Приехал к царю на поклон
важный аглицкий посол,
кланяется: «Мы, мол, братья,
не пора ль в обратку верстаться
нашим землям исконным и пашням?»
А из царства Болгарского машут,
исторической правдой трясут:
«Мать Булгария встанет тут,
так как здеся она и была,
Сибирь, дескать, наша земля!»
Но Венгрия, Польша, Литва
отвечают: «Ты не права!
Мы топтали Урусь задолго
от гор Урала до Волги!»
Что тут сделалось с нашим царём:
«Корону и власть – на отъём?»
Под стол залез думу думать.
Но на то он и царь, чёб быть вумным,
придумал хитрющий план:
бабу Ягу позвал.
Говорит ей: «Старушка Яга,
ты тоже, вроде, умна.
Нонче дело идёт про твой лес,
хотят его упереть
иностранные государства:
Польша, Литовия, царство
Булгарское и англичане,
а ещё китайцы, турчане.
Растащат весь лес по дровинке,
а избушку твою… нет, не Иннке
на добрые, дивные сказки,
а деткам своим на салазки!»
Приужахнулась баба Яга,
за советом к Кощею пошла:
«Ты, Кощеюшка, токо не злись,
а выслушай, соберись.
Нынче речь идёт про твой лес,
хотят его упереть
иностранные государства:
Польша, Литовия, царство
Булгарское и англичане,
а ещё китайцы, турчане.
Растащат ведь лес по дровинке,
а гору твою… нет, не Иннке
на чудные, злющие сказки,
а жёнам своим – скалолазкам!»
Испужался Кощей, задрожал,
к лешему в бор побежал:
«Ноне дело идёт про твой лес,
хотят его упереть
иностранные государства:
Польша, Литовия, царство
Булгарское и англичане,
а ещё китайцы, турчане.
Растащат весь лес на дрова,
знаешь ведь как горюча сосна!
И шалаш твой не на былинки,
а на прутки – погонять скотинку!»
Леший что-то промычал
и в округе всю нежить созвал:
«Дело, значит, такое,
хочет Дания, Польша и Литовия
на нас натравить всю планету!»
«Ответят они за это!» —
зашумели рассейские дали.
И воздух тряся, зашагали
таёжные духи к границам.
Долетели. Чуют – не спится
могучим русским богатырям:
«Хорош прохлаждаться, к дверям
подбирается чужеземное войско,
сбирайся, Буслаев, готовься!»
И встал богатырь, и пошёл богатырь:
«Неужто опять хан Батый?»
Дошёл до царства Булгарского,
посмотрели на их морду царскую;
на народ, что ни ест, ни пьёт,
а с утра до ночи' пашет:
«Отойди, богатырешка, с пашни!»
Отодвинулся наш детина
и до Польши великой двинул.
А в Польше всё, ох, как непросто:
в дипломатах каждый подросток:
«Возверни-ка взад нашу Украйну!»
Повернул Буслаев обратно.
На Германию, то биш. Там плохо:
«Немец взял, немцу дай!» Поохал,
повздыхал Василий
да на Англию двинул:
он и плыл, и скакал,
меч из ножен доставал,
тот что востр да булатен!
А бить-то не по ком, значит,
люди ходят туда-сюда.
«Этим смердам лишь Русь и нужна!»
В ответ граждане матерились жутко,
поминали русских мишуток
да на троне царя-самодура.
Плюнул воин наш: «Ну и дура!
Дипломатия мне не привычна,
вот война бы кака иль наличными.»
Развернулся и в Новгород спать.
Русь крепка по сей день. Не сломать!
Патамушта нечисть гуляет,
Яга на ступе летает,
Кощей пришлых варит в котлах,
и бдит богатырь! А в словах
трудового народа
чи быль, чи небыль. Природа
растёт на лугах буйным цветом!
И тем, а не этим летом
царь о границах печётся.
Стоит, в общем, Русь, не сдаётся!
Направо – лес, налево – дол,
рядом серый волк прошёл.
Промахнулась стрела —
угодила в зад оленя,
а рога на тебя – мигренью.
Плюнул, устал, до хаты поплёлся.
Лес стоит – не шелохнётся:
берёза шуршит и осина,
леший куда-то сгинул.
