничтожить собственно идеологическую политику, действуя тем самым в духе философии Маркса.
И сегодня идеологический социализм в значительной степени всё больше приближается к своей политической цели. Идеологическая политика уничтожается, а вместе с ней всё больше размываются понятия нации, гражданского общества и пролетариата. Ни в одной стране уже не знают, что такое пролетариат, нация или даже народ. Эфемерность социальных групп сделала невозможной систему с единственным источником власти. Пролетарии с лёгкостью превращаются в тех, кто на языке социализма являются мелкой буржуазией или интеллектуалами, а потом снова становятся пролетариями, а зачастую принадлежат к нескольким трудовым категориям одновременно. Нации исчезают из-за потока мигрантов, гражданское общество в Европе разваливается на глазах, в частности из-за небывалой угрозы терроризма. В целях безопасности попираются самые базовые гражданские права, и никто не знает, как обеспечить безопасность без их попрания. В такой ситуации торжества идеологического социализма, во-первых, уже нет никакого смысла говорить о единственном источнике власти, упоминание о котором мы находим в частности и в российской конституции 1993-го года, в статье 3: «1. Носителем суверенитета и единственным источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ. 2. Народ осуществляет свою власть непосредственно, а также через органы государственной власти и органы местного самоуправления». А во-вторых, всё больше обнаруживается главное противоречие социализма. Чем очевиднее успех социалистической идеологии, тем недоступнее успех философии социализма. Противоречие, заложенное ещё Марксом. Он называл это двумя видами коммунизма, марксисты назвали двумя фазами. Но суть одна и так же, в первой фазе частная собственность не исчезает, мы имеем всеобщую частную собственность и проституцию. Однако один вид коммунизма не существует без другого, и вторая фаза никогда не наступит без первой. В конце концов торжество социалистической идеологии уничтожает и саму социалистическую идеологию, и прочие идеологии, которые в той или иной степени все без исключения сегодня разбавлены социализмом. Остаётся задаться вопросом, что дальше?
Очевидно, что всеобщая непосредственность не наступила, мир словно застрял в первой фазе коммунизма, а не периферии провалился в первобытный коммунизм. Эта фаза тянется уже около половины столетия, и судя по всему, вовсе не собирается переходить во вторую фазу. Невозможность этого прыжка из первой фазы во вторую мобилизовала все идеологии для маскировки неестественности сложившегося положения, но при это лишила их собственного идеологического содержания. И ныне эти идеологические декорации постмодерна достигли пика своего лицемерия в искусстве симуляции, и потому философия марксизма здесь исчерпывает себя. Следовательно, можно предположить, что устарели сами политические идеологии как таковые, вне зависимости от своих программ. Устарела система с одним единственным источником власти, и устарело само разделение на власть и источник власти. И здесь нам следует снова обратиться к философии и давно забытой истории непосредственности. В древнегреческих полисах источников власти было много, но при этом совершенно не было разделения на власть и источник власти. Именно два этих фактора определяли собственно непосредственность античной политики. Римские сенаторы были в равной степени уполномочены управлять отечеством, решение сенатора и сената по судебным или военным делам считалось законом. Но при этом сенаторы как отцы отечества были равны друг другу. Они соперничали, боролись за должности, даже воевали между собой, но юридически они были равны. И задачей ближайшего будущего является возрождение такой непосредственности управления, создание иерархии без субординации, а так же полное, или, вероятнее всего, частичное упразднение бюрократии с полным её упразднением в центре.