Я просыпаюсь.
Комната наполнена сияющим дневным светом.
Примерно половина мальчиков уже проснулась, некоторые даже одеты, что странно. Я не слышал, чтобы Пул давал утренний звонок, и, похоже, остальные тоже не слышали.
Я смотрю на часы на прикроватной тумбочке. Мой полусонный мозг не сразу понимает, что я вижу. На часах чуть больше половины седьмого, и я начинаю вспоминать прошлую ночь. Первая мысль, что это просто сон. Или все-таки все было на самом деле?
Крики мужчин? Выстрел?
Мы с Дэвидом правда прокрались в вестибюль? Все это как-то… смутно.
И двери. И крест.
Я сажусь и смотрю на двери. Они закрыты.
Крест прислонен к стене. Теперь я вспомнил. Именно там я его поставил, когда наконец набрался смелости встать с кровати и закрыть двери, отгородив спальню от всего, что происходилов остальной части здания. Покончив с этим, я обошел несколько кроватей, пытаясь утешить малышей. Бедный Майкл был сам не свой. Громко рыдал. Снова и снова звал свою умершую мать. Неразлучные Финнеган и Джонатан прятались под кроватью. Дэвиду потребовалось почти десять минут, чтобы уговорить их вылезти оттуда и вернуться в постели.
Удивительно, но несколько мальчиков даже не пошевелились.
Они так и проспали всю ночь. Я им завидовал тогда. Но еще сильнее я завидую им сейчас, когда мои глаза слипаются, а мозг пульсирует.
Я сажусь в постели и оглядываю спальню. Дэвид все еще спит, и я решаю его не будить. Саймон тоже еще не встал, но я вижу, что он не спит.
Он лежит с открытыми глазами.
И смотрит прямо на меня.
– Саймон, ты в порядке? – спрашиваю я и тру глаза.
Он не отвечает, но продолжает внимательно на меня смотреть. Он натянул одеяло до носа, я понимаю, что это странно, но мне кажется, что он улыбается.
– Ты знаешь, который сейчас час? – спрашиваю я. – Нам пора вставать. Мой будильник…
Он не отвечает, но (к счастью) закрывает глаза, давая таким образом понять, что наш разговор окончен. Интересно, почему никто не пришел нас разбудить? Сегодня мы снова должны работать в поле, собирая урожай из мерзлой земли, пока не выпал снег…
Снег.
Я выпрыгиваю из постели, встаю на холодный пол и выглядываю в окно. Небо похоже на белый лист, солнце тусклое, как слепой глаз. Я подхожу ближе к окну, смотрю вниз, и у меня перехватывает дыхание.
Двор белый от снега. Толщина покрова минимум несколько дюймов, может, больше.
Мое внимание привлекает крупная фигура брата Джонсона в черном плаще – черный провал на белом фоне. Он пробирается между амбаром и узкой дорогой, и я понимаю, что он собирается вытащить Бартоломью из ямы. Интересно, жив ли еще этот мальчик.
Боковым зрением я замечаю какое-то движение и слышу доносимые ветром голоса. Я прижимаюсь лбом к холодному, мокрому стеклу и смотрю налево. То, что я там вижу, объясняет, почему нас никто не разбудил. Скорее всего, священники надеялись, что мы проспим все утро.
Потому что дети не должны этого видеть.
Пул, Эндрю и отец Уайт стоят возле нашего кладбища, которое представляет собой небольшой участок огороженной земли, усеянный крестами, заостренные концы которых воткнуты в землю рядом с головами мертвых мальчиков. Насколько мне известно, по крайней мере один священник покоится в земле вместе с сиротами, человек по имени Гидеон, который умер в тот год, когда я приехал. Он скончался от вируса гриппа, который также унес жизни нескольких детей.
Рядом со священниками стоят еще трое мужчин, видимо, наши ночные гости. Возле дороги остановилась повозка, запряженная лошадьми. Еще три лошади привязаны к воротам рядом. Они топчутся по снегу, превращая его в грязь.