А дома ждёт домовой —
кашу варит, и как постовой,
в окно выставился и смотрит.
«Не хочу идти домой,
пусть нечисть сдохнет!» —
развернулся богатырь и в горы!
А под горами ссоры
птиц и зверья лесного.
«Мне б чего нибудь неземного. —
вдаль глядя, подумал
и как полоумный,
поскакал на кобыле до неба. —
Вот, там я ещё не был.»
Доскакал до Луны. Там сухо,
и большущая серая скука,
машут Печали вдали:
– Бога-бога-богатыри…
Осерчал богатырешко крепко:
«Ну посадят меня, чи репку,
в эту пыль неземную
печали эти, не забалуешь!»
Натянул поводья и к Земле.
Долетел и уселся на мне.
* * *
Теперь я сижу и пишу:
богатырь к богатырю —
очередная пьеса.
Это кому-нибудь интересно?
Нет! Брошу я род людской, кину
и далече куда-нибудь двину
на святую звезду Андромеду —
там стихами поеду,
поплыву по умам, по душам.
И там мне ответят: – Скучно,
скучно, Зубкова, молчи,
тихонечко сказки пиши
про русалок и воинов диких,
а если про власть напишешь,
не видать тебе белого свету —
посадят, как репку эту!
* * *
Пойдём, богатырь, нас нет тут,
мы стёрты, забыты. Задеты
тобой и мною их чувства
о князьях, королях и капусте.
Приключилась, значит, с богатырём оказия:
поехал он в лес – нечисть всякую пострелять,
да и заблудился.
Плутать то хорошо, но домой охота
к блинам, пирогам. Ну сами понимаете,
а дальше стихами пойдём:
Заблудился богатырь – не вылезти!
Плутал день, плутал два – не выползти.
Вдруг в огромную яму провалился.
А как на ножки встал, так открестился
от него мир прошлый да пропащий.
Будущее стеной встало: «Здравствуй,
проходи, посмотри на наше лихо,
только это, веди себя тихо.»
Отряхнулся богатырь и в путь пустился,
на машины, на дома глядел – дивился
как одеты странно горожане:
каждого глазами провожает.
«Почему же на меня никто не смотрит,
по другому я одет – походно?» —
удивляется детина богатырска.
И от вони уж не дышит носопырка!
И не знал богатырь, не ведал,
что он «дурак-театрал пообедал
и с кафе идёт в свою театру,» —
так прохожие думали. Обратно
захотелось в прошлое вояке —
страшно ему стало, чуть не плакал.
Машины, дома, вертолёты.
«Ни изб, ни коней, ни пехоты!»
Лишь одна бабуля рот раскрыла:
– Чи Иван? А я тебя забыла!
Плюнул богатырь и провалился,
белый свет в глазищах обострился —
засосало воеводушку куда-то.
Родные его рыскали по хатам,
не найдя, вздохнули облегчённо:
«Кончился век богатырский, почёстным
пирам даёшь начало!»
Только жалобно Настасья кричала.
Да кто ж её, Настасью, будет слушать?
Народ брагу пил, мёд кушал.
Вдаль глядящими глазами,
внутрь сидящими сердцами,
смотрят богатыри в небо.
Что там: враг или стебель
колыхнулся от ветра?
А вокруг бед то:
беда налево, беда направо,
беда позади, из-под ног и прямо.
От потравы подохли кони
(вражина шпионит).
«Сила, сила, сила,
сила така – не всесильна.
Был бы я выше ростом,
как башня матросска,
я б над врагами склонился
и как мух прихлопнул – не поленился!
Вот тогда бы я был, как Батый!»
(слух такой о Батые ходил)
*
Хорошо что ты не Батый, сынок,
хорошо что ты богатырь и смог
за родную мать постоять!
И отец гордится: «Сына не взять!»
А на небе туча – предтеча.
Слушали вы мои речи
и на врага шли смело!
А я подвиги ваши набело
новой краскою перекрашу.
Знай, что ли, наших.
«Вы направо, воины, не ходите,
там лес плохой:
леший и водяной.
Прямо тоже не суйтесь,
там самый шумный
монгол кочует —
ваш дух уж чует!
Езжайте ка, братцы, налево,
там жёны верны,
дворы и хаты,
коровы, козы, курята.»
