Мальчик и танк - читать онлайн

I

Их было человек двадцать – крымских партизан. В обтрепанных телогрейках, обвешанные автоматами и гранатами, они стояли на горе среди скалистых уступов и жадно всматривались в узкую полоску морского берега. Там, далеко внизу, как одинокий старческий зуб, торчал разрушенный маяк.

Командир отряда – рослый, сутуловатый мужчина средних лет с косматой бородой, с висящими на груди, на веревочке, очками, отвел от глаз бинокль и, протянув его своему соседу, с улыбкой сказал:

– А ну-ка, Фёдоров, кто это там ходит?

Чернявый парень с круглыми голубыми глазами подкрутил на бинокле окуляры и уставился на берег.

– Вам кто нужен? – спросил он. – Тот, что длинноногий, как цапля, или пузатый?

– Нам оба, оба нужны! А может, ты их и по фамилии назовешь?

– Я у них фамилии не спрашиваю, – усмехнулся Фёдоров. – Без паспорта на тот свет отправляю.

– Вот и двоечку заработал! – наставительно сказал бородатый. – Врагов своих надо знать. – И, недовольно взяв у чернявого бинокль, протянул его другому партизану. – А ты что нам, Горегляд, ответишь?

Курносый хлопец в кепке набекрень долго вглядывался в стекла и наконец сказал:

– Тот, что цапля, – самая главная шишка в Севастополе – полковник Карл Эрхард, а пузатый – начальник укрепрайона – майор Харман!

– Молодец! Дай дневник, пятерку тебе! – похвалил хлопца бородатый и обернулся к партизанам: – Значит, так: берем Эрхарда у водопада. Запомните, живьем! Будем его обменивать на Бычко!

– А вы думаете, он еще жив? – с тревогой спросил Фёдоров.

– По последним сведениям – жив! – сказал Гаевой и снова взглянул в бинокль. – М-да… Идут эти голубчики и не чешутся… А ведь скоро десант!

II

– Я вас предупреждаю: русские готовят морской десант для высадки в вашем районе…

– Это кто, арестованный сообщил?

– От него ни слова не добьешься. Нам удалось расшифровать одну радиограмму…

Уже тронулась по весне первая зелень, и в прозрачных ручьях, перепрыгивающих через прибрежную гальку, на миллионы ослепительных искр рассыпалось добродушное теплое солнце.

Полковник Эрхард шагал по звенящей гальке вдоль береговых укреплений. Это был типичный немец – блондин, с неглубокой ямочкой на подбородке, высокий, тонконогий, в новенькой форме.

– …Наше положение в Крыму очень серьезное, – продолжал он, обращаясь вполголоса к идущему рядом с ним майору Харману. – Мы отрезаны. Единственная связь у нас с тылом только морем. Русские рвутся в Крым со стороны Перекопа и Керчи.

Пенный накат взлетал на песчаную полоску и, постепенно теряя свою силу, тонкой прозрачной пленкой подкатывал к сапогам.

Солдаты тянули колючую проволоку, рыли траншеи, перемешивали лопатами цементный раствор в ящиках и складывали из камней доты. Потные, осунувшиеся, изредка перебрасываясь какими-то фразами, они работали механически и безучастно.

– Неприятные сведения… – Харман на секунду остановился, судорожно сглотнул слюну. Толстое лицо его покрылось бисеринками пота. И вдруг, увидев курившего на камешке пожилого солдата со шрамом на щеке, он закричал: – Встать, каналья!..

Солдат проворно вскочил с камня и, пробормотав: «Простите, герр майор!» – ухватился за лопату.

Полковник Эрхард щелкнул портсигаром, протянул его Харману и прикурил сигаретку от зажигалки-пистолета.

– Успокойтесь, Харман, – сказал он. – Дело не так уж безнадежно, как может показаться на первый взгляд. На днях в Севастополь придет большой транспорт с оружием, и нам надлежит соответственно подготовиться к десанту русских.

– Герр полковник, мы уже много лет знаем друг друга… Можно вас доверительно спросить?

– Пожалуйста!

– Зачем нам нужен Крым?

– Предполагаю, что наша оборона Крыма – это борьба за границы Германии. Русские уже в Румынии. И когда они ворвутся в Германию, пощады не будет никому…

При слове «никому» Эрхард обернулся.

За ним шагал крепкий двенадцатилетний мальчуган с русой челкой на лбу в ладно скроенной офицерской форме, в портупее, с пистолетом на боку.

У Хармана по лицу скользнула искренняя улыбка, и он растроганно сказал:

– Боже, как он похож на свою мать. Глаза, рот…

Полковник сжал локоть Харману, и тот сразу умолк.

Но мальчик, игравший с набегающей волной, видно, почувствовал, что разговор зашел о нем, и приветливо кивнул взрослым.

Полковник подсунул свою ладонь под мышку и задорно крикнул:

– А ну-ка, Курт, начнем?

Мальчик моментально подскочил к отцу, который сразу повернулся к нему спиной, и чиркнул мизинцем по его ладони.

– Угадай, каким? – Он растопырил под отцовским носом все пять пальцев.

– Указательным!

– Нет, – засмеялся Курт. – Давай сначала.

Полковник с грустной нежностью посмотрел на сына и обнял его за плечи.

III

Они мчались по весенней горной дороге и снова играли в эту незамысловатую игру на пальцах.

Длинноносый «хорьх» с сафьяновой обивкой на сиденьях стремительно брал крутые повороты и подъемы. За ним неотступно следовал грузовик с автоматчиками.