На земле у ног мужчин, завернутые с головы до ног в коричневую мешковину, лежат два тела. Не понятно, собираются ли мужчины похоронить их или увезти с собой. Наверное, одно из тел – тот больной, о котором говорил Джонсон. Кто второй, непонятно.
Я пытаюсь вспомнить звуки ночной суматохи: ужасный смех, крики, громкие голоса… выстрел.
Кого-то убили? Я решаю выведать все у Эндрю, как только представится возможность.
– Что там происходит?
Я оборачиваюсь на голос. Дэвид проснулся и стоит слева, с другой стороны моей кровати, глядя в окно. Взгляд его устремлен на кладбище. Наверное, он видит то же самое, что и я, но мне нечего ему сказать.
– Эй! – раздается другой голос справа. – Это Бартоломью!
Взволнованные мальчики один за другим подходят к окну, становясь по правую руку от меня, и не отрываясь смотрят на улицу. Все больше ребят покидает кровати и проталкивается к окну, отвлекая меня от происходящего на кладбище.
Переключившись на всех этих незнакомых мужчин и мертвые тела, я совершенно забыл о том, что Джонсон шел за Бартоломью. И когда я смотрю в ту сторону, я понимаю, почему все так взволнованы.
Бартоломью стоит в снегу неподвижно, словно статуя. Зияющая пасть люка за его спиной все еще открыта, Джонсон готовится опустить крышку на место. Я внимательно присматриваюсь к худенькому мальчику, беззаботно идущему по снежному покрову к приюту. Джонсон, удивленный тем, что так отстал, догоняет его, и они идут нога в ногу. Он о чем-то спрашивает Бартоломью, но тот не отвечает.
Они подходят ближе, и Бартоломью смотрит на окна нашей спальни.
Я пытаюсь представить, что он видит: бледные лица за запотевшими стеклами, руки, прижатые к окну, взгляды, провожающие его, пока он возвращается к нам, к теплу и комфорту. К реальности.
Меня снова толкают, но я не двигаюсь с места. Что-то в том, что я вижу, кажется мне странным, но я не могу понять, что именно. Я провожу рукавом по стеклу, протирая запотевшие от пара окна.
Бартоломью совсем близко, почти под нами. Он все еще смотрит вверх, и на мгновение мне кажется, что он не просто разглядывает окна, а смотрит прямо на меня. Я не могу избавиться от ощущения, что он ловит мой взгляд.
И тут я понимаю, что с ним не так: я никогда не видел, чтобы мальчик, проведший длинную холодную ночь в яме, так себя вел.
Он улыбается.
Эндрю с сонной отрешенностью наблюдает за шерифом и Пулом.
Он измучен, эмоционально и физически растоптан и все еще не может поверить в реальность событий, свидетелем которых был всего несколько часов назад.
Помощник шерифа, чью шею Пол Бейкер проткнул кроватной стойкой, был мертв. Пол Бейкер тоже был мертв. Шериф и два его помощника извинились перед отцом Пулом и Эндрю за то, что заставили их пережить такой ужас. Было очевидно, что они понятия не имели, с чем столкнулись.
Эндрю убежден, что Пол Бейкер был одержим. Конечно, в это сложно поверить, но он не раз слышал о подобных случаях. Демоны живут среди людей, как напоминание о битве, которая велась еще до появления человека. Эта война свирепствует и сейчас. По мнению Эндрю, не было никакого рационального объяснения, почему брат шерифа не умер и у него не остановилось дыхание, несмотря на все раны, да еще и проявил такую нечеловеческую силу. Его странные голосовые вибрации и его неистовую, болезненную реакцию на молитву Пула и окропление святой водой можно объяснить только одержимостью.
Сейчас, при свете раннего утра, обсуждаются похороны. Шериф Бейкер хочет, чтобы тело его брата было похоронено на приютском кладбище. А труп помощника отвезут в Честер, к его семье.
