– «Красный свет – проезда нет.
Желтый – будь готов к пути…» – учительница строго диктовала новое задание.
– Вторушина, ты всё записала? Повтори.
Анька замялась:
– Красный – будь готов…
– Головой верти больше по сторонам, – зло одернула ее Алевтина Юрьевна. – Повторяю…
Очень медленно она принялась снова диктовать стихотворение по слогам:
– «Красный свет – проезда нет.
Желтый – будь готов к пути.
А зеленый свет – кати».
Закончив, учительница окинула взглядом класс:
– Все записали?
Дети завертели головами по сторонам – каждому было интересно, кто не справился.
– Я спрашиваю, все успели записать?
Алевтина Юрьевна взяла вместо указки линейку и пошла проверять по рядам.
– Мякишев, что за грязь в тетрадке? А ну, покажи руки! Ты где вымазался?
Все обернулись на сидевшего в конце ряда у окна Максимку – у него не только руки были синие, но и рот. Он разобрал ручку и высосал пасту. Учительница прямо перед ним постучала по парте своей длинной деревянной линейкой и велела ему умыться. Мякишев, довольный, что дело обошлось малым скандалом, выскочил в туалет.
– Две минуты! – крикнула ему вслед Алевтина Юрьевна. – Через две минуты пойду за тобой.
Она обошла средний ряд и двинулась по другому проходу. Заглянула в тетрадку к Леше Симакову. Толстый, в вечно мятом пиджаке, он радостно показал учительнице тетрадку.
– Правильно?
– В слове «зеленый» не стоят точки над «ё». И в слове «желтый» нужно писать «ё». Исправь. Да не «е», а «ё». Да, стирай давай. И нет тире. Но вы их еще не проходили. Молодец, Алёша. Обводи! – учительница то ли похлопала, то ли погладила Симакова по спине. – Вот как надо! Учитесь!
Алёша Симаков всегда сначала писал карандашом и только после проверки обводил буквы ручкой, а карандаш стирал. Алевтина Юрьевна требовала, чтобы так делали все остальные. Но никто не любил писать карандашами. И Алёшу Симакова тоже никто не любил, кроме учительницы. Весь класс уткнулся в тетрадки. Те, кого страшная линейка уже прошла, боялись пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимание снова. А остальные замерли, стараясь быть незаметными. Таир Тагиров обхватил себя руками, весь как-то согнулся и распластался на парте, чтобы не зацепить собой взгляд учительницы. Сидевшая с ним Саша, наоборот, выпрямила спину, правильно сложила руки, подняла голову и смотрела строго перед собой. Потому что обычно она сидела сгорбившись или развалившись «враскоряку», как говорила Алевтина Юрьевна, которая всегда ругала Сашу за осанку. Поэтому Саше, чтобы стать незаметней, нужно было вытянуться.
Таира учительница действительно не заметила. А к Саше в тетрадку заглянула.
– Ну и грязь у тебя! Как всегда, – будто бы плюнула в нее словами учительница и пошла дальше. Саша сразу расслабилась, то есть сгорбилась и расплылась по парте. Конечно, она расстроилась. Конечно, она хотела бы сказать, что у нее все тире стоят на месте, что вряд ли еще кто-то в их классе знает про тире и что у Симакова оттого, что он всё время трет в тетради резинкой по написанным ручкой буквам, все листы грязные, а его хвалят, хотя он пишет с ошибками. Всё это Саша хотела сказать, но не стала – прошла учительница мимо, и ладно.
– Итак, записали? Теперь прочитайте еще раз это стихотворение про себя.
Со всех сторон слышалось бормотание. Про себя почти никто читать не умел. Большинство – Саше показалось, что все, – стали водить усердно по тетрадке пальцами и тихонько мямлить «желтыйбудьготовкпутиазеленыйсветкати». Только Таир читал молча. И еще не слышно было сидевшего наискосок от нее в соседнем ряду Андрея Булыгина. Его и видно не было – вместо Андрея, который только что сидел на своем месте и записывал в тетрадку стих, оказался пустой стул: Андрей сидел под партой. Это был новенький мальчик, не садичный, его перевели к ним в конце второй четверти. Он был такой же светловолосый, как Серёжа Колпаков, но с веснушками. Андрей всё время шутил, причем только с учителями. Его считали хулиганом, хотя Саша понимала, что он был самый развитой мальчик в их классе. Он быстро считал и писал. И ему на уроках было скучно.