Сидя рядом с шофером, полковник Эрхард мчался туда, куда указывали дорожные стрелки с надписью: «Sevastopol».

В глазах у него мелькнула тревога, но он делал вид, что ему весело играть с сыном.

За новым поворотом Курт приумолк, загляделся на приближающийся водопад.

– Ну что ты там?! – Отец обернулся с переднего сиденья.

– Красиво! – прошептал Курт.

Полковник просветлел лицом, снял фуражку, сладко сощурился на солнце.

Пейзаж и впрямь был очаровательным: причудливые скалы над дорогой, очертания покатых гор на фоне голубого неба, где-то там, уже далеко внизу, – разрушенный маяк и пенный прибой, а впереди – сверкающий водопад.

И вдруг полковник увидел, как за кустами во весь рост встал человек в кепке набекрень: он взмахнул рукой, и перед носом «хорьха» взорвалась граната.

Шофер захрипел, машину бросило в сторону, и она боком врезалась в скалу.

Огонь партизан обрушился на грузовик. Из него, отстреливаясь, стали выпрыгивать солдаты. Заработал немецкий пулемет. Но минутой позже Фёдоров из «бесшумки» ловко снял пулеметчика.

С дерева, нависшего над дорогой, в «хорьх» прыгнул партизан и рванул полковника за горло. В борьбе они свалились на сиденье.

В эту минуту Курт не растерялся. Он схватил с пола заводную ручку и оглушил партизана. Тут же выстрелил отец.

– Беги! – крикнул он Курту. – Туда! – и указал на скалистый выступ, с которого катился водопад.

Ежесекундно оглядываясь, он с остервенением – автоматом и гранатами – стал прикрывать отход сына. Курт, вытащив из кобуры пистолет, бросился со всех ног к спасительному водопаду. Он забежал за огромный камень, и вдруг притаившийся тут бородатый человек схватил его в охапку.

Однако не так-то просто было взять этого волчонка. От неожиданной встречи он выронил свой пистолет, но, ухитрившись, сбил очки с носа бородатого, потом ударил его сапогом в солнечное сплетение.

Ослепленный партизан охнул и схватился за живот.

Курт поднял с земли свой пистолет, но выстрелить не успел. Подоспевший Горегляд дал ему пинка, и мальчишка рухнул под водопад.

Горегляд подхватил его за шиворот, поднял над землей и занес над головой кулак. Но тут услышал хрип бородатого: – Не бей!

Пока одна группа партизан вела бой с немецкими автоматчиками, другая окружила полковника. И тогда он, согнувшись, перебежал дорогу, прыгнул в кусты и покатился в пропасть. Партизан в папахе бросился за ним вдогонку, но, сраженный вновь заговорившим немецким пулеметом, тихо опустился на дорогу.

Пулеметчик парализовал налет, и партизаны, услыхав крик бородатого «отход!», отстреливаясь, стали отступать в горы.

Горегляд тащил за собой взлохмаченного и помятого Курта.

IV

По партизанскому лагерю Курт шагал, ни на кого не глядя. Но постепенно в его глазах, сначала мрачных и злобных, стало проскальзывать удивление.

Возле шалашей дымились костры. Партизаны на солнышке варили еду, штопали гимнастерки. Сапожник на колодке обстукивал починенный ботинок. Горбоносый парикмахер стриг машинкой молодого парня в майке. А один партизан, чистивший винтовку, даже дружелюбно подмигнул:

– Что, брат, попался?

И над всем этим мирным становищем плыла нехитрая песенка: «Синенький скромный платочек…» Ее пел под гармошку приятный детский голосок.

Бородатый с Куртом шли вдоль кустов. И вдруг песенка оборвалась.

Курт поймал за кустами взгляд синих глаз какой-то девчонки. Он видел только ее голову – вздернутый нос, тонкую, вытянутую шею, и, чем ближе он подходил, тем любопытнее становился девичий взгляд – добрый и доверчивый.

Девочка из-за кустов тоже видела лишь голову Курта – его лицо, русую челку на лбу. Она улыбнулась и смущенно отвела глаза в сторону.

Курт не выдержал – кивнул девочке, словно поклонился.

Бородатый обогнул кусты и привел пленника к деревянному столу со скамейками, возле которого дымилась печка, сделанная из бензиновой бочки.

Девочка в широченной телогрейке и стоптанных сапожках с недоумением оглядывала офицерика, потом засуетилась: сняла с плеча легкую гармошку, смахнула тряпкой яичную скорлупу со стола, убрала в коробку разбросанные шахматные фигурки.

– Ой, дядя Сим, – наконец спросила она бородатого, – откуда такой артист? Вы что, его засылать к немцам будете?

– А чего его засылать? Он сам немец! – сказал, улыбнувшись, командир отряда.

– Да вы неправду говорите! – Девочка протянула Курту руку и весело сказала: – Саня Бычко!

Курт в раздумье посмотрел на дядю Симу, потом на протянутую руку и нерешительно пожал ее: – Курт.

– Вот и прекрасно. Звоночек, – сказал дядя Сима, – его, оказывается, Куртом зовут. Теперь дай ему что-нибудь перекусить. Будешь есть? – обратился он к Курту.

Тот пожал плечами. – Я не понимай.

– А ням-ням не хочешь? – с иронией сказала девочка. – Манную кашку – за папочку и за мамочку?

– Слушай, Сань, да ведь он действительно немец. К нам в плен попал… – Фаши-ист?! – с изумлением произнесла Саня.

– Яволь, яволь, – хмыкнул Курт.

