Могила З. Маколея в Вестминстерском аббатстве. – З. Маколей – отец Т. Б. Маколея. – Предки их. – Значение духовной карьеры в характере Маколеев. – Выдающиеся представители фамилии. – Первые годы З. Маколея. – Служба в Вест-Индии. – Влияние картин рабства. – Попытки компромисса. – Возвращение в Англию. – Противоневольническое движение. – Уильям Вильберфорс. – Парламентская борьба с рабовладельцами. – Сьерра-Леоне. – Захария Маколей – директор колонии. – Его труды и неудачи. – Первая поездка в Англию. – Встреча с будущей женой. – Окончательное водворение в Англии. – 3. Маколей – секретарь противоневольнического общества. – Женитьба. – Рождение Т. Б. Маколея. – Его детство. – Замечательные умственные способности. – Первые книги. – Начало школьной жизни. – Влияние отца и знакомых. – Переход в университет. – Семейный раскол. – Маколей – либерал.
В Вестминстерском аббатстве, этом пантеоне Англии, недалеко от могилы Джемса Макинтоша, стоит скромный памятник со следующей красноречивой надписью: «Захарии Маколею, который в течение долгой жизни с напряженным, но спокойным упорством, не останавливаясь среди успеха, не страшась никаких неудач, трудов, лишений или упреков, посвятил свое время, талант, имущество и всю энергию души и тела на пользу угнетенного человечества и участвовал больше сорока лет сряду в совещаниях, руководимых и благословенных Богом и благополучно увенчанных сначала – освобождением Британской империи от преступного торга неграми, а потом – дарованием свободы 800 тысячам невольников, – поставлен этот памятник теми, кто черпал мудрость из духа и урок из жизни покойного, а теперь смиренно радуется в уверенности, что через божественного Искупителя, опору всех его надежд, он разделяет блаженство покоящихся от труда, дела которых следуют за ними».
Захария Маколей – отец историка Томаса Бабингтона Маколея. Отдаленные предки обоих – шотландские горцы, ближайшие – ревностные пресвитериане и большей частью священники. Принадлежность к духовному сословию – весьма важное обстоятельство, когда речь идет о деятелях Англии XVI, XVII и XVIII столетий. Эта эпоха отмечена религиозной борьбой, а эта борьба, в свою очередь, придавала своим участникам политический оттенок, выдвигала на общественное поприще «людей героических, которые высоко держали в своих руках грозные орудия пропаганды». Священное Писание было для этих людей политическим руководством, они извлекали оттуда примеры. Летопись минувшего была для них готовым стереотипом для катехизиса настоящего и будущего. Они даже говорили языком Библии и в своих идеях видели внушения Святого Духа.
Такое настроение не могло улечься сразу. Когда затихла борьба на почве догматов, борьба официального характера, у домашних очагов еще продолжала сохраняться ее героическая мимика и жестикуляция, подобно тому, как сохраняется осанка старого воина вдали от военных тревог, в мирной тиши деревенской жизни. И подобно тому, как появление этого воина на покое часто придает сельской беседе воинственный оттенок, так умственные течения в семьях английских священников, ветеранов религиозной борьбы и их потомков, очень долго оказывались результатом слияния религиозных и политических течений. В такой атмосфере необходимо должны были создаваться люди, глубоко преданные своему делу, у которых служение Богу было в то же время служением обществу и служением не в том, чтобы подгонять общество под существующие формы, оправдывая их сомнительными ссылками на Священное Писание, но в том, чтобы подвигать его на путь совершенства. Правда, предел, его же не прейдеши – конечно, по личным воззрениям отдельных представителей этой среды – нередко нарушал единство гуманных стремлений последних, но только единство, и все потому же, что эти люди не могли отрешиться раз и навсегда от завещанного традициями взгляда на прошлое как на незаменимый стереотип для настоящего и будущего. С этим придется считаться, говоря о Маколеях.