Задумались бравые:
– Мож, каменюга и правая?
Налево, оно вернее.
Направо – смерть виднеет.
Видать, одна нам дорога – прямо!
«Ух Иваны упрямы!» —
пыхтит булыжник
(а кони пыжат —
летят куда-то вперёд)
Монгол вас враз приберёт!»
Но кто монгола боялся,
тот дома всегда оставался.
А наши привыкли пужаться
лишь Лешего с Водяным. Да, братцы?
– Ой да, богатырь суздальский,
ой да, сокол ты ясный!
«Не сокол, а медведь.»
– Да всё равно. Не напрасно
ездил ты на охоту,
вон «языка» какого славного справил!
«Сдохнет, пока до дому доставит.»
– А сдохнет, так за другим отправят
и на пир почёстный посадят!
«Вина нажрётся – никуда не поедет.»
– Ай, водою окатят
и на кобылу посадят.
«Да не кобыла это, а конь.»
– А ты что, рассматривал?
Ничего, яичко по голове покатают —
порчу снимут, отправят
в поход далёкий!
«Во лес глубокий
к Соловью разбойнику прямо.»
– Ай, с Соловьями
привыкли мы расправляться:
в прошлом году столько
их наловили силками!
Королей не хватило,
которым их продавали,
чтоб во дворцах пели трели.
«Что-то мы с тобой не туда залетели.»
– Ах да!
Ой да, богатырь ты суздальский,
да сколько ж в те силы!
«Да уж, красивый,
смотри и тебя под себя подомнёт.»
– А пущай себе подомнёт:
подправит плохонький род.
– Илья Муромец – большой богатырь,
его боится сам хан Батый,
его пугается вся округа,
дети, родня, подруга
и даже любима жена.
Вот такой у нас есть Илья!
У него дома не в стопке дрова —
он весь в походах,
он в воеводах
над всеми богатырями!
У него папа с мамой
живут в почёте.
«А батяня
Ильюшеньку ещё и сечёте.»
– Илья Муромец – богатырь видный.
«Его за версту ни с кем не перепутаешь.»
– Завидно?
У него рука, как две в обхвате:
как ухватит
врага за горло!
«Довольно,
расскажи ка лучше,
как он бочку вина выпивает,
а потом кур по дворам стреляет.»
– Ну, на Руси не без греха.
Зато ворога Илья
побил, перелопатил!
«Хватит,
надоели мне ваши сказки,
они напрасны
покуда
жив я буду.»
– А ты кто таков?
«Критик Петров.»
– Вот те и здрасьте,
а ну с былин моих слазьте!
Автор Зубкова.
«Я больше ни слова.»
Спорили наши спорщики,
спорщики, разговорщики,
спорили о силе богатырской
да об удали молодецкой —
кому что по плечу:
одному по плечу баба,
другому – награда,
третьему – целое войско,
а четвёртый сидит в печали
и не хвастает своими плечами,
старой матушкой и женой молодой.
«Ты чего, Аркаша, смурной?»
– Да думаю думу я, сотоварищи,
как бы не заливать вином глазищи,
а в поход отправиться далеко —
за Жар-птицей – золотое перо!
«За Жар-птицей,
так за Жар-птицей,
нам ли не материться?»
Собрались и пошли —
до дальней калитки дошли
и присели: пили, ели…
Снова хвастались силой,
боевыми конями красивыми,
старыми матерями,
жёнами, батями, псами…
– А как же Жар-птица?
«Нам ли не материться,
сиди, Аркашка,
полна чеплашка!»
И опять: десять мамаев срублено,
Соловьёв-разбойников сгублено
ой немерено
(всё проверено)!
Устали смеяться девушки у околицы,
да сочинять пословицы:
Коль богатырь пьяница —
на кол и не поганиться!
Она:
– Ой да не сокол ты ясный,
не добрый ты пехотинец,
ой да не молодец щекастый
и не удалец самозваный.
Дед ты старый, престарый,
по дремучему лесу плутающий —
нечисть всякую собирающий.
Повывели до тебя всех разбойничков,
что надо тебе от покойничков?
Какую воду живую полез искати,
каких клещей собирати?
Воротися домой, возвернися,
без тебя рассохлось коромысло,
без тебя козёл уж не телится,
без тебя и курица – не птица,
за плугом стоять некому,
и дом на бок – уж век ему!