В душе у Сани словно что-то оборвалось – лицо посуровело, глаза потускнели.

– Я кормить его не буду! – тихо сказала она и с грохотом разбросала по столу шахматы.

– Звонок! – повысил голос дядя Сима. – Ты у кого училась?! – И, кивнув Курту «садись!», сам сел за стол и натянул на нос очки. – Та-ак… – Он вынул из планшетки тетрадь и карандаш. – Значит, тебя Куртом зовут? А полковник Эрхард – это кто? Твой отец? Фатер?

Курт кивнул.

– А как ты в Крым попал?

– Я не понимай.

– Санечка, – дядя Сима обернулся к девочке, которая уже подбрасывала в печку хворост, – все-таки принеси ему что-нибудь: ну тушенки, что ли.

Сказал и искоса взглянул на мальчика. Курт невольно проглотил слюну.

Саня вытаращила глаза.

– Да вы что?! У вас тушенка для раненых!

– А он все-таки немного понимает по-русски, – сказал дядя Сима. – Понимает… только зря прикидывается…

– А вы дайте ему вот этим, он сразу по-нашему заговорит, – посоветовала Саня и показала увесистую палку.

– Саня! – укоризненно сказал дядя Сима и обратился к Курту: – Ну и откуда ты родом?

Его добродушный тон, видно, подкупил Курта – не секреты же он выведывает.

– Берлин! – ответил Курт.

– И давно здесь?

– Я прилетель половина год назад.

– А для чего твой отец приезжал к Харману?

– Я не знай.

– Ну положим… Значит, ты сейчас ехал в Севастополь?

Курт кивнул.

– И на какой ты там улице живешь?

– Южный бухта…

– А ты что-нибудь слышал о судьбе нашего партизана?

Саня застыла на месте.

Курт задумался, вроде бы что-то вспоминая, но потом сказал:

– Я не знай.

– Ну хорошо, верю, – согласился дядя Сима. – А какие в бухте сейчас корабли стоят?

– Я не помнил. Много…

Саня поставила на стол вскипевший чайник, принесла полбуханки хлеба, два яйца, соленых огурцов, открытую банку тушенки и демонстративно подтолкнула еду к Курту:

– Подавись!

В кустах показалась голова Горегляда.

– Товарищ командир, можно вас на минутку?

– Что такое? – подойдя к нему, озабоченно спросил дядя Сима.

– Радиограмма из штаба флота, – прошептал Горегляд. – Сегодня ночью к нам приходит подводная лодка.

– Звонок, посмотри за ним. – Дядя Сима обернулся к девочке и пошел за товарищем.

Саня достала из-под кучи хвороста автомат и, указав им на хлеб, строго сказала Курту:

– Ешь!

Мальчик посмотрел на свои руки и встал из-за стола.

– Куда?! – Саня тряхнула автоматом.

Курт не обратил на этот крик внимания, подошел к рукомойнику и вымыл руки. Потом аккуратно вытер их носовым платком, снова сел за стол и, не глядя на девочку, крутанул яйцо. Оно было сырым.

– Зальц! – требовательно сказал Курт и сделал в яйце дырочку.

– Что? – не поняв его, спросила Саня.

– Золь, золь…

– Соли нет, закусишь огурцом.

Курт воткнул в мякиш хлеба яйцо, вытащил из кармана складной ножичек и, обтерев его носовым платком, нарезал огурец ломтиками. Раскрыл вилочку, подхватил ломтик огурца и, опрокинув яйцо в рот, стал его высасывать.

– Значит, ты прилетел сюда, чтобы крымских яблочек поесть, да? – с издевкой спросила Саня.

Курт не ответил. Ел он, как аристократ, не торопясь, со вкусом. Это явно бесило Саню.

– Прилетел за яблочками, а сам по загривку получил, – не отставала она.

Курт молчал.

– Ты будешь отвечать или нет? – Саня даже стукнула автоматом по столу.

– Дюра! – коротко ответил Курт.

– Сам дурак! – отпарировала Саня и добавила: – А будешь оскорблять, я тебя – во! Понял?! – И она показала глазами на автомат.

Курт мгновенно вырвал у нее из рук автомат, забросил его в кусты и снова, как ни в чем не бывало, стал есть.

Саня опешила.

– Ты! Да я тебя! – крикнула она и запустила в Курта яйцом.

Желток с яичной скорлупой пополз по лицу.

Курт, схватив Саню за телогрейку, подставил ей подножку, но Саня вцепилась в него, и оба они свалились на землю.

– Урод несчастный! – шипела Саня. – Немец вшивый!

– Глюпый голова! – хрипел Курт. – Звонок!

Выскочив из-за кустов, к ребятам подбежал дядя Сима.

– Цыц! – закричал он и стал их растаскивать. – И не стыдно тебе с девочкой драться? – выговаривал он Курту. – А ты хороша, кто же так с пленным? – грозил он пальцем Сане.

Взъерошенные, исцарапанные ребята, сжав кулаки, с ненавистью смотрели друг на друга.

V

В эту же ночь, когда над партизанским лагерем гремела гроза, в небольшой пещере, освещенной тусклым огоньком коптилки, совещались трое: дядя Сима, Горегляд и Фёдоров.

За их спинами, в уголке, на деревянных ящиках, прикрытая истрепанным одеяльцем, крепко спала Саня.

– Мы можем, конечно, обменять этого Курта, – говорил командир. – Но неизвестно – жив ли после боя его отец? А если нет, то кому он там нужен, этот пацан? Я узнал: мать-то у него погибла. И вот что мне думается: мы должны достать новых заложников, а Курта надо отправить на Большую землю.

