В тот вечер за стеклянной стеной нашего дома лил дождь, наводя уныние. Деревья в саду мокли под струями воды, цветы поникли и склонились к земле, а ветер морщил поверхности луж на мощеных дорожках. Я смотрел на эту картину, и напряженно ожидал, когда же отец заговорит. Но он молчал, сидя в своем кресле, все время, пока новая работница, чернокожая женщина по имени Нэнси, собирала посуду с нашего большого стола, за которым могли поесть десять человек, но ужинали только мы с отцом. Выходя из залы, она пробормотала что-то на французском языке.
– Что вы сказали, Нэнси? – тут же спросил отец. Она остановилась, повернула к нему голову. Ее точеный профиль на фоне светло-кремовой стены показался мне вырезанным на камее, которую я видел когда-то в музее.
– Я сказала, ваш сынок опять ничего не ел. Вот что я сказала, мистер Борк. И в чем только душа держится у него, такой малыш. Может, стоит показать его врачу?
– Что? – удивился отец. – Ты опять ничего не съел, Таррел?
– Я съел пирожок, отец.
– А-аа, тогда ладно. Идите, Нэнси, у нас все в порядке.
Отец снова погрузился в задумчивость, поверив мне на слово. А я солгал ему. У меня была жестокая депрессия. Пища не лезла мне в рот, и съев кусочек, я бы побежал в туалет, зажимая рот, чтобы меня не стошнило на драгоценный персидский ковер, который постелили недавно. Это был еще один знак того, что мой отец скоро приведет в наш дом новую жену. Иначе зачем было командующему Отдельным Флотом заводить такую сентиментальную роскошь? И я не понимал, почему он не захотел отдать меня маме. Ему не было до меня дела, а она бы заботилась обо мне лучше. Конечно, у нее не было такого роскошного особняка в престижном районе, где она была хозяйкой десять лет и откуда ушла в неизвестность. Но я знал: захоти отец, он мог бы обеспечить нам с ней нормальную жизнь, мне – хорошую школу на следующий год, страховку и прочие вещи. Но он оставил меня при себе.
– Папа, когда я увижу маму? – спросил я, видя, что он поднимается.
– Боюсь, что нескоро, сынок. Твоя мать тяжело больна, и она не может видеться ни с кем, находясь на изоляции.
– Мама умирает?
– Все люди умирают когда-нибудь, сынок. Смирись. Тебе скоро в колледж поступать, а ты не готовишься, я знаю. Мало ешь, только играешь в игру, которая называется « Спроси дракона», да слушаешь музыку. И репетитор на тебя жалуется. Что с тобой происходит?
– Отец, кто-то стер снимки мамы из моего компьютера, у тебя есть копии?
– Были где-то в файлах. Я поищу, но только начинай браться за ум. Девять лет – это не семь. И знай еще: скоро тут будет жить одна девушка… вернее, одна дама… и я попрошу тебя вести себя адекватно.
Отец пошел к дверям. Его крупная фигура отразилась в панорамном стекле, куда я перевел взгляд, так как снаружи вспыхнули огни ночного освещения. Этот миг я всегда старался поймать, но сейчас круглые фонари расплывались, и не только от ливня: на мои глаза набежала влага. Снаружи громыхнул гром, и молния разрезала потемневшее небо.
Дама появилась через три дня, ее привезли в машине последней модели, я видел такие на рекламном ролике. И вот теперь в жизни. Довольно высокая, элегантная, с кучей тележек и чемоданов, пассия отца гордо проследовала к крыльцу, где уже стоял навытяжку новый швейцар. Мы с Нэнси видели это из окна моей комнаты.
– Ишь ты, какая. Прямо с обложки и к нам. Тебе нравится, Тарри?
– Зачем она тут, Нэнси? Отец хочет на ней жениться?
– Похоже на то. А он разве развелся с твоей мамой?
– Она больна. Он даже не разрешает мне с ней увидеться, намекает на карантин. И заблокировал ее контакт у меня.
– Значит, не больна, вирус в компьютере – это не вирус в жизни. Что-то тут не так, Тарри. А хочешь, я через свою сеть найду твою маму и передам привет?
– Давай.
Так у нас с Нэнси образовался тайный заговор. Но найти маму она не смогла, после нескольких попыток служба отца пресекла эти попытки.
– Прости, Тарри, ничего не получается. Меня предупредили, и если буду продолжать, то вылечу с этой работы, как стрела из лука, да еще с плохой характеристикой.
Так сказала Нэнси, и вздохнула.