Учительница увидела, что Булыгину скучно. Она подошла к его месту и посмотрела под парту.
– Ты почему не читаешь?
– Я уже прочитал.
– Еще читай!
– Да я выучил уже, – сказал Андрей из-под парты и повторил без запинки: – «Красный свет – проезда нет. Желтый – будь готов к пути. А зеленый свет – кати».
– Еще повторяй, – упорно настаивала Алевтина Юрьевна.
– Зачем? Я же не дурак, – равнодушно ответил снизу Булыгин.
– А ну вылезай оттуда, бессовестный! Дневник твой где? Двойку поставлю и родителей вызову.
– За что двойку-то? – насмешливо спросил Андрей.
– За поведение! – зло сказала учительница, стукнув ладонью о парту, и тут же затрясла рукой – похоже, сильно ударилась.
– Алевтина Юрьевна, а скажите, какое проверочное слово к слову «весна»? – задорно спросил Булыгин.
– Что-о-о? Вылазь оттуда, – закричала учительница и сунула руку под парту. – Вылазь, говорю. Вы этого еще не проходили.
– Ну и что, что не проходили? Проверочное слово к слову «весна» – «вёсны»! И не «вылазь», а «вылезай», – серьезно сказал Булыгин.
Учительница схватилась за стул, чтобы отодвинуть его и вытащить Андрея, но тот крепко держался за ножки – они стали перетягивать стул друг на друга.
– А какое проверочное слово к слову «корабль»? – уже со смехом и вызовом крикнул из темноты Булыгин. Учительница разозлилась:
– Ты мне поговори еще, мерзавец. Вылазь, говорю! – она сильнее дернула стул, но Булыгин держался крепко.
– Проверочное слово «линкор». Линейный корабль! Алевтина Юрьевна, а какое проверочное слово к слову «говно»? – тут Булыгин не стал дожидаться ответа и сам ответил: – «Го́вна». Слышали когда-нибудь, что «го́вна тают»? Вот! – он вздохнул как-то устало, обреченно, будто утомился объяснять идиотам урок, и сам вылез из-под парты.
Саша вся сжалась, представив, как учительница схватит сейчас Булыгина за ухо и выведет за дверь. Мальчика, который быстро считал, быстро запоминал стихи и уже знал слово «линкор», Саше было жаль.
Алевтина Юрьевна широко расставила ноги, уперла руки в бока и долго цокала языком: мол, ну и ну! Видно было, что она не решалась схватить Булыгина. Наконец она наклонилась к нему, протянула руку к его тетрадке и…
И тут Саша краем глаза увидела, как в ее ранец, висевший на крючке с торца парты, лезет чья-то рука. Пальцы с обгрызенными грязными ногтями слегка приподняли и так почти откинутую крышку ранца, а затем вытащили оттуда пряник. Он лежал, прикрытый газетой, поверх учебников. Саша хотела съесть этот пряник на перемене, но не успела. Когда прозвенел звонок, Алевтина Юрьевна сразу вернулась в класс. Возиться с пряником было некогда – Саша бросила его в набитый ранец и лишь слегка придавила, чтобы он не выпал на уроке. Саша посмотрела на эту руку, вцепившуюся в ее пряник, на затертый край рукава, на пятно у локтя и уперлась наконец взглядом в Костю Карташова, сидевшего рядом с Сашей, только через проход. Пока все смотрели на Булыгина, он полез к прянику, а когда понял, что его заметили, растерялся.
Саша снова перевела глаза на ранец – грязная рука так там и осталась. Костя выпучил глаза и как-то даже не покраснел, а до синевы побурел. Саша тоже таращилась на него так, будто столкнулась с пьяницей ночью, и не знала, что делать. Кричать она не хотела, потому что видела, как он напуган. Саше стало жаль Костю и очень за него стыдно. Бабушка рассказывала, как в войну сестра с получки на швейной фабрике купила не мороженой, а свежей картошки, запекла, полила подсолнечным маслом и дала бабушке с собой в школу. Бабушка стала в уголке есть, и ее сразу обступила толпа голодных мальчиков и девочек. Никто не пробовал отнять, все с наслаждением смотрели, как она ест, только попросили отдать потом газетку от печеной картошки. И она очень расстроились, что на газете не осталось ни капельки масла.