В самом начале XVIII века один из представителей этой фамилии, Олэ, дед Захарии Маколея, был священником в Шотландии. Он исполнял свою обязанность чрезвычайно ревностно и при самых тяжелых условиях, не имея ни храма для службы, ни хлеба и вина для таинства, ни земли, ни церковного дома. Старший сын его Кеннет – подобно отцу, священник – выступал в то же время на литературном поприще, а другой, Джон, того же звания, отличился еще в юные годы как ярый противник Стюартов и фанатичный виг. Он едва не сделался причиной гибели претендента на английскую корону, Карла-Эдуарда, потому что выследил его местопребывание и донес об этом властям. В более мирной обстановке Джон был известен как замечательный оратор и пользовался влиянием среди сограждан. В 1774 году он покинул Инверари, где началось его священничество, и переселился в Кардрос в Домбартоншире, где провел пятнадцать лет до конца своей полезной и почтенной деятельности.
Джон Маколей был женат дважды. Его первая жена умерла от родов, а восемь лет спустя, в 1757 году, вдовец женился на Маргарите Кэмбел, от которой имел патриархальное число потомков. Воспитание всех этих двенадцати велось по старинной шотландской системе, сохранявшейся в семьях священников: чистый воздух, скромная пища и довольно основательные познания в светских и духовных науках. Первый из питомцев этой системы, старший сын Олэ, был впоследствии священником и вместе с тем славился как знаток древностей и учитель, причем в качестве последнего был известен даже в придворных кругах. Он работал также на литературном поприще и написал несколько памфлетов и исследований. Как ни почтенны, однако, личности Олэ Маколея и его родичей, не их заслуги привлекли к этой фамилии сперва все английское, а потом и всемирное внимание. Она обязана этим двум последним своим представителям: брату только что названного Олэ – Захарии и его сыну Томасу.
Биографических сведений о Захарии Маколее немного. Он родился в 1768 году и всего шестнадцати лет уже занимал самостоятельное положение на службе в одном шотландском торговом доме. Как бухгалтер он был послан своими доверителями в Вест-Индию на остров Ямайка и оказался лицом к лицу с плантаторами и неграми, их рабами. В теории это не было для него неожиданностью. Даже больше. В теории рабство не казалось ему злом, с которым надо бороться. Так воспитали его семейные предания, и это было слабое место не одних Маколеев, для которых, как для многих других, прошлое было стереотипом настоящего, и что существовало в этом прошлом, то должно было существовать и в будущем. В глазах этих людей рабство пользовалось всеми правами на существование, потому что слово «раб» упоминается в Библии, и та же Библия говорит рабам: «Рабы, повинуйтеся владыкам вашим». Но на практике большинство этих людей отступало от своей программы: в их исторической преданности общественным интересам, благу человечества и гуманности была их сила. Как только практика свела Захарию с теоретически признанной «необходимостью», он сразу почувствовал, что эта «необходимость» – зловонная язва и что никакие ссылки на Священное Писание не могут оправдать страданий одной стороны и насилия другой. В выборе средств врачевания язвы он был не так решителен. Он взглянул на дело сперва глазами филантропа, с сокрушенным сердцем проливающего елей на раны страдальцев, без всякой мечты о новом порядке. Одним словом, вначале это был один из сострадательных самарян, поправляющих злодеяния разбойников, но чуждых огня негодования… Нагих они одевают, голодных кормят, к заключенным приходят со словом утешения, но редко восклицают «Quousque tandem, Catilina?!»[1] и еще реже низвергают Катилину.
В этом духе начал действовать и Захария. Он решил сперва пойти на компромисс и в продолжение своего восьмилетнего пребывания на Ямайке, по собственным его словам, стремился, сколько мог, «облегчить страдания значительного числа своих собратьев и сделать для них возможно слаще горькую чашу рабства». Не принадлежа, однако, к числу филантропов, совесть которых успокаивается перемещением копейки из их кошелька в руку голодного собрата и которые, как бывали тому примеры, даже впадают в грусть при мысли о возможности такой эпохи, когда не будет надобности в подобной гимнастике души, Захария не замедлил почувствовать, что подслащивание горькой чаши рабства – лишь начало более серьезного дела: уничтожения самого рабства.
Конечно, выступить с подобным проектом перед вест-индскими плантаторами нечего было и думать. Рабство было фундаментом их благополучия, счастьем их семей, источником радостей их бытия, и они зорко оберегали его, с тем большим успехом, что пропаганда освобождения негров легко подводилась под параграф о возбуждении опасного недовольства и затем рассматривалась судом присяжных из тех же рабовладельцев и их сторонников. Для делового человека, каким был Захария Маколей, несмотря на его молодость, было совершенно ясно, что изменение вест-индских порядков зависело от Англии, от общественного мнения последней, а потому он решил оставить Ямайку и вернулся на родину, к великому изумлению своего отца с его стереотипными воззрениями на рабство.