– От войны подальше? – иронически спросил Фёдоров.

– А почему бы и нет? От войны подальше.

– Ладно, бог с ним. – Горегляд махнул рукой. – Тогда вот что, – он обратился к Фёдорову, – пойдем к морю, держи его за руку покрепче. Еще удерет в темноте.

Фёдоров достал из кармана кусок веревки и молча помахал им в воздухе.

– Тоже верно. Ну, пошли?

– Постойте, братцы, – вдруг тихо сказал командир. – Вот сижу и думаю. А не отправить ли нам на Большую землю и эту… – Не оборачиваясь, он указал большим пальцем за спину, туда, где спала Саня. – Вместе с Куртом. А?

– Да вы что, Серафим Петрович! – изумился Горегляд. – Всю войну с нами прошла.

– Нет, действительно, а что ей тут делать: с питанием туго, учиться негде. Под боком фашисты.

– Эх, Серафим Петрович, не ожидал от вас, – огорченно сказал Фёдоров. – Вы-то ей вроде как отец родной стали. А сейчас что говорите?

– То и говорю. А вдруг не убережем? Не хочу грех на душу брать… Иди, буди ее.

– Я не пойду, – ответил Горегляд.

– Тогда – ты! – сказал командир Фёдорову.

– Хоть на губу сажайте, будить не стану!

– Эх, бусурманы, а еще помощниками называются! – сердито сказал командир. – Всё на одного взваливают, – и на цыпочках подошел к Сане. Посмотрел на ее личико, почесал в раздумье бороду, оглянулся на партизан, ища у них поддержки, а потом тронул девочку за плечо: – Сань! Сань!

– Да ладно уж, не трогайте ее. Ну что вы?! – прошептал Горегляд. – В школе учил, а сам детям спать не дает.

Но, видно, чтобы уже не отступать, командир громко сказал:

– Боевая тревога!

Саню словно подбросило с постели. В полусне, не глядя на взрослых, она быстро натянула сапожки, надела через голову юбчонку, потом кофточку, телогрейку.

– Карательный отряд?! – испуганно спросила она.

– Да нет, не волнуйся. Слушай меня внимательно, – начал было дядя Сима. – Сейчас, это, ты… ну, значит, вместе с нами… пойдешь погулять… – И запнулся.

– Ага… Тут, недалеко… Одна нога там – другая здесь…

Секретное задание, – сам не зная что, забормотал Горегляд.

– И гармошку захвати, – буркнул Фёдоров.

Взрослые переглянулись – вот заврались!

– А зачем гармошку-то? – с недоумением спросила Саня.

Командир незаметно показал Фёдорову кулак.

– Это он так… Сам балалайка, вот и вспомнил про гармошку, – сказал он и, откашлявшись, добавил: – В общем, Курта на подводную лодку будем сдавать. А ты как от детей пойдешь… это… свидетелем будешь. Ясно?!

VI

Полковник Эрхард с забинтованной головой сидел в кожаном кресле за широким дубовым столом и холодным жестким взглядом осматривал арестованного – стройного человека с лысеющей головой. Его лицо было бледным, изможденным.

Арестованный словно не замечал полковника – смотрел в окно, за которым расстилалась синяя гладь моря.

– Я звал вас, Бычко, – сказал полковник, – чтобы вы мне помог. Вы слушай меня!

– Слушаю, слушаю, – не поворачивая головы, ответил арестованный.

– Я должен вас расстрел… Вы есть с точка зрения наш закон – бандит. Но я в этот случай буду с вами по-другому сказайт, и вы в мой правда может верить. Англичан бросал бомба в наш дом, и жена погиб… Да, да, погиб. – Лицо полковника было бесстрастным. – Я привез мой сын в Крым, он жил в мой комната. А теперь, – голос Эрхарда стал железным, – ваш партизан после стрельба схватил мой сын и увел его в гору. Где он сейчас, я не знай.

– Ясно, – откашлявшись, сказал арестованный. – Но я же не партизан… Я же вам говорил.

– Мы нашёль у вас листовка! – строго оборвал его Эрхард. – Вы имель оружие! – И, помолчав, вдруг добавил: – Но я вас отпускай!

Арестованный с изумлением посмотрел на него.

– Вы может уходить, – закончил полковник, – подайте… мой сын! Сюда! Здесь!

– Так что же вы хотите – обмен?

– Да.

– Я ничего не знаю ни про партизан, ни про вашего сына…

– Мы вас провожай туда!

Бычко безучастно пожал плечами – делайте что хотите!

VII

Берег исчез за кормой ялика. Над морем хлестала гроза с ветвистыми вспышками молний и оглушительными раскатами грома. Черный мрак лежал над водой. На руке дяди Симы, подсвеченный карманным фонариком, поблескивал компас.

Саня и Курт, отвернувшись друг от друга, сидели на дне ялика, как нахохлившиеся воробьи. – Ты вот что, Сашечка, – говорил дядя Сима, – на всякий случай запомни мой адрес: Ялта, возле домика Чехова… Там меня каждый знает.

– А зачем мне это?

– Ну мало ли что, – пояснил Горегляд, налегая на левое весло. – Война скоро кончится, ты и заглянешь в гости… ватрушек поесть…

– Я ватрушки не люблю, – ответила Саня.

– Что тебе, бутылку поставить?! – пошутил Фёдоров, работая правым веслом. – Это ты пей на здоровье. А я и так от дяди Симы никуда не денусь. И вообще, зачем вы меня взяли? Не могли уж одни управиться?