– Кроме меня, его некому оплакивать, – говорит Бейкер, кивая в сторону кладбища. – Пусть лучше его похоронят здесь, рядом со святым местом. Может, тогда его душа обретет покой.
В конце концов Пул соглашается, хотя и неохотно.
Тем временем Эндрю все больше беспокоится о детях. Утро уже позднее, и они вот-вот проснутся и будут ждать, чтобы им рассказали, чем они займутся сегодня, и накормили скудным завтраком.
Но на то, чтобы навести порядок, ушел не один час. Джонсон разбудил всех работников кухни, и хотя они были в ужасе от увиденного, но отмыли стены и полы от крови. Джонсон и Эндрю помогли им завернуть тела и вынести их наружу. Матрас и постельное белье Пула выбросили за стенами приюта вместе с другим мусором, предназначенным для сжигания, и заменили матрасом из свободной комнаты для гостей.
Но каркас кровати со сломанными стойками остался на месте.
Пул настоял на этом.
– Пусть он послужит напоминанием о работе, которую мы обязаны выполнять в этом мире, – сказал он. – Напоминанием о силе зла, с которым мы боремся.
Когда Пул соглашается похоронить несчастного на приютском кладбище, Эндрю с трудом сдерживает дрожь. Он не хочет вспоминать о ночной битве, об изуродованном теле бедняги, о том, как его устами говорили скрытые голоса, о печати чистого зла на его разъяренном лице, о налитых кровью глазах.
Тем не менее Пул принял решение, и ему остается лишь повиноваться.
Двое помощников шерифа переносят убитого коллегу на повозку, осторожно укладывают его туда, где недавно лежал связанный брат шерифа с мешком на голове. Когда шериф Бейкер отворачивается, Эндрю видит, как один из мужчин плюет на труп Пола Бейкера.
И Эндрю не осуждает его за это.
Шериф Бейкер пожимает Пулу руку, глядя на Эндрю, приподнимает свою видавшую виды широкополую шляпу и отдает распоряжения подчиненным.
Наконец всадники и фургон трогаются в путь, лошадь погибшего помощника шерифа семенит за ними. Тело Пола Бейкера лежит на земле – там, где они его оставили. Прощальный подарок после их ночного визита.
– Я скажу Джонсону, пусть возьмет Стюарта из кухни и вместе пусть похоронят Бейкера сегодня утром. Незачем детям видеть труп, – устало произносит Пул, измождение глубоко отпечаталось на его лице. – Это все ужасно.
Они с Эндрю смотрят вслед шерифу и его людям. Повозка трясется по заснеженной дороге, а на ней трясется и покачивается завернутое тело.
– Нам подготовить детей, отец?
Эндрю не знает, как пройдет этот день. Все кажется странным, и, хотя он слишком устал, чтобы разобраться в сути того, что произошло ночью, он чувствует, что важно оградить детей от всего этого.
– Нет, – отвечает Пул, не сводя глаз с горизонта. Бейкер и его люди превратились в крошечные точки, поднимающиеся по пологому склону. – Думаю нам всем нужен день на восстановление, включая детей.
Эндрю вопросительно смотрит на него, и Пул тихо усмехается.
– Я работаю здесь лет на двадцать дольше, чем вы, сын мой. Можете мне поверить, дети слышали многое из того, что происходило ночью. Джонсон сказал мне утром, что застал двух старших мальчиков на лестнице.
– Питера?
– Да, и Дэвида. Редко их увидишь вместе. Но оба хорошие ребята.
Эндрю кивает.
– Из Питера получится замечательный священник. Надеюсь, он останется в приюте. Он хорошо ладит с малышами.
Пул кивает, но ничего не говорит. Помолчав, он оглядывается на приют.
– Я должен отдохнуть, Эндрю. Да и вы тоже. Ночью мы с вами не сомкнули глаз, а завтра нас ждет важный день.