Но ничто не мешало нам читать заметки в прессе, в сети, и смотреть новости. Так мы узнали о повышении моего отца по службе, теперь он носил звание адмирала космических войск. На первых порах Эмилия – так звали любовницу отца – меня не трогала, но я чувствовал, что она ко мне присматривается. Как змея к кролику, прежде чем напасть. Я убежддал себя, что мои ощущения меня обманывают, что я просто не люблю ее за то, что она занимает место в сердце отца, то место, которое занимала мама. Но однажды произошло то, что определило наши отношения. В тот день отца вызвали на службу, хотя было воскресенье. Я, как всегда, проснулся рано, мне нужно было подтянуть математику, я занимался онлайн с девяти до половины одиннадцатого. До начала занятия оставалось полчаса, и я решил выйти в сад. Накануне ночью прошел дождь, воздух был наполнен ароматами цветов и травы. Завернув за угол дома, я присел на скамейку, стоящую под балконом, за которым находилась спальня отца, и вдруг услышал, что Эмилия вышла на балкон. Она разговаривала по телефону. Сначала я не прислушивался, но внезапно насторожился.
– Мне кажется, он не горит желанием развестись с женой, хотя твердит, что пока она больна, это будет непорядочно с его стороны. И еще этот мальчишка вечно путается под ногами, напоминая о ней. Только и слышно: Папа, как там мамочка, ей лучше? Ненавижу эти сопли. Да не знаю я, что делать. Вернее, знаю… но …
Тут Эмилия, видимо, глянув вниз, увидела меня.
– Шпионишь, маленький негодяй? Вместо того, чтобы учить математику? А ну, брысь отсюда, и если вякнешь хоть слово своему папочке, будешь иметь дело со мной. А я уж постараюсь тебя исправить, и не смей попадаться мне на глаза! – уже кричала она мне вслед, когда я улепетывал со всех ног. Когда же я надумал вернуться в дом, побродив по дорожкам, чтобы унять биение сердца и тревогу, дверь оказалась заблокированной, я не смог войти до одиннадцати часов. Вечером отец строго выговаривал мне за пропуск занятия.
– У тебя есть все средства : интерактивная доска, отличная связь, лучшие учителя, а ты позволяешь себе прогуливаться по саду вместо занятий!
Я стоял перед ним навытяжку, как его подчиненные, я смотрел в пол, стараясь не заплакать, потому что слезы он ненавидел и презирал.
– Что, молчишь? Может быть, хоть что-то скажешь в свое оправдание?
– Отец, я не мог войти в дом, потому что она… закрыла вход.
– Она? Кого ты имеешь в виду?
– Мадам Эмилию, – промямлил я.
– Что? Ты хочешь сказать, что Эмилия заблокировала двери? Зачем?
– Потому что я услышал ее разговор по телефону.
– Я офицер, и не буду просить тебя передавать мне чужие разговоры.
– Но она говорила…
– Молчать, щенок! Марш в свою комнату и не сметь выходить два дня. Есть тоже будешь там. Связи тебя лишаю на все время, кроме занятий.
– Отец, но завтра будут показывать учебные занятия школы подготовки астронавтов! Новые методы обучения, костюмы космопилотов, навыки управления!
Я так разволновался, что мой голос задрожал, а на глаза навернулись слезы. Ведь я ждал этого события три месяца, следя за конкурсным отбором участников, из которого сделали настоящее шоу, в котором делались ставки, происходили разные инциденты, кипели страсти.
– Милый, не будь слишком суров к мальчику, – проворковала Эмилия, появившись из ниоткуда, как фурия в фильме про путешественника во Вселенной. Она положила руки на плечи отца, обнимая его со спины, потерлась щекой о его плечо. – Мальчик, конечно, врун, каких мало, я это сразу поняла, но пусть поиграет в эти игры, если других интересов у него нет.
– У него только этот интерес и есть, он хочет стать астронавтом, – пробурчал отец.
– Так это же замечательно! У нас есть школы для таких ребят. Пусть его мечта осуществится.
– Иди к себе, я подумаю, – сказал мне отец.
– Спасибо, сэр!
– Благодари Эмилию, – ответил он, поворачиваясь к этой гадюке. Уже убегая, я услышал:
– Ты слишком добра, Мили.
– И терпелива, – прозвучал ее хрустальный голосок.
На лестнице я едва не сбил с ног Нэнси, которая несла какую-то вазу, и конечно, она ее уронила.
– Нет, это не мальчик, а катастрофа! – вскрикнула Эмилия голосом, в котором звучало отчаяние.
Передачу я посмотрел, но меня обуревали противоречивые чувства: я хотел быть среди таких же ребят, носить такие же костюмы с нашивками: «Школа астронавтов, планета Земля», и в то же время я почему-то был не уверен в себе. Конечно, причины на это были: курс в школе я закончил не с лучшими оценками, и на мое поведение было много нареканий. Я часто говорил преподам слова дерзости, потому что хотел говорить правду.
Сейчас я задумался, нужно ли это делать. Вон Эмилия, врет отцу, что любит его, я сам слышал. И ничего, прокатывает, вот что обидно. Однажды вечером я высказал эти соображения Нэнси.