– А как же, ему-то одному скучно, – усмехнулся Горегляд, кивнув на Курта. – Охота мне была под гармошку его сдавать!

Полыхнула молния, и вдруг Саня, увидав впереди себя вздымающуюся гору воды, с черным силуэтом рубки подводной лодки, закричала:

– Наши, наши!

Ялик пришвартовался к борту подводной лодки, и матросы в «канадках» с капюшонами быстро стали сносить в надутый ими резиновый понтон тяжелые ящики.

Саня перепрыгнула из ялика на понтон к Фёдорову и Горегляду и стала помогать им в приемке оружия.

Дядя Сима, подтолкнув Курта, перебрался с ним на подводную лодку и, держась за поручень, направился к рубке. На ней в центре звезды белой краской была выписана цифра «15».

Волны заливали верхнюю палубу. На лодке стучали дизели – шла подзарядка аккумуляторных батарей.

Командир подводной лодки, изредка освещаемый молнией, – коренастый, плечистый, в «канадке» с наброшенным капюшоном, – возле рубки покуривал трубочку, прикрыв ее ладонью.

– Здравствуйте, товарищ! – добродушно поздоровался дядя Сима. – Поздравляю с хорошей погодой.

– Мечта! – сказал командир и протянул руку, представился: – Капитан-лейтенант Волков!

– Гаевой. – Дядя Сима пожал ему руку.

У подводника было смешное доброе лицо с черными усиками. Живые, чуть с лукавинкой глаза смотрели спокойно и внимательно.

– Тут вот какое дело, – сказал дядя Сима. – Немчонка, вот этого, у отца мы отбили, отвезите на Большую землю.

– Беру, – коротко ответил Волков, оглядев Курта.

– Спасибо… – Дядя Сима замялся, вздохнул и добавил: – А еще одного человечка не прихватите?

– Вы что, у них детский сад в плен взяли?

– Нет, это уже своя… русская…

– Женщина?!

– Звоночек… девочка…

Волков задумчиво пососал трубку, потом с юморком, переходя на «ты», сказал:

– Вот свалился на шею! Ладно… Где он там, Звоночек?

Веди ее на борт!

Впрочем, приказав матросу проводить Курта в лодку, Волков сам пошел на корму встречать девочку.

– Только вы уж с ней как-нибудь пообходительнее, – предупредил дядя Сима, шагая за Волковым. – Мы ей – ни слова о Большой земле, – и крикнул на понтон: – Эй, Сань, иди сюда! Тут капитан с тобой хочет познакомиться!

Девочка живо перемахнула с качающегося понтона на борт лодки и уставилась на Волкова.

– А гармошка где? – спросил дядя Сима.

– В ялике…

– Горегляд, подай гармошку, – попросил дядя Сима и, получив ее, представил девочку командиру: – Ну, вот она… Поет как соловей-пташечка.

– Ну что ж, хорошо, – с улыбкой сказал Волков. – Шефский концерт нам дашь?

– Могу и шефский! – задорно тряхнула головой Саня и, взглянув на рубку, воскликнула: – Ой, а что это у вас здесь «пятнадцать»?

– Это мы столько кораблей потопили, – со сдержанной гордостью ответил Волков.

– О-го-го! – нараспев сказала Саня. – А они вас?

– Да всяко бывало. Но, как видишь, до последней приборки бог не доводил.

– А что это такое – последняя приборка?

– Люди гибнут, но чтоб на корабле все чисто было – такая традиция на флоте.

– Ну-у! – удивленно протянула Саня.

Дядя Сима вдруг присел перед ней на корточки, потряс ласково за плечи.

– Эх, Звоночек, Звоночек… – дрогнувшим голосом сказал он. – Ну, не робей! – И, поцеловав девочку в нос, прыгнул в ялик.

Горегляд с силой оттолкнулся веслом от подводной лодки – и за яликом на буксире потянулся тяжело груженный понтон.

– Дядя Сима, а я?! – спросила Саня и кинулась к борту. Но ее вовремя за рукав ухватил командир. – А меня?!

А меня, дядя Сим?! – отчаянно завопила Саня и стала вырываться из рук Волкова. – Предатели! Я вам так не дамся!

– Ой, кто предатель?! Ты что, забыла, – а шефский концерт?! Волков ловко перебросил визжавшую девчонку через свое плечо и по узкой палубе понес ее к рубке.

VIII

Среди ленивых волн под светлеющим рассветным небом в утренней дымке мчался белый бурун – перископ подводной лодки.

В большой, мерно раскачивающейся стальной трубе, в ее шести отсеках, кто спал, кто стоял на вахте. Выверенная до последнего винтика «Малютка» работала как часовой механизм – четко и слаженно.

В первом носовом отсеке – с камбузом и электроплитой – в торпедных аппаратах мирно лежали две двухтонные торпеды. Во втором – жилом – на узеньких койках, одна над другой, матросы посапывали во сне или читали книги.

В третьем, самом главном на корабле – центральном посту, – над маленьким штурманским столиком колдовал с линейкой в руках лейтенант Каширов – широколицый, с приплюснутым носом. Здесь же на горизонтальных рулях был боцман – мичман Козлов, с красными, воспаленными глазами; в наушниках сидел гидроакустик старшина Ширяев; на станции погружения и всплытия – трюмные.

Старпом Меняйло, скуластый, с седыми висками, что-то записывал в вахтенный журнал.