Переключившись с далекого горизонта на Пула, Эндрю провожает его взглядом. Он видит, как Бартоломью и Джонсон заходят в здание. Эндрю с некоторым удивлением замечает, что ночь, проведенная в яме, никак не отразилась на Бартоломью. Возможно, Пул прав. Им всем не помешает хотя бы один день отдохнуть и поразмышлять. Завтра, после мессы, он отправится на ферму Хилла за припасами, и перед поездкой ему нужно восстановить силы. Даже если он планирует отправиться туда не один.
Эндрю кричит вслед Пулу:
– Я прослежу, чтобы мальчиков накормили завтраком.
Пул машет рукой, не оглядываясь.
Эндрю поднимает взгляд на окна спальни. Мальчики прижимают лица к стеклу, многие смотрят на него. Скорее всего, они видели шерифа и его людей.
А значит, и трупы, – думает он и глубоко вздыхает.
Эндрю задумывается, как он объяснит все это Питеру. Он подавляет улыбку, представляя, как они с Дэвидом отправились ночью на разведку. Пул прав, их редко увидишь вместе, но Эндрю кажется, что между этими мальчиками существует тесная связь, о которой даже Пул не подозревает. Возможно, они и сами о ней не знают.
Молодой священник вздыхает еще раз, чувствуя, как после бессонной ночи мысли и тело сковывает усталость. Он безучастно смотрит на завернутый труп Пола Бейкера. Что-то подсказывает ему, что какая бы злая сила ни была заперта в теле Бейкера, теперь она вырвалась на свободу. Сам того не желая, он вспоминает историю об Иисусе и бесноватом, жившем среди гробниц.
Нас много.
– Имя мне – легион, – бормочет Эндрю, цитируя отрывок из Евангелия от Марка, – ибо нас много.
Марк рассказывает, как Иисус изгнал демонов из человека и переселил их в стадо свиней, которых было около двух тысяч. Обезумевшие свиньи бросились в озеро и утонули.
Эндрю смотрит на труп и размышляет об этой притче, затем задумывается, стоит ли благословить несчастного в последний раз, прежде чем его предадут земле. После недолгих раздумий он решает этого не делать. Глубоко внутри, в самых темных уголках своего разума, где заперто все зло мира, он обнаруживает новый страх. Страх, что благословение может вызвать какую-то реакцию, что проклятая плоть взбунтуется в последний раз.
Эндрю морщится и быстро идет к приюту.
У него нет никакого желания видеть, как труп возмутится своим грязным саваном.
Я отхожу от окна и сажусь на свою кровать, не зная, что делать дальше. Утром у нас почти никогда не бывает свободного времени, и, как и большинство мальчиков, я не знаю, чем себя занять. Я надеюсь, что на кухне готовят завтрак, даже если это просто печенье, потому что желудок у меня словно иголками набит, его то и дело пронзают острые уколы голода.
Я не замечаю Дэвида, пока он не садится ко мне на кровать. Пружины скрипят под нашим весом, я смотрю на него с удивлением. Такая фамильярность не в его стиле.
Даже странно представить, но я знаю Дэвида почти всю жизнь. Он оказался в приюте Святого Винсента примерно через год после меня, и в то время мы вдвоем были самыми младшими, оба еще не оправились от резкой перемены обстановки, от того, что нас лишили детства. Мы не подружились, как многие другие в подобных ситуациях, например Джонатан и Финнеган, наши пресловутые «близнецы» (хотя они и родились на разных континентах). Однако мы с ним как бы тяготели друг к другу: не друзья и не враги, словно спутники планеты, наблюдать которую нам было неинтересно, но на орбите которой мы тем не менее были вынуждены находиться. Прошли годы, и теперь мы самые старшие в приюте. Те, кто был старше нас, стали подмастерьями или ушли в армию. Многие умерли. И минимум один сбежал.
То, что я самый старший (мы оба на два года старше любого из нынешних сирот), всегда давило на меня грузом дополнительной ответственности, которую мое обучение на священника только усилило. Я никогда не думал, что Дэвид чувствовал то же самое. Теперь мне кажется, что я был неправ.
– Странно, правда? – тихо спрашивает он.