Саша представила, что Костя такой же голодный, как те школьники. В пансионате она часто видела голодных детей. И в садике все хотели есть. В обед мало кто оставлял на тарелке кружочек жареной колбасы или пюре. Саша раньше не замечала Костю, хотя он тоже пришел в школу из садика. Как он жил, Саша не знала. Вот у Андрея Булыгина отец работал на местной ТЭЦ, а мама – в милиции. Андрей выглядел сытым и никогда не доедал обед. А Костя? Саша не помнила…
Она всё еще раздумывала, что же делать. Костя по-прежнему смотрел на нее круглыми глазами, не выпуская из руки пряник. Саша наконец отвернулась и стала смотреть на Булыгина, развалившегося на стуле, – она так и не узнала, чем закончилась его стычка с Алевтиной Юрьевной, но судя по виду Андрея, учительница побоялась его бить.
А Костю, наверное, не побоялась бы. Скажи Саша, что он залез к ней в ранец, учительница бы его наказала. И, может, даже ударила. Хорошо, что Саша промолчала, хотя она и хотела пряник. Но пусть лучше так. От этой мысли она даже повеселела. Ей хотелось побыстрее забыть голодного Костю, его дикие глаза, его грязные ногти и потертый рукав. Пусть ест! Саша никому не расскажет. Даже Аньке.
Алевтина Юрьевна уже вернулась к доске и что-то переписывала из учебника. На ее грудь, большую, обтянутую черной ангорковой кофтой, осыпался с доски мел. Все прилежно писали. Булыгин рассматривал свой учебник. Ничего интересного за его партой уже не происходило, но Саша боялась отвести глаза – вдруг Костя так и не убрал руку. Она по-прежнему внимательно рассматривала спину Булыгина, давая Косте время достать уже этот пряник и спрятать к себе. Она два раза досчитала в уме до тридцати и наконец решилась посмотреть перед собой. Костя убрал руку. И даже закрыл ее ранец. И застегнул его на обе кнопки! И пряник наверняка взял. Сам он теперь тоже разглядывал спину Булыгина. Саша вздохнула.
– Тебе особое приглашение нужно? – гаркнула вдруг учительница прямо над Сашиной головой. – Все записали домашнее задание, а ты сидишь кукуешь? Покажи дневник? Ты и дневник не достала?
Алевтина Юрьевна пошла по среднему ряду и медленно, по слогам, произнесла:
– Сколь-ко р-р-раз мож-но пов-то-рять? Днев-ни-ки в на-ча-ле ур-р-р-рока кла-дем на край пар-ты! На край! Ты меня поняла? Доставай дневник. Сейчас вместо перемены будем ждать, пока ты запишешь домашнее задание.
Саша полезла в ранец окоченевшими от страха руками. Они стали холодными и какими-то будто пустыми внутри. Ранец не открывался. Она с трудом расстегнула одну застежку и долго копошилась с другой. Жала на нее, давила со всей силы, дергала – не могла открыть. Учительница, схватила с крючка ранец, одним рывком его расстегнула и сунула Саше под нос:
– Ну, где твой дневник? Надо же, какой бардак! Вы только посмотрите! – Алевтина Юрьевна подняла ранец над головой и показала всему классу его нутро. Из ранца вместе с учебниками и тетрадками сыпались какие-то крошки, счетные палочки.
– Нет, вы посмотрите! – повторила учительница с издевкой. Она заглянула в ранец и даже поворошила в нем, уже пустом, рукой. Прозвенел звонок. По классу тут же прокатился шорох – все засобирались.
– Я ведь ясно сказала, сидим и ждем, пока кое-кто найдет дневник и запишет домашнее задание, – учительница поставила ранец перед Сашей и пошла к доске, откуда удобнее было следить, чтобы ни один человек не шелохнулся. Саша мельком посмотрела по сторонам – дети сидели растерянные и расстроенные. Но беззлобные. Только Марина Нохрина показала Саше кулак.
– Ну, что копаешься? Все ждут, – учительница сложила руки на груди и нетерпеливо постукивала каблуком, под которым бренчала, напоминая голос Алевтины Юрьевны, давно уже отклеившаяся дощечка паркета.
Учительница хотела что-то сказать, но в дверь затарабанили и тут же толкнули ее ногой.
