Глава 2


Я все смотрю в щель между ставнями. Теперь на улице полно людей. Хорошо, что мама ушла, когда еще почти никого не было. Небо по-прежнему темное, идет сильный дождь, земля покрыта лужами. Вода и грязь с немецких сапог летят в несчастных, которых только что стащили с кровати. Они стараются закрываться от брызг как могут.

– Хочу к маме, – хнычет Джемма.

Бетта обнимает ее.

– Она скоро придет.

– Когда?

– Вот предупредит папу и придет.

– Когда?

– Подожди чуть-чуть.

Джемма наматывает на палец локон и снова плачет. Бетта протягивает ей корку хлеба:

– Вот, поешь.

В комнате снова тихо, а внизу не смолкает шум. Я еще раз смотрю на площадь.

– Не высовывайся! Тебя увидят, – предупреждает Бетта.

– За ставнями не увидят, – успокаиваю я сестру. Когда уже придет мама? Скорее бы она была тут, в безопасности, вместе с нами.

Немецкий солдат громко зачитывает имена. Как будто на уроке перекличка. Но от этой переклички стынет кровь.

Раньше по гетто ходили слухи о списках евреев, которых собирались депортировать. Но я в них не верил. Мне казалось, это глупость, так говорят, чтобы нас запугать. Но нет, вот они, списки! Я не поверил, потому что знаю много немцев, и не все они плохие. Как папа на станции, я продаю им расчески, кошельки, подтяжки – зарабатываю деньги, чтобы помогать семье свести концы с концами. Иногда немцы дают мне немного хлеба и мясные консервы. А один всегда улыбается и покупает подтяжки, даже если они ему не нужны. Конечно, после восьмого сентября, когда Италия подписала мирный договор с союзниками[8], все изменилось. Итальянцы стали врагами, а мы, евреи, – врагами вдвойне. Была бы жива бабушка, она бы сказала, что такова судьба нашего народа. Я против подобных мыслей. Не хочу, чтобы ко мне относились иначе, чем к другим итальянцам, только потому, что, по нашей вере, Иисус Христос не был сыном Бога.

Да почему мамы так долго нет? Она наверняка вся промокла, зонтик она не взяла, выбежала, словно даже не заметила дождя… А ведь так можно и пневмонию получить.

Пойти ее искать?

Нет. Она велела никуда не уходить и ждать ее. И потом сейчас дома я глава семьи. Папы нет, Нандо не в счет, а мне уже двенадцать, и последние четыре года я помогаю зарабатывать на хлеб.


Немцы собрали на площади людей с чемоданами и заталкивают их в грузовик. Не только мужчин, женщин и детей, но и стариков. Старики-то зачем им в рабочем лагере? Некоторые и палку уже не поднимут, не говоря о мотыге! Немцам было бы гораздо выгоднее их не трогать.

– Они всех увозят, – удивленно шепчет мне на ухо Бетта.

Малышка, которую она оставила одну в кровати, снова заплакала.

– Иди к ней, – говорю я.

Сердце громко стучит у меня в груди, заглушая остальные звуки. Мамы все нет. Может, она решила не возвращаться, а может, папа уговорил ее отправиться вместе в Тестаччо[9]. Они знают: мы продержимся, в соседних комнатах дяди и тети, а в настоящей опасности как раз они, люди на улице. И правда, лучше бы мама с папой шли к родственникам в Тестаччо.