Он:
– Не заводись ка, старая, до вечера,
тебе делать, что ли, стало нечего?
Я коня немного поразмяти —
на него клещей пособирати.
Я вот думу думаю тяжёлу:
где найти мне воду да медову,
чтоб ты выпила да позаткнулась,
на меня красивого не дулась,
не серчала на меня, на молодого,
старая ты, старая корова!
* * *
Скачет конник ратный,
плачет конь крылатый:
«Я хочу к кобыле,
воротись ка, милый!»
А на небе то ли месяц, толь луна.
Чувствую я, люди, что схожу с ума.
Плыли, плыли мужики,
так, обычны рыбаки,
но вдруг разговорились, расшумелись
руками размахались, переругались!
А повод то был пустячный – спор великий
о великане безликом.
– Какой такой БОГатырь, как наши?
– Не, наши то краше:
деревенски мужики
и сильны, да и умны!
– Нет, тот повыше,
чуть поболее крыши!
– Врёшь, он как гора,
я видел сам БОГатыря!
– Да за что вы БОГАтыря ругаете?
Сами, поди, не знаете:
шеломом он достаёт до солнца могучего,
головой расшибает тучу за тучею,
ногами стоит на обоих китах,
а хвост третьего держит в руках!
Вот на третьем киту
я с вами, братья, и плыву!
Тёрли, тёрли рыбаки
свои шапки: – Мужики,
уж больно мудрёно,
то ли врёшь нескладёно:
наш кит, получается, самый большой?
Почему же не виден БОГатырешка твой!
– Потому БОГатырь и не виден —
народ его сильно обидел:
сидят люди на китах,
ловят рыбу всю подряд.
А БОГатырю уже кушать нечего.
Вот так с байками и предтечами
мужики рыбачили
и не бачили,
как история начиналась другая
про огромную рыбу-карась.
– Вот это про нас!
Помолилась я солнышку ясному,
помолилась закату красному,
помолилась иве плакучей,
помолилась сосне колючей.
Зарубила я чудище злое —
завалила Змея дурного
о семи головах,
о семи языках,
о семи жар со рта,
два великих крыла:
отлеталась гадина —
пахнет уже падалью.
Ты прости меня, мать,
что пошла я воевать;
ты прости меня, отец,
что растёт не пострелец,
а сила, силушка
у дочери Былинушки!
*
Старый, старый ты козёл,
сам Былиной дочь нарёк.
Как обозвал, так повелось:
она дерётся – ты ревёшь.
*
Сейчас помолится,
за меч и в конницу:
доскачет аж до Урала,
тунгуса там повстречает.
Вернётся брюхатая.
Огреет соха твоя
по её пузу —
не дождёшься тунгуса
и ни какого другого внука.
Наплачетесь вы со старухой!
А дочь родная Былина
лет под сорок доспехи снимет
и ваши грехи уже не замолит.
Кто же с этим поспорит?
– Оротай, Оротай, Оротаюшка,
пошто пашешь от края до краюшка
нашу Русь такую раздольную?
Ты мужицкую душу привольную
не паши, Оротай, не распахивай,
ты сохою своей не размахивай,
дай пожить нам пока что на воле,
погулять на конях в чистом поле!
Вздохнул Оротаюшка тяжко,
пот холодный утёр бедняжка
и кивает башкою аршинной:
– Ах, богатырь былинный,
пока ты на коне катаешься,
шляешься да прохлаждаешься,
плачет земля, загибается,
без мужика задыхается! —
и дальше пошёл пахать
от края до края Русь-мать.
Богатырь былинный задумался:
«Землю нужно пахать, но не думал я,
что от края до края надо её испохабить.»
– Ах ты, пахарь похабник! —
и пошёл мечом на Оротая.
Осталась лишь горка крутая
от нашего Оротаюшки.
Так пахать или не пахать: как вы считаете?
Соловей, Соловей,
ты не пой, ты не пей
больше положенного,
ты не делай нашу жизнь, без того сложную,
ещё хуже, ещё сложнее,
не свисти над головой, бери левее.
Вот поедет на тебя Илья Муромец
да зарубит он тебя, яко курицу,
привезёт до нас он твою голову
и отдаст на съедение злому борову!