– Эт-т-то еще что такое? – разозлилась Алевтина Юрьевна. Но в класс уже ввалилась толпа старшеклассников, совсем взрослых дяденек.
– Воды нет. Всех сопляков отправляют домой, мы остаемся в вашем кабинете, – затараторил коренастый парень с широким приплюснутым носом и почти налысо остриженной – торчал лишь короткий ершик – головой.
– Это с чего вы вдруг остаетесь в нашем кабинете? – спросила учительница и поперла на стриженого грудью с намереньем и его, и всю толпу вытолкать в коридор.
– А у нас в кабинете как раз батарею прорвало. И всё крыло затопило, все кабинеты, – торжествующе ответил стриженый и пошел по рядам. Он выбрал себе самое лучшее место возле Роберта Жадоева, швырнул на его стул свои портфель и сменку. Потом махнул остальным:
– Добро! А то в столовку опоздаем!
Парни забежали в класс и стали выбирать себе места. За ними тихонько зашли девочки. Саша удивилась, что все рассаживались, как хотели. Мальчики садились с мальчиками, девочки с девочками. Маленькие послушно уступали свои места. Алевтина Юрьевна с криком «Это же безобразие!» выскочила из класса. Наверное, побежала жаловаться директору.
А старшеклассники, заняв места, отправились в столовую. Рослая полная девочка с длинным хвостом, затянутым на самой макушке в форме пальмы, положила на стул Таира такой же голубой, как у Саши, но не из крокодиловой кожи, а гладкий портфель. А Сашин стул так никто и не занял. Она неспешно собралась. Даже если бы не отправляли маленьких домой, она бы всё равно не осталась после всего, что устроила учительница. Пока ее нет, надо уходить. Саша поискала глазами Аньку. За Анькиной партой, где та сидела с Толиком Денисовым, теперь лежали чужие большие портфели. Анька, видимо, уже вышла. Саша собрала под партой свои счетные палочки – и зачем только заставляют их с собой носить? – застегнула ранец, взяла сменку. Анька стояла у кабинета и болтала с Оксанкой. Саша почувствовала сильную обиду: неужели та не поняла, что оскорбленную учительницей Сашу нужно поддержать? Нет, не похоже, что поняла – Анька вела себя как ни в чем ни бывало. Ну и ладно! Саша прошла мимо.
– Ты куда? Сказали ведь ждать? – окликнула ее Анька. Значит, всё же заметила!
Саша вернулась к девочкам:
– Я не хочу оставаться. Да и уходят все. Вон «Б» целым классом в раздевалку пошли.
Анька раздумывала:
– А ты куда? Домой?
Саша не знала. Но домой ей, конечно, не хотелось.
– Да нет, – ответила она, стараясь казаться равнодушной, но получилось как-то нервно. А вдруг Анька с ней не пойдет? – Нет, не домой. Может, погуляю.
– А куда погуляешь? – спросила Анька.
– Не знаю… Просто погуляю.
Анька взяла с подоконника свой рюкзак:
– Мы хотим на Камчатскую пойти. В тот двор, где качели сгорели.
У Саши похолодели ноги. Хотелось заплакать. Как это – они хотят? А Саша? Плакать, конечно, не стоило. И что-то нужно было сказать.
– Да? Я как раз тоже собиралась посмотреть. Там, говорят, даже горка выгорела, – сказала она, стараясь говорить бодрее. И про горку только сейчас придумала, как будто она действительно собиралась.
– Ну, побежали? А то училка вернется. И всех в клуб поведет, чтобы по улицам-то не шарашились.
Анька набросила рюкзак на плечо, схватила Сашу за руку и побежала к выходу. Саша сразу обрадовалась и забыла плакать. Пока не увидела, что другой рукой Анька тащила за собой огромную Оксану Ермакову. И зачем та пойдет с ними смотреть сгоревшие качели? Ведь никогда Анька с Оксаной не дружила. Но тут Саша вспомнила, что это она бежит с ними. Неприятно. Надо что-нибудь сделать этой Оксане. Что-нибудь такое, чтобы навсегда перестала гулять с Анькой.
Первый этаж уже был заполнен младшеклассниками. Да, всех отправили домой, а из того крыла, где занимались старшие, валил пар, несло канализацией и видно было, как там бегают мужчины в высоких резиновых сапогах.