– Ты неглупый мальчик, – сказала она. – И в то же время глупенький. Есть причины, почему люди не хотят знать правду. И с этим приходится считаться. Мой тебе совет: не лезь в их отношения, тебе же лучше будет.
Спустя два месяца мою мать хоронили на кладбище близ Парижа. Было много людей, окружавших длинный закрытый гроб. Аббат из монастыря, где скончалась мама, произносил слова, которые не доходили до меня, я был слишком удручен, чтобы понимать их торжественное значение. Кюре придерживал меня за локоть, я порывался бежать к отцу. И все-таки я закричал и бросился к отцу. Он положил руку мне на плечо, и хотя не произнес ни слова утешения, я понял все, что он хотел бы, но не мог мне сказать. И тогда я поднял голову и посмотрел на Эмилию. Она была очень красива в черном, с вуалью на лице, скрывавшей ее змеиную усмешку и торжествующий блеск глаз.
– Это ты виновата! Ты убила маму! Я ненавижу тебя!
А через несколько дней, наполненных холодным молчанием отца и сборами, меня отправили в детскую клинику, где я провел год. Несколько месяцев я не осознавал себя ни как человек, ни как вообще мыслящее существо, потому что мне, кажется, кололи какие-то лекарства, подавляющие не только агрессию, но и проблески мыслей. А когда я стал примерным пациентом среди других детей, отец навестил меня. Мы обменялись несколькими словами, почти ничего не значащими. Он был далеко от меня, за тысячи миль, я даже не пытался взывать к его чувствам. Я и сам был как замороженный, но не от неприязни, как он, а от лекарств. Я слышал его разговор с доктором.
– Я полагаю, ваше лечение стоит изменить, мне не нужен робот, а нужен наследник – в голосе отца слышалось раздражение.
– Но, господин Борк, изменения в лучшую сторону налицо. Агрессия, о которой говорилось в заключении экспертов, исчезла. Он стал самостоятельно принимать пищу…
– Вы что, переводили его на искусственное питание?
– Нам пришлось это сделать, он отказывался глотать.
– Какие еще произошли перемены в лучшую сторону?
– Он читает книги, общается с персоналом. Мальчик сейчас проходит новую программу реабилитации, она пробная, но к сожалению, слишком дорогая, ее придется свернуть.
Отец долго молчал, потом сказал:
– А если использовать правительственное субсидирование?
– Увы, к сожалению, такой возможности у нашей клиники нет.
– Она будет. Дайте мне два месяца, и я пробью новый законопроект.
– Господин Борк, я не сомневаюсь в ваших возможностях, ваши заслуги всем известны, а новый премьер-министр, говорят, вам благоволит… и ваша супруга…
– Оставим эту тему, доктор Саргли. Я попрошу вас прекратить использовать препараты, воздействующие на умственные способности моего сына. Пусть организм мальчика очистится от всяческих воздействий, и вы вернете мне его в адекватном состоянии.
– Это будет нелегко, учитывая весь опыт общения с ребенком. Ему нужен хоть один человек, которому он может доверячть. У нас такого нет.
– Я могу прислать ему нашу помощницу по дому, у них был контакт. Думаете, это растормозит моего сына?
– Возможно. Он очень способный, но обещать ничего не могу. Давайте посмотрим, что будет на выходе.
Прошло два месяца, в течение которых меня приводили в норму, и вот я стою перед отцом, на мне не вечная пижама, а новенький костюмчик серо-стального цвета с блестящими цветными вставками. Я дал Нэнси надеть его на меня, понимая всю важность предстоящего свидания с отцом. Она постаралась донести это до меня, сказав:
– Не хочешь остаться тут на всю жизнь, веди себя прилично, малыш. Иначе твоя мачеха добьет тебя окончательно.
Она наклонилась к мне и прошептала, отвернув лицо от камеры, вмонтированной в стену:
– Мадам Бонжур настоящая ведьма, я тебе говорю.
Отец, кажется, остался мной доволен, но дал еще неделю на окончательную реабилитацию. Это была его ошибка. Если я раньше не понимал подоплеки всего происходящего со мной, то за эту неделю Нэнси просветила меня. Я узнал от нее столько про взаимоотношения мамы с отцом, и о роковой роли “мадам Бонжур”, что окончательно уверился в правоте своей неприязни к ней. Я не во всем был прав тогда, на кладбище Пер-Лашез, фактически обвинив ее одну в смерти мамы. С горечью я осознал, что дал ей великолепный шанс упечь меня в клинику. И понял не только это. Отец, – мысленно говорил я ему, – почему ты это сделал? Да, я вел себя ужасно после похорон мамы, я не только грубил Эмилии, но и плевал в ее тарелку, не подозревая, что камеры все фиксируют, я сыпал соль в ее тапочки для душа, в общем, вел себя как маленький идиот. Но ты дал себя убедить в том, что это не протест ребенка против мачехи, а психическое заболевание.
