– Ах, как трудно снова поднять свою котомку и зашагать дальше, – вздохнула Мег на следующее утро после танцев. Праздники кончились, но неделя отдыха и веселья не прибавила ей желания взяться за работу, которую она никогда не любила.
– Хорошо бы все время было Рождество или Новый год! Вот было бы весело, а? – отвечала Джо, свирепо зевая.
– Тогда мы не радовались бы праздникам так, как радуемся сейчас. Но это так приятно – есть мороженое и получать букеты, ходить на танцы и возвращаться домой в экипаже, и читать, и отдыхать, и не работать. Ведь живут так другие девочки. Я всегда им завидую. Я так люблю роскошь, – сказала Мег, одновременно пытаясь решить, какое из двух поношенных платьев менее поношенное.
– Ну, нам она недоступна, так что не будем роптать, а просто взвалим на плечи свою ношу и двинемся в утомительный путь так же радостно, как это делает мама. Я думаю, что тетя Марч для меня – настоящий шейх моря из сказок «Тысяча и одна ночь»[24], но, может быть, когда я научусь таскать ее на себе, не жалуясь, она свалится или сделается такой легкой, что я перестану ее замечать.
Эта мысль пришлась по вкусу Джо и привела ее в хорошее настроение, но Мег не развеселилась, ибо ее ноша, представлявшая собой четырех избалованных детей, казалась тяжелее, чем когда-либо. У нее даже недостало духу, чтобы, как обычно, надеть на шею голубую ленточку и уложить волосы в свою самую любимую прическу.
– Какой смысл выглядеть привлекательно, когда никто меня не видит, кроме этих злых карликов, и никому и дела нет, красива я или некрасива? – пробормотала она, резким движением закрывая ящик комода. – Так я и буду убиваться на этой работе до конца моих дней, только изредка позволяя себе развлечься, и сделаюсь старой, некрасивой, угрюмой из-за того, что я бедна и не могу наслаждаться жизнью, как это делают другие девушки. Как это обидно!
И Мег сошла вниз с оскорбленным видом и была совсем не приветливой за завтраком. Да и все остальные, казалось, были не в духе и не прочь поворчать. У Бесс болела голова, и она лежала на диване, пытаясь утешиться обществом кошки и трех котят; Эми злилась, потому что не сделала уроки и не могла найти свои галоши; Джо свистела и роняла все подряд, поднимая невероятный шум; миссис Марч была очень занята: она пыталась закончить письмо, которое необходимо было срочно отправить; а Ханна ходила мрачнее тучи, так как поздно ложиться спать было не в ее привычках.
– Второй такой злющей семейки не найдешь! – воскликнула Джо, потеряв терпение, после того как опрокинула чернильный прибор, разорвала оба шнурка в ботинках и уселась на свою шляпу.
– А ты в ней самая злющая! – ответила Эми, смывая совершенно неправильный ответ арифметической задачи слезами, которые капали на ее грифельную дощечку.
– Бесс, если ты не будешь держать своих гадких кошек в подвале, мне придется их утопить! – с гневом воскликнула Мег, безуспешно пытаясь освободиться от котенка, который вскарабкался ей на спину и пристал там как смола, повиснув вне пределов досягаемости.
Джо смеялась, Мег негодовала, Бесс умоляла, Эми подвывала, так как не могла сообразить, сколько будет девятью двенадцать.
– Девочки, прошу вас, замолчите хоть на минуту! Мне надо отправить это письмо с утренней почтой, а вы отвлекаете меня своей возней! – воскликнула миссис Марч, зачеркивая уже третье испорченное предложение в своем письме.
Наступило затишье, прерванное лишь Ханной, которая торжественно вошла, поставила на стол два свежеиспеченных полукруглых пирожка и так же торжественно удалилась. Для Джо и Мег стало традицией, отправляясь на работу, брать с собой эти пирожки, которые они называли «муфтами», так как настоящих муфт у них не было, а выходить из дома в холодную погоду с горячим свертком в руке было очень приятно. Ханна, как бы занята или сердита она ни была, никогда не забывала испечь эти пирожки, ведь погода была холодной и ветреной, путь неблизким, а бедняжки не получали второго завтрака там, где работали, и редко возвращались домой раньше двух.