Возле гардероба им пришлось долго стоять в толпе. А когда подошла уже очередь, Саша вдруг потеряла номерок. Вроде бы он лежал во внешнем кармане ранца, под правой застежкой, но сейчас его там не было. Она стала лихорадочно трясти ранец, перебрала учебники, тетрадки, нашла смятую газету от пряника. Номерка не было. Наверное, Алевтина Юрьевна вытряхнула его, когда показывала классу ее ранец.
– Ты мою бирку не брала? – зачем-то спросила она Аньку.
Анька только мотнула головой.
Саша топталась на месте, будто надеясь найти номерок под ногами. Если вернется в класс, то упустит Аньку, глупо будет потом догонять ее на качелях. И еще, чего доброго, попадется учительнице. Да и звонок только что прозвенел – теперь у старших в их кабинете урок. Саша совсем разнервничалась. Вот уже взяла пальто Оксана. Протянула свой номерок Анька и обернулась к Саше:
– Давай свой!
– Говорю же, потеряла. Подожди!
Саша уже хотела бежать в класс, когда из-за ее плеча потянулась к Аньке рука. Знакомая рука с опухшими пальцами и грязными ногтями. Костя Карташов протягивал Аньке номерок.
– Вот. Она потеряла в классе, – он отдал металлическую бляшку и отошел. Анька взяла ее и тут же протянула гардеробщице, однако той уже не было у стойки – маленький, совсем какой-то крошечный мальчик в неуместных для конца марта меховых кисах воспользовался заминкой и пролез вперед Аньки, теперь пришлось ждать, пока гардеробщица найдет его теплое пальто.
Наконец им выдали одежду. Сразу одеться не получилось – пришлось ждать места на скамейке. Всем нужно было надевать теплые штаны, переменить обувь. Саша долго возилась – в толстой куртке было неудобно наклоняться, натягивать гетры, застегивать липучки на сапогах. Пришлось догонять Аньку уже на улице. Она шла с Оксаной и сиплой Сашей. По фамилии ее никто не звал даже в школе, потому что у нее была смешная и не подходящая к ее большому носу и низкому сиплому голосу фамилия – Соколик. Саша Соколик.
Вчетвером они пошли через парк к путям. Надо было перейти широкую дорогу с машинами, перебраться через пути и потом взять немного правее, в противоположную от дома сторону. Они дождались, пока проедут машины, и побежали. Старушка в пушистой шали поверх облезлого пальто закричала им с тротуара и замахала клюкой в сторону перехода. Они рассмеялись и побежали через железнодорожные пути. Потом перелезли две трубы теплотрассы и дворами, мимо двухэтажных бараков, вышли на пустырь, за которым, если двигаться к реке, начиналась свалка. Но им нужно было обойти пустырь с другой стороны. Там, во дворе последнего на Лесобазе, давно уже покосившегося дома на несколько квартир стоял такой же, как возле Сашиного пансионата, деревянный городок. Он сгорел в выходные, пожар было видно даже с реки. И теперь все дети хотели посмотреть на обуглившиеся качели. Хорошо, что младшеклассников отпустили пораньше: обычно они возвращались из школы в пять, в это время уже падали на Лесобазу тревожные промозглые сумерки и ходить за пустырь было страшно. А сейчас только где-то три часа, да и девочек много. Саша почти не боялась.
Она шла чуть позади. Оксанка и сиплая Саша держали Аньку за руки. Толстая Оксанка рассказывала, что брат ушел в армию, и теперь вся комната будет ее. Они жили в деревянном многоквартирном доме, у них было две комнаты. Ермаковой повезло, хотя она свою комнату и не заслужила. Саша считала ее не просто глупой, а тупой, потому что та училась на «тройки», не могла нормально читать даже по слогам и уже пробовала курить. Она была плотная и круглая, с крупным лицом, маленькими глазками и с вечно прицепленным на грязные, небрежно обрезанные волосы ободком. Она походила на Алёшу Симакова, только тот не был злым, а Оксанка была. Сейчас, например, когда она шла с Анькой за руку и звала ее приходить к ней играть в отдельной комнате с Барби и Кеном, она часто оборачивалась и со злобным торжеством посматривала на Сашу. Грустно, конечно, что Аньке весело с этой дурой, но Саша делала вид, что глазеет по сторонам. Тем более что смотреть было интересно – городок и впрямь весь выгорел. Остались только железные столбы от качелей с цепями, скелет карусели и горка, на которую нельзя было залезть, потому что ступеньки действительно сгорели. Чуть поодаль стояли почерневшие от гари деревянные фигуры: дед с обгоревшей бородой и мешком, чумазые бабка, внучка, колобок, волк и целых три грибка. Колобок превратился в полумесяц, будто волк откусил половину. У самого волка почернела морда и выгорела середина спины: остались две половинки, каждая – на двух ножках. Саша хихикнула, когда их увидела. Оксанка взглянула на нее с ненавистью и забралась на половину волка со стороны головы. Получилось смешно – вместо мощной шеи и морды волка – толстая Оксанка. А сзади уселась сиплая Саша. Они стали изображать наездниц.