Волков прошелся по лодке. Постоял в четвертом отсеке у амперметров и вольтметров аккумуляторных батарей. Перешагнул комингс и, пригнув голову, заглянул в пятый – дизельный, где весело звенели моторы, похожие на длинные саркофаги. Затем шагнул в шестой отсек – электромоторный, существующий на лодке для бесшумного хода под водой на аккумуляторах. Выслушав рапорт электриков, он наконец направился к себе в каюту, как всегда, приказав радисту:

– Если что – буди!

Однако соснуть часок-другой ему не пришлось.

Вскоре усталый и небритый радист, расшифровывая приказ из штаба флота, зашевелил губами:

– «Изменить курс… Следовать в район Севастополя. Торпедировать вражеский транспорт».

Расшифровал, задумался, и его мысленному взору вдруг очень ясно представилось, как где-то в море, в окружении эсминцев топает противолодочным зигзагом немецкое судно. Большое, в серую краску. Под белым флагом со свастикой. А на борту – танки и артиллерия.

Прочитав радиограмму, Волков немедленно собрал в крохотной кают-компании своих офицеров. Он развернул перед ними на продолговатом столе карту района боевых действий и озабоченно сказал:

– Если нам изменили задачу – значит, дело серьезное. Видно, здесь поблизости нет никакой другой лодки, кроме нашей. И мы должны действовать наверняка. Скоро десант!

– Водный район Севастополя окружен минным полем, – хмуро заметил старпом Меняйло.

– Вот об этом и речь, – подтвердил Волков. – Но где нам лучше искать немца – внутри минного поля или снаружи?

– Естественно, внутри, – сказал старпом.

– Золотая голова! – похвалил Волков друга. – Внутри поля он как на ладони. Его сразу увидишь. А снаружи – пока его найдешь – язык высунешь. – Это, конечно, правильно, – вставил свое слово штурман Баширов. – Но как же мы войдем в Севастопольскую бухту? Ведь нам нужны незаминированные проходы. А где они – неизвестно.

– М-да, проходы неизвестны, – озабоченно сказал Волков. – Но, как сказала одна старушка, а мы их поищем, поищем!

– Если не найдем – будем форсировать минное поле вслепую?

– Подойдем к минам – там видно будет, – сказал Волков. – В первый раз, что ли? – Он оглядел своих товарищей и, помолчав, добавил: – Задача ясна? Пройдите по отсекам и сообщите команде о новой операции!

Офицеры вышли из кают-компании.

Волков постоял еще немного с карандашом над картой, снял с ее краев круглые грузики, и она, сама по себе, свернулась в рулон.

А в каюте напротив, с койками в два яруса и тумбочкой, уже шла своя жизнь.

Свесив босые ноги, Курт сидел на верхней койке и, подперев ладонью подбородок, с любопытством наблюдал за Саней.

Она была чем-то раздражена. Перетряхивала одеяло, бросала из стороны в сторону подушку, становилась на четвереньки и заглядывала под койку. Потом, заметив взгляд Курта, накинулась:

– Ну, чего смотришь?! Мою ленточку для волос не видел?

– Найн.

– А гребенку – такую поломанную? – Саня была в майке и трусиках, с распущенными волосами.

Курт с покровительственной усмешкой – о, женщины! – полез в свой кителек, аккуратно висевший на крюке, и, достав из кармана расческу, протянул ее Сане.

Она небрежно бросила расческу на тумбочку и снова стала искать.

– Черт, черт, поиграй и отдай! – бормотала она. – И юбка куда-то запропастилась… У тебя там случайно на койке нет?

Курт не спеша откинул свою подушку, заглянул под узкий матрац:

– Найн!

– «Найн», «найн»! – передразнила его Саня. – Сам небось стащил, а теперь глазки невинные строит.

Саня приподняла газетку на тумбочке, а под ней – ой! – ленточка и поломанная расческа. Девочке стало стыдно перед Куртом, но она сказала:

– С врагом свяжешься – всегда так бывает.

В каюту, постучав, вошел Волков. Положил на тумбочку принесенные брезентовые робы.

– Тут сухое, – сказал он и, оглядев ребят, улыбнулся: – Ну, робинзоны, как спалось?

– Данке шон, – мрачно ответил Курт.

– Крокодилы виделись! – еще не забыв вчерашнего конфликта, огрызнулась Саня.

– Ух ты, как страшно, – улыбнулся Волков. – Тогда пойдем к речке, крокодил!

Он по-отечески оглядел ее не очень-то чистую майку, тронул рукой волосы. Потом через коридорчик подвел Саню к умывальнику.

В маленьком закутке он снял с себя китель, повесил его на крючок и взял в руки мыло.

– Слушай, а что это за человек рядом с тобой? – спросил он тихо у Сани. – Ты его давно знаешь?

– Кого? Курта, что ли?

– Ну да.

– Да какой он человек?! Фашист! Понятно?

– Что ты говоришь?!

– Это вы – что говорите? Ведь я-то могу быть пионеркой? А он – фашист!

– А что – верные слова… Ну ладно, наклоняй голову и закрой глаза.

– Вы что, меня мыть хотите? Я и сама могу.

– Делай, как тебе дядя Миша говорит!

– Дядя Миш, – усмехнулась Саня, – ну, честное слово, не надо!

– Ничего, потерпишь. – Командир решительно наклонил Санину голову и стал намыливать волосы.

– А вы как мама… – похвалила его девочка, – только уж больно скребете.

– Посильней поскребешь – почище пойдешь, – сказал Волков, с удовольствием взбивая пену. – А у тебя мама где – в партизанском отряде?

– Не… ее убили.

– А папа? – перестав намыливать голову, спросил Волков.