Слушал, слушал Соловей да ухмылялся,
как народец глупый бахвалялся!
Посидел, подумал да как дунет,
свистнет, крикнет, ноздрища раздует
и сметёт полсвета – пол деревни!
Сдует мужиков, те скажут: «Верно,
верим, Соловей, тебе разбойник,
(и когда ты будешь уж покойник?)
ты у нас на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи.»
Но на этом сказка не кончалась.
Туча над деревней собиралась,
туча грозная, похожа на Ильюшу —
Муромец нагрянул грома пуще:
«Где разбойник Соловей?»
А народ ему: «Не пей
больше положенного,
жизнь у нас тут без тебя довольно сложная.
Ты, Ильюшенька, на свете самый мощный!
А мы чё, мы хилы, яки тощи.
Нас сживает со свету Соловушка.
Защити, буйна твоя головушка!»
И поехал с Мурома Илья
Прям на свистуна Соловья.
Как доехал, так кричит
(тот на дубище храпит):
«Эй разбойничек, проказник да Соловушка,
мне нужна твоя буйна головушка!»
Выходил из леса Соловей,
говорил: «Хошь бей, а хошь не бей!» —
сам ноздрищи как раздует,
крикнет, свистнет, ветром дунет!
И полетели дворы по задворкам,
покатились мужики за дальню горку.
Устоял один Ильюша Муромец,
лишь одёжу унесло, но он не курица —
меч в руках, идёт на разбойника
(ветер дуй на срамота). А мы покойника
ждём, сидим под горкой, поджидаем
и удары богатырские считаем:
раз удар, два удар, три удар —
у Ильи, несомненно, есть дар!
Ох устали мы сидеть под этой горкой.
Вдруг выходят мужики вслед за Егоркой.
Что же видят? Сами не поймут:
на полянке Соловей и Илья пьют.
Пьют не воду, не живую
и жуют не ананас,
а пьют горькую, родную,
поминают плохо нас:
«Мужики, мужики, мужичочки,
тощие, худые дурачочки,
ни ума, ни мяса на костях!»
Ну мы взяли вилы и на «ах»:
ни Ильи, ни Соловья на семена не оставили.
Так обоих по реке Оби и сплавили.
Вот как было то на самом деле.
И не слушайте, что вам другие пели.
Гой еси, гой еси,
ходят слухи по Руси.
На метелицу сердце не стелется:
на тёмные леса,
на белые волоса
да на грусть, печаль.
«Ты меня не встречай!
Кому борозда бороздится,
кому пшеница родится,
а я на пределе терпения —
нет силе моей применения:
нет супротивничка рьяного,
поединщика нет буяного
удалому молодцу,
не ходившему к венцу!»
Век на век, день на день.
«Бередень, бередень, бередень…» —
каркает с ветки ворона.
«Она долдонит —
надо мной надсмехается.
Или чёрт чумной изгаляется?»
* * *
Ай ты, старый мужик Будимирович,
дурак же ты, гриб корзинович!
Ты б не шлялся по лесу без совести,
глянь, колтуном уже волосы.
Когда на Руси тишь да гладь,
надо дома сидеть и ворон считать:
раз ворона, два ворона, три ворона…
А до коня вороного
как дотронешься,
так умом, богатырь, ты и тронешься.
Не пугалась бы ты, Русь, добра молодца,
добра молодца Добрыни Никитича:
хоть и грозен взгляд, хоть и ус в вине,
хоть и посеку то, что не по мне,
но за плутов князей я не прятался
и на бабской доле не сватался,
да словами не грешил,
а на ворога спешил!
Эх, мать-перемать,
два раза не умирать,
а один раз помру так помру —
слава вечная мне к лицу!
Слава вечная,
человечная,
не во каменных плитах отлита,
а в сердцах смутным чувством разлита:
Не ври, не воруй,
враг пришёл – так воюй!
– Что смотрите, други-недруги,
чего душу мою мозолите,
рты раззявили непотребные,
пошто коней своих холите?
Одевайтися, собирайтися —
поехали силушкою мериться,
боевым духом обмениваться,
челами биться, помирать ни про что!
«Да за что, Соловей Будимирович,
над нами ты так изгаляешься —