– Смотри, – захохотала Анька, – как два ковбоя. Давайте вы будете скакать, как ковбои.
Она подбежала к девочкам, встала между ними, уперлась в ту и другую руками и начала их как бы раскачивать. Сиплая Саша сразу стала подыгрывать и подскакивать, а Оксанка не поняла.
– Кто такие ковбои?
– Не знаю. Но мальчишки во дворе показывают их вот так, – сиплая Саша сделала вид, что взяла свою половину волка за вожжи. Оксана присмотрелась и повторила.
– Вот так, вот так! И-го-го!
Анька хохотала. Саша пошла смотреть пожарище. Оказалось, что уцелели качели, самые маленькие, на одного человека. Они были сделаны из металла, выгорела только сидушка. Саша краем мешка от сменки протерла железную раму сиденья, чтобы совсем уж не испачкаться сажей, и села. Качели очень плавно закачались, хотя до пожара скрипели и едва двигались. Саша стала всё сильнее раскачиваться и быстро взлетела на вверх, отчего даже испугалась. Тут ее увидела Анька.
– О, смотрите! Я тоже хочу! Давай вместе!
Саша серьезно посмотрела на Аньку, сильно раскачалась и, налетая на нее, крикнула:
– Нет!
– Чего это? – спросила, улыбаясь, Анька и резко остановила качели на полном ходу.
Она пристроилась рядом, спиной к спине. Каждая теперь сидела на своей узкой железной трубе и каждая старалась раскачиваться в свою сторону, отчего качели почти не двигались. Анька обернулась к Оксанке:
– Ну, помоги, что ли?
Та спрыгнула с волка и прибежала их раскачивать. Зад у нее был вымазан черным.
– Давай, сильнее! Еще сильнее, – кричала Анька и визжала: всё же взмывать вверх на металлической жердочке даже ей было страшно.
Оксанка пыхтела, однако старательно двигала качели туда-сюда. Видно было, что она сама хотела покачаться, но боялась не влезть или не понравиться Аньке. Что-то странное было в желании девочек ей угождать. Но Саша решила не думать, почему другие девочки крутятся вокруг ее подруги. Они стали подлетать так высоко, что Оксанке приходилось на время выпускать из рук раму. Саша даже испугалась и хотела попросить остановиться, как вдруг Анька завизжала. Сиплая Саша бросила качели и побежала прочь, за ней кинулась Оксанка.
Саша не понимала, в чем дело. Надо бы остановиться. Она попыталась достать до земли ногами и затормозить, но качели еще очень сильно раскачивались, было страшно выставить ногу. Анька тоже старалась остановиться и тоже боялась.
– Что такое? Что случилось?
Саша поняла, что девочки убежали от чего-то или кого-то за ее спиной, но спина Аньки и металлическая рама мешали ей обернуться. Она только повторяла:
– Ну что там?
Анька проорала:
– Бомжи!!!
– Кто??? – Саша никогда не слышала этого слова.
– Ну бомжи. Бездомные.
– А-а-а-а! – закричала Саша, тут же дотянулась двумя ногами до земли и затормозила. Качели резко остановились, Саша вылезла через низ и побежала вперед. Сменка! Забыла ведь сменку и ранец. Она повернула назад к качелям и увидела вдалеке каких-то грязных людей, будто одетых в несколько курток. Растерявшаяся Саша не могла найти свои вещи. Анька всё еще качалась.
– Дай руку!