Решение Захарии, по всей вероятности, было вызвано слухами и вестями о том, что в Англии вопрос об освобождении негров уже назрел в достаточной мере и только требует в ряды своих деятелей людей энергичных и преданных. Борьба действительно начиналась по обе стороны Атлантического океана. В 1775 году, с целью добиться отмены невольничества, в Филадельфии образовалось общество аболиционистов под председательством Франклина. В Англии центральной фигурой этого движения был Уильям Вильберфорс.
Уильям Вильберфорс родился 24 августа 1759 года в Гуле. Единственный сын Роберта Вильберфорса и его жены Елизаветы был слабым, близоруким и низкорослым мальчиком, отличавшимся светлым умом и большой энергией. Юные годы Уильяма, вплоть до окончания университета, протекли среди впечатлений двоякого рода. Родичи со стороны отца тянули его в область религиозных вопросов, на почву личного совершенства. Влияние матери и ее круга вместе с материальным достатком ставили его в непосредственное столкновение с забавами веселой и рассеянной жизни. Как человек богатый, он повсюду являлся желанным гостем. Как человек прекрасной души, Уильям повсюду приобретал друзей и сторонников, что имело весьма важное значение и сказалось громадным большинством, которое он получил на выборах в нижнюю палату как депутат от Гуля.
Симпатии Вильберфорса влекли его в эту пору в сторону либерализма вплоть до признания французской революции великим актом прогресса. Но в это настроение была вкраплена мысль о необходимости позаботиться о душе, о нравственном совершенствовании человечества, и это казалось ему гораздо более целесообразным, чем заботы о переделке общественных форм. И Вильберфорс на всю жизнь остался двойственным человеком: с перевесом в первую пору – в сторону общественных интересов и в сторону нравственного совершенствования – во вторую. Сама программа деятельности, которую он начертал для себя, носит характер этой двойственности. «Всемогущий Бог, – писал он, – положил передо мной два великих дела: уничтожение невольничества и реформу нравов…» Вопрос о неграх заинтересовал его еще в 1773 году, когда он учился в Поклингтонской школе, а в 1780 году, в письме к своему другу Гордону, Уильям уже просил собрать для него сведения о положении рабов и выражал надежду «уничтожить неправду этого печального и унизительного дела».
Несправедливо было бы, однако, приписывать ему исключительную инициативу в этом вопросе. Это благородное движение имело в своей природе несколько созвучных потоков фокусов, которые с течением времени слились в один и растопили, наконец, ледяную кору равнодушия к человеческим страданиям. Как всегда бывает в таких случаях, первой коснулась этой темы сатира. Потом заговорили с церковной кафедры, хотя это было скорее исключением, чем правилом, – впрочем, не в Англии. В Англии духовенство почти всегда стояло на пути гуманности, и потому его инициатива в вопросе о неграх была в порядке вещей. С кафедры против рабства впервые выступил епископ Портейс в 1783 году, а год спустя появилось исследование Рамзея о положении рабов. Затем, в 1785 году, доктор Пиккер избрал ту же самую тему на соискание премии Кембриджского университета, которую получил Томас Кларксон за сочинение «Исследование о рабстве и торговле невольниками, главным образом африканской».
В лице Вильберфорса к делу освобождения примкнул политический деятель. Новобранец был самый желанный. Его красноречие обеспечивало наплыв новых сторонников освобождения негров, ожидавших живого и страстного слова, яркого синтеза их неясных и нерешительных симпатий, а дружеская связь не в одной только области бакалейных интересов со знаменитым Питтом открывала доступ в неприступные официальные верхи. В 1792 году произошла первая парламентская битва на почве эмансипации негров. Это было в эпоху французской революции. Вопрос о неграх казался при таких условиях в консервативных кругах и в глазах самого Георга III чем-то вроде ритуального сигнала на волшебных собраниях нечистой силы, вслед за которым должны были появиться на сцене все призраки, переворачивавшие вверх дном государственный строй по ту сторону Ла-Манша. К этому присоединились жалобные вопли вест-индских плантаторов и благочестивые размышления более философичных противников билля об отношении Библии к рабству. Но это была уже роскошь.