Я смотрю на него, не понимая, о чем он. Он кивает на северный угол спальни, и я смотрю туда.
Большинство мальчиков уже проснулось. Когда все так возбуждены, спать невозможно. Многие сидят на кроватях, словно не знают, что делать, пока им не скажут. Некоторые обулись, накинули пальто и поспешили в уборную на улице.
Однако Дэвид имеет в виду кое-что другое.
Чему у меня нет объяснения.
В дальнем конце комнаты несколько мальчиков сидят на полу скрестив ноги, образуя неровный круг. Не самое странное зрелище, но все-таки довольно необычное.
Удивительно, что в круг сели именно эти мальчики.
Я замечаю Саймона, а также Терренса, Сэмюэла и Иону. К ним присоединилось несколько мальчиков помладше, в том числе иммигрант из Италии Фрэнки, который может похвастаться оливковой кожей, и Огюст, высокий четырнадцатилетний подросток, единственная претензия которого на индивидуальность заключается в том, что он француз (он всегда подчеркивает, что он не француз, а франко-канадец, но для детей из Пенсильвании, которые большую часть своей жизни прожили на улицах, разница невелика).
Сэмюэл и Иона – близкие друзья, они сразу подружились, как только прибыли сюда несколько лет назад. Сэмюэл невысокий, но сильный, как бык. Его родителей-фермеров ограбили и убили в собственном доме, а он, их единственный ребенок, каким-то образом избежал ужасной участи. Что касается Ионы, то он никогда не говорит о своем прошлом, но нет сомнений, что он испорчен до мозга костей. С его воскового лица не сходит ухмылка, и он часто проводит кончиком пальца по шраму, рассекающему его щеку, – напоминание о его бурном прошлом. Насколько я знаю, Сэмюэл – его единственный настоящий друг, так что нет ничего странного в том, что они сидят рядом. Но эти двое – известные задиры и часто издеваются над Саймоном и Терренсом.
Но сейчас, словно простив друг друга или забыв о прошлом, они все сидят вместе и перешептываются, как заговорщики. Как будто они внезапно стали лучшими друзьями.
Как будто у них есть общий секрет.
– С каких это пор твой питомец подружился с этими маленькими засранцами, Сэмюэлом и Ионой? Они же ненавидят Саймона.
Я просто пожимаю плечами, хотя знаю, что он прав. Тем не менее я ненавижу, когда он называет Саймона моим питомцем – прозвище, которое он придумал, когда сразу после его прибытия я взял несчастного ребенка под свое крыло. Долгие годы над ним жестоко издевались родители, и освободился он от них, только когда они умерли от гриппа – участи, которой он чудом избежал. Он был таким беспомощным, таким застенчивым, и я видел, как трудно ему было не бояться других детей, священников, собственной тени. Я подружился с ним, и со временем он стал относиться ко мне как к старшему брату.
Думаю, несмотря на его напускную черствость, Дэвида раздражает, что многие мальчики тянутся ко мне. Но это только потому, что я отношусь к ним с добротой. И чувствую ответственность за них. Можно сказать, во мне живет врожденное стремление защищать слабых. Уверен, если бы Дэвид хоть немного помогал младшим мальчикам, они бы точно так же потянулись к нему.
Из-за этого панциря, в который он спрятался, многие – как священники, так и другие мальчики – не понимают Дэвида. Они не видят в нем той доброты, которую вижу я. У него большое сердце, яркое, словно расцветшая роза, пусть и окруженное для защиты шипами. Кроме того, его безучастный вид часто вводит других в заблуждение. Большинство считает, что он не блещет ни умом, ни проницательностью. По опыту я знаю, что это не так. На самом деле он превосходит меня и в том, и в другом. Но не выставляет это напоказ, предпочитая вести себя как беззаботный тупица, потому что ни лишние обязанности, ни внимание ему не нужны.
Но в такие дни, как сегодня, я рад, что у меня есть такой проницательный друг. Мне приятно думать, что, если дело дойдет до драки, я не останусь в одиночестве.