На Аньке была еще более толстая куртка, и ей нелегко было выскользнуть из качелей, пока те полностью не остановятся. Саша, надев на плечо ранец и схватив сменку, решила бежать, но еще сильнее бездомных испугалась: а вдруг Анька ее не простит. Она видела, что та почему-то не может достать ногами до земли, хотя они у нее были длиннее Сашиных. Да она застряла! Из рамы торчал железный штырь, на который раньше крепилась сидушка. За него-то Анька и зацепилась курткой. Саша остановила наконец качели, Анька сразу попыталась спрыгнуть.
– Да подожди ты. Смотри! – Саша переживала, что Анька сейчас порвет свою красивую дорогую «аляску», единственную в классе. Она дернула ее со всей силы назад и сняла куртку со штыря. Анька выскользнула из качелей. А бездомные были уже совсем близко. Один из них держал в руке огромный мешок, как из-под сахара.
– Че стоим-то? Побежали! – крикнула Анька, но они почему-то встали и замерли.
– Да побежали! – дернула ее Анька со всей силы.
Саша кинулась за ней следом, но запнулась об Анькин рюкзак. Подхватила его, прижала одной рукой к груди, а другой стала размахивать, чтобы ускориться. Попала ногами в какую-то жижу. Наверное, здесь трубы пролегали под асфальтом, снег подтаял. Саша чувствовала, как захлюпала ледяная грязь в сапоге. Так, по жиже, пришлось бежать дальше. Наконец они обогнули пустырь и остановились во дворе, где лежали дрова. Оксанки с сиплой Сашей уже не было. Анька уперлась руками в нижние бревна и стала тяжело хватать ртом воздух, как бегуны на финише. Потом села на бревно и отвалилась на спину. Казалось, она сейчас заснет.
– Ой, а рюкзак-то мой? Рюкзак-то? – она заквохтала и смешно захлопала руками по бокам.
– Да вот он, – с чувством отмщения сказала Саша, снимая с руки Анькин новенький рюкзак с мордочками серо-белого кота и веселой коричневой мышки.
Оксанка убежала, а Саша не только не бросила Аньку, но и тащила на себе ее вещи.
Анька обрадовалась, схватила рюкзак и достала из внутреннего кармана жвачку.
– Хочешь?
Конечно, Саша хотела. Анька всегда угощала ее жвачками, когда родители их привозили. У нее была целая коробка жвачек с машинками на вкладышах. Когда Ира в первый раз приехала из Германии, она тоже привезла Саше жвачки с машинками. И еще целый чемодан сладостей. Саша тогда делилась с Анькой, они съели вдвоем почти всё, после чего обе пошли лечить зубы. Но тот чемодан давно опустел, и теперь они жевали Анькины жвачки.
– Только вкладыш мне, – строго сказала Анька, – а то потеряешь. У меня уже вот такая стопка! Потом на наши поменяем.
Саша послушно отдала вкладыш с черной машиной. Анька считала, что эти вкладыши они смогут обменять позже на картинки, которые собирали. Их любимая жвачка называлась «Love is…». Саша уже знала, что это на английском. Ира тоже привозила такие жвачки. Теперь и Анькины родители стали покупать их в Турции и Польше, но редко. На Лесобазе очень мало детей жевали жвачки, поэтому меняться вкладышами особо было не с кем. Но Анькин папа сказал, что скоро у всех детей будут жвачки, потому что их станут продавать в магазине. Они дяде Вале не очень-то поверили, но Анька вкладыши копила. А Саша ей без сожаления отдавала – менять машинки на разные истории с мальчиком и девочкой всё равно было не у кого, а сохранить вкладыши Саша, пожалуй, не могла бы, у нее всегда всё мялось и портилось. Она протянула Аньке вкладыш с машинкой, а жвачку переложила в другую руку. Молочного цвета, с тремя ребрами и двумя впадинами, жвачка пахла вялеными бананами и чем-то еще. Саша медленно слизнула ее с руки, ощутив ее приятную шероховатость и сладкую тяжесть. Ласково она прижала жвачку к небу – вкус расплылся по всему рту, и брусок немного размяк. Саша поставила ее ребром на нижние зубы и с наслаждением раздавила. Вместе со слюной из жвачки прыснул веселый вкус непонятных фруктов. Хоть теперь жвачки и не были для них такой уж редкостью, но это всё равно было для Саши праздником. Потому что с тех пор как они съели привезенные Ирой из Германии сладости, жвачками ее только угощали. И она не знала, случится ли это в следующий раз. Можно было, конечно, и у Аньки спрашивать, но Саша стеснялась. Бабушка считала, что стыдно любить вкусную еду, тем более – в гостях. И Саша делала вид, что не любит. Но сейчас она свою – теперь уже ее! – жвачку любила. И не спеша перекатывала во рту, лишь изредка сжимая зубами, – жевать будет, когда из ставшего уже комком брусочка выйдет основной вкус.
Они сидели на нижнем и самом широком бревне, откинувшись назад, как на диване. Ранец, рюкзак и сменку бросили рядом. Саша молча жевала, Анька пробовала надувать из своей жвачки пузыри, но ничего не получалось – надо было еще немножко пожевать.
– Куда пойдем потом? – спросила она Сашу после очередной попытки надуть пузырь.
– Не знаю. Вообще-то я есть хочу, – честно сказала Саша.
– Надо было в столовую-то пойти. А теперь придется с бабой Тоней сидеть. Натолкет картошки с молоком и луком.
– Бе-е-е-е, – Саша не смогла сдержать отвращения, хотя и неприлично так говорить про бабу Тоню.
Они надолго замолчали. Слышно только было, как у Аньки тихонечко лопаются маленькие пузыри.
– Ну так к бабе Тоне пойдем? – она снова открыла рот, просунула меж губ кончик языка с натянутой на него тонким слоем жвачкой и надула первый небольшой пузырек, который тут же лопнул с глухим едва слышным звуком – так лопаются пузыри у свежих карасей, когда их чистят.
– Вообще-то она не бабушка моя, а прабабушка. Баба Тоня-то. Но не могу же я говорить «прабаба Тоня». – Анька снова надула пузырь, теперь уже побольше.
– Я знаю. Это бабы Клавы мама. А баба Клава – тети Лены, – Саша тоже сделала из жвачки большой пузырь.
– Не-а. Это папина бабушка, – Анька в ответ надула совсем уже огромный шар и сама хлопнула по нему рукой – шар громко лопнул.
– А где папина мама? – Саша искренне удивилась.
Бабу Тоню, которая жила в закутке вместе с Женей, она всегда считала бабушкой Анькиной мамы.
– Папина-то? Никогда не видела ее. Говорят, она еще давным-давно гаманок потеряла. Пошла его ночью искать на улицу и пропала. А в гаманке все деньги были и путевка в санаторий.
Саша удивилась:
– Это на Лесобазе? – она не могла поверить, что даже у них можно выйти на улицу ночью за потерянным кошельком и никогда не вернуться.
– Пропала-то? Вон там, на ММС, – Анька показала куда-то неопределенно за спину.
– А что это такое – ММС? – спросила настороженно Саша.
– Ну, это район такой. Там вообще страшно, еще хуже, чем на Лесобазе.
– И ты там была? – Саша не могла поверить, что Анька вообще куда-то без нее ездила. Тем более – в такое ужасное место.
– Не-а, мне папа рассказывал.
Хорошо, что Анька там не была. Ей хотелось верить, что дальше всех по Тюмени ездила она – на Дом обороны, где им дадут квартиру. Они с мамой иногда ездили в выходной на трех автобусах смотреть, как строится дом с их квартирой. Это очень далеко.
– Смотри! Смотри, там кто-то есть! – закричала вдруг Анька и полезла между бревен, туда, где они всегда прятали свои секретики.
Саша тоже заглянула в темную дыру, где Анька шерудила рукой. Ничего не было видно. Саша заглянула глубже – нет, ничего.
– Дай я… Кс-с-с-с-с! Кс-с-с-с!
Анька глубже сунула руку в темную дыру, и оттуда заорал кот. Она долго приманивала его, потом в дыру полезла Саша – кот пятился от них всё дальше в полость между сваленными бревнами, которая на другом конце кучи превращалась уже в щель.
– Надо его палкой потыкать – он с той стороны и вылезет, – радостно предложила Анька.
Она решила отломать от ивы прут, но он никак не отрывался. Саша обошла дрова и проверила – с другой стороны коту не выбраться.
– Не надо его палкой. Он там может застрять. Или на него бревна повалятся.
Анька бросила теребить иву и тоже осмотрела дрова со всех сторон. Да, загонять кота в самое узкое место было опасно.