– Он в гестапо сидит. Ну что ж вы не льете, глаза уже щиплет.

Волков открыл кран и лихорадочно заскреб Санину голову.

– Слушай, придем на Большую землю, будешь в моей семье жить… Хочешь?

– Не-а, я дядю Симу не брошу, он меня бросил, а я его – нет, – бесхитростно отвечала Саня.

– А я, что – плохой, да?! Вот спроси у моих дочек, какой я папа!

– А вы и Курта могли бы взять к себе?

– Могу и Курта, – серьезно ответил Волков.

– Да вы что, сдурели?! – ахнула Саня. – Я же пошутила!

– Звонок! – Волков легонько щелкнул ее по макушке за грубость. – Смотри у меня!

IX

Рыжеватый, веснушчатый кок, в белом колпаке и переднике, держа в руках бачок с кашей, вел за собой по коридорчику Саню и Курта. Подойдя к кают-компании, он легонько толкнул ногой дверь и, распахнув ее, спросил у сидевшего за столом Волкова:

– Разрешите войти?

Командир кивнул. Он был гладко выбрит, подтянут. Перед ним, на белоснежной скатерти, поблескивали три фарфоровых прибора.

– Здрасьте! Давно не виделись! – весело сказала Саня, заходя в каюту вслед за коком.

– А тебе кто разрешил войти? – вдруг, нахмурясь, спросил Волков.

– Никто… – опешила Саня.

– Закрой дверь, а потом снова войди и спроси разрешения.

Саня с Куртом попятились, закрыли за собой дверь и молча переглянулись. Потом Курт постучал в дверь.

– Да! – раздалось за дверью.

– Разрешите войти? – спросила Саня, заходя в кают-компанию.

– Я… можно вход? – повторил за ней Курт. – Гутен морген!

– Войдите!

– Здравия желаю, товарищ командир! – посмотрев на Курта, тут же выпалила Саня и села за стол.

– Здравия желаю! – сухо сказал Волков. – А кто тебе позволил сесть? Садиться можно только по моему разрешению. Ты на флоте!

Лицо у Сани вытянулось, она встала.

– Садитесь!

Наконец ребята уселись и в восторге уставились на сверкающий стол: сливочное масло! Галеты! Сгущенное молоко!

Салфетки! Хрустальный графин с водой!

Волков разглядывал ребят. Оба они были аккуратно причесаны, в чистеньких парусиновых брюках, с подвернутыми рукавами.

– Разрешите? – спросил кок, до сих пор с еле заметной улыбкой наблюдавший за сценой воспитания.

Волков сделал жест рукой, и кок стал раскладывать по тарелкам кашу с котлетами. Быстро протерев салфеткой две рюмки, он механически поставил одну перед Куртом, но тут же спохватился, переставил ее к командиру.

Волков налил в рюмку вина, сделал глоток и удовлетворенно чмокнул.

– Ну что, можно начинать? – нетерпеливо спросила Саня.

– Можно…

– Унд их? – спросил Курт.

– Я… битте, – по-немецки ответил ему Волков. – Ним буттер унд кёзе.

– А что вы ему сказали? – ревниво спросила Саня.

– Возьми масло и сыр.

– А я?

– Ты и так не растеряешься! – усмехнулся Волков.

Курт намазал хлеб маслом и… протянул его девочке.

Волков взглянул на Курта, сделал знак коку, и тот подбавил мальчику каши.

Саня была очень удивлена такой галантностью мальчика и, порыскав глазами по столу, пододвинула к его тарелке соль и перечницу.

Кок и Сане подбавил каши.

– Ну хватит! – улыбнулся Волков. – Обмен любезностями окончен. Приступайте, а то каша остынет.

Ребята с удовольствием заработали ложками.

– …Вот когда я жил у дедушки, – с юморком продолжал Волков, – он у меня пастухом был…

– И вы на пастуха похожи… – сказала Саня, откусывая с вилки котлету. – Схватили меня, как овечку…

Волков смущенно посмотрел на кока и вдруг приказал:

– А ну встать!

Саня с недоумением поднялась с места.

– Ты как разговариваешь с командиром?!

– А что я сказала? Пастух…

– С командиром так нельзя разговаривать! Понятно?

– Да…

– Садись!

Саня уткнулась в тарелку. Кок еле заметно улыбнулся – вот дает прикурить командиру! – и тут же погасил улыбку.

– Так вот, этот дедушка, бедный человек, – Волков поднял указательный палец, – имел восемь внуков. Восемь! И когда мы, мальчишки, дрались между собой, он всегда нам говорил: «Лучше худой мир, чем добрая ссора».

– Я знаю, к чему вы это говорите, – сказала Саня, посмотрев на Курта. – А я его все равно ненавижу… Он против нас, а вы его кормите… Лучше бы другому, нашему, дали… – И она отодвинула от себя тарелку.

– Что за демонстрация?! – Волков стукнул пальцем по столу. – У вас что, в отряде дисциплины не было?!

Саня встала по стойке «смирно».

– А отвечать можно?

– Отвечай.

– Была! А вы – жалельщик!

– Что-о – «жалельщик»? Так вот запомни: для меня нет чужих детей! Детей! Тебе ясно?!

– Командира прошу срочно в центральный пост! – раздался в переговорной трубе голос старпома Меняйло.

Волков, утерев салфеткой рот, тут же выскочил из кают-компании.

Саня моментально состроила ему вслед гримасу и, посмотрев на кока, с ехидством сказала:

– Ну и командир у вас! То в дочки звал, а теперь – «встань» да «садись»! А я ему когда-нибудь такое скажу, вот в эту дырку, – она указала на переговорную трубу, – что он у меня сразу ляжет.