– Обнимайся со своими кошками, Бесс, и лечи головную боль. До свидания, мама. Мы были шайкой мерзавок в это утро, но вечером вернемся домой сущими ангелочками. Пошли, Мег! – И Джо зашагала по дорожке, чувствуя, что пилигримы отправляются в путь отнюдь не так, как следовало бы.
Прежде чем свернуть за угол, они всегда оглядывались на родной дом, потому что мама обычно стояла у окна, кивая и улыбаясь, и махала им рукой. Им казалось, что они не смогут прожить предстоящий день без этого прощания, и, в каком бы настроении они ни покидали дом, последнее мимолетное видение ласкового лица матери неизменно действовало на них, словно луч солнца.
– Если бы мама потрясла нам вслед кулаком, вместо того чтобы посылать воздушные поцелуи, то и поделом бы нам было, потому что более неблагодарных негодниц, чем мы, свет не видывал! – воскликнула Джо, испытывая мрачное, полное раскаяния удовлетворение от прогулки по снегу на пронизывающем ветру.
– Не употребляй таких ужасных выражений, – отозвалась Мег из глубин своей шали, в которую она закуталась, словно монахиня, смертельно уставшая от мира.
– Я люблю хорошие, сильные слова, которые что-то значат, – возразила Джо, судорожно хватаясь за шляпу, которая подпрыгнула у нее на голове, пытаясь улететь совсем.
– Себя ты можешь называть как хочешь, но я не «мерзавка» и не «негодница» и не желаю, чтобы меня так называли.
– Ты разочарованное существо, а сегодня явно сердита из-за того, что не можешь окружить себя роскошью. Но ничего! Подожди, бедняжка моя, вот сделаю карьеру, и тогда ты будешь наслаждаться экипажами, мороженым, туфлями на высоких каблуках, букетами и рыжими кавалерами для танцев.
– Какая ты смешная, Джо! – Но, посмеявшись над этой нелепой идеей, Мег почувствовала себя лучше.
– И хорошо, что смешная, а то, если бы я напускала на себя хандру и старалась быть такой же угрюмой, как ты, были бы мы сейчас в премилом виде. К счастью, я всегда могу найти что-нибудь смешное, чтобы не падать духом. И ты тоже не ворчи больше, а возвращайся домой веселой и будешь умницей.
Джо ободряюще похлопала сестру по плечу, и они расстались; каждая зашагала своей дорогой, каждая несла свой теплый пирожок, каждая старалась быть бодрой, несмотря на холодную ветреную погоду, предстоящую неприятную работу и неудовлетворенные желания жаждущей удовольствий юности.
Когда мистер Марч в попытке помочь неудачливому другу лишился своего состояния, старшие дочери попросили, чтобы им было позволено взяться за какую-нибудь работу, которая по меньшей мере обеспечивала бы их содержание. Твердо веря, что никогда не рано развивать в детях энергию, трудолюбие и независимость, родители согласились, и обе девочки взялись за работу, преисполненные рвения, которое, какие бы ни встретились на пути препятствия, непременно ведет к успеху. Маргарет нашла место гувернантки и теперь чувствовала себя богатой, получая скромное жалованье. Как мы уже слышали, она «любила роскошь», и поэтому самым большим несчастьем для нее была бедность, переносить которую ей было труднее, чем остальным, ибо она хорошо помнила то время, когда дом был красивым, жизнь – легкой и полной удовольствий, а нехватки и лишения – чем-то совершенно неизвестным. Она старалась не завидовать и оставаться довольной, однако было вполне естественным, что она, как и любая молоденькая девушка, стремилась к красивым вещам, веселым друзьям, развитию собственных талантов и счастью. В доме Кингов она каждый день наблюдала то, о чем мечтала, ибо старшие сестры ее воспитанников часто выезжали в свет и Мег не раз мельком видела прелестные бальные платья и букеты, слышала оживленные разговоры о театрах, концертах, катаниях на санях и всевозможных развлечениях, видела, как деньги бездумно тратятся на пустяки, которые были бы для нее настоящими драгоценностями. Бедная Мег редко жаловалась, но сознание несправедливости порой вызывало в ее душе ожесточение против всех и каждого, так как она еще не научилась ценить те сокровища, которыми обладала, не сознавая, что им одним под силу сделать жизнь счастливой.
Что же касается Джо, то ей случилось приглянуться тете Марч, которая хромала и нуждалась в присутствии и помощи какого-нибудь энергичного человека. Эта бездетная леди, сразу после того как на семью Марч обрушились несчастья, предлагала удочерить одну из девочек и была очень обижена тем, что ее предложение было отклонено. Друзья предупреждали Марчей, что они потеряют всякую возможность получить что-либо в наследство от своей богатой пожилой родственницы, но эти «не от мира сего» Марчи только сказали в ответ: «Мы не откажемся от наших девочек ни за какие сокровища в мире. В богатстве или в бедности, но мы останемся вместе и найдем свое счастье друг в друге».
Старая леди некоторое время не желала даже разговаривать со своими строптивыми родственниками. Но однажды она случайно встретила Джо у знакомых, и что-то в забавном лице и простодушных манерах девочки пришлось ей по душе. В результате она предложила взять Джо в компаньонки. Такая работа была совсем не по вкусу Джо, но она согласилась, так как ничего лучшего не подвернулось, и, ко всеобщему удивлению, замечательно поладила со своей обидчивой и раздражительной родственницей. Правда, порой бывали и бури, а однажды Джо отправилась домой, заявив, что больше терпеть она не в силах, но тетя Марч была отходчива и послала за ней снова с такой настойчивой просьбой вернуться, что Джо, которой в глубине души нравилась вспыльчивая старая леди, не смогла ей отказать.
Впрочем, я подозреваю, что подлинной приманкой для Джо оказалась отличная большая библиотека, которая после смерти дяди Марча была предоставлена в распоряжение пыли и пауков. Джо хорошо помнила доброго старика, который позволял ей строить дороги и мосты из своих огромных словарей, рассказывал удивительные истории о том, что было изображено на картинках в его латинских книгах, а каждый раз, встречая ее на улице, покупал ей в ближайшей лавке имбирную коврижку. Темная пыльная комната с бюстами, взирающими с высоких книжных шкафов, удобные кресла, глобусы и, самое главное, целые залежи книг, в которых можно было рыться сколько угодно, превращали библиотеку в настоящий рай в глазах Джо. Стоило тете Марч задремать или заняться очередным гостем, как Джо спешила в это укромное место и, свернувшись калачиком в удобном кресле, пожирала поэзию, романы, исторические книги, описания путешествий и иллюстрированные альбомы, словно настоящий книжный червь. Но это счастье, как и всякое другое, длилось недолго, так как обычно в тот самый момент, когда она добиралась до самого захватывающего эпизода романа, самого прелестного стиха сонета или самого опасного приключения путешественников, до нее доносился пронзительный старческий голос, взывающий: «Джозе-фина! Джозе-фина!» – и ей приходилось покидать свой рай, чтобы разматывать пряжу, мыть пуделя или часами читать очерки Белшема[25].
Мечтой Джо было совершить что-нибудь замечательное; что именно, она пока не имела понятия, но надеялась, что это подскажет ей время. А пока она считала величайшим несчастьем своей жизни то обстоятельство, что не может читать, бегать и скакать верхом столько, сколько ей хочется. Вспыльчивость, острый язык, беспокойный дух вечно навлекали на нее неприятности, и вся ее жизнь представляла собой непрерывную череду взлетов и падений, которые были одновременно и комическими, и трогательными. Но работа в доме тети Марч была именно той жизненной школой, в которой нуждалась Джо, а мысль о том, что она сама зарабатывает себе на жизнь, делала ее счастливой, несмотря на вечное «Джозе-фина!».
Бесс была слишком робкой, чтобы учиться вне дома; ее пытались посылать в школу, но она так страдала, что попытки пришлось оставить. Она занималась дома под руководством отца, и даже теперь, когда он ушел на войну, а мать посвятила всю свою энергию и умение деятельности Общества поддержки армии, Бесс продолжала добросовестно учить уроки и старалась изо всех сил. Она была очень хозяйственным маленьким существом, помогала Ханне поддерживать в доме чистоту и порядок и при этом никогда не думала ни о какой иной награде, кроме любви. Долгие спокойные дни проводила она без скуки и праздности, так как ее маленький мир был населен воображаемыми друзьями, а сама она по натуре была трудолюбива как пчелка. У нее было шесть кукол, которых каждое утро нужно было разбудить и одеть, так как Бесс все еще оставалась ребенком и по-прежнему горячо любила своих подопечных. Среди них не было ни одной целой или красивой; когда старшие сестры с возрастом переставали поклоняться этим идолам, Бесс принимала отверженных на свое попечение, ибо Эми не желала иметь ничего старого или некрасивого. Но Бесс лелеяла их всех еще нежнее именно по этой причине и устроила настоящий приют для увечных кукол. Никакие булавки не впивались в их тряпичные тела, никакие резкие слова или удары никогда не обрушивались на них, никакое невнимание со стороны хозяйки никогда не печалило сердце самой уродливой из них – все были одеты и накормлены, окружены заботой и осыпаны ласками с нежностью и любовью, которым не было конца. Одна из таких отверженных представительниц кукольного рода прежде принадлежала Джо и на исходе своей бурной жизни оказалась в плачевном виде в мешке с лоскутками. Из этой мрачной богадельни бедняжка была спасена Бесс и поступила в ее приют. У куклы не было верхней части головы, поэтому Бесс надела на нее аккуратную маленькую шапочку, а отсутствие рук и ног скрыла, завернув ее в одеяло, и предоставила этой неизлечимой больной лучшую из кукольных кроваток. Я думаю, что если бы кто-нибудь узнал о том, какой нежнейшей заботой была окружена эта кукла, это, несомненно, тронуло бы его сердце, пусть даже и вызвало бы улыбку. Она приносила кукле букетики, читала ей вслух, выносила ее подышать свежим воздухом, спрятав под пальто на груди, пела ей колыбельные и никогда не ложилась спать без того, чтобы не поцеловать ее замаранное личико и не шепнуть ласково: «Надеюсь, ты хорошо будешь спать в эту ночь, милая моя бедняжка».
У Бесс, так же как и у остальных, были свои огорчения, и, будучи не ангелом, но обычной девочкой, она часто «поплакивала», как выражалась Джо, из-за того, что не могла брать уроки музыки и играть на хорошем фортепьяно. Она так глубоко любила музыку, так усердно училась, так терпеливо играла гаммы на позвякивающем старом инструменте, что, казалось, кто-то (без всякого намека на тетю Марч) должен был обратить на это внимание и прийти ей на помощь. Никто, однако, не сделал этого, и никто не видел, как Бесс порой вытирала слезы с пожелтевших клавиш, когда из-под ее пальцев раздавались фальшивые звуки. За работой она всегда распевала как птичка, никогда не отказывалась поиграть для матери и сестер и изо дня в день с надеждой повторяла себе: «Я знаю, что получу хорошее фортепьяно, если буду хорошей».
Много есть таких Бесс на свете, робких, тихих, сидящих по своим уголкам и живущих для других так радостно, что никто не замечает их самопожертвования, пока маленький сверчок за печью не перестанет стрекотать и присутствие чего-то милого, солнечного не завершится, оставив за собой лишь тень и молчание.
Если бы кто-нибудь спросил Эми, что досаждает ей в жизни больше всего, она, ни минуты не раздумывая, ответила бы: «Мой нос». Когда она была младенцем, Джо случайно уронила ее в ведерко с углем, и Эми упорствовала в том, что это падение навеки испортило ее нос. Он не был ни большим, ни красным, а просто немного приплюснутым, но никакое усердное пощипывание не могло придать ему аристократическую форму. Никто, кроме нее, не обращал на это внимания, и нос очень старался вырасти, но Эми глубоко переживала отсутствие греческого носа и покрывала целые листы бумаги изображениями прекрасных носов, чтобы утешиться.
«Маленький Рафаэль»[26], как называли ее сестры, обладала явными способностями к рисованию. Больше всего она любила изображать цветы, придумывать и рисовать фей и иллюстрировать книжки необычными образчиками живописи. Учителя жаловались, что, вместо того чтобы решать задачи, она рисовала на своей грифельной дощечке животных, на чистых страницах ее географического атласа появлялись копии карт, а карикатуры самого смехотворного свойства вылетали из ее учебников в самые неподходящие моменты. Она справлялась с учебой как могла и умудрялась избегать замечаний благодаря своему образцовому поведению. Одноклассницы любили ее за спокойный нрав и счастливый дар завоевывать симпатию без усилий, а присущая ей некоторая манерность даже вызывала большое восхищение, так же как и ее разнообразные таланты, включавшие, кроме умения рисовать, еще и умение играть двенадцать разных мелодий на фортепьяно, вышивать тамбуром и читать по-французски с неправильным произношением не более двух третей всех слов. Она имела обыкновение жалобно сообщать: «Когда папа был богат, мы делали то-то и то-то», что было очень трогательно, а ее «умные» слова, которые она так любила употреблять, были, по мнению прочих девочек, «совершенно изысканными».
Эми была на верном пути к тому, чтобы сделаться избалованной, так как все потакали ей и ее мелкое тщеславие и эгоизм росли как на дрожжах. Впрочем, одно обстоятельство все же несколько умеряло ее самомнение: ей приходилось донашивать одежду двоюродной сестры. А так как мама Флоренс не имела ни капли вкуса, то Эми глубоко страдала, надевая красную шляпку вместо синей, некрасивые платья и аляповатые переднички, которые к тому же были не впору. Вся одежда была добротной, хорошо сшитой, мало ношенной, но Эми, с ее художественным вкусом, была в отчаянии, особенно в эту зиму, когда ее школьное платье оказалось мрачного темно-фиолетового цвета в желтую крапинку и без какой бы то ни было отделки.
– Единственное мое утешение, – со слезами на глазах говорила она Мег, – это то, что мама не подгибает подол моего платья в наказание за плохое поведение, как это делает мама Мэри Паркс. Боже мой, это просто ужасно, потому что иногда она так плохо ведет себя, что платье лишь прикрывает колени и она не может пойти в школу. Стоит мне подумать об этой дискириминации, как я чувствую, что могу вынести даже свой приплюснутый нос и фиолетовое платье с желтым фейерверком на нем.
Мег была доверенным лицом и наставницей Эми, а Джо по какому-то странному взаимному влечению противоположностей играла ту же роль в отношении кроткой Бесс, которая с одной лишь Джо делилась своими мыслями и которая неосознанно оказывала на свою порывистую сестру гораздо большее влияние, чем кто-либо иной в семье. Старшие девочки были очень привязаны друг к другу, но каждая приняла на себя заботу об одной из младших и опекала ее на свой лад – это называлось у них «играть в мамочку». Тем самым они, повинуясь материнскому инстинкту маленьких женщин, поставили младших сестер на место забытых кукол.
– Расскажите что-нибудь интересное! День был такой ужасный, что теперь мне до смерти хочется отвлечься, – сказала Мег, когда все четверо уселись за шитье в тот вечер.
– У меня сегодня вышла такая забавная история с тетей, и так как в результате я здорово выиграла, то расскажу вам, как это случилось, – начала Джо, которая страстно любила рассказывать. – Я опять читала ей этого бесконечного Белшема и бубнила без всякого выражения. Я так всегда делаю, чтобы она поскорее задремала и можно было достать какую-нибудь хорошую книжку и глотать страницу за страницей, пока она не проснется. Но в этот раз я саму себя чуть не вогнала в сон, и, прежде чем она начала клевать носом, я зевнула во весь рот так, что она спросила меня, не собираюсь ли уж я проглотить всю книгу целиком. «Жаль, что я не могу покончить с ней таким способом», – сказала я, стараясь не показаться дерзкой. Тут она прочитала мне нудную проповедь о моих прегрешениях и велела посидеть и подумать о них, пока она на минуточку «забудется». Но так как ей обычно нужно много времени, чтобы «вспомниться», то, как только ее чепец начал клониться, словно тяжелая далия на тонком стебле, я выхватила из кармана «Векфильдского священника»[27] и принялась читать, но одним глазом косила на тетю. Я дошла до того места, где все они свалились в воду, и тут не удержалась и расхохоталась. Тетя проснулась, и так как, подремав, сделалась более добродушной, то велела мне немного почитать вслух, чтобы она могла узнать, какое пустое чтиво я предпочитаю достойному и поучительному Белшему. Тут уж я постаралась, и тете явно понравилось, хотя она сказала только: «Не пойму, о чем тут речь. Начни сначала, детка». И я начала с первой главы и постаралась изобразить Примрозов[28] как можно интереснее. А один раз я даже остановилась в каком-то захватывающем месте и спросила смиренно, но не без коварства: «Боюсь, это чтение утомляет вас, мэм, может быть, не стоит читать дальше?» Она подхватила вязанье, которое выпало у нее из рук, взглянула на меня сердито через очки и сказала, как всегда, коротко: «Дочитывайте главу, мисс, и не дерзите».
– Она призналась, что ей понравилось? – спросила Мег.
– Ну что ты, конечно, нет! Но она оставила в покое старика Белшема, а когда я собиралась домой и забежала назад за перчатками, она все сидела и так увлеклась «Векфильдским священником», что не слышала, как я смеялась и отплясывала джигу в передней от радости, что наступают хорошие времена. Какой приятной она могла бы сделать свою жизнь, если бы только захотела! Я не очень ей завидую, несмотря на все ее деньги, потому что, на мой взгляд, у богатых ничуть не меньше огорчений, чем у бедных, – заключила Джо.
– Твои слова напомнили мне, – сказала Мег, – что у меня тоже есть о чем рассказать. Правда, это событие совсем не смешное в отличие от истории Джо, но я думала о нем всю дорогу домой. Сегодня у Кингов все были в волнении, и одна из младших девочек сказала, что старший из их братьев сделал что-то ужасное и отец хочет прогнать его. Я слышала, как миссис Кинг плакала, а мистер Кинг кричал, а Грейс и Элен отвернулись, когда столкнулись со мной в коридоре, чтобы я не увидела, какие у них заплаканные лица. Я ни о чем, разумеется, не спрашивала, но мне было так жаль их, и я была рада, что у меня нет никаких распущенных братьев, которые позорили бы семью гадкими поступками.
– А я думаю, что оказаться опозоренной в школе гораздо мучительнее, чем быть скомпроментированной самым гадким поступком распущенного брата, – сказала Эми, покачав головой, как особа, умудренная жизненным опытом. – Сузи Перкинс пришла сегодня в школу с прелестным колечком из красного сердолика. Мне ужасно захотелось такое, и я всей душой жалела, что не могу оказаться на ее месте. А потом она нарисовала на своей дощечке мистера Дэвиса с чудовищным носом и горбом на спине, а изо рта у него выходили слова «Я все вижу!». И мы все смеялись над этой картинкой, когда вдруг оказалось, что он действительно «все видит», и он велел Сузи принести ему ее дощечку. Она была паррилизована страхом, но подошла. И что, вы думаете, он сделал? Он взял ее за ухо – за ухо! только вообразите! какой ужас! – вывел на помост у классной доски и велел полчаса стоять там с дощечкой в руках так, чтобы все могли видеть.
– И девочки не смеялись над картинкой? – спросила Джо, с удовольствием слушавшая эту историю.
– Смеялись? Ни одна! Все сидели тихо как мыши, а Сузи все глаза выплакала, я уверена, что выплакала. И я больше ей не завидовала, так как чувствовала, что и миллион сердоликовых колечек не могли бы сделать меня счастливой после такого драматического инцидента. – И Эми продолжила свою работу с гордым сознанием как собственной добродетели, так и успешного произнесения двух трудных слов подряд без запинки.
– А я сегодня утром видела сценку, которая мне очень понравилась. Я собиралась рассказать вам о ней за обедом, но забыла, – сказала Бесс, не отрываясь от своего занятия – она приводила в порядок рабочую корзинку Джо, где все было перевернуто вверх дном. – Ханна послала меня в рыбную лавку за устрицами, а там был в это время мистер Лоренс, но он не видел меня, потому что я стояла за бочкой. Он беседовал с мистером Каттером, хозяином лавки. Вдруг вошла какая-то бедная женщина с ведром и шваброй. Она спросила мистера Каттера, не позволит ли он ей вымыть полы за кусочек рыбы, потому что у нее нет обеда для детей и она не смогла найти сегодня никакой другой работы. Мистер Каттер был очень занят и ответил «нет» довольно сердито. Она уже собралась уходить, и вид у нее был голодный и печальный, когда мистер Лоренс подцепил загнутым концом своей трости большую рыбу и подал ей. Она так обрадовалась и удивилась, что схватила ее обеими руками и принялась без конца благодарить его. А он велел ей пойти и сварить рыбу, и она торопливо ушла, такая счастливая! Как он замечательно поступил! И как смешно она прижимала к себе большую скользкую рыбу и желала мистеру Лоренсу «покойной постели» в небесах.
Отсмеявшись, девочки попросили мать тоже рассказать что-нибудь, и после минутного раздумья она начала очень серьезно:
– Сегодня я кроила синие фланелевые куртки и, работая, все время думала о папе и о том, как одиноки и беспомощны окажемся мы, если с ним что-нибудь случится. Конечно, это было неразумно, но я продолжала думать и волноваться, пока не пришел старик с запиской, по которой он должен был получить одежду. Он сел рядом со мной, и я заговорила с ним, потому что он показался мне бедным, усталым, встревоженным. «У вас сын в армии?» – спросила я, потому что записка, которую он принес, была адресована не мне и я не знала, что там написано. «Да, мэм. Было четверо, но двое убиты, один – в плену, а я еду к четвертому, который тяжело ранен и лежит в госпитале в Вашингтоне», – ответил он спокойно. «Как много вы отдали стране, сэр», – сказала я, чувствуя уже не жалость, а уважение. «Ни крупицей больше, чем был должен, мэм. Я пошел бы и сам, если б от меня мог быть какой-то прок; а так как я не иду, я отдаю моих мальчиков, и отдаю их, ничего не требуя взамен». Он говорил так страстно, смотрел так искренне и, казалось, был так рад отдать все самое дорогое для него, что мне стало стыдно за себя. Я отдала стране лишь одного человека и думала, что это много, а он отдал четверых и не жалел об этом. У меня дома четыре дочки, в которых я могу найти свое утешение, а его последний сын где-то за много миль отсюда ждет его, чтобы, быть может, только сказать последнее прости! И, думая о дарованных мне благах, я почувствовала себя такой богатой, такой счастливой, что вручила ему большую посылку, дала денег и сердечно поблагодарила за урок, который он преподал мне.
– Расскажи еще что-нибудь, мама, и тоже с моралью. Я люблю потом размышлять о твоих историях, если они настоящие и не слишком нравоучительные, – сказала Джо после минутного молчания.
Миссис Марч много лет рассказывала разные истории этой маленькой компании слушателей и знала, как угодить им. Она улыбнулась и начала так:
– Жили-были четыре девочки, у которых было вполне достаточно еды, питья и одежды, немало удовольствий и развлечений, добрые друзья и любящие родители, и все же эти девочки не были довольны. – Здесь слушательницы украдкой обменялись лукавыми взглядами и начали шить прилежнее. – Эти девочки очень хотели быть хорошими и принимали немало похвальных решений, но не слишком твердо их придерживались. Они постоянно говорили: «Вот если бы у нас было это» или «Вот если бы у нас было то», совершенно забывая, как много всего уже имеют и как много удовольствий им доступно. Однажды они спросили одну добрую старушку, какое волшебство могло бы сделать их счастливыми, и та ответила им: «Когда вы чувствуете, что недовольны своей судьбой, вспоминайте о дарованных вам радостях и будьте благодарны». (Здесь Джо быстро подняла глаза, словно хотела заговорить, но раздумала, видя, что рассказ не окончен.) Девочки были разумными и решили последовать совету старушки. Вскоре они с удивлением увидели, что все пошло замечательно. Одна из них обнаружила, что никакие деньги не могут уберечь дома богачей от позора и горя; другая узнала, что хотя она и бедна, но все же гораздо счастливее со своей юностью, здоровьем и бодростью, чем некая раздражительная и немощная старая леди, которая не может наслаждаться окружающими ее удобствами; третья поняла, что хоть и неприятно помогать готовить обед, но еще тяжелее, когда приходится выпрашивать его, а четвертая увидела, что даже сердоликовое кольцо не так ценно, как хорошее поведение. Так что все девочки согласились перестать жаловаться. Они решили радоваться тем сокровищам, какими уже обладали, и стараться быть достойными их, чтобы Провидение не отняло их, вместо того чтобы умножить. И я точно знаю: эти девочки ни разу не пожалели, что последовали совету доброй старушки.
– Но, мама, это нечестно! Обратить против нас наши же истории и прочитать поучение вместо сказки! – воскликнула Мег.
– Мне нравятся такие поучения. Такие мы и от папы слышали, – заметила Бесс задумчиво, ровно втыкая иголки в подушечку Джо.
– Я жалуюсь меньше других, и я буду еще более осмотрительной впредь, так как трагедия Сузи послужила мне предостережением, – сказала Эми с добродетельным видом.
– Нам был нужен этот урок, и мы его не забудем. Ну а если забудем, ты просто скажи нам, как старая Хлоя в «Хижине дяди Тома»[29]: «Думайте о ваших благах, дети! Думайте о ваших благах!» – добавила Джо, которая, хоть убей, не могла удержаться и не обратить в шутку эту маленькую проповедь, хотя приняла ее смысл так же близко к сердцу, как и остальные.