Лечение не убило моей любви к отцу. Я считал, что должен доказать ему, что чего-то стою, что способен добиться его уважения. И тогда он поймет, как был неправ, отказавшись от меня и от мамы. Почему он разлюбил ее – красивую, добрую, нежную? И разлюбил ли? Но я гнал от себя подозрения, не давал им оформиться в слова обвинения в чей-то адрес. За время, что он провел с Эмилией, отец сделал блестящую карьеру, стал начальником разведки Ближнего Космоса. Это поведала мне Нэнси, пользуясь тем, что меня перевели из строго охраняемого блока в апартаменты с интерсетью, роботами-уборщиками и меню на выбор. Камер наблюдения здесь не было. Нэнси осталась при мне, я сам попросил об этом доктора. Тот удивился, но не возражал. Я сумел провести его, сказав, что перед сном мне становится одиноко и грустно, что тянет поговорить с кем-нибудь.
– Отлично, – сказал мой мучитель, – это хороший признак социальной адаптации, ты нуждаешься в общении, так получи его. Правда, девушка не блещет интеллектом, но поговорить может.
Если бы этот психиатр по-настоящему разбирался бы в людях! Но мне его мнение о Нэнси как о пустышке было только на руку. После ужина она была в моем полном распоряжении до отбоя. Мы могли делать что хотели, я угощал ее тем, что припрятал для нее от своих трапез: пирожные, конфеты, маленькие бутерброды с лососем, которые сам очень любил, а чай у нас был круглосуточно. Мы пировали и разговаривали. И вот что я узнал про мою мачеху Эмилию. Она была дочерью главного поставщика продуктов для Управления Военной разведки, начальника всех складов, и с детства воспитывалась в элитной школе. Потом было какое-то смутное дело о хищениях, говорили о связях верхушки Управления с космическими пиратами, но это были только слухи, ничем не подкрепленные. Короче, дело замяли, отца Эмилии отослали на новую должность в Сектор Два, довольно отдаленный от Земли участок космоса. А дочка вышла на охоту, – так сказала Нэнси, и я понял, что добычей этой хищницы стал мой отец, а жертвами – моя мама и я. Неделя, проведенная с Нэнси, открыла мне глаза на мир, научила тактике поведения, не раз спасавшей меня впоследствии. Поэтому, когда отец при полном военном параде явился увозить меня, перед ним стоял прилизанный мальчик, в котором лечение выбило все ростки бунта и неповиновения.
– Ну что, ты готов начать новую жизнь, мой сын?
Я взглянул на него. Он прибавил в весе, немного обрюзг за три года, и в волосах появилось несколько седых прядей. Но голос стал важнее, что ли, в нем звучали нотки легкой хрипотцы. Это был голос большого начальника.
– Да, отец.
– А ты не хочешь узнать, где она будет проходить?
– Хочу, сэр. Где начнется моя новая жизнь?
– Ты будешь учиться в школе для одаренных детей, тебя будут готовить в астронавты, надеюсь, ты не против такой перспективы?
У меня перехватило дыхание, я не мог вымолвить ни слова, только старался не показать, что услышанное поразило меня до такой степени. Наконец я справился с волнением, и сказал, стараясь, чтобы мой голос звучал неуверенно:
– Сэр, но я вовсе не одаренный. Я пропустил год учебы, наверняка отстал от школьной программы, вы уверены, что я справлюсь? Мне бы не хотелось вновь разочаровать вас, сэр.
– Об этом не беспокойся. Ты напрасно полагаешь, что мы все умны потому что умны сами по себе. Нет, для руководящих персон вроде твоего отца есть специальные разработки, помогающие скорому обучению.
– Простите, но речь не о чипах? Я смотрел в Интерсети, они не совсем проверены? Кажется, были даже сбои у подопытных кроликов… то есть людей…
– Нет, это не чипы. Это особое лекарство…
– Сэр, только не это! Я сыт лекарствами по горло.
– Про эту систему ты в Интерсети не мог ничего узнать. Завтра тебе вставят такую штуку, которая поможет тебе догнать сверстников, а потом ее снимут, и там уж работай сам. И еще. С этого момента ты даешь слово не болтать о нашем разговоре. Я бы взял с тебя подписку о неразглашении, но закон запрещает это делать, ведь ты не сотрудник Косморазведки, не агент по найму, да и возраст твой тоже имеет значение. Но об обещании держать язык за зубами речи в законе нет. Так что скажешь?
И я прошел специальный курс по восстановлению своих мозгов, о котором промолчу. После этого меня отправили в специальную колонию на Песталоцци.