– Но-но! В это устройство только самые главные сообщения передаются, – погрозил пальцем кок. – А вообще-то такого командира, как у нас, еще поискать надо… Кстати, вы ешьте, а то на мину напоремся – и вся еда зазря пропадет.

И он добавил ребятам из бачка еще по одной котлете.

X

Войдя в центральный пост, Волков привычным взглядом окинул приборы: дифферентометр, глубиномер, кренометр, подошел к старпому. Оторвавшись от перископа, тот доложил:

– Товарищ командир! Мы идем вдоль кромки минного поля. Справа по носу фашистский катер вдруг резко изменил курс к Севастополю.

Волков приник к перископу и в светлом окуляре с перекрещивающимися нитями увидел среди серых волн качающийся предмет, похожий на спичечный коробок.

Командир долго вглядывался в окуляр, поворачивал перископ то вправо, то влево, осматривая горизонт. В его неторопливых движениях чувствовалась взволнованность, и в центральном посту наступила тишина.

В отсеках тоже умолкли разговоры. Подводники невольно поглядывали на переговорные трубы.

Курт, лежа на своей койке, бездумно глядел в подволок с зарешеченной лампочкой, тяжело вздыхал, ворочался. Потом вытащил из кителька, висевшего на крючке, глянцевую фотографию, на которой были папа, мама и он – счастливые, красивые, – и со слезами на глазах стал рассматривать дорогие ему лица. Все теперь для него было потеряно навсегда и безвозвратно.

Только Саня не замечала, что происходит на борту. Она сидела в жилом отсеке на койке и, расставив перед собой шахматы, хватала за руку каждого проходящего мимо нее матроса.

– Дядя Коль, в шахматишки сыграем?

– Не могу, занят, – отвечал кудрявый торпедист, спеша в первый отсек.

– Дядя Петь, на щелчки не хотите? Туру дам!

Но дядя Петя – сероглазый крепыш – торопился в центральный пост.

И вот Саня, вздохнув: «Эх, слабаки!» – стала играть сама с собой. Она быстро передвигала фигуры и бормотала:

– Ишь ты, хитрый какой, к пешкам подбирается! А я вот тебя накажу: хоп! – и конь в кармане. Ну что? Давай, теперь твой ход!

Случайно глянув в первый отсек, она вдруг насторожилась. Подождите, а что тут происходит? Кок застыл, как статуя! Торпедисты не шевелятся!

Оторвавшись от перископа, Волков вскинул свои острые глаза на Меняйло и с хитрецой спросил:

– А как вы думаете, почему этот катер сделал такой маневр?

Старпом, почесав пятерней заросшую щеку, пожал плечами.

– Ну, мало ли что можно предположить…

– А если точно сказать?!

– Наверно, к теще на блины завернул, – сострил боцман.

Гидроакустик и трюмные заулыбались.

– Эх вы, асы! – сокрушенно вздохнул Волков. – Уж догадаться не можете! – и победно произнес: – Катер вошел в проход через минное поле! Следовать за ним!

В этот момент в переговорной трубе послышались звуки гармошки, и детский голосок заливисто запел:

– Ты смотри-ка, Звонок! – удивился Волков. – Шефский концерт! – И, приложив губы к переговорной трубе, сказал: – Саня, ты что это распелась?

– А это чтоб гармошка зазря не пропадала, если на мину напоремся, – послышался ответ в переговорной трубе. Лица подводников озарились улыбками. Рыжеватый кок баском стал подпевать Сане, и у них так хорошо получалось, что даже Курт с любопытством скосил глаза на переговорную трубу.

Широко растягивая гармошку, Саня, раскачиваясь, как подгулявший парень, стоя в торпедном отсеке, залихватски продолжала:

Вдруг в переговорной трубе раздалась команда по кораблю:

– Форсируем проход в минном поле!

Кок сразу сделал Сане знак – тихо! Но она, кивнув, дескать, сами знаем, что делаем, продолжала петь. Только шепотом.

Белый бурун от перископа подводной лодки резко свернул вправо. К Севастополю.

А когда в переговорной трубе снова раздалась команда Волкова: «Форсирование минного поля окончено! Саня, давай погромче!» – девочка положила гармошку на мешок с картошкой, подхватила в жилом отсеке шахматы и пошла к себе в каюту.

XI

Распахнув дверь, Саня в раздумье застыла на пороге.

Смотри-ка, вот еще новости! У Курта мокрые глаза!

Мальчик сразу отвернулся.

– Эй, тошнит тебя, что ли?

Курт молчал.

– Воды дать?

Мальчик не отвечал.

– Не хочешь – не заплачем!

Саня села на койку и задумчиво положила руки на колени. Потом, распахнув коробку с шахматами и зажав в кулачках две пешки – черную и белую, – ткнула рукой в спину Курту:

– Слышь-ко, выбирай!

Курт не оборачивался.

– В шахматы будешь играть? – продолжала Саня. – Или струсил? Давай, давай! – настойчиво толкала она его кулачком.

Курт дернул ногой – дескать, не приставай, но Саня потянула его за рукав робы, и мальчишка все-таки обернулся.

– Что вы хочешь? – спросил он.

– Давай в шахматы, а? – улыбнулась Саня. – Все равно мы из этой консервной банки никуда не денемся. – Она обвела взглядом каюту.

Курт ударил ладонью по ее правому кулачку, и Саня, разжав пальцы, сказала: